Очерк с Донбасса

Зачем писатель едет на войну? Чем притягивают его тлеющие развалины и умирающие люди, зовущие в беспамятстве своих матерей? Что он стремится узнать, сталкиваясь лицом к лицу со смертью. Жаждет ли он увидеть правду и в хаосе войны найти ответы на терзающие его творческую душу вопросы?
     Именно такие мысли мучили меня в тот день, в разрушенном доме, в неизвестном мне селении, где-то в районе Дебальцево, на Юго-востоке Украины. Стрелянные гильзы беспорядочно валялись на сыром полу, вперемешку со всяким солдатским хламом и бытовым мусором. Стены были испещрены пулевыми отверстиями и следами от разрывов снарядов. В помещении стоял отчетливый запах мокрого бетона, так знакомый мне по мирной жизни. Несколько месяцев назад в этом доме шел страшный бой, здесь погибали люди. Контраст обстановки быстро врезался мне в сознание. Всего каких-то пару дней назад я с головой был погружен в рабочие будни в Москве, а теперь стою здесь. За окном мелкими хлопьями падал снег, укутывая черный, послевоенный мир в свое белое одеяние.
     Я медленно сел на корточки и поднял с пола стрелянную гильзу, внимательно ее осматривая. Мое писательское воображение тут же нарисовало яркую картину того, что происходило в этом доме, как разворачивались события. В голове моей раздались крики и беспорядочная стрельба, наряду с отборной матерщиной. Все это сопровождала лихорадочная беготня из одного помещения в другое. И постоянная надежда остаться в живых к концу этого дня. Я не знаю, кто оборонялся здесь: бойцы ополчения или солдаты украинской армии. Для меня, собственно, это было неважно, хотя большая часть людей нашей страны крайне отрицательно отнеслись бы к подобному взгляду. У нас как принято: ты либо за, либо против! Я же был слишком далек от политической конъюнктуры и не испытывал ненависти ни к той, ни к другой стороне. Нет никакого смысла порицать солдат, дававших присягу и выполняющих приказ. Настоящие виновники этих разрушений всегда далеко от передовых и до них невозможно добраться.
     Осматривая комнаты в полуразрушенном доме, я почувствовал жжение в душе от того, что приехал слишком поздно и не могу воочию увидеть бой и разрывы снарядов. Желание рисковать буквально распирало меня. Я ехал сюда с целью собрать материл для новой книги, которую планирую написать в недалеком будущем. Как художнику для написания картины необходимо видеть все своими глазами, так и меня звало искусство. Для полного понимания природы войны, мне необходимо было увидеть ее лицо, чтобы быть честным перед читателями. Но, в глубине себя я признавался, что не только литературная деятельность привела меня в этот запустелый край. Что-то неизвестное вырывало меня из привычной жизни мегаполиса и стремилось унести туда, где заканчивается обыденность рабочих будней и мирная жизнь с ее раздражающей и опустошающей рутиной. Я хотел сбежать оттуда, унестись на всех парах куда-нибудь, где мое прошлое не сможет меня достать.
     Больше года назад мой мир, в котором я прожил 24 года – разрушился и похоронил все планы под обломками шестидесяти тон металла, на восьмидесятиметровой глубине, разделив жизнь на до и после. Я был разбит, морально и физически, пока не заставил себя уйти и закрыться в коконе своей личности от всех вокруг. Зона, в которой я мог чувствовать себя в безопасности, была слишком маленькой, в тот момент, как чужое и незнаковое казалось огромным и устрашающим. Тисками одиночество сдавливало мою грудь с такой силой, что иногда лишь допинг мог вернуть меня к нормальной жизни. Но, это не помогало. Все вокруг постепенно становилось безразличным, ненужным и нервировало. И тогда я понял, что моему мозгу нужна сильная встряска, а душа требовала срочной смены обстановки. Черновик будущего произведения не менее активно зазывал меня уехать и убить двух зайцев сразу. Мне удалось договориться с одной съемочной группой, отправлявшейся на Донбасс, чтобы они взяли меня с собой. Итак, гонимый эмоциональной усталостью и литературной деятельностью, я покинул Москву и, сев на поезд, отправился в путешествие.
- Ух, ну и бойня же тут была, - раздался сзади голос вошедшего в дом представителя прессы.
Это был молодой журналист, которого корреспонденты взяли с собой в помощь.
- Да, - равнодушно ответил я, все еще погруженный в сложившиеся думы.
Голос журналиста начал рассеивать психологизм и драматизм в моем сознании и наконец я полностью вернулся в реальный мир. Журналист провел ногой по полу и смел в сторону валявшиеся гильзы. По опустелому помещению эхом пронесся металлический лязг.
- Прошло столько времени, а никто ничего не убрал, - произнес он.
- Кому убирать? – ответил я. - Жители покинули эти места. Водо и электроснабжение в селах отсутствует, а без них жизнь – не жизнь.
- Прямо как в кино!
- Только это реальность, - сказал я и направился к выходу.
      Выйдя на улицу я увидел вокруг себя разбитое селение. Ввалившиеся внутрь домов наружные стены от прямых попаданий снарядов, поехавшая черепица на крыше, разбитые танками проселочные дороги, напоминавшие теперь гоночную трассу для ралли – на всем война оставила свой кошмарный след. И не было в этих видах поэзии и романтики, лишь грязь, вонь и холод. У меня в запасе было несколько минут, после чего мы должны отправляться дальше, в сторону границы ДНР и Украины. Там у нашей съемочной группы должен был состояться репортаж.
       Неожиданно мы услышали сильный хлопок со стороны границы. Еще через секунду под ногами задрожала земля и внутри меня все съежилось. «Так вот какой он, разрыв боевого снаряда» - пронеслось у меня в голове. Дрожь земли стихла так же быстро, как и появилась. Взрыв не вызвал у меня паники и желания бежать в укрытие. Инстинктивно я вжал голову в плечи, а по телу пробежал легкий нервный разряд. Спустя мгновение мое состояние пришло в норму. «Музыка войны» - подумал я. Вот она какая, и как же она отличается от той, что я привык слушать. Я посмотрел туда, откуда послышался взрыв, но ничего видно не было, кроме руин высокой башни, окруженной вокруг разбитыми домами. Ни дыма, ничего. Все остальные тоже устремили взоры в ту сторону.
 - Война же кончилась, что это? – молодой журналист пытался найти объяснение вызванному страху.
- А ты думал, куда приехал, в аквапарк? – с усмешкой отвечал боец ополчения, сопровождавший нас повсюду. – Снаряды все еще падают, пули легко могут просвистеть над головой. Мы до сих пор вывозим трехсотых с позиций. Правда, подобное - крайняя редкость в последние месяцы, но от «укропов» можно что угодно ждать.
- Может, бой начался? – зачем-то спросил я с долей надежды.
- Ты бы уже вжался тылом в землю, будь это реальный бой. Так… одиночные обстрелы.
- Понятно, - сказал я и как-то сконфузился, ведь кто-то мог погибнуть от этого снаряда.
- По коням, - крикнул корреспондент газеты и мы все сели в машины.
     Я еще раз взглянул на башню вдали, со стороны которой послышался разрыв, навел телефон и сделал снимок.
     Сев в машину я старался переосмыслить увиденное в том доме. Последние два дня, которые я провел здесь обрушились на меня настоящей психотерапией, с кровью вырывая из моего сознания все жалобы, которыми была переполнена моя жизнь до этого. И каждый раз, когда я заглядывал в глаза местных жителей, я нещадно корил себя за то, что у этих людей нет и десятой доли того, что имею я, но они, собрав всю волю в кулаке, продолжают жить. Просветы в моем сознании начали отчетливо проглядывать сквозь черную пелену хандры, в которой я пребывал последний год. В душе осело неизвестное чувство легкости и понимания, что жизнь моя, на самом деле, очень даже устроенная. Я должен бы радоваться, что мне неведомо, когда в родной дом попадает снаряд, и в один миг ты лишаешься всего, что наживал непосильным трудом долгие годы. Мелкие проблемы в своей жизни я раздувал до планетарных масштабов, драматизировал и видел в них огромную беду. И лишь здесь я понял одну важную вещь. Кому-то это может показаться странным, но в мире нет ничего плохого и ничего хорошего. Есть лишь события, которые происходят и будут происходит, а характер этим событиям мы выбираем сами. Мы сами вольны выбирать: что для нас хорошее, а что плохое. Все зависит от нашей интерпретации и взглядов. И вроде бы я знал это раньше, но не фокусировал на этом все свое внимание. Мне нужен был сильный пинок, чтобы понять простые вещи.
       Когда мы въезжали в следующий город, при въезде нас встречал большой щит, заметно сваренный из нескольких металлических листов. На нем синей и желтой красками вручную были написаны слова: «Украина понад усе». В некоторых местах на щите зияли отверстия от пуль и попадания осколков. В памяти тут же всплыла страшная надпись красной краской, сделанная при въезде в Грозный в 1995: «Добро пожаловать в Ад». Эти воззвания на страх врагу выглядят особенно устрашающе и вызывают мурашки, если наблюдаешь их в живую. Никогда прежде я не мог подумать, что в реальности такая надпись способна посеять в душе зерно сомнений и страха. И тут же мне стал понятен мотив их написания – вызвать ужас, деморализовать! Чуть дальше, на небольшой асфальтированной площадке до сих пор стоял подбитый украинский танк. Оставленный здесь как упоминание о победе ополчения, он выглядел одиноко и жалко, будто собака, брошенная хозяином на улице в дождь.
В кармане раздался сигнал, который всегда знаменовал приход личного сообщения. Я достал телефон.
- Связь появилась, - зачем-то вслух произнес я.
- Круто, - отреагировал боец ополчения, сидевший на переднем сидении.
Во входящих было лишь несколько слов, вызвавших у меня искреннюю улыбку: «Как ты там, отважный человечек?».