Булгакиада

БУЛГАКИАДА

В 1993 году в Москве состоялся литературный праздник "Булгакиада на Патриарших". Массовое зрелище готовилось с размахом, организатором удалось привлечь многих спонсоров, которые были готовы воздать должное своему кумиру. Была даже выпущена четырёхполосная газета "Мастер". Её  редакция предложила мне написать цикл пародий - взять сценку из какого-нибудь булгаковского произведения и представить, как её написали некоторые современные прозаики. Приём известный. Я остановился на «Собачьем сердце» - повести о том, как добрый пес Шарик, соединившись по воле профессора Преображенского и его ассистента Борменталя с неким пьянчужкой, превращается в Полиграфа Полиграфовича Шарикова - порочного человека с ничтожным кругозором. Кругозор ничтожен, зато претензии... Помните, например, сцену за обедом, когда профессор спросил, что Шариков читает.
« - Эту... как её... переписку Энгельса с этим... как его - дьявола - с Каутским.
Борменталь остановил на полдороге вилку с куском белого мяса, а Филипп Филиппович расплескал вино. Шариков в это время изловчился и проглотил водку.
Филипп Филиппович локти положил на стол, вгляделся в Шарикова и спросил:
- Позвольте узнать, что вы можете сказать по поводу прочитанного?
Шариков пожал плечами.
- Да не согласен я.
- С кем? С Энгельсом или с Каутским?
- С обоими, - ответил Шариков».
По мотивам этой сценки я написал цикл из четырех пародий - на В. Аксёнова, братьев Вайнеров, Ф. Искандера и В. Солоухина. Позже, в преддверии каких-либо булгаковских юбилеев разные редакции просили меня продолжить цикл, и постепенно он разросся до нынешнего размера. 

ДРУЖИЩЕ ФИЛ И СТАРИНА ПОЛ

Василий АКСЕНОВ

На исходе уик-энда в конце недели мы видим профессора Фила Преображенского в его личном плейбойском пентхаузе. Вместе с ним за тэйблом киряют космополит Ваня Борменталь, Иван Арнольдыч Борменталь не знал, как закалялась сталь, а также похожий на рекламу «Кэмела» Пол Шарк, смесь бульдога с носорогом. Участники кайфа набрались до такой степени, что полуостров им казался островом.
Как всегда неожиданно, дружище Фил задал попсовый вопрос.
- Скажи, плиз, старина, ты читаешь что-нибудь, кроме похабных лозунгов, «телег» энд «Геральд трибюн»?- обратился питерский интеллектуал к событульнику с песьим фэйсом.
- Йес, май фрэнд, - протявкал в ответ старина Пол, уписывая супервалютного омара. - Переписочку Энгельса с его политическим оппонентом.
Фамилию оппонента старина Пол умышленно не стал выносить на всенародное обсуждение, чтобы ликвидировать свой давно устоявшийся имидж дебила.
Тирада Шарка заставила Фила поперхнуться пепси-колой. Сам Шарк под шумок засандалил бутылёк. Джина с тоником. И что-то клёво бормотал Иван Альбертыч Борментал. Шарики вы мои, ролики, крестики вы мои, нолики, фокусы-покусы, эники-беники...
Осоловевший профессор заталдычил своими челюстями из джинсовки о том, что ему невтерпеж знать мнение старины Шарка о прочитанном.
- Блевотина, дружище.
Фил Преображенский начал выяснять, от кого из корреспондентов диссидента Шарка тошнит больше.
- От обоих больше, дружище, - икнув, признался старина Пол. - Особенно от обоих.
И что-то вякал о ментах Иван Архипыч Борментах.

ДРАЙ ПЛЮС АЙН

Андрей БИТОВ

Отчетливая картинка - четверо в двухместном купе поезда Мюнхен-Нюрнберг. Преображенский, Шариков, Борменталь (из местных?). Ну, и я, поскольку персонажи не существуют без автора. В тесноте, абер нихт в обиде.
Шариков запоем читает. Мозговитый и умный профессор Преображенский спрашивает у него: «Вас ис дас вас так увлекло?»
Тот сейчас читал в подлиннике постмодернистские письма Энгельса унд Каутского. Не может быть! Эс ист унмёглих! Там как раз много такого, что хороший хозяин собаку читать не заставит. Тем не менее, Иван Арнольдович, ведь Шариков уже - дер менш. В переписке его привлекает то, что оба респондента составляют как бы единое целое. Грибоедов и Пушкин, Рогожин и Мышкин, Шуров и Рыкунин... В обойму логично вписывается парочка Энгельс-Каутский. Много позже возникнут союзы «тройников»: Крутов-Ларионов-Макаров, Салтыков-Щедрин-Бизе, и, чем тойфель не шутит, вдруг останется на скрижалях тройка Преображенский-Борменталь-Шариков? Над этим вопросом профессор задумается позже. Сейчас его интриговало то, что Шариков думает по поводу прочитанного.
- Ведь есть в мировой литературе настоящие дас бух, - неожиданно горячо заговорил Шариков, изловчившись шнапсен тринкен. - «Трое в лодке, не считая собаки», цум байшпиль. Как можно отказать этой книге в глубине и гениальности! А «Белый пудель»? А «Каштаночка»? Я уже молчу про «Верного Руслана». Вот это настоящее битте-дритте. А тут - полный плагиат. Ведь раньше, была переписка Иоанна Грозного с Андреем Курбским.
Мы, коллективный герой, не можем согласиться с примитивным суждением персонального антигероя. По-нашему, Шарикову - шариков не хватает.

                НЕСОГЛАСНОЕ

                Дмитрий Быков

Втроём собрались, без подруг и жён, бухали, и один, хвативши лишку, признался собутыльникам, что он читает политическую книжку. Спросил его старпёр преклонных лет, насколько смысл прочитанного ясен. И получил уклончивый ответ, мол, с взглядами обоих не согласен.
Они опять продолжили кирять. А у меня тотчас мороз по коже: типичный нигилист, ни дать ни взять. Вот надавать ему сейчас по роже за то, что он болван, кретин, идиот, за то, что гниль в его душе гнездится. Ведь если дело дальше так пойдёт, глядишь, он и со мной не согласится.
Я понимаю, Каутский – чурбан, дубина стоеросовая то есть, и Фридрих Энгельс тоже не гигант. Обоих я легко заткну за пояс. Со мною не согласен – я вовек руки своей тебе не протяну однако. Ты только выглядишь, как человек. В душе же ты по-прежнему собака.



 
МЕСТО ДРОЖИ ИЗМЕНИТЬ НЕЛЬЗЯ

Братья ВАЙНЕРЫ

Меня так и подмывало проверить, имеется ли у Шарикова стопроцентное алиби, и я направился прямо к нему домой.
Дверь на звонок открыла горничная Зина. Мне показалось, что при моем появлении она вздрогнула и слегка побледнела.
В комнате за столом сидели Преображенский по кличке Профессор, Борменталь по кличке Доктор и сам Шариков по кличке Полиграф Полиграфович. Мне показалось, что при моем появлении все вздрогнули.
Я спросил:
- Что вы делали вчера в первой трети второй половины дня, Шариков?
- Читал.
- Что же вы читали? - продолжал я.
- Эту... как ее... переписку... Энгельса...
Мне показалось, он говорил не очень уверенно.
- Переписка предполагает наличие адресата, - не без ехидства заметил я. - С кем же переписывался Энгельс, если не секрет?
- С этим... как его - дьявола - с Каутским...
Мне показалось, что при последних словах Доктор остановил на полдороге вилку с куском мяса, а Профессор расплескал самогон. Однако я уже закусил удила и продолжал наседать:
- Что вы можете сказать по поводу прочитанного?
- Я не согласен.
Он явно вилял.
- С кем? - попытался я застать его врасплох. - С Энгельсом или с Каутским?
- С обоими, - наконец раскололся Шариков и, поднимая стакан с самогонкой, предложил: - Ну, вздрогнем!
Все, включая меня, вздрогнули и закусили. Мне показалось, какой-то рыбой.

  В МИРЕ УРОДОВ

    Михаил Веллер

Когда дома у доктора начались проблемы со жратвой, мы завалились в кабак, который крышует промзоновская мафия.
Мы сдали шмотки в гардероб и культурненько прошли в зал..
Втроём – я, доктор, точнее профессор Преображенский. Третью вершину нашего неравностороннего треугольника образовал некто Борменталь, его погоняло – Ассистент.
Народишек вокруг – полный отстой. Урод на уроде.
На столе царская хавка – вплоть до лобстеров. А вот бухла – нет. Я хотел спросить почему. Только не успел раскрыть пасть, как этот урод профессор опередил меня – спросил, что я сейчас читаю. Ну, мы вилять не привыкши, ответил как на духу:
- Переписку Каутского с Энгельсом.
Заметил – при этих словах рехнутый Профессор едва не подавился своим компотом из сухофруктов. А у Асситента в руке застыла вилка с кусманом бестактно заказанной в моём присутствии маринованной собачатины.
Я тем временем забил на них большой болт с прибором, достав из кармана пластиковый флакон стекломоя с красивой этикеткой «Help». 145 граммов выпил за своё здоровье и ещё 125 за здоровье всех присутствующих. Так что, свою программу-минимум я выполнил.
Профессор же таращится на меня – в каждом глазу по политбюро:
- И что вы думаете по поводу прочитанного?
Ответил, что не согласен.
Жиденько гыгыкнув, профессор – ему бы комсоргом родиться –  интересуется:
- С кем не согласны?
- И с тем и с другим, - сказал я и объяснил: - Оба урода не фурычат.

                ДЕМОКРАТИЧЕСКИЙ PAFOS

  Евгений ВОДОЛАЗКИН

Наступило время обеда. В демократическом биргартене Metropol сейчас  никого, совсем никого. Только профессор Преображенский да его правая рука Bormental. И между ними демократически затесался Шариков. Казалось, в руках у него ничего нет. На самом деле он, как обычно, держал книгу.
Заметив на корешке фрагмент неброской надписи Фридрих Энгель… , Ivan Арнольдович смекнул, какова полная фамилия автора. Профессор же не догадался, спросил с пафосом :
- Что это вы читаете, Шариков?
- Эту… как её… переписку Энгельса с этим… как его – дьявола – с Антидюрингом.
При этих словах Bormental едва не подавился куском белого мяса, а старик едва не захлебнулся красным вином. У Шарикова в руках почти незаметно появилась rumka. Воспользовавшись замешательством собутыльников, он с демократической непринуждённостью опустошил её.
В этот миг его к месту пригвоздил vopros из уст профессора:
- Что вы думаете по поводу прочитанного?
Шариков вдумчиво закурил и с пафосом признал, что согласен.
- С кем? – пристал с ножом к gorlu старик. – С Энгельсом или с Антидюрингом?
- С обеими.
Лицо профессора исказила добрая гримаса. «Вот вам и всеобщая грамотность!» - с излишним пафосом подумал on.      

ВСЛАСТЬ ТЬМЫ

          Дмитрий Глуховский

Они втроём сидели на станции "Преображенская". Ели шашлык из кротятины, отпивали маленькими глоточками самогон.
Подкрепившись, Шариков достал из кармана блокнот и, светя себе мощным прожектором, сделанным из патронной гильзы, уткнулся в схему линий метрополитена.
- Чё ты там всё время вынюхиваешь, пёс шелудивый? - прицепился к нему Филипп Филиппович.
- Ищу, как доехать оптимальным образом до Полиса. Можно сделать пересадку на "Проспекте Энгельса", можно на "Площади Каутского".
- А-а-а, - догадался Борменталь, опустошая рюмку. - Ищёт выгоду. Сейчас повсюду взимают за переход пошлину.
- Ну и какой маршрут, по-твоему, дешевле? - заорал на Шарикова Филипп Филиппович.
- Оба дороже, - залепетал Полиграф, смущённо харкнув пристававшему профессору на пенсне.






«ЗДРАВСТВУЙ, ФРИДРИХ!»

     Евгений Гришковец

Они втроём ошивались в театре-школе современной пьесы и перед началом спектакля решили выпить. Это было непростое решение. Но они приняли его единогласно. Насчёт выпить Преображенский и Борменталь большие любители. Шариков же – ещё из прошлой жизни - профессионал. Поэтому он пил не закусывая. Все конкретно получили от выпивки эстетическое удовольствие. Тем более что сопровождали её интеллектуальным трёпом.
Преображенский и Борменталь работали в ветеринарной клинике. Шариков был их последним проектом – «Превращение дворняжки в человека». После метаморфозы они держали под контролем его становление личности. Особенно их интересовал рейтинг его увлечений.
После выпивки самым креативным увлечением Шарикова оказалось чтение. Если он не пил, не ел, не пел, не спал, не зевал, не курил, не разговаривал с барышнями по телефону, не отбивал чечётку, не клеил обои, не сплетничал, то читал.
- Что вы сейчас реально читаете? – конкретно поинтересовался профессор.
- Ну, этих… двоих… - Шариков отхлебнул из бутылки, - с немецкими фамилиями.
- Наверное, переписку Каутского с Энгельсом, - смекнул Борменталь. – Вам нравится?
Шариков замялся с ответом. Дело в том, что у него была одна особенность – он читал очень медленно. За последний месяц он успел прочитать из переписки только два слова: «Здравствуй, Фридрих!». Но признаваться в супермедлительности не хотелось, поскольку начнутся нравоучения, от которых удавиться можно. Поэтому он ответил уклончиво:
- Прикольно.
- А кто из них пишет лучше? – спросил профессор.
- Лучше не спрашивайте, - махнул лапой Шариков. – Оба серые, как асфальт.       





ГОВНИСТЫЙ ТЕЗАУРУС

Виктор ЕРОФЕЕВ

Словно мухи кучу говна, они облепили стол, покрытый крахмальной белоснежной скатертью. Трое. Три идиота. Три говнюка.
- Позвольте узнать, батенька, - профессор обратился к шарикову со старомодной учтивостью, - какую херню вы сейчас читаете?
- Эту... как её... переписку Энгельса с этим... как его - говнюка - с Каутским.
«Здравствуй, жопа, Новый год!» - удивленно подумал Борменталь. А говнюк профессор от удивления даже описался. В это время Шариков изловчился и проглотил водку. Водка попалась очень говнистая - он даже поморщился.
- Позвольте узнать, батенька, что вы можете сказать по поводу этого эпистоляриуса? - не унимался старый говнодав. - Испытываете ли вы оргазм от прочитанного?
Шариков отрицательно помотал головой:
- Да говно всё это.
- То есть как это - говно? - залупился профессор. - Как это - говно? Кто именно? Каутский или Энгельс?
- Оба говно, - убежденно ответил Шариков.- И Маркс впридачу. Насрать я хотел на них с высокой каланчи.

НЕ ВЯКАЙ, ШЕСТИДЕСЯТНИК

Михаил ЖВАНЕЦКИЙ

Июль. Лето. Одесский дворик. Потрясающе чистенький. Уже две репризы. А посреди двора - стол. У нас такая страна, что посреди каждого одесского двора обязательно стоит стол. И на нем было. Раньше - бычки. Теперь - раки. Раки - святое дело. Они уже сидят в печёнках у всей страны - и которые вчера по пять, и которые сегодня по восемнадцать тысяч.
За столом - трое. Маечки, панамки. Потрясающе сидят. Политика, кибернетика, культурка. А как вам такая проверка на вшивость:
- Полиграф Полиграфович, вы сейчас что-нибудь читаете?
Ну, конечно, читает. Ещё как! Сейчас поднатужится и вспомнит. Ты только не торопи, не дергай. Отойди в сторонку, не вякай. Не третируй кролика - он из собаки. Ждите ответа, ждите ответа...
Сила воли потрясающая - вспомнил. Про переписку двух ханыг с Дерибасовской. Фимы Энгельса и Шлемы Каутского. Ему подбросили ее в почтовый ящик. Ночью. Когда почтальонша заходила. Мы такая страна, что к нам почтальонши по ночам заходят.
Но шестидесятник - неугомонный. По-прежнему наседает. С пением «Марсельезы». Вот поколение, едри его.
- А позвольте узнать, батенька, что вы можете сказать по поводу прочитанного?
Да не согласен он. С кем? Со всеми. Сечешь? Секу. Держи зачетку. Нормально, профессор? Отлично, Полиграф!


СОЗВЕЗДИЕ ЧЕЛОБАКА

Фазиль ИСКАНДЕР

Они сидели во дворе под сенью развесистой чинары. Они - это дядя Филипп, его племянник Вано Борменталь и их детище Полиграф Шарико, помесь человека и собаки, которую вся ученая братия несколько напыщенно именовала челобаком.
- А я умею читать, - сообщил между долгими тостами Полиграф таким тоном, словно его об этом кто-то спрашивал.
- Что же ты читаешь? - спросил дядя Филипп, делая вид, что ему это безумно интересно.
- Эту... как ее... переписку Энгельса с этим... как его - дьявола - Каутским, - наморщив лоб сказал челобак, как бы намекая на свою обширную начитанность, из-за которой в голове слегка перемешались все названия.
При этих словах Вано Борменталь остановил на полпути между тарелкой и своими молодыми зубами початок кукурузы, а у дяди Филиппа расплескалась «изабелла». Ширико в это время проглотил чачу, закусив чуреком.
Дядя Филипп, словно охотник, боящийся спугнуть крупного перепела, спросил с некоторым оттенком вкрадчивости:
- Шарико, что ты можешь сказать по поводу прочитанного?
Челобак пожал плечами, словно удивляясь непонятливости собеседников:
- Да не согласен я.
Почему-то такой подробный вразумительный ответ не удовлетворил дядю Филиппа, и он продолжал допытываться:
- С кем не согласен? С Энгельсом или с Каутским?
- С обоими, - ответил Шарико упрямцу, якобы намекая на то немаловажное обстоятельство, что у него имеется собственное мнение о понятиях, отражающих капиталистическую стадию развития общества.

НЕИЗВРАЩЕНЕЦ

Александр КАБАКОВ

Не стану извращать события. Расскажу с присущим мне оптимизмом всё, как будет. Они ворвутся в мою конуру, когда я слушаю Би-Би-Си. Вывернув болевым приемом руки, припечатают меня к полу. Засунут в рот кляп, чтобы я едва дышал.
Тот, что постарше, представится Филиппом Филипповичем. Второй без конца будет приговаривать: «Попался, который кусался».
Старательно выворачивая мне руку, тот, что постарше с иезуитской ласковостью процедит:
- Широчайшего кругозора вы существо, Полиграф Полиграфович. Я извиняюсь, конечно, что вы сейчас читаете?
- А почему вы решили, что я читаю, - проскулю я, пытаясь вырваться.
- А нам всё известно, - ухмыльнется тот, что помоложе, и закурит. Огонек зажигалки высветит десантное мурло в аппаратном бушлате.
- Как раз сейчас я ничего не читаю! - крикну я, потому что мне ужасно надоест их хвастовство. И мой кляп.
- Так уж и ничего?
- Ничего.
- А если подумать? Может, какие-нибудь письма перечитывали?
- Ну, мусолю иногда от нечего делать переписку Брежнева и Черненко.
- Вот, вот, вот, - радостно подхватил тот, что Филипп Филиппович. - Нас как раз интересуют личные письма, мировоззрение, подробности. У них, простите, какая политическая платформа?
- Во всяком случае я не согласен с платформой ни того, ни другого.
От этих гневных слов они озвереют. Один начнет угрожать мне «макаровым». Второй размахивать перед моим носом «калашниковым». Ну, делать нечего, придется ввести в бой тяжелую артиллерию. Жахну я их из «кабакова».

ЧЁРНЫЕ ГОЛУБЦЫ

 Юрий МАМЛЕЕВ

В обшарпанном фамильном склепе, затерявшимся среди сонмища неухоженных могил, собралась небольшая компашка, пришедшая на кладбище с утра пораньше.
Один - скелет с вытаращенными глазами, Ванька Борменталь. Другой - едва живой труп с торчащими из ушей седыми волосами, Филька Преображенский. Третий был получеловеком-полусобакой. Он носил благозвучное имя Полиграф.
Они присели вокруг старомодного могильного камня, поставив на него бутылку водки, стопочки, чёрный хлеб, чёрные голубцы и прочую нищенскую закусь.
Глядя на озирающегося по сторонам Полиграфа, Филька каркнул ему:
- Что тебе велит читать твоя карма, кроме надгробных надписей?
- Не помню.
- А ты вспоминай! - глухо запричитал старичок, схватив Полиграфа своей холодной рукой за горло.
- Переписку Энгельса и Каутского, - вырвавшись, прохрипел Полиграф замогильным голосом.
- Что можешь сказать про них?
- Они уже умерли.
При этом известии у Борменталя застыла рука с куском чёрного хлеба, Филька уронил ложку с чёрной икрой, а Полиграф, не чокаясь, опрокинул стаканчик чёрной водяры. Здесь всё было чёрное, только тоска - зелёная.

         ЗАМЕТКИ АССИСТЕНТА

     Евгений ПОПОВ

Дело происходило в городе М., основанном князем Юрием Д. ещё в 1147 году. За ту акцию ему даже соорудили памятник близ прославленного грузинского ресторана «А.», куда мы и завалились в один из осенних дней 19… года, чтобы на привале хорошенько выпить и, что греха таить, до отвала покушать.
Мы – это я, профессор Ф. Ф. П. (его настоящая фамилия Преображенский) и наш подопечный П. П. Ш. (не путать с пистолетом-пулемётом Шпагина).
  Престарелый зануда Ф. Ф., будучи вдрызг пьяным, спросил у П. П., что тот сейчас читает. Казалось бы, какое его собачье дело? Однако вдрызг трезвый П. П.  вместо того, чтобы огрызнуться, сдержался и корректно объяснил, что в данный момент штудирует переписку Энгельса (не помню инициал) и всем известного К. Каутского.
При этих словах у меня и у профессора шары на лоб полезли. У каждого – на свой. Пока они лезли, П. П.,  изловчившись, взял рукой бутылку и вылакал из горла водку, остановившись лишь в виду полного исчерпания стеклянной ёмкости. Как мало пьющий человек я собрался было сделать алкашу замечание, однако профессор выразительным жестом левой руки попросил меня попридержать язык. После этого он с присущим докторам ехидством попытался узнать у П. П. мнение о прочитанном. Тот ответил, что не согласен. Однако Ф. Ф. уже закусил, сами понимаете, удила, теперь его не остановить. Когда же человек без тормозов, ему позарез нужно узнать, с кем из диспутантов (или дискутантов, не знаю, как правильно) П. П. не согласен.
- С обоими, - раздраженно ответил Ш. Причиной его раздражённости было то веское обстоятельство, что водка кончилась, а залакировать столь благородный напиток плебейским портвейном ему не позволяла аллергия к «ершам», доставшаяся ему после реинкарнации в наследство от собаки.

  ШАРИК

        Захар Прилепин

Натаскавшись баланов с берега на лесопилку, они уселись без конвоя при тусклом свете «летучей мыши» в трапезной единостолпной палаты бывшей соборной церкви. Уселись на нарах втроём, не считая Моисея Соломоновича и нескольких блатных. Да и считать таких не к чему. Сейчас их столько развелось, что совсем житья от них не стало. Даже в обитель по блату проникли.
На столе суп из вяленой воблы, пропахшая человечиной конина, пшёнка, изготовленная на сопливой воде и прочее аппетитное хлебалово.
- Скоро на десерт ягода пойдёт, - мечтательно произнёс доходяга Борменталь. - Через полгода. Будет нам тогда не жизнь, а малина. Или морошка.
Выпили из плошек за светлое условно-досрочное. Сначала по одной, потом повторили, затем ещё…
Когда назюзюкались в лохмотья, Преображенский посчитал, что сейчас самое время узнать у Шарика, что тот читает в свободное от лесоповала время.    
От такого вопроса Шарику хотелось взять дрын и как следует огреть наглую контру по башке. Но – сдержался. Вместо этого он, попутно раздавив очередного клопа, достал из котомки кривыми пальцами пачку бумаг и, повиливая хвостом, произнёс:
- Вот. Показания Энгельса и Каутского. Друган из чекистов дал почитать.
При этих словах отсыревшая одежда на Борментале покрылась льдом – у него мороз по коже; а пахучий тулуп, в который был одет профессор, стал напоминать ароматом дублёнку будущего, поскольку его прошиб холодный пот. Шарик же тем временем выпил из ботинка, полного горячей водкой и холодной закуской.
- Наверное, это интересно читать?
- Интересно-то интересно. Только не согласен я.
- С кем?
- Ни с тем, ни с другим, - тряхнул головой Шарик и добавил для верности: - С обоими мертвяками.
При этих словах профессор и ассистент переглянулись, брови у обоих удивлённо вскинулись: даже непонятно, по какой статье в наши дни могли посадить столь наблюдательного человека.

                ЗАГОВОР СО СЛОВАРЁМ

                Александр Проханов

  После похорон своего бывшего командира генералы разведки в отставке решили помянуть его втроём. Не родственников же приглашать, в самом деле. Всё-таки самые близкие люди ему они, вместе пройдено столько горячих точек: Афганистан, Конго, Мозамбик, Дубай, Таиланд, Хургада, Шарм-эль-Шейх, Анталья…
Из-за траурного настроения в ресторан, созданный ещё Сталиным, с кладбища поехали на «Мерседесе» без излишней помпы. Печально сверкала мигалка, медленно завывала сирена. Поминальный стол бы накрыт соответствующим образом – возле каждого прибора лежали чёрные салфетки. А уж про скатерть и говорить нечего…
После пятой рюмки генералы неожиданно решили заменить личный состав генштаба. Уж больно им не нравились те реформы, которые сейчас там проводились. Сидят полные придурки и не знают, что делать. Надо их каким-то образом убрать оттуда и всё делать своими руками. Это принесёт России больше пользы.
После бурных дебатов решили, что заговор лучше готовить тайно. Иначе будет слишком много желающих принять участие. Даже имена свои на первое время следует скрывать, называться вымышленными фамилиями. Один генерал выбрал себе псевдоним Преображенский, другой взял кличку Борменталь, третий назвался Шариковым.
Старший по званию генерал предложил:
- Когда заговорщики общаются по телефону, они не должны называть вещи своими именами.
Двое других согласились. Чтобы, на случай прослушки, не вызывать лишних подозрений, решили по телефону вместо «готовить теракт» говорить «читать»; вместо «взрыв» - «переписка». «Остоженка» станет «Каутский», «Пречистенка» - «Энгельс». Они ещё много слов заменили. Чтобы не перепутать, записали их в специальные тетрадки…
На следующее утро Преображенский позвонил Шарикову и спросил, что тот читает.
- Эту… как её… переписку Энгельса с этим… как его – дьявола – с Каутским, - ответил тот, лихорадочно листая тетрадку с новыми значениями слов.
Пролистав аналогичную тетрадку, Преображенский спросил:
  - Что вы можете сказать по поводу прочитанного?
  - Не согласен я.
  - Уточните – с кем?
  - С обоими.
Когда Преображенский после разговора с Шариковым, положил трубку, сидящий рядом с ним Борменталь нетерпеливо спросил:
- Ну, что он сказал?
- Ничего особенного, - махнул рукой Преображенский. – Сказал, что его люди собираются сегодня ночью взорвать жилой дом.





ПОД ЖГУЧИМ СОЛНЦЕМ

Дина Рубина

С лоснящимися от пота лицами они втроём сидели на вилле богатого посёлка за циклопическим столом, уставленным тарелками с тушёными бычьими хвостами, пирогами с тыквой, оливковыми маслами, паштетами, перцами, сельдереями и соусниками к этому добру. Благородный рыцарь Борменталь в шортах и майке то и дело отлучался к барбекю, откуда возвращался с ломтями говяжьего бифштекса.
Разлив по бокалам коньяк, немного выпивки никому не помешает, голый по пояс профессор Преображенскер ехидно спросил:
- Что ты сейчас читаешь, Полиграф?
Держа в руках бокал с тёмной маслянистой жидкостью, Шарикман ответил:
- Переписку Энгельса и Каутского.
Он вылакал весь коньяк и закусил его ломтиком мацы.
- На каком языке? - продолжал допытываться дородный, с богатым подбородком профессор.
- На иврите. В оригинале.
- Ну, и что скажешь?
- Плохой почерк.
- У кого: у Фридриха или у Карла? - уточнил подошедший Борменталь.
- У обоих. Царапают, как курица лапой. Ни черта не поймёшь.
- Ну-ну, - усмехнулся Иван Арнольдович, отводя глаза и делая вид, что оглядывает заросший оливами и маслинами двор. Ведь только он знал, что Шарикману достались не подлинники писем Энгельса и Каутского, а искусно сделанные профессором переводы, которые тот реализовал через Швондера на блошином рынке.

                МЕЖДУ МОЛОДЫМ И УЩЕРБНЫМ

                Саша СОКОЛОВ

Зашли они в недра одной тошниловки, и лёг промеж них в аккурат столик, уселися вкруг него втроём, разрешите рекомендовать: один – молодой, второй – и тудой и сюдой, третий – в чесучёвой паре, на ущербе. Велели самовар принесть, вечеряют, беседуют, приняли, друг дружку подкалывают. Тута вдруг случаем выясняется, что меньшой обучен грамоте и редкую неделю не посещает библиотеку. Ущербный возьми да и спроси его: а позвольте-ка полюбопытствовать, милостивый государь, что вы сейчас читать изволите? Переписку Энгельса и Каутского, - выдаёт тот ответ на запрос. Те двое усекли, что меньшой выдрючивается, малость охолунули, щавеля пожевали, хрену дикого корешок, книгочей тем временем плеснул себе чистяку, рукавом занюхал. А дряхлый стручок всё не унимается: не корите за любопытство, как вы относитесь к написанному? В ответ получает: пара эта хитра, поразительно охмуряет, только несогласный я. С кем, ежели не секрет? – живодёр ущербный продолжил плешь проедать. – С Энгельсом али с Каутским? – С обоими, - победительно возвещает меньшой. Названный ответ сильнейшим образом магнетизирует оппонентов, и их смятение длится аж до нынешних дней. Такая  вот ситуёвина. 

ФЕВРАЛЬ ТРИДЦАТЫЙ

Александр СОЛЖЕНИЦЫН

Узел №1527. Российская привычка вести подробную стенограмму любого сборища оказывает неоценимую помощь потомку. Говорю о потомках в единственном числе, ибо до сих пор беспрерывно удивляюсь - почему из этих стенограмм не черпает никто, кроме меня.
Узел №1528. 29 февраля Преображенский до краев переполнился новым академическим вопросом: каков уровень интеллектуального развития его подопечного? Много звонил по телефону. Уговаривал товарищей от каждой научной шарашки собраться у себя на квартире на следующий день, 30 февраля, в 3 часа пополудни.
Узел №1529. Все группировки были отрезаны от города. Просочились трое.
П р е о б р а ж е н с к и й (центрист. Шарикову): Что вы сейчас читаете, господин Шариков?
Ш а р и к о в (представитель собачьего большинства, справа): Переписку Энгельса с Каутским.
Б о р м е н т а л ь (левый, правая рука Преображенского): Полный идиот!
Ш а р и к о в: Я тебе сейчас глотку перегрызу за полного идиота, холуй преображенский!
П р е о б р а ж е н с к и й (расплескивает вино): Полноте! Покорнейше прошу сказать, что вы думаете по поводу прочитанного?
Ш а р и к о в (с места): Я не согласен. (Шум. Смех. Визг. Улюлюканье. Голоса: «С кем?») С обоими.
Узел №1530. Преображенский завязывает узелок на память.
Узел №1531. Борменталя тошнит (от окружающего).
Узел №1532. Шарикова просто тошнит.
И все эти повседневные узелки постепенно сливаются в один многоводный гордиев узел. Взвали, читатель, этот узел себе на спину и неси свой крест.

ЧИТАЯ КАУТСКОГО

Владимир СОЛОУХИН

С некоторых пор Полиграф не на шутку пристрастился к чтению.
Тут надобно прерваться и сказать пару слов если не о Полиграфе, то по крайней мере о чтении. Оно издревле популярно у нас в народе. Одно время я даже выписывал для себя фамилии заядлых книгочеев. И не просто фамилии, а даже составлял маленькие анкетки (я, правда, предпочитаю русское слово «досье»). Так вот что интересно - среди них были представители разных социальных слоев: сестры милосердия, урядники, чистильщики обуви, великие князья, судовладельцы, калики перехожие, приказчики мануфактурных лавок, лилипуты и даже библиотекари. Ну, а ежели я начну перечислять читаемые людьми книги, попаду в смехотворное положение, ибо имя им легион: «Война и мир», «Домби и сын», «Дедушка Мазай и зайцы» (кстати, моя любимая), «Егор Булычев и другие» и другие.
Что касаемо Полиграфа, то он всем иным жанрам предпочитал эпистолярный. Я иноземных слов в принципе не люблю, поэтому определил бы его как переписку. При этом переписку он читал не всякую, а токмо Фридриха Энгельса с Карлом... как его - не Марксом - Каутским.
Кстати, прознав о подобном влечении, милейший Филипп Филиппович Преображенский был удивлен немало. Он даже поинтересовался в присутствии доктора Ивана Арнольдовича, как Полиграф оценивает взгляды обоих корреспондентов. Шариков ответил, что категорически не согласен ни с тем, ни с другим.
Видать, даже собачьему сердцу пренеприятственно сознавать, что Каутский во время оно был ренегатом. (Хотя лично я больше люблю русский синоним этого слова - «ублюдок».) Ну, а почему Полиграф с Энгельсом не согласен, я даже писать не буду. И так всё ясно.    

РИПСЫ ТРЕТЬЕЙ СВЕЖЕСТИ

Владимир СОРОКИН

Трое отмечали День Клонированных Опричников. После вербальной интродукции, отхлебнув из мультисексера творожистого шаоняня, мачо Преображенс спросил бодрого, L-гармоничного после хирургического вмешательства Шарикоффа:
  - Чем ты борешься с депрессухой, мерзкий чипс нимада?
- Чтением, рипс чемода. Читаю переписку Энгельса и Каутского.
При этих словах гадкий лянманьлай Бормоталь остановил на полдороге вилку с куском голубого сала в канареечном соку, а Преображенс расплескал протеиновую пульпу поридж-ламинарии. Улучив момент рипс нимада Шарикофф плюс активно выпил залпом стакан дубового аквавита со льдом-2.
- М-да. - Преображенс выудил из жилетного кармана «беломорину» и нервно закурил: - Ну и как?
- Я рипс чемода.
- Нинь хао? Тапель-тапель или сяо-тоу?
- Хушо бадао.
- Бэйцаньди? - переспросил лом-директ.
- Что ж ты, рипс лаовай, русского языка не догоняешь! - возмутился Шарикофф. - Говорят же тебе - с обеими!

   
          И НАШИМ, И ВАШИМ

Виктория ТОКАРЕВА

Мы сидим в пресс-баре престижного кинофестиваля. Сюда нас пригласил мой знакомый режиссёр. Точнее говоря, пригласил он меня. Но этот замшелый пень Преображенский и его пришей-пристегни Борменталь увязались за мной. Они на халяву куда угодно попрутся. А делают вид, боятся оставлять меня без присмотра. Чтобы я что-нибудь не учудил.
  Режиссёр, похоже, намерен сделать из меня кинозвезду. Не удивлюсь, если он сейчас притаился где-нибудь рядом со своей скрытой камерой. Чтобы задобрить меня, выпивки приготовлено навалом. Закусок тоже. Со стороны мы напоминаем хоккейное звено.
  Моя трагедия заключается в том, что профессор любит терзать меня вопросами. Хлебом его не корми, а дай возможность от нечего делать чего-нибудь спросить.
  Вот и сейчас:
  - Шар, - он обращался ко мне по прозвищу, - что вы сейчас читаете?
  - Переписку Энгельса и Каутского, - ответил я.
  При этих словах жизнерадостный рахит Борменталь едва не подавился пельменем, а профессор поперхнулся штруделем с развесистой клюквой. Тем временем я достал из кармана своего стерильного ватника чистую рюмку, налил в неё водки и выпил.
  - Ну и каково ваше впечатление от прочитанного? - придя в себя продолжил интервью Преображенский.
  - Не согласен я.
  - С кем?
  - С обоими.
  "Дурень, - отметил профессор в глубине души. - Прямо, как я".

       ЕМШИ И ПИМШИ

Татьяна ТОЛСТАЯ

Когда после излова мышей мы сидемши за столом, мутант Филиппыч спросил меня про книгу, которую я нынче читамши. Я врубимши не сразу. Выдвинул челюсть вперёд - так припоминать легче. Наконец вспомнил, что намедни читал самиздат - переписку какого-то Эээээнгельса с каким-то Каааааутским.
Услышамши эту тарабарщину, Арнольдыч остановимши на полпути вилку с кусочком каклеты, а Филиппыч расплескал рюмку ржави. Я же в это время, изловчившись, схватимши со стола парфэ из огнецов а ля лионез по-хабаровски.
Филиппыч посмотрел на меня своими глазёнками и ехидно подъелдыкнувши:
- Ну и что вы можете сказать об этой отрыжке спецхрана?
Я молчал. А чего ради я стану говорить, что с обоими не согласен. Если я точно знаю, что все мутанты от бескультурья согласны и с тем, и с другим.



ЧАШКУ ЖАЛКО

 Людмила УЛИЦКАЯ

Как ни странно, Шариков быстро вписался в общественную жизнь сложно разветвлённой, построенной пленными немцами квартиры профессора Преображенского, хотя чопорная академическая обстановка со всеми этими витражными окнами претила его натуре. Тем не менее врождённая тактичность не позволяла бывшей дворняге обижать профессора, подарившего ему новый способ существования белковых тел. В белковом теле - белковый дух. Он даже согласился участвовать в традиционном пятичасовом выпивоне - это был ритуал, которого годами фанатично придерживались Филипп Филиппович и его младший научный собутыльник Борменталь. Участвовать формально. Дружить с ними Шарикову было совершенно не о чем.

***
Однажды профессор заплетающимся языком обратился со своим коренным вопросом:
- Полиграф... голубчик,.. э-э... что ты сейчас... э-э... читаешь?
- Переписку Энгельса с Каутским, - как всегда, чётко ответил Шариков.
Нужно было видеть растерянность, отразившуюся на окосевших лицах профессора и ассистента. От смеха, оглушившего привычную ко всему квартиру, Полиграф Полиграфович выронил из рук кобальтовую чашку с золотым ободком, до краёв наполненную душистым чаем. Преображенский с сожалением смотрел на осколки прежней ёмкости, доставшейся ему в наследство от прадеда. Однако любознательность для настоящего учёного с большой буквы У дороже. Поэтому он продолжал интеллигентно допытываться:
- Э-э... позвольте узнать... э-э... что вы могёте сказать... э-э... по поводу прочитанного?
- Честно говоря, я не согласен.
- Ага... С кем, пардон... с Энгельсом или с Каутским?
- С обоими, - снисходительным тоном ответил Шариков, так поджав губы, что стало понятно - ни в какой спор с недорезанными алкашами он вступать не намерен.

Александр ХОРТ