Полет по направлению к Ничто. Главы 1-11

Род Шопенгауэров издавна славился в Данциге своим трудолюбием, предприимчивостью, энергией и деловой хваткой.Поколение за поколением упорно приумножало свое богатство, приобретало все большее влияние и уважение, поднималось все выше в иерархии этого вольного торгового города.Но потом произошел какой-то надлом, и в характере Шопенгауэров , на закате этого рода, вдруг проявились какие-то странные, темные и даже  болезненные черты.Один из дядей Артура Шопенгауэра от рождения страдал слабоумием.Другой, покинув семью и не получив никакой профессии, жил в нищете, предавался, по  выражению Иоганны Шопенгауэр, почти звериным порокам , и в конце концов, наполовину обезумев, умер от истощения.Третий тоже имел весьма серьезный, с точки зрения Иоганны, недостаток - вместо того, чтобы жениться, как полагается солидному буржуа, на девушке из приличной зажиточной семьи.,он жил со своей служанкой.Дожив всего до сорока пяти лет, он умер от апоплексического удара.Иоганна была уверена, что причиной его преждевременной смерти были неприятности, доставляемые ему именно его  безродной сожительницей.По-настоящему продолжить традиции своего рода смог только отец Артура - Генрих Флорис.В нем как будто соединились все достоинства его предков - точный деловой расчет, прилежание, свободомыслие, безукоризненная порядочность,независимость и чувство долга.Жители Данцига с восхищением пересказывали друг другу историю о том,, как сам прусский король предложил Генриху Флорису переселиться в его королевство и воспользоваться его покровительством, но тот, не задумываясь, ответил его величеству почтительным отказом.Гордый республиканец не желал зависеть от милостей короля..
<dd>  Увы, и в  великолепном фасаде этого характера тоже зияла глубокая трещина  - и в  нем была темная сторона,причинявшая немало мучений  близким  Генриха Флориса  и особенно ему самому.Часто его безо всякой причины вдруг охватывал  невыносимый страх,п орой он на целые недели погружался в беспросветное уныние, его обычная сдержанность и корректность могла внезапно смениться раздражительностью и припадками неистового гнева.Все эти черты в немалой мере унаследовал от отца и Артур.
<dd>  2
<dd>  Мать Артура была не только на девятнадцать лет моложе своего мужа, но и по характеру отличалась от него, как огонь ото льда. Происходила она из рода Тризенеров, тоже занимавшегося в Данциге торговлей, но не столь успешного и влиятельного, как Шопенгауэры.Брак Иоганны и Генриха Флориса был, сущности, просто  сделкой, поначалу показавшейся им выгодной, но принесшей потом обоим немало разочарований.В их отношениях никогда не было и намека не то что на любовь, но даже на взаимное влечение или хотя бы симпатию.Генрих Флорис до свадьбы не вел со своей будущей женой задушевных бесед, не дарил ей цветов, не прогуливался с ней в романтической обстановке по саду или берегу моря. Не потратив на эти приятные и волнующие ритуалы ни одной минуты,он явился однажды в дом Тризенеров и попросил у родителей Иоганны согласия на брак с их дочерью.Это  было полной неожиданностью для всего семейства Тризенеров, и особенно для Иоганны. Ведь этому предложению, как уже было сказано, не предшествовало вообще ничего - ни единого нежного взгляда, ни единого знака внимания.Родители Иоганны были польщены и обрадованы - они и не мечтали о столь почтенном и состоятельном женихе.Но не в их обычае было навязывать свою волю детям.Окончательное решение должна была принять сама Иоганна.Судя по смутным намекам в ее мемуарах, она пережила незадолго до этого какой-то бурный и несчастливый роман, и, как и многие девятнадцатилетние девицы в такой  положении, полагала, что подлинной любви в ее жизни уже больше не будет, и что самое большее, на что она теперь может рассчитывать - это выгодный с сугубо материальной точки зрения брак.Генрих Флорис был в этом смысле весьма завидным женихом .Роскошная квартира в  одном из лучших районов Данцига, великолепное поместье в пригороде, процветающее торговое дело, знакомство с саамыми именитыми и влиятельными людьми города - вот что предлагал ей Генрих Флорис, не требуя взамен ничего, кроме соблюдения приличий, уважения и ,конечно, рождения наследника.Иоганна сочла, что отказываться от такого предложения было  бы глупо.Но, судя по всему,жизнь с Генрихом Флорисом оказалась для нее куда более трудным испытанием, чем она предполагала до свадьбы.Во всяком случае, позже, уже будучи известной писательницей, она постоянно возвращалась в своих сочинениях к теме брака без любви, и красноречиво призывала юных девиц тысячу раз подумать, прежде чем в такой брак вступить.С другой стороны, трудно предположить, что Иоганна даже в самые тяжелые для себя минуты, когда жизнь бок о бок с замкнутым, раздражительным, чопорным, равнодушным к ней и нелюбмым  ею человеком становилась для нее невыносимой - что она даже в эти минуты согласилась бы с тем, что " с милым рай и в шалаше".Жизнь пусть и с любимым, но недостаточно состоятельным и не слишком предприимчивым мужем была для нее еще более неприемлемой, чем жизнь с мужем хоть и ненавистным, но богатым и способным это богатство постоянно приумножать.И она , И Генрих Флорис придерживались общепринятого  в среде потомственных коммерсантов мнения, что первостепенная задача мужа, его долг, дело его чести - по возможности полностью освободить жену от материальных забот.И то, что Генрих Флорис с этой задачей справлялся вполне успешно, служило, конечно, для Иоганны  в трудные минуты немалым утешением.
<3
Генрих Флорис хотел, чтобы его первенец - почему-то он был уверен, что родится  непременно сын - появился на свет не в Данциге , а в Англии.В этом случае ребенок по английским законам  автоматически становился подданным британской короны.Для будущего коммерсанта - а Генрих Флорис не сомневался и в том, что сын его, разумеется, пойдет по стопам отца - это было немалым преимуществом.Возможно, Шопенгауэр-старший всерьез подумывал и о том, чтобы и самому перебраться на этот вольнолюбивый остров, поскольку политические перспективы его родного Данцига становились с каждым месяцем все более тревожными. Много лет Данциг,пользуясь покровительством Польши, с успехом противостоял посягательствам Пруссии на его независимость. Но теперь и сама Польша попала в зависимость от Пруссии и России,и Данцигу уже оставалось только уповать на чудо.  Привыкшему к трезвым и точным расчетам дальновидному коммерсанту подобные упования были , конечно,чужды.Словом, решение Генриха Флориса - ехать со своей беременной женой в Лондон, было по-своему вполне резонным.Но не менее резонными были и возражения Иоганны:ее пугала мысль, что рожать ей придется в чужой стране, среди незнакомых людей - ей хотелось во время родов иметь поблизости хотя бы свою мать. К тому же морское путешествие, пусть и непродолжительное - это занятие для женщины в ее положении не самое полезное и безопасное.Да и путешествие наземное было в ту пору таким делом, которого беременные женщины старались по возможности избегать.Тем не менее Генрих Флорис решения своего менять не пожелал, и Иоганне пришлось покориться.Но унывать надолго было не в ее характере - в этом, как и во многом другом, она была полной  противоположностью своему мужу.Добравшись до Лондона, она быстро там освоилась, приобрела множество новых приятелей, и уже вовсю наслаждалась всеми прелестями столичной светской жизни, когда Генрих Флорис ошеломил ее своим новым решением:теперь он полагал, что рожать она должна не в Лондоне, а непременно в Данциге.С ним случился один из тех припадков беспричинного страха, которые впоследствии не раз отравляли жизнь и его сыну.Лондонская осень, угрюмое пасмурное небо, грязноватый туман, слякоть, холод  - все это еще усиливало и без того постоянно угнетавшую его тревогу, и в итоге он пришел к нелепому, но совершенно несомненному для него выводу: в Лондоне его еще нерожденному сыну угрожает неотвратимая смертельная опасность.Никакие уговоры и увещевания Иоганны не смогли разубедить его в этом, и в итоге ей, находившейся уже на последних месяцах беременности,
пришлось вновь отправляться в путь, вновь переносить морскую качку,вновь трястись на ухабистых дорогах в неудобном, не раз застревавшем в грязи дилижансе.Тем не менее все завершилось-таки благополучно, и в феврале семейство Шопенгауэров пополнилось сыном.Генрих Флорис назвал его Артуром, поскольку это имя, с его точки зрения, наилучшим образом подходило будущему коммерсанту:оно легко запоминалось, и на всех основных европейских языках произносилось почти одинаково.
4
Выбором имени и ограничились все заботы Генриха Флориса о сыне в первые годы  жизни Артура.Впрочем, в этом не было ничего необычного для людей его сословия: пока ребенок, по представлениям того времени, был существом неразумным, отец не вмешивался в его воспитание - такое пустяковое занятие считалось  недостойным солидного главы семейства, этим должна была заниматься мать  -при содействии нянек и гувернанток, конечно.Поначалу малыш ,п о словам самой Иоганны, показался ей очаровательной живой куклой, играть с которой ей было интересно и забавно.Но эта игрушка ей быстро наскучила, да и слишком уж большое сходство уже через несколько лет обнаружилось у маленького Артура с его замкнутым, угрюмым и склонным к беспричинной тоске отцом.Казалось бы, он жил в настоящем земном раю:роскошное поместье, великолепный парк с прудами и фонтанами, усадьба с видом на просторы Балтийского моря, расторопная прислуга, всегда готовая исолнить его желания - все было в его распоряжении.И все-таки в этом раю он ощущал такое же одиночество и покинутость, какое Адам, вероятно, ощутил в тот миг, когда его из рая игнали.Много позже Артур вспоминал, как однажды родители, возвращаясь с прогулки, застали его в полном отчаянии - он почему-то вдруг вообразил, что они его бросили и не вернуться уже больше никогда.
<dd>  Между тем все попытки Данцига, потерявшего покровительство Польши, все-таки как-нибудь зашитить свою независимость, завершились закономерным фиаско: Пруссия, конечно, не могла упустить столь легкую и столь аппетитную добычу, и однажды жители  вольного города проснулись подданными прусского короля.Для Генриха Флориса такое положение дел было совершенно неприемлемо. Гордый республиканец не мог примириться с тем, что отныне он зависит не от законов, соблюдать которые обязан любой из его сограждан, а от непостоянной воли монарха.В спешке распродав всю свою недвижимость и потеряв при этом десятую часть своего состояния, Шопенгауэры покинули Данциг - или, скорее, спаслись из него бегством, и перебрались в Гамбург.Впоследствии Артур говорил, что с этого момента, где бы он ни жил, он повсюду ощущал себя на чужбине.Но, скорее всего,проживи он даже всю свою жизнь в Данциге, ничего бы не изменилось - он и здесь ощущал бы себя чужаком.

5
<dd>  В Гамбурге Генриху Флорису не пришлось прилагать особенно больших усилий, чтобы вскоре вновь занять не менее почтенное оложение, чем на потерянной им родине.Гамбург тоже был вольным торговым городом, его конституция была одной из самых либеральных в Европе,купеческое сословие тут пользовалось таким же, как и в Данциге, уважением и влиянием. Туго набитый кошелек и процветающее торговое дело были лучшей рекомендацией для практичных гамбургцев. А кошелек у Генриха Флориса и после понесенных им потерь отнюдь не пустовал, и вновь наладить деятельность возрожденной им на новом месте фирмы ему, с его опытом и природной  деловой хваткой ,не составило большого труда.
<dd>  В это время в Европе уже повсюду веял штормовой ветер Французской революции.Генрих Флорис был одним из самых  восторженных ее почитателей. В свое время, прочитав в газете о взятии Бастилии, он даже немедленно помчался в свое  загородное поместье, чтобы лично удивить и обрадовать этой вестью жену.Он не ошибся - Иоганна приняла эту новость с таким же восторгом, как и он сам.В Гамбурге у этих двух пылких ресубликанцев нашлось множество единомышленников,п ричем среди самых именитых и уважаемых  горожан.Здесь проживал в это время прославленный поэт Клопшток.,который, вдохновленный порывом французов к свободе и справедливости,декламировал в лучших  иестных салонах  революционные стихи.Его поддержал на этом поприще сам "гамбургский Ротшильд", богатейший из здешних коммерсантов Северинг, лично сочинивший оду во славу восставшего фрнцузского народа.В этом не было ничего удивительного:восхваляя французов, гамбургцы восхваляли и самих себя - свой политический строй, свои вольнолюбивые традиции, свои оберегаемые законом права и свободы.Французы, с их точки зрения, неуверенно, с ошибками и злоключениями, продвигались к той же цели, которой  они,,гамбургцы давно уже достигли.и это наполняло гордостью их сердца.Врочем, это нисколько не мешало им охотно предоставлять приют  французским аристократам, бежавшим от преследований новой революционной власти.Те же самые толстосумы , которые аплодировали мятежным стихам Клопштока,наперебой приглашали  родовитых эмигрантов в свои салоны, восхищались изяществом их манер и изысканностью речи, а также очаровательной распущенностью их нравов ..Под  их влиянием и сами гамбургцы, обычно крайне щепетильные в соблюдении внешних приличий, бережливые и практичные, стали позволять себе некоторые излишества, баловать себя дорогими винами, легкомысленными оперетками и визитвми в шикарные бордели, персонал которых пополнялся парижскими куртизанками.. Впрочем, деньги, вывезенные   эмигрантами за границу, вскоре были прожиты, драгоценности проданы, и большинству из них пришлось из завсегдатаев блестящих салонов превратиться в учителей фехтования, танцев и французского языка(.в этой роли они главным образом и запомнились Артуру). Что касается гамбургцев, то среди них вновь возабладала традиционная  строгость нравов, умеренность и практичность.
6

Когда Артуру исполнилось девять лет, его отец решил, что время нянек и гувернанток закончилось, и что сына пора уже всерьез готовить к его будущей профессиональной карьере.Понятно, Генрих Флорис ни секунды не сомневался , на каком именно поприще предстоит в грядущем трудиться его сыну - для него по-прежнему разумелось само собой, что Артур унаследует и продолжит дело своего отца. Поразмыслив, что же именно может по-настоящему  пойти на пользу будущему коммерсанту в таком юном возрасте, он принял довольно нетривиальное решение - отправить сына во Францию, к своему торговому партнеру Жоржу де Блазимеру, чтобы Артур подучил французский и, главное, приступил, как выражался Генрих Флорис, к чтению ••книги жизни •. То есть , оказавшись в незнакомой стране, среди чужих, живущих по иным законам и обычаям людей, разом настолько пополнил копилку своего житейского опыта, насколько это вообще возможно  для ребенка его возраста и сословия.
<dd>  Неизвестно, было ли это случайностью или результатом точного расчета, но выбор именно семьи Блазимера оказался  удивительно удачным. Артур потом  вспоминал эти два года, проведенные в семье благодушного францкузского коммерсанта, как счастливейшее время своего детства - и, возможно, всей своей жизни. Впрочем, это говорит не только о радушии и добросердечии Жоржа Блазимера и его заботливой веселой супруги - в еще большей мере это говорит о том, какой атмосферой был окружен Артур в его собственном семействе.Немного найдется в мире девятилетних мальчишек, которых  настолько обрадовала бы столь долгая разлука с родителями. Генрих Флорис, скорее всего, по-своему любил своего сына, и уж во всяком случае честно и самоотверженно исполнял то, что он сам считал своим отцовским долгом.. Но он по природе своей был слишком холоден, угрюм  и своенравен.  К тому же свою болезненную склонность к беспричинной тоске  ему приходилось  постоянно таить под маской чопорной невозмутимости.. Что касается Иоганны Шопенгауэр, то роль матери удалась этой незаурядной женщине, пожалуй, даже еще хуже, чем роль жены.

<dd>  По возвращении Артура в Гамбург - впоследствии он с гордостью вспоминал, что проделал это неблизкое и небезопасное по тем временам путешествие один, не сопровождаемый никем из взрослых - Генрих Флорис подверг сына  строгому экзамену  и остался  волне доволен его результатами:Артур говорил по-французски даже лучше, чем по-немецки, и манерами своими напоминал тех парижских аристократов, которые еще недавно блистали в гамбургских салонах. Чтение первой главы •книги жизниЋ, с точки зрения Генриха Флориса, оказалось успешным.
<dd>  Вторым этапом в воспитании Артура, согласно простому и ясному плану отца, было обучение в частной школе Рунге. Выбор школы был очевиден - она и предназначалась,  по замыслу ее владельца, для  обучения будущих коммерсантов. Арифметику здесь изучали, переводя денежные суммы из одной валюты в другую; на географии ученики в основном узнавали, где и какие товары можно купить по самой выгодной цене - и где их потом можно с наибольшей прибылью  продать;на  уроках немецкого языка они осваивали азы деловой переписки. Рунге, надо скзать, придерживался весьма либеральных по тем  временам педагогических принципов. Учитель, по его убеждениям, должен был быть для ученика не столько непоколебимым грозным авторитетом, , сколько более опытным и знающим другом.Впрочем, придерживаться подобных убеждений его заставляло и то, что  обучавшиесся в его школе сыновья местных толстосумов занимали в обществе несравненно более высокое положение, чем их преподаватели , и часто без обиняков давали  им это  понять.Не раз Рунге приходилось лично вступаться за своих коллег  и красноречиво уговаривать учеников проявлять к ним побольше уважения и милосердия.Сам Рунге, теолог по образованию, преподавал в школе Закон Божий.Правда, христианство, о котором на его уроках шла речь, не было религией откровения, чудес и церковных таинств. Оно практически полностью сводилось к одной морали. Бог, о котором проповедовал Рунге, был скорее Богом кантианцев, а не Библии - Богом, который, в сущности, только для того и нужен, чтобы освящать мораль своим авторитетом, и само существоание которого доказывается тем, что без него моральные заповеди утрачивают свою убедительность.
<dd>   В свободное от учебы время Рунге часто устраивал балы, на которые приглашались юные представительницы самых зажиточных и почтенных семейств  -  его подопечные могли здесь присмотреть для себя на будущее  подходящих невест.
<dd>  Обучение в школе с такой программой было бы для Артура, с его исключительными интеллектуальными способностями, наилегчайшим делом, если бы оно не было для него делом наискучнейшим.Само по себе узнавание нового, понимание прежде неведомого не только не затрудняло его, но и было одним из главных в его жизни удовольствий.Но решительного ничего из того, о чем на уроках в этой школе шла речь, не пробуждало в нем ни малейшего интереса. И, наоборот, обо всем, что неудержимо привлекало его внимание, здесь не говорилось ни слова.С каждым месяцем Артуру становилось все ясней, что здесь егоготовят к поприщу, которое не сулит ему ничего, кроме скуки и отвращения, и что уготованная ему отцом карьера коммерсанта - это едва ли не самая худшая  для человека с его задатками участь, какая только может ожидать его в грядущем.
7
Просьба, с которой Артур обратился к отцу, повергла Генриха Флориса в недоумение и растерянность. Сын просил перевести его из школы Рунге в гимназию, он хотел изучать древние языки, хотел читать греческих и римских классиков в подлиннике - вместо того, чтобы прилежно накапливать сведения, по-настоящему полезные деловому человеку.Генрих Флорис резонно возразил, что, ни Платон, ни Цицерон, ни Вергилий, сколько бы Артур ни читал их в подлиннике , его коммерческой карьере не помогут. Хорошо еще, если не повредят.Артур ответил, что к такой карьере он не очень и стремится. Куда больше его привлекает карьера ученого.
<dd>  Генрих Флорис , при всем своем своенравии и вспыльчивости, отнюдь не был деспотом и самодуром,, которого привел бы в ярость сам факт сопротивления его воле, и который уже по этой одной причине ответил бы сыну бесповоротным отказом.Но в его понимании высокое, достойное Шопенгауэров положение в обществе было нерушимсо связано с солидным капиталом, а капитал - с коммерческой деятельностью. Другого способа укреплять  свой престиж  и увеличивать благосостояние он не знал.В его представлении ученый был прежде всего человеком неимущим, зависящим вдобавок от университетского начальства  и  от той разновидности чиновников, чьему попечению государство доверило науку и образование.Так что первой мыслью Геннриха  Флориса  было - избавить сына хотя бы от грядущей нужды, если уж тому вздумалось вдруг избрать для себя столь незавидную участь.Он вступил в переговоры с местным духовенством, надеясь купить  для Артура должность в одном из гамбургских храмов -должность, которая, не требуя от Артура  ни знаний, ни усилий,  ни времени,приносила бы ему, тем не менее, постоянный   изрядный доход. Таких синекур в распоряжении церкви было немало.Но  духовенство  заломило цену,оказавшуюся не по карману даже преуспевающему коммерсанту, так что от этой затеи пришлось отказаться.Да и не было ли это стремление Артура к карьере книжного червя  просто  мальчишеской причудой, о которой он и не вспомнит пару лет спустя?И тут в голову Генриху Флорису пришла идея, показавшаяся ему весьма разумной, если не сказать - блестящей.Он давно уже планировал, передав дела своим помощникам, отправиться с женой в длительное путешествие по Европе.Теперь он решил предложить сыну на выбор: либо тот едет в это заманчивое путешествие вместе с родителями, но после него сразу же поступает учеником в торговую фирму, либо он остается в Гамбурге, но приобретает тем самым право обучаться в гимназии.Это было, с точки зрения Генриха Флориса, вполне логично:
<dd>  тот, кто желает посвятить себя себя науке, должен уметь отказываться от  таких  удовольствий, на которые университетского жалованья ему все равно не хватит.  А  тот, кто от них отказаться не в состоянии, должен быть готов  исполнять  ту  работу, без которой эти удовольствия  будут ему недоступны.Очевидно, Генрих Флорис очень хорошо поразмыслил, прежде чем предложить сыну этот выбор. И его идею действительно можно было бы назвать блестящей, если бы он чудовищную ответственность, связанную с  этим судьбоносным решением, не взвалил на плечи желторотого подростка, искушая его при этом соблазном, в его возрасте почти непреодолимым.В этом была, скорее всего, немалая доля лукавства : видимо, отец втайне все-таки   желал  как-нибудь завлечь Артура на тот путь, которым испокон веков шли все мужчины в роду Шопенгауэров ,и который представлялся Генриху Флорису самым надежным , почтенным и безопасным.Как бы то ни было, Артур выбрал путешествие, и этим своим выбором мог бы исковеркать всю свою жизнь, если бы судьба впоследствии не исправила  его ошибку.
<
<;Впрочем, ошибкой это было только с учетом поставленного отцом условия, превращавшего путешествие в аппетитную приманку, с помощью которой он заманивал сына в ловушку коммерции. Само же путешествие сыграло в становлении Артура как философа едва ли не более важную роль, чем все остальные события его жизни, вместе взятые.  Впоследствии  он говорил, что именно возможность еще подростком увидеть и пережить то, о чем его сверстники обычно узнают только из книг, избавило его от одной из главных опасностей, подстерегающих философа в его исследованиях - опасности заблудиться в пустых словесных конструкциях, принимая их за суть дела.
<dd>  О том, чтобы у нас была возможность узнать, что именно видел Артур во время своего путешествия, и как именно он увиденное переживал и осмыслял, позаботились его родители, приказавшие ему вести путевой дневник.Генрих Флорис хотел, чтобы Артур учился  зорко и беспристрастно подмечать  житейские подробности, которые могут пригодиться  коммерсанту в его делах, и читатель этих путевых записок не может не заметить, что Артур приложил немало усилий, чтобы выглядеть в глазах отца человеком  толковым и  здравомыслящим. И все-таки в текст этих записей постоянно прорывается что-то избыточное, для делового человека излишнее.И это  отнюдь не эмоции волнуемого обилием впечатлений подростка, не возгласы удивления или восторга - скорее, это попытки не просто читать "книгу жизни", но вычитывать из нее то, что написано в ней между строк.
<dd>  При этом все, что Генриху Флорису могло показаться проявлением похвальной трезвости и рассудительности, человек, знакомый с более поздними текстами Артура, примет скорее за необычное для подростка отчуждение от людей и недоверие к самой жизни.Словно Артур не столько наслаждается своим путешествием, сколько, как опытный следователь, повсюду собирает улики, чтобы потом предъявить жизни неопровержимое обвинение.
;8
Покинув Гамбург, семейство Шопенгауэров отправилось сначала в Голландию. Не раз их карета застревала в грязи или  ломалась, и Артуру приходилось брести по бездорожью , под нудным мелким дождем за помощью в ближайшую деревню. Часто, отведав пищи на постоялом дворе, они могли только подивиться предусмотрительности Генриха Флориса, захватившего с собой солидный запас провианта.Только кофе на этих постоялых дворах был неплох, а все остальные яства явно предназначались людям, способным в случае нужды съесть и сапожную подметку.
<dd>  Амстердам удивил Артура шириной своих улиц и простором площадей.Сколько бы людей ни толпилось на них, никто никого не стеснял - да, пожалуй, и вообще не обращал на других пешеходов никакого внимания.
<dd>  Огромный зал местной ратуши показался будущему философоу пугающим символом ничтожества и беспомощности человека, затерянного в равнодушной вселенной. Сама по себе эта мыслть не отличалась оригинальностью, но чувство, вызвавшее ее, было искренним и глубоким..
<dd>  После Амсстердама Шопенгауэры, побывав в Антверпене и Женеве (здесь внимание Артура привлек главным обпазом плачевный  вид разграбленных французами церквей)пересекли Ла Манш и прибыли в Лондон.. Тут они решили остаться подольше, чтобы насладитться всеми  удовольствиями столичной светской жизни.Артур побывал в театре, где с восторгом наблюдал игру какого -то актера - его имени Арткр не запомнил - удивительно точно и убедительно изображавшего больного, наполовину обезумевшего человека. . Артура особенно поразило, что актер этот не только мимикой и голосом искусно выражал бедственное состояние своего персонажа, но и все тело его в нужный момент начинало дрожать, как в настоящем припадке.Таких актеров в Гамбурге Артуру видеть не доводилоссь - уже хотя бы потому, что если в этот город  практичных и бережливых людей и заезжали театральные труппы, то только такие, которые готовы были играть и за более чем умеренную плату. Да и сам жанр трагедии, при всем почтении жителей Гамбурга ко всему серьезному и возвышенному, особым успехом у них не пользовался.Возможно, это вообще была первая трагедия, увиденная Артуром на сцене театра. Впервые он увидел в Лондоне и трагедию иного рода - трагедию, участники которой  после  своей смерти не поднимаются, как ни в чем не бывало, на ноги,чтобы раскланяться перед  аплодирующей и осыпающей их цветами публикой: он побывал на казни троих приговоренных к виселице преступников. Вид хладнокровно убиваемых ,на глазах у равнодушной толпы, людей вызвал у него негодование.Особенно поразило его то, что эти горемыки даже последние мгновения   перед казнью старались использовать для горячих сбивчивых молитв. : то ли испытывая ужас при мысли о загробном возмездии, то ли обретая в молитве надежду на то, что смерть - это только краткая пауза между жизнью земной и жизнью вечной.





9
Посетил Артур и знаменитое Вестминстерское аббатство, где, рядом с памятниками Мильтону, Гаррику, Шекспиру и Генделю, обнаружил бесчисленные гробницы некогда, видимо, прославленных, но ныне совершенно забытых героев былых времен  - рыцарей, полководцев, королей, поэтов. .То, что должно было символизировать их величие и славу - вымпелы с их гербами, их шлемы и мечи - выглядело теперь , скорее, злой насмешкой над потугами смертных  избежать забвения и достигнуть бессмертия. Земного бессмертия - бессмертия деяний и памяти о них.Но ведь,  быть может, существует и бессмертие небесное?Артур представил себе, что все эти люди, чьи останки покоились в здешних гробницах, собрались сейчас вместе в мире, где их больше не разделяют времена и пространства.И что же они взяли с собой из мира земного?Короли оставили здесь свои скипетры и короны, герои - оружие, поэты - славу.
<dd>  "И только люди великого ума и души, чей блеск изливался из них самих, а не приобретался с помощью внешних вещей, - они берут с собой свое величие, они берут с собой все, что имели здесь" -записал Артур в своем дневнике, вложив в эти строчки, кажется, весь отпущенный ему природой запас оптимизма.
Вскоре родители Артура, несколько пресытясь удовольствиями лондонской светской жизни, отправились на длительное время в Шотландию. Сына  до своего возвращения они поместили в уимблдонский пансион, чтобы он основательно подучил английский. Пансион этот, очевидно, возглавлял какой-то не в меру ревностный в своей набожности пуританин. Молебны и богослужения здесь следовали  одно за другим, и это настолько не понравилось Артуру, что  он возненавидел всю Англию - погруженную, по его словам, "в египетскую тьму идолопоклонства".Он изъявлял в письме к матери горячее желание, чтобы эта тьма была "прожжена факелом истины". Но в чьих руках горел этот факел, кто были те великие умы, чья посмертная участь, по мнению Атура, так выгодно отличалась от участи королей и героев?Судя по тому, какое отвращение вызывала у него пуританская набожность, провозвестниками истины в его глазах в эту пору были  фпанцузские просветители. В первую очередь - Вольтер и, возможно, Руссо.Да и в бибилиотеке отца, которую он перерыл сверху донизу  в поисках одходящего для себя  чтения, едва ли он мог отыскать какие-то другие книги по философии, кроме трудов великих французских вольнодумцев. Очевидно, к" официальной" церковной религиозности Артур уже давно был в лучшем случае равнодушен. Хотя, как ехидно напоминала ему в ответном письме мать, он обычно в воскресные дни и в дни церковных праздников тоже проявлял немалую набожность, отказываясь даже палец о палец ударить в это освященное Господом время покоя и отдохновения.
10
Наконец пребывание Артура в ненавистном пансионе закончилось - и  вместе с возвратившимися из Шотландии родителями он отправился в Париж.Но город этот, еще недавно именовавшийся столицей Европы, разочаровал его.Только Версаль мог потягаться роскошью и изяществом с центральными  лондонскими  районами , и даже их превзойти.
Однако  стоило отойти от него на пару кварталов, как улицы становились пыльными и пустынными, дома - обшарпанными, дороги - ухабистыми, редкие прохожие были бедно одеты и не особенно дружелюбны на вид.Революция и войны не прошли для Парижа даром, но все-таки и сейчас здесь было на что посмотреть..Лувр, к примеру, несмотря на все политические  бури и грозы , был цел и невредим, и семейство Шопенгауэров не упустило, конечно, случая основательно осмотреть его сокровища.Здесь, в Лувре, Артур впервые увидел шедевры античной скульптуры, и у него возникло странное ощущение:словно древние боги, нисколько не изменившись за минувшие тысячелетия и даже этих тысячелетий не заметив,с обычной своей невозмутимостью и безмятежностью созерцают здесь еще одно поколение смертных - которое так же бесследно исчезнет, как и все предыдущие.Можно сказать, что Артур потом всю жизнь стремился уподобиться этим богам, чтобы взглянуть на мир с высоты столь же незыблемого покоя .Но немного найдется в истории философии людей, которые столь же мало, как он, преуспели в этом своем начинании.
Пощадила революция и знаменитую французскую Оперу, в которой в эти дни давали "Волшебную флейту". Это произведение пользовалось тогда в Париже поистине бешеной популярностью, и не только благодаря  чудесной  музыке Моцарта, но и из-за египетских мотивов в сюжете.В Париже вообще в эти дни была мода на все египетское: ведь именно из этой древней восточной страны возвратился недавно на Родину первый консул Франции - Наполеон Бонапарт.О Наполеоне Артур был наслышан еще несколько лет назад, когда он жил в семействе Блазимеров. Вместе с Антимом Блазимером - пожалуй, единственным настояшим другом его детства - он даже играл в этого удивительного и таинственного корсиканца,которому Блазимеры, как и многие другие французы, приписывали поистине сверхчеловеческие свойства.Наполеон был теперь одной из главных достопримечательностей Парижа, и Артур счел необходимым и его  осмотреть не менее основательно, чем Лувр и Версаль.Случилось это в театре: в начале спектакля по залу пробежал шепоток, и вскоре в одной из лож появился сам Бонапарт , все еще одетый в эту пору в простую армейскую униформу. С этого мгоновения Артур позабыл о том, что происходит на сцене, и до конца представления неотрывно рассматривал сдержанное и серьезное  лицо французского консула.Артур пытался понять, что за таинственная сила присуща этому человеку, каким образом сумел он сосредоточить в своих руках такую громадную власть, что порою судьбы целых народов зависели от кивка его головы?Надо сказать, что Артур, в отличие от множества своих знаменитых современников - не исключая  и почти боготворимого им Гете - так никогда и не оказался в числе пылких поклонников  Бонапарта.. С его точки зрения, в Наполеоне только  с особой отчетливостью и ясностью проявилась мощь, жестокость и слепота мировой воли, с огромной энергией, напряжением и страстью стремящейся в никуда, к пустым и ничтожным целям, и этим своим стремлением только приумножающей количество  страданий в мире.Вряд ли Артур пришел к этому выводу уже во время того памятного спектакля в Париже - но, очевидно, он уже тогда рассматривал Наполеона скорее глазами пытливого бесстрастного исследователя, чем наивного восторженного почитателя.
11
Вскоре Шопенгауэры вновь отправились в путь - теперь их целью была южная Франция.Надо сказать, что не всякий решился бы в эту пору колесить  там  по проселочным дорогам без вооруженной охраны.По стране бродило множество банд, которым революционная власть не могла противопоставить пока практически ничего, кроме декретов и гневных речей в парламенте.Некоторые из этих банд создавались изголодавшимся, отчаявшимся и при этом приученным за последние годы к беззаконию и насилию крестьянством.Но были и такие банды, и их было немало, которые создавались на деньги роялистов - не столько, понятно, ради наживы, сколько ради того, чтобы царившие в стране хаос и страх пробуждали ненависть к новой власти и ностальгию по спокойствию и порядку былых времен.
Всю дорогу до ближайшего крупного города Шопенгауэрам приходилось быть настороже, и они пережили немало тревожных минут, пристально всматриваясь в лицо каждого повстречавшегося им в пути крестьянина  и пытаясь понять - обычный ли это деревенский работяга  или  выбирающий подходящую жертву злодей, чьи сообщники подстерегают их в засаде?Впрочем, и эта грань между честным работягой и  беспощадным разбойником была довольно зыбкой , поскольку нищета в этих краях была так велика, что один только вид богатых запасов пищи в фургоне путешественника мог внезапно побудить мирных селян схватиться за топоры и вилы.
Но все закончилось благополучно , Шопенгауэры достигли безопасного места и Артур возобновил свои дневниковые записи.. Его внимание привлекло неистовое религиозное рвение, которым были охвачены здешние  жители. Артуру доводилось видеть на своем веку переполненные концертные залы или  набитые до отказа  в день премьеры театры, но церквей, в которых яблоку некуда было упасть, он не видел никогда.. Причина  столь редкого благочестивого энтузиазма была проста:Наполон только недавно, заключив конкордат с папой римским, , возвратил французским  простолюдинам привычное и дорогое их сердцам католичество.Прежде, по воле бескомпромиссного Робеспьера, они вынуждены были поклоняться  какой-то совершенно им непонятной , ненужной, неизвестно откуда взявшейся, ничего не обещающей, не сулящей никакого утешения, холодной и бесстрастной Богине Разума.Понятно, что у них это вызывало только растерянность, смущение и даже ужас, а потому ликование, с которым они праздновали возвращение своей исконной веры, было вполне естественным.. Но в Артуре оно пробуждало лишь отчуждение и неприязнь.Для него не существовало никакой разницы между ледяной справедливостью Богини Разума и всепрощающим милосердием Девы Марии.Обе эти дамы, с его точки зрения,проживали в одной и той же области фантазий и химер,рожденных немощным рассудком бездарных философов и смутным воображением суеверной толпы.