КИТИ. Часть 1. Эпилог и Глава 0. Без названия

                ЭПИЛОГ (вместо предисловия)

 Она исчезла, но перед глазами остался ее образ. Длинное синее полупрозрачное платье (полупрозрачность была скорее выдумкой, чем реальностью), роскошное обручальное кольцо c тремя бриллиантами, русые кудри до плеч, кристально-чистые серые глаза, едва заметная усмешка, спрятавшаяся в уголках губ...
Кити... ты совершенно права: там, на земле, нас еще что-то ждет. Правда, я не знаю, что именно. Возможно, мы просто встретимся, посидим в кафе, выпьем по чашечке латте, поболтаем и разбежимся. Или ты будешь не против, если я сниму номер в гостинице и мы, как говорится, тряхнем стариной. Или ничего этого не будет. Просто ты примешь от меня томик этого романа с моим автографом, поблагодаришь вежливым кивком головы и холодной улыбкой и снова исчезнешь из моей жизни. Сейчас мне всё это кажется смешным и нелепым. Тот мир, в котором я прожил почти сорок лет, в котором у меня когда-то была ты, безнадежно далек, ничтожен и нереален. Но я вернусь. Обязательно вернусь... хотя бы ради любопытства… только бы набраться сил... только бы…
Но что со мной происходит? Что так сдавило грудь? Сознание ускользает от меня... Оно словно мяч, который я крепко держу в руках, но кто-то гораздо более сильный пытается его у меня отнять, вырывает из рук, как в регби... Видимо, это и есть возвращение. Но возвращаюсь я явно не по своей воле. Меня кто-то отсюда тащит. Кто-то тащит…

 – А с этим что?
 – Передозировка.
 – Спайсы?
 – Нет, какая-то дрянь похуже…

 Кто-то тащит… Я принял сильнейшее психотропное вещество, чтобы оказаться здесь, в идеальном мире. Нет ничего прекрасней и совершенней этого мира. Земля по сравнению с ним – просто невнятный черно-белый сон. Но в этом тусклом сне, где-то в гуще жизни есть один цветок, который еще не отцвел. Он ждет моего возвращения…   

¬¬ – Пришлось делать гемосорбцию.
 – Вот нарики... Готовы сожрать и вколоть всё что угодно, лишь бы поскорей на тот свет отправиться...
 –  Так вроде не малолетка... взрослый мужик... а всё туда же...
 –  Женат, дочь есть...
 
Чего? Чего пришлось сделать? Гемор… Херособцию? – гадал я, услышав странные голоса где-то совсем рядом. – Наверное, я попал к инопланетянам. Хотя… вряд ли инопланетяне так хорошо шпарят по-русски…
Я попытался что-то сказать вслух, но язык меня не слушался и казался совсем лишним в моем собственном чужом теле…
 
     – Пока везли, всю дорогу бредил – звал какую-то Кити...
     – Кити? Может, Катю?
     – Наверное... Видимо, из-за этой Кити и снаркоманился...
     – У Толстого в "Анне Карениной" была Кити...
     – У моей дочки на планшете есть котенок, которого зовут Кити...

    Может быть ты и права, Кити. На земле, в мире, где мы родились и осознали себя телесными существами, счастливыми или несчастными могут быть лишь лентяи. Те, у кого череда дел не дает опомниться, просто не имеют времени задумываться над такими абстрактными вещами, как счастье и несчастье, добро и зло, жизнь и смерть. Не нужно ни о чем думать. Нужно просто жить, делать дела и в редкие свободные минуты наслаждаться чашечкой ароматного кофе. Зарабатывать деньги, любить жену, воспитывать детей, ходить на рыбалку… Если человек действительно произошел от обезьяны, выше этого ему не подняться. Надо просто твердо верить, что мы произошли от приматов, и каждый день повторять это, как заклинание, как мантру. Какая еще магия? Какие иные миры? Грибов или марок с кислотой объелся – вот и увидел всякое. Или просто лодырь с богатым воображением. Или псих. Так ведь, Кити? А любовь... Ладно, что уж теперь об этом говорить... Я снова здесь, в этом мире, на этой земле. Сейчас меня откачают. И всё начнется сначала. "И повторится всё, как встарь: ночь, ледяная рябь канала, аптека, улица, фонарь..." Может быть, и ты... повторишься...

                ЧАСТЬ 1.
               
                Кто сказал тебе, что нет на свете настоящей,
                верной, вечной любви?
                М. Булгаков. "Мастер и Маргарита"               
      
                Глава  0. Без названия.
   
 1998   
 Эти цифры входят в состав всех моих паролей, потому что тот год был и остается для меня временем, в котором было... то самое, ради чего, наверное, и стоит появляться на земле нашей грешной. Если бы путешествие во времени было возможно, я бы снова и снова возвращался в неповторимы мир, оттачивая его и доводя до совершенства, как ювелиры оттачивают драгоценные камни. Но, к сожалению, машину времени еще не изобрели, и поэтому то время так и останется необработанным сырцом, неотделенным от шлака драгоценным самородком...  Я могу забыть, что было позавчера, но я никогда не забуду ни одного дня, прожитого тогда...
  Скоро я уйду, исчезну с лица земли. Кем я здесь был? Каким запомнят меня? Нетрудно догадаться. Я уже слышу эти перешептывания: был чудаковатым, со странностями, магией увлекался, баловался психотропными препаратами, немного не в себе, в целом, положительный, семьянин, не пил, курить давно бросил, когда-то стихи писал, однажды победил на конкурсе поэтов, работал в престижной  фирме, сотрудником был хорошим, ответственным... Я никогда не жил для того, чтобы меня помнили, как хорошего человека. Но в критический момент, предчувствуя близость конца, вдруг понимаешь: всё, что останется после тебя – это лишь память людей о том, каким ты был. Появляется желание, чтобы кто-то произнес красивую надгробную речь, хочется послушать, что о тебе скажут на поминках. Но нашему ненасытному эго одной памяти и добрых слов мало. Оно хочет оставить после себя еще и как можно больше вещественных доказательств своего пребывания на земле. Дом (чем больше, тем лучше), квартиру, машину, яхту, счета в банках (мы думаем, что это всё для наших детей, но нет – это всё для него, для эго) – вот, смотрите все, не зря я жизнь прожил...
   Что здесь останется после меня, кроме памяти? Останется скромная квартирка в спальном районе на северо-западе Москвы, доставшаяся мне от бабушки, останутся коробки с тетрадями моих стихов, дневники (всё это прекрасно подойдет для розжига печки на даче). Останется этот роман, который я перед уходом разошлю по издательствам (его отправить в топку у меня рука не поднимется, но за редакторами я оставлю это право), конечно, останутся мои друзья, мой учитель – Александр Сергеевич, останутся жена и дочь. И еще останется она – та, которой я посвятил эту книгу. Ее зовут Катя, но для меня она всегда была Кити. Так я звал ее тогда, в 1998-м году, когда всё началось...

  Москва. Конец 90-х. Кто жил в это время, тот запомнил его на всю жизнь. Сверкающие огни казино и ресторанов, летящие по Садовому кольцу наглухо тонированные "девятки" и иномарки, дымящийся рейв в ночных клубах, какие-то безумные аферы, взлеты, падения, красная рожа Ельцина на экране телевизора, премьера "Титаника"...
      В самом начале 1998-го ко мне, как два лебедя, приплыли мои 22 годика. Жил я тогда в однокомнатной квартире в Севером Тушино с бабушкой. Жили мы дружно, так как оба были воспитанными и интеллигентными. Во многом благодаря этому бабушка терпела мои ночные сидения на кухне – ночами я писал стихи и читал книги, так как днем ни в голову, ни из головы у меня ничего не лезло. А я терпел бабушкин телевизор. Бабушка смотрела либо политические передачи, либо модные тогда сериалы.. И если последние она смотрела, по большей части, спокойно, то выступления министров и депутатов и всевозможные репортажи "на злобу дня" вызывали в ней живой отклик. Это мягко сказано. Иногда она после таких передач заболевала.
  – Нет, Коля, ты слышал, что сказал этот (...)? Что он сказал! Для того, чтобы Россия встала на ноги, нужно, чтобы умерли все пенсионеры!
 Я посмотрел на нее с сомнением и ответил:
 – Вряд ли так кто-то мог сказать с телеэкрана. Ты, наверное, что-то не так поняла...
 – Я-то как раз всё поняла! Они хотят, чтобы все мы сдохли! Тогда не нужно будет пенсии платить! Мы отработали на эту страну по сорок, по пятьдесят лет, пережили войну, а они!.. а они... – ее голос задрожал, на глазах выступили слезы. Мне было ее жалко, но что я мог ей ответить? Что ей сказать?
– Бабушка, той страны, на которую ты работала, уже нет! Ты живешь в новой стране. Так уж вышло. Ты бы не слушала этот телевизор, жила бы спокойно. А с голоду не помрем как-нибудь...
Но остановить бабушку было уже невозможно. Она плакала. Ей было очень больно и обидно. Иногда ей становилось действительно плохо, но телевизор она не выключала...

На моем дне рождения собрались два лучших друга – Максим и Миша – со своими девушками, я был один, с бабушкой, подругу к этому времени как-то не довелось встретить. У меня сохранилось несколько фотографий с того дня рождения. Каким я был? Я был молодым, свежим, довольно симпатичным. Волосы переливались и лоснились, как шерсть домашнего кота, которого моют с шампунем в ванной и кормят витаминами. Кожа (даже на фото с "мыльницы" видно) была гладкая, ровная, упругая – ни прыщика, ни морщинки, как у маленькой феи.  Эдакий мальчик-мечта.  Но глаза глуповатые... Какой-то в них наигранный блеск, напускная самоуверенность. Видно, что лох. Хоть и смазливый.
Какой я сейчас, семнадцать лет спустя? Дай-ка гляну в зеркало... Волос значительно меньше, и они совсем не лоснятся, словно кота выбросили на улицу... Морщины на лбу, мешки под глазами, но, подбородок, слава богу, не двойной. Странная особенность – левая часть лица значительно отличается от правой: левый глаз шире и как будто живее правого, носогубная складка слева ярко выражена, справа ее нет... видимо, последствия моих магических практик.
  Друзья тоже – совсем еще мальчики. Ни намека на брутальность, ни капли не похожи на воронежских пацанов, с которыми мне довелось служить в армии... Вы знаете, что такое воронежские пацаны? Лучше вам этого не знать, особенно, если вы из Москвы!
Бабушка относилась к моим дням рождения и прочим сборищам лояльно. Мы с ней готовили салаты, жарили курицу, варили картошку. Она не запрещала ставить на стол бутылку водки (для мальчиков) и бутылку вина (для девочек). Обычно она полчаса сидела с нами, произносила первый тост и культурно удалялась на кухню, чтобы не мешаться. Но я старался не злоупотреблять ее лояльностью: дома мы выпивали на троих мальчиков бутылку водки, не более, а уже потом уходили в ночь: на дискотеку, по кабакам, по клубам, в общем, как выражался тогда Макс, в золотые дали. Сначала мы, естественно, как следует догонялись: как правило, покупали в какой-нибудь палатке  полуторалитровую бутылку джин-тоника (тогда продавались такие в пластиковой таре) и распивали ее из горла тут же на улице. А дальше... стоит ли писать? Наверное, не стоит... хотя, почему нет? Ничего особо страшного дальше не происходило: просто мы шли, пьяные, по улице и во весь голос орали стихи собственного сочинения, пугая запоздалых прохожих и другие пьяные компании; если вечер заканчивался на танцполе, то, как правило,  дотанцовывали мы уже лежа на нем, и в итоге нас выносили охранники, но мы еще не расходились по домам, а ждали на выходе каких-то личностей, которые,  как нам показалось, как-то неправильно на нас смотрели, пока мы танцевали; в кабаках мы пьяно философствовали, пытаясь перекричать громкую кабацкую музыку или опять же орали стихи, срывая иногда аплодисменты бухающих за соседними столиками. Стихи в ту пору мы писали одиозные, эпатажные, не без влияния Вадима Степанцова1 и его веселой куртуазной компании. Вот, к примеру, типичный оральный (от слова "орать") стих Макса той эпохи. Представьте: конец 90-х, ночь, мигающие огни реклам, подозрительные личности в черных кожанках у подворотни... По улице шагают трое веселых парней довольно лоховского вида. И вдруг один из них заводит на всю Тверскую-Ямскую:
          
              О как мне сладок крик еретика!
              Трепещет боль на запредельной ноте.
              Пусть палача усталого рука
              Святым огнем целит греховность плоти!

              Ведь жизнь есть боль – и мне не скажет против
              Ни стадо под ножом у мясника,
              Ни гордый Ангел в призрачном полете,
              Стирая кровь с мятежного виска...

              Я истину измерил на страппадо2,
              Слив мудрость мира всю в единый крик.
              Познавший мрак небес и счастье ада,

              В предвечность свой стремлю бесстрастный лик,
              Как демон, грозен и, как Бог, велик -
              Я инквизитор Томас Торквемада!

    Ничего удивительного, что, услышав такое, гопники обходили нас стороной, нас никто не трогал, все боялись и уважали. Любые шалости сходили нам с рук. Порой, не имея за душой и гроша, неважно одетые, без ножей и пистолетов, вооруженные лишь рифмами, молодостью и вдохновением, мы чувствовали себя королями мира, и будущее нам казалось ярким и манящим, как огни ночной Москвы.
   
    – Колич, поднимаю бокал за то, чтобы в этом году ты встретил девушку своей мечты! – и Миша лихо закинул рюмку водки в рот, после чего стал смачно закусывать солеными огурчиками и маринованными грибочками.
   – А я хочу пожелать тебе новых гениальных стихов, ну и, конечно же, пусть явится тебе грезофея! На огненной колеснице, подобная сверкающей комете, пусть она ворвется в твою жизнь и озарит ее божественным светом, – пропел Макс и в свою очередь опустошил рюмку водки. Друзья приобняли своих девушек, а я с грустью посмотрел на бабушку. Бабушка виновато улыбнулась, мол, прости, внучек, хоть я для тебя и готовлю, и стираю, и глажу, и убираюсь, но грезофею тебе заменить не могу.
 На том дне рождения у нас всё прошло тихо и скромно. Друзья покинули меня довольно рано, отправившись провожать подруг. Немного посидев за пустым столом, допив остатки спиртного, я помог бабушке помыть посуду и, когда она легла спать, вышел на балкон и долго смотрел вдаль. Золотые огни переливались рубинами и топазами. Я чувствовал, что там, впереди, меня что-то ждет. Что-то необыкновенно яркое и завораживающее. В смутных сновидениях оно уже прилетало ко мне, заставляя просыпаться с бешено колотящимся сердцем, оно будоражило мое воображение, когда я брался за перо, оно не давало мне покоя уже давно, и теперь оно близко. Уже совсем близко. Оно вот-вот появится из-за горизонта. Только что это? Что? Неужели...
   
 Молодость летела лихо и безрассудно. Но не только молодым в ту пору жилось лихо. Многие тогда жили, как в "дурака" играли – на удачу. Высоты брались штурмом. Стратегия не имела решающего значения. Главное – напор и натиск. Наглость и быстрота. Эффект неожиданности.  А там пан или пропал. Выживешь и получишь всё – или погибнешь. Риск оправдывал всё, и иногда хотелось рисковать просто ради риска.
 Конечно, многие тогда не выдержали: упали, сгорели, погибли, сгинули. Но кто-то выжил и ничего не потерял, даже приумножил и до сих пор жив и здоров, и теперь – почетный гражданин, выдающийся деятель, заслуженный лауреат, член чего-то там и председатель того-то там. Только очень уж часто на исповедь к батюшке ходит и на благотворительность отстегивает подозрительно космические суммы...
 Но были и те, кто, живя в лихую годину, оставался как бы в стороне, не пытаясь урвать, ухватить кусок будто свалившегося с неба денежного пирога. Я был как раз из этого числа.  Мне падать было некуда: не было у меня той высоты, откуда падать было бы больно. Взлетать я тоже особо не стремился. Но чего-то хотелось. Чего-то быстрого и неожиданного, дерзкого и яркого, чего-то такого, что как будто пряталось в сказочно переливающихся огнях казино и ресторанов Москвы конца 90-х. Мне хотелось, и я это получил. Это были не шальные деньги, не стремительный карьерный взлет, не поездка в экзотическую страну. Это была женщина. Просто женщина. Но в ней было всё.