Псарня

Забрёл я однажды на псарню.
Сидит изрядно потрёпанный человек на веранде – видимо, дисквалифицированный кинолог. Семечки, значит, щёлкает, да на меня недоуменно злобно смотрит. А сам шифруется – невзначай под-талкивает рваным ботинком без шнурков глубже под лавку пустую, пре-дательски звенящую тару из-под коронного сельского галлюциногена. И неласково так говорит мне: «Берегись, мужик, злых дворняг много. Понамешали с овчарками, блин!.. А те, сопснна, шо тута нада?».
Да так… Собственно, кое-что надо. Любопытно. А любопытство, как известно, не порок… Захотелось воочию посмотреть, почему придумали таблички с устрашающей надписью: «Осторожно! Злая собака». Воспламенилось во мне неодолимое желание прогуляться вдоль по псарне...
А честно признаться, решил я завести телохранителя – сил больше нет никаких обороняться в одиночку от лающих беспризорных кобелей.
Для начала забил я в поисковике Яндекса «породы собак». Потом открыл Википедию. И обомлел… Даже присвистнул – оказывается, людям реально делать нечего! Столько всяких пород и их классификаций, выделяемых всеразличными кинологическими субкультурами, что мне и во век в этой мешанине не разобраться. Одних овчарок, по ходу, почти столько же, сколько национальностей на земле нашей. Да и расхотелось резко как-то – разбираться-то. Пусть этим занимаются увлечённые, а мне больше по душе фенечки из резиночек плести. Только я в этом никому не признаюсь – стыдно, бабье это занятие. И вы никому не говорите, это я по секрету сболтнул. Но ведь надо же как-то коротать вечера под «Универ» и «Уральских пельменей», особенно на рекламе.
Я пошёл по пути наименьшего сопротивления. Выяснил у знакомых, где у нас в ближнем пригороде имеется отдельная псарня. И втихаря поехал туда. Если жена заранее узнает – убьёт. А в компании, пусть и со щенком, умирать не так страшно. К тому же есть маленькая надежда, что животину, да ещё детёныша, её чуткое женское сердце помилует. А там и я обойдусь только несмертельными увечьями.
Наладив, пусть и хреновенький, но тем не менее вербальный мост с «начальством здешних мест», я достал из кармана мятый клочок бумаги со своей рукописью, протянул его кинологу. Тот, пробормотав себе под нос что-то типа «Шо это ще за хрень такая?», брезгливо развернул вручённый ему документ.
– Не, я в арабской азбуке не силён! – тут же заключил он и вернул мои каракули назад.
И мне пришлось пояснить:
– Да я это… Говорю же, собаку хочу. Породистую.
– Ну, хоти. Я при чём?! – просверлил меня кинолог презрительным взглядом.
И мне пришлось тщательно порыться в недрах себя самого в поис-ках убедительности и риторики, прибегнув к помощи супрасегментных единиц русского языка и подключив к делу просодическую составляющую, в общем, всё, чем не владел. Для начала, чтобы объяснить, заикаясь от интеллектуального напряга, что тут начертаны не иноземные иероглифы, а я так пишу на русском. А затем чтобы перейти от формы к содержанию и прочитать этот свой текст срывающимся и переходящим на детский фальцет из-за старания голосом, неправильно расставляя акценты и паузы, ибо забыл, когда в последний раз читал вслух перед публикой (да и вообще – вслух, да и вообще – читал). А тут слова какие трудные!
– Международная кинологическая федерация различает 10 групп пород, – увещевал я. – Такая классификация принята во многих странах Европы, России и других странах:
1. Пастушьи и скотогонные собаки, кроме швейцарских скотогонных собак.
2. Пинчеры и шнауцеры, молоссы, горные собаки и швейцарские ското-гонные собаки.
3. Терьеры.
4. Таксы.
5. Шпицы и породы примитивного типа.
6. Гончие, гончие по кровяному следу и родственные породы.
7. Легавые собаки.
8. Ретриверы, спаниели, водяные собаки.
9. Собаки-компаньоны, декоративные собаки.
10. Борзые.
Кинолог с трудом дослушал меня до конца, со смаком зевая во весь рот и время от времени прокручивая пальцем резьбу в носу. Не успел я остановиться, он прострелил мои старания ледяной репликой:
– И шо с того? Я это лутче тя знаю, – вижу по глазам, что в этом месте он мне нагло врёт.
– Тогда просветите, пожалуйста, – демонстративно вежливо парирует моё смущение, закипая злобой на почве оскорблённых трудов.
Но гнев праведный вмиг капитулирует перед последовавшим анафорическим звукоподражанием:
– Не! Нуу, ээээээ… ааааааа… гы-гы… (далее – нечленораздельный текст, не превышающий среднего по размеру предложения).
Чтобы откровенно не заржать и не быть тут же выгнанным с псарни, я чихаю (и откуда у меня столько актёрской сноровки?).
А кинолог тем временем реабилитируется:
– Ааа, так ты се хотишь козырного кобеля? Так бы сразу и сказал. Но учти, у нас тока дворняги. За редким исключением. И те – в лутчем случае полукровки. Цена договорная, – поспешил добавить он, плутовато деловито глядя на меня.
И чтобы ликвидировать недоразумение наверняка, да и видя перед собой потенциального клиента, впускает меня на псарню.
Не успел я выйти в длинный зловещий коридор, по обеим сторонам которого громоздились клетки, как на меня чуть не налетел пудель. Весь взмыленный, но, по идее, расфуфыренный, долговязый, нечистокровный, в нелепом комбинезоне рыжего цвета с безвкусным, пёстрым, ободранным ошейником, явно не из этого комплекта. Дополнял собачий образ – старательно установленный чуб, похожий на взъерошенный хаер Незнайки. Вихрем пронёсся пудель мимо меня, чуть с ног не сбил. Благо, не покинул меня в этот момент инстинкт самосохранения – я вовремя влип в стенку. А пудель тем временем по прямой наводке, не обращая внимания на происходящее, влетел в первую по пути клетку. Но не успел я до неё добраться осторожными перебежками, как пудель молниеносно выскочил наружу и стрелой ринулся дальше (на запахи пищеблока), высокомерно и независимо держа по ветру свой неприятно маленький капризный нос. Только и засверкали его отчаянно накачанные, но при этом на удивление нескладные лапы. Вскоре его и след простыл, а вот приторный шлейф страстного самолюбования остался, казалось, аура эгоизма въелась в обивку стен, пола и потолка.
– Ну шо ты уставился-то?! Пунделя шо ли не видал никогда?
Я обернулся. Это на меня кинолог покрикивал, который, оказывается, проследовал-таки за мной. Не доверяет, значит, чужаку, блюдёт дисциплину в родной псарне.
А правда, «пуНдель» и есть. И мне невзначай вспомнилось по слу-чаю, как мой маленький сын так же профессионально, как и этот кинолог, оперирует неологизмами типа какак (трактор), хунюн (хирург) и проч.
Чтобы не выдать себя с потрохами и не разразиться хохотом, я что есть силы насупил брови и строго спросил:
– А почему это у вас, гражданин, в серьёзном государственном учреждении собаки без клеток бегают?
– Так это ж пундель! Разве его удержишь?! К тому же он комнатный, да и первым ещё не нападал ни на кого, – несколько стушевался кинолог и, подчёркнуто высокомерно фыркнув, отвернулся от меня – от лишних вопросов и греха подальше. Подошёл к допотопному телефону ещё с крутилкой, на счастье оказавшемуся тут же на стене, пару раз крутанул диск циферблата и заорал в трубку другому мужскому голосу:
– Алё, на… ! Это я на… ! Ну шо ты не звОнишь, а? То трубку ложишь, то по-ихнему молчишь…
А я подумал: «И как бедные мужики с бабьими именами или, фиг разберёшься – погонялами, Алёна и Яна живут-то на свете?!».
Но какой-то внутренний голос (или, чёрт его знает, здравый смысл) удержал меня от назревшего вопроса, чтобы – не дай боже – не нарваться.
Морально приготовившись к неожиданностям типа пунделевой молниеносной травмоопасности, я осторожно заглянул в ту самую клет-ку, откуда секунду назад выскочил амбициозный нескладный пёс.
А там сидит старая, на первый взгляд, пастушья собака, несколько оплывшая, но спокойная, с перекошенным плечевым поясом. Вокруг неё клубится маленькая свора ворчливых щенков, самый противный среди них –толстушка, которая, почему-то злобно похрюкивая, грызёт кость. Сидит собачья мать «благородного семейства», проплешины на голове имеет, степенно лижет лапу с чёрными когтями. Обманутый видимым спокойствием, я по инерции громко поздоровался! О! Лучше бы я этого не делал! Переведя взгляд со своих так любовно лелеянных конечностей на разрушителя тишины, смерив прищуренным оком расстояние до меня, собака (откуда и прыть-то взялась?!) в мгновение ока подскочила к самой решётке своей клетки, бросаясь на неё и с ненавистью меня облаивая. Я отшарахнулся, ощутив родство с пунделем. А кинолог сзади ухмыляется: «Ага, Падловна сегодня не в духе!». Я только плюнул. И несколько удручённый двинулся дальше.
Смотрю по коридорам разгуливает совсем древняя собака. Ей бы только дорожки в гололёд посыпать – труха с неё, кажется, так и сыплется. Но старушка при этом парадоксально резвая, зараза. По чёрной пасти вижу, что когда-то и она не уступала Падловне по зубастости, но состарилась, растеряла все зубы и стала мягче к действительности. Теперь, вот, ходит по клеткам, пытается загнать другим изрядно обглоданную кость в обмен на мягкий съестной кусочек. Не то что бы эта кляча голодная была, просто, по ходу, такое поведение заложено у неё в нескольких остаточных молекулах крови, доставшихся от далёких-предалёких легавых предков.
А я с опаской заглянул в следующую клетку – раз поставил цель, надо, невзирая на препятствия, двигаться к ней. Так ведь частенько психологи и психи (что подчас одно и то же) поучают.
Смотрю, сидит матёрый лысоватый кобель и облизывается, когда завидит пробегающую мимо молодую самку. Но при этом старательно изображает полное безучастие на морде, прикрывается гордой учтивой неприступностью и одухотворённой солидностью. Разочаровался, когда увидел меня, мужика, пусть и человечьего. Брезгливо глянув, как на чужие экскременты, отвернулся с чувством собственного достоинства. А меня, знаете ли, такое нескрываемое неуважение покоробило. Уязвлённый, я непоколебимо подумал: «Да ты мне и самому отродясь не надобен, за бес-платно тебя бы не взял, собачье отребье…».
И двинулся дальше. Уже и к клетке следующей подошёл, как слышу громкое гавканье сзади. О! Мой кинолог идёт. И ведёт ещё одну старую массивную борзую, какую-то белёсую, что кажется, будто она седая. А та лает, разрывается! Злобы как таковой у этой скотинины нет (ума тоже явное отсутствие), но, видно, не можется ей, всю жизнь привыкла оглушительно «брехать», а теперь, в старости, это стало её единственным развлечением.
– А ну-ка, посторонись – миссис Клювдия с прогулки идёт! – начальственно гаркнул мне кинолог. А собака между тем по ходу своего движения продолжала добросовестно напрягать голосовые связки.
Короче, пролазил я по псарне битый час, хоть и смотреть там было особо не на что. Перед моими глазами в разных клетках проплыла пара псов, отдалённо напоминающих бультерьеров – один тощий, что скелет, в тугой плешивой шкуре, другой наоборот – ожиревший, поливающий весь мир собственной слюной. Преимущественно встречались тут сильно разбавленные помеси с «породами примитивного типа», как значилось в моей петиции, попадались пародии на пинчеров, шнауцеров, пастушьих и скотогонных… Даже по одному экземпляру спаниелей и хаски… И почему-то почти все разжиревшие. А говорят, что собак у нас плохо на псарнях содержат.
Все в основном лающие в пределах нормы. Только одно пегое недоразумение, по форме напоминающее далматинца, но почему-то не с чёрными, а с рыжими крупными пятнами, похожими на грязь, и с облезлой шерстью, старательно облаяло меня из клетки. Губы мясистые, взор глупый, но независимый. На макушке – неуместный хохолок с антеннами, торчащими в разные стороны.
– Это Стервелла. Наша местная модница, – любовно пояснил кинолог. – Пиво хлещет только так, даст фору любому бюргеру. Так-то, хех… Завидуй! Правда, ща постарела – всё травку жуёт, когда её выгуливаешь, шерсть лижет, да на прохожих слишком ответственно лает.
Видя, что я безрезультатно перемещаюсь от клетки к клетке, кинолог, наконец, не выдержал:
– И всё-то не слава Богу ему! А ты шо суда припёрся, я понять не могу?! Собаку выбирать или где? – и как-то уж очень фрикативно произносил он звуки, которым вообще-то в русском литературном языке подобает быть взрывными, что даже мне, человеку со средне специальным образованием ПТУ, стало не по себе, будто ногтями по стеклу кто царапнул. Бррр...
А кинолог продолжил мысль, раздражаясь из-за моего непробиваемого спокойствия:
– Эу, мужик (хоть ты по виду и не мужик-то, но ща не об этом)! Всё! Собаки с клетками кончились! А дальше у нас уже курятник.
– Курятник?! На псарне?! Странное дело! Да у вас и собак-то – три старых калеки да пуНдель… Не порядок, гражданин! – обиделся я за оскорбление моих гендерных особенностей.
Но тут же глубоко пожалел о том, что брякнул, не отфильтровав базар. Оскорбился уже кинолог. Сильно. Ведь люди, работающие на псар-нях, особенно в глубинках, ранимые очень. И гордые – ни за что на свете не признают свою тонкую душевную организацию! Сразу начинают обороняться, ибо лучший способ защиты – нападение. Так и получилось: кинолог, подперев кулаками свои бока, двинулся в наступление. Он орал, напирая на меня грудью, что сомнений не оставалось – у человека самые серьёзные намерения:
– А ты не суй нос не в своё дело, слизняк очкастый! ПонЯл?! А то выгоню ща взашей отседова! Ишь мне тут, цаца нарисовалась! Приволокся хрен знает откудова, да ще и порядки мне свои строит!.. Это наша дело, куда расходовать пустующие площадя и агНарные угодья!.. (далее следует непечатаемый текст в качестве моей характеристики).
– Да нет, вы меня не правильно поняли. «Я совсем не то хотел ска-зать, я всего лишь хотел сказать, что у свиного быка девичья фамилия - Боров», – улучив секунду между дыхательными движениями кинолога, молниеносно вскинул я спасительный «белый флаг», вспомнив древнюю шутку одного юмориста (главное ведь в такой ситуации не молчать).
Кинолог оторопел, бессмысленность моего высказывания на мгновение ввела его в ступор, тем самым прорубив мне окно для извинений, оправданий и зализывания кинологовых душевных ран. Не подумайте, я не трус какой-нибудь, просто человека жалко.
Фуууф, в первый раз обошлись без жертв в моём лице.
– Слышь, а у тя пары червонцев не найдётся в долг? – примири-тельно бросил невзначай кинолог. – А то, знашь, у меня тока крупные, а на закусь…, – в этом месте он судорожно сглотнул, а его глазёнки совершили броуновское движение, красноречиво сигналя «спокуха – без палева». – В смысле, на прикормку для дрАссировки собакам не хватает…
– Ай-яй, гражданин, нехорошо выпивать, находясь при исполнении должностных обязанностей! Как Вы полагаете? – ляпнул я прежде, чем успел включить мозг. Это опять подвёл меня мой болтливый язык. Хоть сказал я это по-доброму, но и сам охренел от своей дерзости – да что там?! – тупости. Ну нету у меня словесной державы. Язык мой – враг мой. Сколько раз в жизни я бывал уже бит из-за него!
От угрожающе повисшей паузы я чуть не поперхнулся, но поймав буквально за хвост своё самообладание, я выпалил: «От улыбки лопнул бе-гемот…». Однако во второй раз мой кунстштюк не проканал. Снять напряжение не удалось – атмосфера уже почти накалилась добела…
***
…Уносил я ноги с псарни резво, оставив там все диалектические вопросы. Даже и сам не подозревал, что умею так быстро бегать. От самой паремиологии сматывался я: в прямом смысле слова на меня спустили всех полканов, падловн, миссис клювдий, стервелл… Всё по басне И.А. Крылова. Короче, полный lupus in fabula . Нет уж, не надо мне никакой псины – ни дворовой, ни породистой! Я окончательно задвинул этот бред. Лучше я себе кошака кастрированного заведу. Или ещё лучше – хомяка какого. И назову его, например, Толиком. В память о Гитлере. Именем, производимым словообразовательной цепью, постижимой только разуму носителя русского языка: Адольф – Доля – Долик – Толик.
Декабрь 2015 г.