Five Nights at Filifonkas

Пришёл Вилли Вонка,
А там филифьонки!
Бежал из квартиры той
Наш Вилли Вонка!
©Главный герой повести.
Если посмотреть на эту ночь с научной точки зрения, то она была магнитно-бурная, а если с точки зрения Вилли Вонки, то просто паршивой. Хотя бы потому, что его снова настигла городская полиция, и он был вынужден гнать свой любимый флуоресцентно-красный грузовичок по трассе со скоростью 90 км/ч – благо, ГАИшники в ту ночь присутствовали в нетрезвом состоянии, и – спасибо магнитной буре – не решались выбраться из сторожки. В другие дни мистер Вонка не устоял бы перед искушением присоединиться, но противно-фиолетовые полицейские фургоны настигали его. Боже праведный, этот мерзкий фиолетовый цвет! Ни один оттенок всей мировой палитры ещё не успел так задолбать кондитера-убийцу. Помнится, одно время он производил жвачку «Bubble Blue», но она была аллергенной, а одна филифьонка вообще умерла, захлебнувшись кровью, отведав полторы её дольки. В довершение картины примерно таким же образом пострадавший от неё Винсент матерно воспел эту самую жвачку, что добило убийцу. И, решительно плюнув, он схватил большой молоток и раздолбал все конвейеры по производству отвратной жвачки.
Вспомнив о своих фабричных похождениях, Вилли злобно сплюнул. Задолбало всё, за-дол-ба-ло! Хотя кому до этого дела? Кому вообще дело до других в этом эгоистичном, самовлюблённом мире? Господи, мир! Мир! Как Вилли Вонка его ненавидел! Даже всерушимая злоба пожизненных соперников не стояла рядом с обычной, затрапезной ненавистью, испытываемой ничтожными земными тварями по отношению друг к другу. И Вилли Вонка ненавидел мир. Ещё с детства. Чёрт! Детство, детство, ДЕТСТВО! Чёртовы дети, эти маленькие, жадные, тупые и эгоистичные уроды! Как они достали его! Будучи кондитером, он тайно ненавидел детей, ненавидел за их тупую, неперебиваемую разрушительность. Неперибиваемую ничем,  даже шоколадками! Хотя, впрочем, Вилли Вонка любил детей. Да, любил. Но в несколько другом смысле. К примеру, что может потягаться с нежным хемулячьим мясом под барбарисовым повидлом? И вообще – мёртвые они гораздо спокойнее, а, значит, лучше.
Внезапно наперерез автомобилю тенью метнулся некий белый силуэт. Следуя инстинктам, кондитер резко дёрнул руль. Позже он понял, что делал это зря, но нечто не давало ему поехать прямо. Нечто изнутри, из самых дальних уголков подсознания. Автомобиль качнулся и медленно, но неизбежно, понёсся в кювет. Прежде, чем убийца успел что-либо осознать, тьму прорезал душераздирающе-многострадальный детский крик. Он оборвался столь же резко и внезапно, как и начался. Сердце кондитера по необъяснимой причине дрогнуло. На глаза готовы были выступить слёзы, которые кондитер пытался перебить, но тщетно. Ибо теперь на место слёз сострадания вступили кровавые слёзы боли. Послышался громкий, прерывистый звон и лязг металла, несколько осколков, пролетая, оставили на морде Вилли глубокие порезы цвета тёмно-красного вина – благо, не пропахали глаза. «Ну уж спасибочки», -  с сарказмом решил кондитер, проваливаясь в гнетущий полумрак задымлённого салона. В смоге голова убийцы отяжелела и закружилась, в глазах потемнело, к горлу подступила тошнота. Нужно были выбираться, но каким образом? Захлопнутая дверь размытым прямоугольником виднелась над головой, на другой фургон стоял. Пораскинув серым веществом, Вилли Вонка подполз на пузе к другой части фургона и резко навалился на неё, впоследствии оказавшись плотно прижатым к раскалённому металлу. Теперь дверь была чуть приподнята над землёй. Вонка подобрался к ней и уже хотел выпрыгнуть наружу, но разбил лоб об острый выступ ручки. Ругнувшись, кондитер догадался, что что-то не так. Несколько раз безнадёжно ударившись плечом о дверь, он добился-таки желаемого результата, но лишь наполовину. Дверь слегка приоткрылась, и Вилли Вонка жадно припал к ней, глотая свежий ночной ветер, ибо лишь сие окошко в мир было его спасением. Сверху послышался грохот, на глубине салона громко упало нечто. Даже не оглянувшись на шум, Вилли просунул под дверь лапу и обнаружил, что дверь стоит на подпорке. Этот факт заставил убийцу крепко задуматься: если он выбьет подпорку, но падающий автомобиль раздробит ему лапу, а если не выбьет, придется довольствоваться уже существующей узкой щелью. Решившись, что весьма предсказуемо, на второе, кондитер робко просунул голову в проём между мёртвым грузовичком и столь желанной, манящей свободой; за ней последовали лапы. Далее Вилли упёрся локтями о металл и с силой оттолкнулся от него. Попытки освободить от заточения пятую точку повлекли за собой некоторые трудности, однако по сравнению с счастьем освобождения они обернулись тленом. Подобно уродливой маринованной рыбе, распаренной под палящем солнцем в жалкой фанерке, шмякнулся Вилли на по-летнему аквамариновую траву и прополз по ней некоторое расстояние, просто наслаждаясь некими веяниями, омывающими его тело прохладным бризом. Внезапно позади послышался каскад глухих ударов, однако и этого было достаточно, чтобы привести кондитера в чувство. Мгновенно вспомнив и о муках заключения, и, на худой конец, о полиции, он сквозь боль помчался, рассекая тьму, по направлению к ближайшему населённому пункту.
Ближайший населённый пункт действительно был ближайшим, ибо в скором времени вдали показались незримые, словно написанные флуоресцентно-синей акварелью на бархатисто-чёрном картоне беззвёздной тиши, фасады зданий в надёжном окружении горделиво вознёсшихся к таусинному небосводу новостроек, сплочённых вокруг них, подобно крепости. Старинный речной город на расстоянии вытянутой лапы приветствовал беглеца, покорно готовый принять его в свои чертоги и защитить, скрыть от полиции, затерять её в лабиринтах улиц ради него, Вилли Вонки. Перекрестившись (несмотря на то, что в обычное время кондитер презирал любые религиозные наклонности, сейчас сей неоднозначный жест показался ему единственным спасением – разумеется, полагаться на Бога и энергию звёзд не входило в его правила, но в сей миг убийца не мог придумать ничего лучшего), Вилли вошёл в город, как ёжик входит в туман, как первопроходец ступает в чертоги необузданной природы. И действительно – по-старинке узкие улочки с готовностью приняли Вилли, погружая его в смешное, пёстрое изобилие маленьких, словно вырезанных изящными серебряными ножницами из волшебного картона, домиков.
Пройдя добрую пару километров по городу, Вилли вновь услышал топот. Поначалу, тихий и робкий, терялся он в отдалении где-то в гавани улиц. После ритм движения учащался, сливаясь с приближающимся гулом многочисленных автомобилей, пока вовсе не перешёл в привычный рокот погони. Вилли Вонка, который уже успел прийти в окончательное успокоение под обнадёживающей крепостью города, сначала заподозрил что-то неладное, а после, внезапно гонимый страхом, свернул на первую попавшуюся улицу и сломя голову помчался вдоль трассы. Сейчас он мчался, обуреваемый инстинктами, от опасности, не замечая ровным счётом никаких бренных деталей, этаких мелочей жизни. Не заметил он и лукаво покосившейся крышки люка под лапами. Дальше всё пошло, как по маслу. Асфальт взмыл, резко приближаясь к глазам, резкая боль в голове небрежно оборвала нити мыслей и чувств, и кондитер оказался на краю тротуара. Меж тем обрадованные полицейские приближались. Последняя, безнадёжная мысль загорелась в подсознании убийцы, даруя ему малейший шанс на спасение. Бездумно вытянул он лапу, желая подставить комиссару подлапку, однако вышло всё совсем иначе. Резкая боль в лапе, приближающаяся трасса и затем железо фонарного столба – всё это резко промелькнуло перед глазами, и Вонка потерял сознание. Или, во всяком случае, дело до всей этой моррости. Последним, что он услышал, было гневное «Куда?!?», доносящееся со стороны полиции. Больше Вилли ничего не слышал. Да и, собственно, не больно хотел. Лишь звезды, льдисто-голубые светящиеся точки, в сюрреалистическом вальсе кружились под таусинным шатром небес.
Когда Вилли очнулся, он не сразу понял, где находится. По крайней мере, лежал он в нечете мягком и удивительно тёплом, а над головой его в лёгком поднебесном танго серебрились звёзды. Повалявшись в подобных условиях некоторое время, Вилли решил, что не грех было бы подняться, однако любое движение сопровождалось жгучей болью в правой лапе. Совершив ещё несколько рывков, кондитер с горем пополам встал на четвереньки и с негодованием заметил, что этим «мягким и удивительно тёплым» была неопределённого цвета лужа. Пошатываясь, Вилли взобрался на ступеньки и позвонил в первую попавшуюся квартиру.
- Кто? – вопросил надтреснутый голосок на другой стороне трубки.
- Умираю, - простонал Вилли Вонка нарочито хрипло.
- Аль полицию вызвать?
- Нет, не нужно. Я уже вызвал. Расследование уже… обещает вестись. А сейчас вызовите, пожалуйста, скорую, они разбили мой телефон сразу после вызова полиции.
Некоторое время на другой стороне трубке слышалось напряжённое молчание, затем последовал звонок, сопровождающий открытие двери. И Вилли уныло побрёл по лестнице. Однако по мере восхождения Вилли по ступенькам, возрастала и его тревога. С первого взгляда, подъезд походил на обычный. Однако беглый взгляд кондитера то и дело привлекали подозрительно размытые темно-красные буквы на стенах, ручейками сбегающие к полу, дабы разлиться в неплохие лужи. На сим своеобразном каменном холсте значилось:
During the day, we are beautiful. You must look to the us, because you enjoy our glamour. Our DEAD glamour. But when the night comes, we become more beautiful. We are must beautiful, when we dead. And you must look to our glamour. Dead glamour. You must become ONE OF US.
Взгляд Вилли невольно остановился на надписи, однако ещё на середине смутные подозрение вкрались в его подсознание, паутиной оплетая разум. Не вдумываясь в продолжение, Вилли попытался побежать, но на четвереньках, сами понимаете, сии попытки неумолимо оборачивались тленом. Устав от тщетных попыток, кондитер-убийца встал на лестничной площадке, болезненно привалившись боком к стене под очередным манускриптом. В нём значилось:
During the day, we are happy. You must play with us, because all we so funny, when the ice-blue moon stays above roofs. When the night comes, we become funnier. We are happiest, when we dead. And you must look to your party. Dead party. And we’ll see your smile. Your DEAD SMILE. You must become ONE OF US.
Морду Вилли исказила ухмылка. Он сам не прочь был побаловаться подобными увеселениями. Чего стоили, к примеру, его знаменитые аниматроники-филифьонки. Сначала они веселили публику, с тупыми, ничего не выражающими ликами распевая различные идиотские песнопения, а потом… Неожиданно взгляду Вилли Вонки предстал столь мрачный образ, что тот, сколько ужасов не повидал кондитер за жизнь, невольно отшатнулся. В глубине коридора показалась морда филифьонки, искажённая болью и отчаянием. Бездонные провалы её пустых глаз были устремлены на Вонку с некоторым укором, и в его мыслях начали восставать из пепла забвения радостно забытые им морды детей. Испуганные, перепачканные кровью, глядели они на него, незримой армией выходя из тьмы подъезда. Убийца попятился и ударился затылком о дверь, в то время как та резко распахнулась, отбросив Вонку к стене. Желтый прямоугольник света пал к ногам кондитера, выманивая его к гостеприимно распахнутым вратам уютной квартирки. Вилли выполз из своего укрытия и бессильно поднял голову. На пороге стояла очаровательная филифьонка. Преломлённый её изящным, фигуристым силуэтом свет, струясь, уносился в конец коридора, рассеивая ужасы тьмы, прогоняя пугающие лики. Филифьонка стояла, а на морде её застыло явственное, неподдельное изумление, кое таилось и на глубине её океанически-голубых глаз, просачиваясь из-под тёмного кружева ресниц, как первые лучики солнца восходят над синими кронами леса. Однако было нечто в её образе, нечто невидимое и по неизвестной причине отталкивающее. Может, оно было заключено в нечете подозрительно красном, сосредоточенном по уголкам её рта, хотя, возможно, это была помада. Но где же ты видел, чтобы филифьонки красили лишь уголки губ, не очерчивая скарлетом вишни улыбку? Не говори глупостей, идиот, это у тебя с похмелья – обычная филифьонка, очень красивая, кстати. Может, она просто смыла помаду? Так что давай вставай, отряхнись, подойди поближе и действуй!
Обуреваемый подобными мыслями, поднялся Вонка с пола, дабы небрежно стряхнуть пыль со стрельчатых штанин и подойти к филифьонке, однако неверная нога подкосилась под ним, и кондитер бы непременно упал, если бы хрупкие лапки не подхватили его. Внезапно провалившийся в томные, опьяняющие объятия, Вилли тут же был увлечён в довольно просторное помещение, а дверь филифьонка закрыла ногой. По-домашнему яркий жёлтый свет ослепил кондитера, и тот, через силу стараясь не ругнуться, закрыл глаза, лишь бы не видеть одну за другой появляющиеся над его глазами филифьонские морды. Однако шум их голосов вынудил кондитера приоткрыть один глаз. Впрочем, он сразу же пожалел об этом – ибо именно туда сразу же направился душ ледяной водицы из пульверизатора.
- Идиотки, какого лумпа вы меня поливаете? Я вам леденцвет, да? Или вы купать меня задумали, да? Что ж, в таком случае я вынужден разочаровать вас, любезные мадамы: ореховый цех закрыт, лущите же их собственными зубами!
Филифьонки стояли вокруг Вонки молча, с трепетом выслушивая изобилующие незнакомыми терминами фабричные ругательства. Наконец одна, наиболее невинно выглядящая и потому самая привлекательная, робко справилась:
- А что значит «лущить орехи»?
- Лущить орехи, моя девочка – это целая наука, - нравоучительно воздев палец кверху, заговорил Вилли, - прежде всего, многие филифьонки уже поломали зубы, пытаясь делать это самостоятельно, и поэтому я использую для чистки орехов белок. Осторожно, белки иногда бывают агрессивны. Но не пытайся лущить орехи сама, ты ведь не хочешь сломать свои жемчужные зубки? – Вилли по-хозяйски пощекотал филифьонку под челюстью, заставив её блаженно зажмуриться – впрочем, кондитер быстро отпустил её и переключился на остальных.
Скатерть на столе была голубая, с рыбками. Яркие и пучеглазые, похожие на невиданных бабочек, кажется, вот-вот дернут они плавниками и поплывут, рассекая аквамариновый шёлк пододеяльника, и океаническим хороводом закружатся в лёгком танце вокруг Златовласой Филифьонки. Их голубые плавники, робко теряясь в кобальтовой дымке, рыбками играли среди подводных цветов самых причудливых оттенков, игривым вихрем кружась у Филифьонских ног. Вилли сидел во главе стола, макая кус чёрного хлеба в крепкий филифьоникс и обняв за шеи двух филифьонок сразу – блондинку и брюнетку.
- Ну, фьежки, заживём мы счастливо, - гордо повествовал он, - ты, - Вилли повернулся к блондинке, - светлый шоколад будешь варить, он тебе как раз подстать, а ты, - к брюнетке, - тёмный. Если вы даже в чаны свои провалитесь, то видно не будет. – Закончив свою речь, Вилли безвольно склонился к столу и в дурмане закрыл глаза.
- Похоже, он уже порядком пьян, - прошептала моложавой филифьуше фигуристая рыжая фьега с явно пацанистой внешностью (она была самой старшей в этой квартире и при других держалась солидно – ну, или старалась). – Давайте-ка его укладывать.
- Да, - энергично кивнула головой сидящая неподалёку шатенка в мини-цилиндре с красной лентой на голове, - вот только я спать не больно хочу.
- Да кто сейчас хочет? – голосисто воскликнула рыжая. – Сейчас самое время пригласить нашего товарища погулять!
- Ага, пусть знает наших! – громко подтвердила брюнетка. – Ему подобный опыт по мне, так не помешает!
Филифьонки, тихо перешукиваясь, извлекли из жёлтого кухонного чемодана льдисто-розовое полотно в ромашку, опустили на него Вонку и, проявляя чудеса физической силы, уволокли его на второй этаж, где положили на диван и, накрыв уголком этого же полотенца, сами стали готовиться к экстренному отходу в мир грёз.
Ночь первая.
Сны – это очень интересная штука. Это словно жизнь, только другая жизнь, жизнь за гранью. Во сне может произойти, что только пожелаешь. Хочешь ты, например, вырастить леденцовый сад? Пожалуйста, только запасись волшебными семенами. Сны, подобно некоему магическому спектру, пропускают сквозь себя бездонные рутины реальной жизни, окрашивая их в иные, волшебные тона, подобно льдисто-радужному витражу, застывшему под шатром небосвода. Сны бывают весёлыми, а бывают печальными. Вот и Вилли лежал и надеялся, что всё это – лишь сон, ведь паршивый сон лучше паршивой реальности. Во время сна ты запросто можешь, к примеру, после падения с невообразимой высоты, отделаться лишь экстренным пробуждением. Поначалу квартира была чудесна, никто с этим не спорит, однако едва из уголков потянулись первые робкие веяния тьмы, едва мерное тиканье будильника хрустальными молоточками заиграло на нервах, некое необъяснимое чувство обуяло убийцу. Вроде всё так же, но что-то не то. Что-то изменилось. Поначалу Вилли пытался отогнать подобные мысли – что может быть страшного в такой уютной, милой квартирке? Он перевёл взгляд на часы. Часы были очень красивые. Словно выточенные из алого леденца, были сложены они из флуоресцентно-красных бревнышек, лежащих одна к другой, как на картинке. Под акварельно-синей крышей, на некрашеном дереве, располагался циферблат, а по циферблату скакали стрелке. Над каждой циферкой крепилась игрушечная филифьонка, свалянная из меха. Сейчас, например, стрелка застыла на двенадцати. А над ней, под ярким расписным одеяльцем, спала белая филифьонка. Спала чинно, подложив лапку под подушку. Наверное, так же мирно сейчас спят и носатые квартирочадцы Вонки. Кстати говоря, интересно было бы посмотреть, как именно они это делают. Вилли много слыхал о спящих филифьонках, поговаривают, во сне они очаровательны. Мучимый соблазном, Вилли привстал на кровати, и тут его взгляд упал на розовую ткань. «Опять эти бабьи расцветки», - с презрением подумал он, брезгливо отбрасывая полотно в сторону. Печально взмыв, полотно покружилось немного в лёгком танце над полом, а затем упало. «Так-то лучше», - с ухмылкой подумал Вилли, окидывая комнату взглядом. Как можно посмотреть на спящих филифьонок? В комнате было темно, лишь робкий голубоватый лучик проник в комнату из-под занавески и теперь скользил по предметам, пока не добрался до окна, ведущего в соседнюю комнату. Окно! Вилли призадумался. С горем пополам он подтащил к стене журнальный столик и поставил на него табурет, прямо на льдисто-синюю скатерть, чтобы, не дай бог, не сломать ногу. Затем убийца взгромоздился на стул, и, присев, в упор уставился на идиллическую картину помещения. Мирно посапывали под льдисто-разноцветными, словно витражными, одеялами филифьонки. Одна закусила лапку и сладко посасывала её под пеленой сна, другая отвернулась от Вилли Вонки, третья с упоением читала под одеялом книжку, а четвёртая… стоп, где четвёртая? Вилли снова окинул комнату взглядом. Первая филифьонка перестала сосать лапку, вторая повернулась к Вилли. Его давно одолевало любопытство относительно мордочки филифьонки, однако не стоило торопить судьбу, ибо её большие безжизненные глаза застыли на одном месте, не выражая ничего, кроме… злобы? Вилли отпрянул. Табуретка упала, и горе-шпион отлетел к противоположной стене, ударившись головой о двери шкафа. По телу Вилли словно пробежали, ветвясь, глубокие чёрные трещины, и из них хлынула ослепительная боль. От удара мысли, как в снежном шаре, принялись беспорядочно кружиться, толку не принося. А сам Вилли просто сидел на полу, страдая от всей этой путаницы. Неизвестно, сколько времени он бы провёл так, если бы не пойми откуда не послышалось:
- Are you happy?
Вопросительно прижав кисть лапы к груди, Вилли настороженно прислушался. Если кто не знает, как это делать, то я охотно объясню: надо сделать любопытные глаза, прижать лапку к груди и прядать ушами. В таком виде лучше усваивается информация. А чтобы в этом убедиться, сидите на уроке именно так. Посмотрим, какие оценки вы будете приносить через пару недель такого усвоения. Голосок был слишком тоненький, чтобы принадлежать хемулю, и слишком визгливый, чтобы принадлежат проехавшей за окном машине. Вилли снова прислушался. Больше никаких фраз не раздавалось. В крайнем случае, ему просто послышалось.
Ан нет! Ибо Вилли снова показалось, что в зеркале промелькнула некая тень. Кондитер резко повернул голову. Никакой тени не было, а в зеркале отражался Вилли собственной персоной. Это начинало не нравиться убийце. И только он хотел повернуть голову обратно, как с ужасом начал замечать, что на плечах его отражения лежат бледные, чуть желтоватые пальцы. Странным было также то, что кондитер почувствовал тяжесть на корпусе и подозрительный холодок, которым повеяло сзади. Вилли, заранее готовясь к предстоящему, неохотно повернул голову. Из тьмы медленно выплывала настолько жуткая морда, что кондитер застыл на месте, после зрачки его сузились, а из горла вырвался нестерпимый крик ужаса. Перед Вонкой стояла неестественно высокая и даже немного непропорциональная филифьонка в потёртой грязно-белой футболке, на которую, струясь, ниспадали довольно короткие пепельно-чёрные волосы. Филифьонка в упор смотрела на кондитера пустым взглядом бездонных глаз цвета яшмы. Медленно меняли они оттенок, с уголков наливаясь кровью и злобой, неописуемой злобой и ненавистью ко всему живому. Из-под ресниц потянулись дымные, призрачные силуэты, медленно и ветвисто, словно змеи, сплетаясь в венец над головой жуткой филифьонки, в то время как на глубине её мёртвых глаз загоралось флуоресцентно-голубое пламя бешенства. Некоторое время она прислушивалась к крику Вилли Вонки, а затем умильно склонила голову, приоткрыла пасть и испустила столь продолжительный и леденящий душу крик, что убийца ощутил явственный порыв ветра. Безумное слияние звуков, переплетаясь в самые невообразимые аккорды в исполнении душераздирающего хриплого вопля несказанной ярости, давило на его голову, сжимая её, словно проверяя арбуз на качество (только арбузом была его голова, а предметом проверки – совершённые грехи, рядом с подобным искуплением которых не стояли адские муки и крики горящих в пламени), истлевая подсознание, и через некоторое время Вонка с ужасом ощутил нечто горячее на шее. Оно, это горячее, струясь, побежало за пазуху, а из уха понеслись волны нестерпимых болевых импульсов. Лишь это подтолкнуло Вилли Вонку на действие. Злобно оскалившись, сорвал он часы со стены и ими запустил в филифьонку в бессильной надежде, что маятник в полёте раскроит ей череп. Но как бы не так! Филифьонка поймала часы как раз в ту минуту, когда они уже готовы были торжественно снизойти ей на голову, и с угрожающим видом понесла часы на Вилли Вонку. Вилли с неподдельным ужасом посмотрел на неё и попятился, потом ещё и еще. А, надо сказать, в комнате с давних пор располагался старинный шкаф. Порой нежные, а порой флуоресцентные, космические переливы льдистых, словно желейных или витражных, красок покрывали темное дерево, скрывая бездонный его мрак в пленительных сетях чистоты небесной палитры и мотивов поднебесного волшебства. Он был украшен витиеватыми ветвями деревьев, тихо позванивающих разноцветиями цветов и самоцветами невиданных плодов, и фигурами наделенных разумом животных, узорами и даже вырезанными в полный рост хемулем-солдатом и филифьонкой-принцессой с давних пор. Отличный шкаф! Вилли Вонка тоже так подумал, и, не задерживая филифьонку, метнулся туда, дабы там, под защитой плотно закрытых дверей, перевести дух. Как бы не так! С разбегу влетевший шкаф Вилли вместо крепкого удара по башке, к которому он уже морально и физически приготовился, внезапно… взлетел и пролетел три метра вперёд по коридору. Оглянувшись, он увидел, что у шкафа отсутствует задняя стенка, и что он аналогично порталу в Нарнию ведёт в коридор. «Вот ведь проклятые бабы! – сплюнул он. – Как бы не так! Ща я им устрою, (цензура), весёленькую жизнь!». Он огляделся и обнаружил стоящую возле стены доску. «Отлично, наверняка они сняли её и положили! Ну, тем лучше». Вилли обнял доску обоими лапами и потащил её по направлению к шкафу. Он уже начал бы приколачивать её на законное место, кабы сзади не послышался топот. Ну, Вилли уже понимал, в чём подвох – правда, слышал он теперь одним ухом, а это хуже, чем двумя, но и это не помешало ему отличить женскую походку. Ка! Ка! Ка! Ка! Каблуки гордо выстукивали по полу, очевидно, протыкая в ковре дыры. Вилли, стараясь не оказаться замеченным, пристроил доску обратно к стене и юркнул в комнату. Его встретили. И очень пышно. Сразу две острые, подобно зубам акулы, морды лезли в шкаф с безумным криком. Вилли попросту заткнул «оставшееся в живых» левое ухо и гордо продемонстрировал филифьонкам не самый приличный жест. Филифьонок смутило подобное поведение, но одна потянулась было откусить ему «наглую» лапу.
- Но-но! – сурово пригрозил Вилли Вонка и показал на этот раз кулак.
- Хаф! – сказала филифьонка и клацнула челюстями в считанных миллиметрах от кулака.
Вилли снова продемонстрировал не самый приличный жест и в таком виде полез на шкаф. А сидеть на шкафу – прекрасно! Филифьонки клацали зубами снизу, а кондитер показывал им язык. В таком виде он и повис в бессилии сна.
Под утро Вилли проснулся, крепко убеждённый в том, что все филифьонки явились ему в кошмарном сне. Но как бы не так! Черноволосая практически забралась на шкаф и теперь кусала ногу Вонки.
- Ну, (цензура)! С меня хватит! – окрысился Вилли, спрыгивая со шкафа прямо на другую филифьонку.
Филифьонка под его напором провисла и бессильно шмякнулась на пол. Вторую филифьонку он послал куда подальше и одновременно под стол могучим пинком.
- Итак, не теряй времени, Вонка! – советовал Вилли сам себе, подбегая к телефонному аппарату. – Звоним Стрелоголовому!
Заспанный и унылый Стрелоголовый взял не сразу. Далеко не сразу.
- Ну, алло. Чё те?
- Это я, Вилли Вонка!
- И за какой фьегой ты звонишь?
- Вот именно, что за фьегой, хе-хе… понимаешь, короче, нет времени объяснять! Волей судьбы я оказался в квартире, и со мной тут полсотни филифьонок!
- Вау… ну и везёт! – изумился Стрелоголовый. – Я тут за одной три года угнаться не могу, а ты… а ведь нелюдимый какой был, забитый… спрячешься, бывало, там и один детишек-то того… а я в лапы ножа-то почти не брал… только, извини, за правое дело. Отстаивал Поликарпушку!
- Врёшь ты всё! – с жаром оборвал его Вилли Вонка. – Сам, свинья, усесться хотел! На ещё тёплом троне! Правильно тебе стрелушек в головушку понасажали, уму-разуму выучили!
- Ну, это, не вели казнить, царь-батюшка, дело житейское… а что за филифьонки-то?
- Адские! – глухо гаркнул Вонка. – Адские филифьонки!
- Адские филифьонки? Насколько я помню, «Адскими филифьонками» себя называет женский рок-оркестр, развлекающий посетителей ночного клуба «A Different». Вообще, название клуба в виде аббревиатуры значит АД.
- Действительно, ад, - с жаром заметил Вилли.
- Так вот, днём они развлекают посетителей Ада, а ночью – не всегда. То есть, раньше – всегда, а теперь… после одного инцидента… понимаешь, филифьонка… она слишком близко подошла к ним в самый разгар концерта. А гитары у них тяжёлые… А в прошлом году – ещё хлеще… переутомление, стресс, понимаешь? Кстати, весьма неожиданный факт: организм филифьонки может по меньшей мере месяц прожить без мордового мешка, вау! Ты, главное, не подпускай их к себе слишком близко и уж точно отпугивай их от комнаты. Ночью они могут проявить агрессию. По отношению к тебе. Их выучили на охранников, а после того инцидента, когда убийца вошёл в клуб и устроил массовый расстрел с поджогом, они малость поехали, и теперь считают любого хемуля преступником. А инстинкт обороны посетителей развит у них превосходно, я бы даже сказал, на 5+! Так что понимаешь, что тебе надо делать. Но в целом филифьонки они неплохие. У меня тут чаёк заплесневел, беда покруче, а у тебя вон – подарок судьбы!
- Да, подарок… хе-хе… - растерянно пробормотал Вилли Вонка, чувствуя, как пробегается по его плечам незримая волна прохлады. – Чёрт!
- WUA-A-A-AH-H-H-H-H-H-H-H!
- Эй, Вилли Вонка! Вилли! Что у тебя там за шум? Вилли! – пытался перебить безумный крик Стрелоголовый на другой стороне трубке, однако связь оборвалась, и телефонный аппарат ответил ему лишь чередой холодных гудков.
Меж тем Вилли в истерике обернулся, по инерции всё ещё зовя Стрелоголового, к бешено вопящей филифьонке.
- WUA-A-A-A-H-H-H-H-H!
На этот раз избежать удара судьбы не удалось – филифьонка схватила кондитера за плечи и принялась в ярости трясти его, как шелудивую собаку. И неизвестно, на что был бы похож финал этой ночи, если бы валяющиеся на полу часы не пробили 6. Спасительные 6.
Ночь вторая.
Нельзя сказать, чтобы Вилли отлично выспался за первую ночь. Филифьонки сполна задолбали его, и убийца уже собирался собирать чемоданы, но филифьонки ласковыми речами задобрили его и вынудили остаться. Весь день кондитер придирчиво осматривал квартиру на наличие этаких подобных «порталов», которыми без особого руда могли бы воспользоваться филифьонки, однако кроме злополучного шкафа ничего не попадалось, и Вонка успокоился. Может, той ночи с них уже достаточно? Но что-то всё-таки не давало ему покоя, и вообще – в этой квартире кондитер-убийца чувствовал себя явно не в своей тарелке.
Ночь наступила без объявления войны. Вилли, спасибо филифьонкам, чувствовал себя разбитым после вчерашнего «ночного пати», однако, невзирая на усталость, решил не ложиться – кто знает, какие ещё сюрпризы уготовит ему ночь? Филифьонки пытались подсунуть ему кофе самостоятельного приготовления, но Вилли от души отказался и заверил их, что он бодр, и никакой кофе не нужен. Однако сам, запершись на кухне, выпил целый чайник и ещё умудрился спереть бутылку крепкого филифьоникса для храбрости. Филифьоникс оказался очень даже кстати, потому что едва голова Вилли для галочки коснулась подушки, в коридоре послышался топот. С самодовольной ухмылкой взял Вилли светодиодный фонарик и с ним подошёл к двери. Луч, для виду поскользив по бесплотной тьме, буквально сразу же высветил яшму двух пугающе-бездонных глаз. Сомнений не было, это пришла черноволосая филифьонка. Можно подумать, что Вилли испугался. Но нет, его не проведёшь. Показав филифьонке язык, кондитер запер дверь на щеколду изнутри и для верности подпёр её стулом, очень кстати подставленным под удобную ручку. Победно отряхнув лапы, Вилли снова вооружился фонариком и с видом героя отправился к наблюдательному пункту возле окна. Одна филифьонка спала, сладко посасывая лапку, а вторая сидела на кровати и бездной своих пустых зелёных глаз смотрела на Вилли Вонку. Убийце стало жутко, его даже передёрнуло. Интересно, где они прячут четвёртую филифьонку? Нужно это выяснить, они любят атаковать без предупреждения. Вилли зашёл в шкаф и выглянул в коридор. Мрак. Причём совершенно пустой. Лишь в дальнем его конце слабо алели занавески. Весьма интригующая картина, не так ли? Вилли уже хотел проверить, не скрывается ли за портьерами четвёртая филифьонка, как вдруг… БУХ! БУХ! Вилли судорожно обернулся. Стучали по той самой милостиво заколоченной им двери. Злоба распирала кондитера! Окрысившись, схватил он моток изоленты и в мгновение ока облепил им дверь, а после снова отправился на ревизию коридора. Тьма. Тишина. Покой. Всё, как прежде, нет никаких оснований для беспокойства. Стоп! А если всё-таки есть? Что там за зияющая дыра между занавесками? Вилли шагнул в коридор, оставив мрачную спальню и все её ужасы позади. Тьма встретила его. Тьма и прохлада. Лишь боль в сломанной лапе сковывала движения. С горем пополам, по стенке, добрался Вилли до занавесок. Они были раздвинуты, и мрачная бездна чернела изнутри. Единственным пугающе-светлым пятном была табличка, забрызганная нечетом красным. На месте филифьонок Вилли бы сказал, что это пролился клубничный сироп, но вряд ли такой ответ был бы удовлетворителен. Сквозь череду кровавых пятен робко проглядывал гневный вопрос:
Do you want to party?
Вилли невольно улыбнулся. Действительно весёлые чуваки эти филифьонки! А занавески-то симпатичные, ему бы такие на фабрику. Очень бы шло. М-да. Внезапно из-за занавески выглянула голова рыжей филифьонки. Нервно помигав золотисто-лимонными миндалевидными глазами и пошевелив лисьими ушками, филифьонка улыбнулась во весь рот и подмигнула Вилли.
- Все путем, чувачок! Врубаешься, старичок? Зацени, что я предлагаю, дай мне пять, не бойся, братан! – продекламировал Вилли Вонка, протягивая филифьонке лапу.
- Хаф! – продекламировала филифьонка, зубами хватая кондитера за лапу.
- Ты ещё кусаться?
Фонарик опустился на голову филифьонке. Поначалу Вилли был от души доволен собой и своей победой, однако рано он радовался – филифьонка взревела и через весь коридор понеслась по направлению к «порталу в Нарнию». Вилли тенью метнулся ей наперерез, преследуя лишь одну цель: успеть ворваться в комнату раньше, чем сделает это филифьонка. Резко заскочив в помещение, кондитер привалил к дверям шкафа этажерку с книгами, и, дрожа, нырнул под кровать. Тут же на его плечо легла ледяная лапа, а левого уха коснулся замогильный глас:
- Не бойся. Здесь нас не найдут. Мы вдвоём.
Вилли, не слова ни говоря, включил фонарик и направил его луч прямо в глаза черноволосой филифьонки, в то время как та мёртвой хваткой стиснула его талию, «взбираясь» лапами всё выше, по направлению к груди, сковывая движения и затрудняя дыхание. Она наваливалась на него всем своим фигуристым телом, словно клещами блокируя движение крови и воздуха. В глазах Вилли начало темнеть, но из последних сил он старался не потерять из виду шатающуюся этажерку. Книги с грохотом сыпались на пол, одна из них спружинила на кровати, ударив по голове филифьонку. Это даровало Вилли мимолётную свободу, и тот пробкой выскочил из-под кровати, загружая этажерку любым попадающимся на глаза хламом – главное, потяжелее да побольше, побольше да потяжелее! Меж тем рыжая филифьонка не ослабляла напора, продолжая неистовствовать на другой стороне двери. Благо, со стороны Вилли тоже возросло сопротивление. А пока что кондитер-убийца решил проверить, путём ли дела идут в спальне. Оказалось, путём, и даже с хвостиком. Все кровати были пусты.
- Чёрт побери, ну и где же эти морровы филифьонки? – вопрошал Вонка, кругами ходя по комнате. Каждый шаг отдавал нестерпимой болью в сломанной лапе, и Вилли уже начал беспокоиться, не низринулась ли к нему смерть. Хотя бы и в лице филифьонок.
- WUA-A-A-AH-H-H-H-H-H-H-H!
Вопль прервал размышления кондитера. Резко обернувшись, он увидел, как из-под кровати тянется костлявая лапа.
- Фиг с два тебе! – возопил Вилли и что было сил наступил на лапу.
Что произошло здесь, не подвластно тленным словам и выражениям, пусть даже и матерным. С диким рёвом филифьонка рванула кондитера под кровать, и ото всюду в комнату попёрли филифьонки. Они лезли из шкафов, из комодов, и даже из-за ковра высунулась морда. Как вы думаете, что они начали делать? Правильно! Всей своей компанией очутились филифьонки на кровати и с остервенением принялись на ней прыгать, стараясь с наиболее крепкой силой отталкиваться ногами. Так бы и затоптали горемычного, если бы Вилли не выскочил из-под кровати в тот самый момент, как она торжественно лопнула, осыпав поролоном всё вокруг: комнату, Вилли и филифьонок. Воспользовавшись моментом, Вонка выскочил из помещения и из последних сил добрался до занавески. Задёрнув её, кондитер оказался во тьме и полной безопасности. Вилли извлёк из сумки сотовый телефон и быстро набрал Стрелоголового.
- Привет. Как ты думаешь, откуда я тебе звоню?
- Из полицейского участка, не так ли? – наивно догадался Стрелоголовый.
- Нет! Нет! – радостно оборвал его Вонка. – Я звоню из хорошего укрытия!
- А от кого ты укрываешься? От судьбы? Что ж, в таком случае, прими себе во внимание: от судьбы не убежишь, от совести не скроешься! А особенно – если она не чиста. Ну вот, как у тебя.
- Это у меня-то не чиста совесть, да?
- Ну, все мы, простые смертные, не чисты. Разве что… дети?
- Ах, дети? – с отвращением выдавил из себя Вонка. – Эти мелкие черти? Что ж, ты всегда был таким. Я хотя бы не женюсь на них!
- А я и не женился. Она ушла, - опечалился Стрелоголовый, - а мы тут чайком балуемся…
- Крепкий же у тебя чаёк, наркоман несчастный! – гаркнул Вонка. – Что ж, выпьем-ка за нашу дружбу!
Вот здесь и пришёл кстати филифьоникс. Опорожнив половину бутылки, Вилли плотно закрутил её – не дай Господь, позарятся филифьонки! – и, подложив лапы под голову, провалился в сон. Единственное, что он глухо услышал из разговора – безумный крик безумного шляпника.
Судьба уготовила Вонке довольно странное пробуждение. Дело в том, что расстроенная на судьбу рыжая филифьонка отправилась на своё законное лежбище, и, обнаружив там лежащего в весьма вульгарной позе ненавистного кондитера, немало удивилась. Удивление её было под стать натуре выраженно в не самой общепринятой форме. Сначала была цинично разбита и опорожнена бутылка. Затем последовал целый шквал нецензурных выражений и ругани, но благодаря акустической атаке черноволосой Вилли не утруждал себя вслушиваться в подобные лекции.
Свозь сон он приоткрыл глаза и столкнулся взглядом с парой очаровательных жёлтых глаз. Слабо улыбнувшись, Вилли нежно посмотрел на филифьонку и пнул её. В прелестную морду, оранжевым челноком выплывающую из тьмы. И был сей удар завершительным ударом второй ночи.
Ночь третья.
Следующая ночка вышла вообще веселей некуда. Мало того, что у Вилли Вонки не было кровати, так ещё и черноволосая филифьонка пропала. Опасность опасностью, а долг долгом. Тем более, он так и не продемонстрировал филифьонкам свои конфеты. Ну, и поделом им! Твари носатые! А ведь жалко чёрную филифьонку. Всё приходила да приходила, а теперь… Вилли судорожно проверил спальню. На месте была только шатенка. Да и то – вряд ли она спала. Наверняка, чёртова кукурузина, притворяется. Вилли выглянул коридор. Занавески были плотно задёрнуты – вероятно, приняв вчерашний удар судьбы, филифьонка быть гвоздём программы и вообще активироваться не собиралась. Вонка вздохнул. Тоска! Причёску, что ли, поменять? А то Чарли говорил, странная у него причёска. Вилли достал расчёску и начал с горем пополам усмирять взрыв на макаронной фабрике, стараясь не обкорнать загнувшееся и пожелтевшее благодаря филифьонкам ухо. М-да, похоже, с ухом теперь надолго труба. Вот, оно даже не расслышало поначалу, как разрывается телефон.
- Алло? – Вилли судорожно схватил трубку.
- Алло, - послышался на другой стороне голос Стрелоголового.
- Вот как? – искренне удивился Вонка. – Значит, тебя тогда вытащили из унитаза?
- Из какого унитаза? – не понял шляпник. – Это ты, аутичный маньяк, снова всё выдумываешь?
- Ну, если я – аутичный маньяк, то ты уж точно не меньше, - обиделся Вонка.
Повисло неловкое молчание.
- А ты знаешь, чем ворона похожа на парту? – подал голос шляпник.
- И знать не хочу! – последовал ответ.
- Вот и я тоже – без понятия! Без понятия, почему ты не уходишь от этих филифьонок? Разве ты не знаешь о призраке, живущем в их квартире?
- О каком-таком призраке? – испугался Вонка, невозмутимо продолжая расчёсываться. – Ну чего ты меня стращаешь?
- Да ничего, просто видел я её. Жёлтенькая такая. Черноглазая. Сидит и смотрит. Жутко так. Аж мороз по коже, ух! Но вместе с тем я считаю, что играешь ты хорошо и не даёшь ИМ повод лишний раз прогневаться.
- А какие поводы заставляют их прогневаться?
- Да много таких, - вероятно, неопределённо махнул лапой Стрелоголовый. – Ну, во-первых, веди себя подобающе. Ты мужчина!
- Может быть…
- Можешь не сомневаться! Ведь если ты не совершал грехов, тебе нечего искупать, и твой шанс уйти безнаказанным заметно возрастает…
- Тебе легко говорить! – трагично оборвал пряные речи кондитер.
Как раз в это время откуда-то снизу послышался каскад глухих ударов.
- Извини, болван, мне пора! – быстро попрощался Вонка, убегая во тьму коридора. А телефон так и остался лежать на прежнем месте, где и нашла его Рыжая Филифьонка. Поначалу непривычен был для неё этот предмет, но филифьонка постепенно свыкалась с ним и с мыслью, что теперь это – её верный друг и товарищ. На века. Решив не церемониться и сразу переходить от слов к делу, филифьонка взяла телефон и чинно поздоровалась. Естественно, Стрелоголовый поначалу не понимал, в какую попал компанию, а после это сыграло ему на лапу. Да и филифьонке тоже. Через некоторое время подругу за подобным делом застали ещё несколько филифьонок. Они столпились вокруг телефона и поочерёдно подносили трубки к банановым мордам.
Вилли тем временем с удивлением обходил просторы мрачной, унылой квартиры. Мрачной, унылой и почему-то совершенно пустой. От злости кондитер снял шляпу и покатил её по полу. Боль в лапе меж тем усиливалась, и вскоре кондитер смирился с распоряжениями судьбы и, позорно поджав хвост, капитулировал в спальню. По дороге Вилли встретил балующихся с телефоном филифьонок и сразу всё понял. Впрочем, отвоёвывать шляпника у него не было ровным счётом никакого желания (после всего-то, что было между ними) да и, как это ни прискорбно, возможности. Поэтому шоколадный убийца просто вернулся в спальню и сел на пол, подогнув левую лапу и вытянув правую. Некоторое время он провёл в таком положении, затем левая лапа затекла. Таким образом, Вилли против своей воли медленно сполз на пол и улёгся там, подложив лапы под голову. Хорошие ему снились сны. Про то, как он бьёт черноволосую филифьонку по голове шоколадным шляпником с телефоном в руках… или шоколадным телефоном со шляпником в руках – во всяком случае, так даже интереснее. Стоп! Черноволосую филифьонку… а её ведь так и не нашли, наглая рожа! Пересиливая сон, Вилли приподнялся, да так и замер...
В двух метрах от него в весьма неестественной позе расположилась полностью жёлтая филифьонка. Её свалявшаяся, покрытая жирными, маслянистыми пятнами шерсть практически полностью потеряла цвет, обагрённая кровавыми разводами. Из бездонных провалов глазниц струилось нечто тёмное, с красноватым отливом, сбегая дальше по телу на пол. Хрупкое, измождённое тело облегала толстая, заржавленная временем цепь. Но самым странным было то, что филифьонка сидела в позе трупа, даже не думая куда-либо уйти.
Некоторое время Вилли молча смотрел на неё, а затем с привычной ухмылкой подошёл к ней и протянул лапу. Как ни странно это звучит, филифьонка зашевелилась.
- Так ты не призрак, да?!? – с негодованием воскликнул Вилли, в то время как она провела лапой по глазам, вынула из них линзы, и на Вилли уставилась пара огромных, безжизненных очей… цвета яшмы.
- Так вот ты где! – воскликнул Вонка, сдирая с темноволосой филифьонки парик. Дальше всё пошло, как по маслу. Филифьонки с энтузиазмом общались со шляпником на не самые цензурные темы, Вилли широкой походкой направлялся в спальню филифьонок, увлекая за собой беглянку. Нельзя сказать, чтобы филифьонка была очень довольна. Где-то на середине пути это проявилось физически. Взвизгнув, запрыгнула она на Вонку, и, усевшись, принялась лупцевать его лапами по глазам. Однако вскоре это прекратилось – Вилли пинком сбросил с себя филифьонку, извлёк из кармана леденец, уселся на пол перед филифьонкой и принялся покачивать им у её носа. По мере замедления темпа движений леденца глаза филифьонки постепенно стекленели, и минут приблизительно через пятнадцать филифьонка пластиковой статуей рухнула на пол, а кондитер схватил её за волосы и поволок в спальню. Короткая была ночка. Но зато вон, какая интересная. Оказывается, филифьонок можно мариновать леденцом.
Ночь четвёртая.
Первым делом позвонил Шляпник. Это я об этом сразу говорю, потому что именно в этом звонке кроется весь скрытый смысл. Хотя бросьте, нет здесь никакого скрытого смысла. Ну так вот, позвонил Шляпник. Вилли Вонка уже привык к подобным штукам, и поэтому он сразу взял трубку.
- Алло? – томным голосом начал Шляпник. – Это – Сюзан у телефона?
- Это – Вилли, а ты в своём уме вообще?
- Ну, все мы не в своём уме, - рассудительно заметил Стрелоголовый. – Кто-то – больше, кто-то – меньше. Ты, например, тоже псих не меньше моего.
- Кто тебя этому научил? – возопил Вонка. (Его слова эхом разлетелись по глухим коридорам).
- Ну, я сам вижу. Живёшь с филифьонками, да так этим и не воспользуешься. А, кстати, позови к телефону Сюзан! Мне надо с ней поговорить… (На обратной стороне трубки послышался глухой приближающийся топот, и Шляпник нервно закашлялся).
- Что ещё за чёртова Сюзан? – пренебрежительно справился Вонка.
- Сюзан такая тёмненькая, а глазки у неё… - начал Шляпник, однако  этого было достаточно. (Позади послышалась череда глухих ударов).
- Сюзан? Тёмненькая? – вопил Вилли. – Да ты вчера всю ночь пробазарил с ДРУГИМИ филифьонками, Сюзан от тебя сбежала! Так чего же ты хочешь от неосведомлённой о твоём существовании личности, благодаря которой… которой… благодаря которой я вчера чуть ухо не отрезал!
- Тихо-тихо, - усмирил Вилли Шляпник. – Так Сюзан где?
- Фиг с два тебе Сюзан, фиг с два! – возопил Вонка.
Внезапно со шляпником произошло нечто ужасное. Как иначе можно было окрестить сей безумный, многострадальный крик, испущенный им? И было нечто не хемульское, бесплотное в этом крике, незримое, неподвластное тленным фразам и посему пугающее. Никогда не было слышно, чтобы хемуль так кричал. Вилли Вонке стало жутко, и он отодвинул трубку подальше от уха – не дай бог окончательно оглохнуть! Внезапно крик оборвался столь же неожиданно, как и полился, дабы впустить нерушимую тишь. Тишина вступила на его место, заполняя всё мыслимое и немыслимое пространство, как беда опускается на обречённый град – медленно, величественно и, увы, неумолимо. И не было больше ничего, кроме этой тишины. На секунду Вилли Вонке показалось, что он-таки оглох, однако в спальне заворочалась филифьонка, что, впрочем, не принесло Вилли утешения, а, наоборот, вселило тревогу.
- Тэррант! – позвал Вилли Вонка по имени.
Шляпник не подавал признаков жизни,
– Тэррант! – попробовал он кричать сильнее.
Старания его, стоит отдать должное, понесли свои плоды. Ибо крик возобновился, словно аппарат, его издающий, прочистили, и прогоняемый сквозь призму немыслимой боли воздух полился с утроенной силой.
- А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А! – кричали на другой стороне трубки.
- А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А! – кричали с другой стороны.
Легче от этого, признаться, не стало. По крайней мере, теперь Вонке орали в оба уха. От напряжения глаз кондитера задёргался. Но не долго суждено было длиться мучениям, ибо крик, лавиной несущийся из телефона, преобразился. Не было больше в нём того призрака мировой безысходности. Наоборот, приобрела сея симфония Ада хемульские черты. Теперь это был обычный крик боли, который тоже быстро прервался с глухим звуком удара. Коротко вскрикнув, Шляпник замолк. И, судя по всему, навеки.
Где-то на заднем плане послышался возглас:
- А не во фьегу вот со фьегами базарить! – и связь прервалась.
Лишь архипелаг тонких, словно надтреснутых, гудков лился из трубки, заполняя всё пространство подсознания Вонки. Да, похоже, Шляпника больше не стало. Некая необъяснимая пустота легла Вилли Вонке на плечи, и была она тяжелей любого, даже самого тяжелого груза. Как же так? Неужели он мог покинуть мир… так просто? Так вот быстро, секунда – и всё…  а ведь столько времени он жил и, кстати, радовался, просто радовался, чего никогда не испытал Вилли. Да и как, впрочем, радоваться в мире, где умирают хемули, а толпа филифьонок так и норовит прикончить в постели? Нечеловеческий крик на другой стороне, впрочем, не исчез. Только её, чёртовой морды, сейчас не хватало! Не дают, твари, по-настоящему проникнуться тяжестью момента! От злости Вилли схватил телефон и метнул им в филифьонку. Филифьонка, кстати, не поспешила уворачиваться. Она поймала телефон, но вместо того, чтобы по совокупности заслуг и волею судьбы запустить им в самую голову Вонке, поставила аппарат на пол. Затем филифьонка подошла к Вилли и села. Кондитер даже не посмотрел на неё. Он думал про Шляпника. Филифьонка насильно повернула голову Вонки к себе и отодвинула прядь, закрывающую глаза убийцы. Вилли неохотно поднял глаза. Перед ним сидела темноволосая филифьонка. Удивительно, но на глубине её глаз не читалось той агрессии, того безумия, с коим преследовала она квартиранта под пологом ночи. Наоборот, они выражали… сострадание? Во всяком случае, Вилли опустил глаза и гордо отвернулся. Филифьонка пересела по другую сторону от Вонки и снова заглянула ему в глаза. Вилли упорно старался не обращать на неё внимания – наверняка, очередная уловка! Но здесь произошло то, чего вообще никто не ожидал.
А именно – филифьонка неуверенно произнесла:
- Что случилось?
Да-да, именно неуверенно! Причём не «Мы вдвоём», не «Are you happy?», а именно справку о мрачном состоянии кондитера. Последний не особенно воспринял это после смерти Шляпника, он горел лишь желанием мести. Мести этим глупым филифьонкам! Поэтому Вонка поднялся во весь рост, схватил филифьонку за грудки и принялся трясти.
- Вот что ты сделала? – вопил он. – Что ты сделала?
Однако вместо ожидаемой агрессии на глазах филифьонки выступили слёзы.
- Как ты мог? – плакала она. – Как ты мог? Ты создавал аниматроников направо и налево, вдохновляясь нами, и наши души постепенно переходили в них. Но ты… ты убивал аниматроников! Ты мучал их! А, спасибо эффекту Вуду, страдали МЫ! Но когда ты якобы из-за неисправности сменил МОЕГО аниматроника каким-то Ладли, под покровом ночи мы решили мстить. Я собрала их всех, и мы… впрочем, ты сам видишь. Поздравляю тебя, ты продержался четыре ночи, другие столько не проживали. Ну, а теперь мы должны…
Признаться, Вилли Вонка ожидал услышать что угодно, но холодные губы черноволосой цинично выдали:
- Убить тебя!
Тут же две другие филифьонки подхватили Вонку под лапы и поволокли его во тьму коридора. Справившись об их цели, он получил ответ:
Не бойся, наш герой.
Ведь этот мир есть твой.
И правила твои играют здесь.
Однако можешь полагаться ты лишь на себя,
Ведь в твоём мире ужасов вовек не счесть!
Ты видишь эту дверь,
Подумай – что за ней?
Польётся кровь, а вместе с ней сквозь тьму польётся песнь.
В следующий раз подумай, перед тем, как создавать
Мир ирреальный и бесплотный,
Где таится смерть!
Дожил ты до утра,
Но умереть пора.
Увы, наш друг, пришлась не по нутру тебе игра.
Однако мы должны сказать тебе сейчас:
Мы долго ждали, как придёт
Твоей расплаты час!
Не скрою, песенка была довольно ритмичной. Но утешения это не приносило. Филифьонки открыли дверь и втолкнули Вилли в тёмную комнату. Да, пожалуй, это была не просто тёмная комната. Тьма царила здесь, и не окружало кондитера ничего, кроме этой гнетущей, вездесущей тьмы. Поначалу у Вонки возникло ощущение, что он уже умер, и теперь вечное, гробовое одиночество воплощает его извечный удел. Однако это было не так. Ибо на плечо кондитера легла ледяная лапа. Вилли судорожно оглянулся и замер. Над его головой парила неестественно растянутая жемчужная улыбка. Однако не было в сей улыбке доброжелательности и вообще, хоть какого-либо признака, какой-либо двери в мир нормальной, чистой души. По мере возрастания ужаса Вонки приближалась улыбка. Вилли начал медленно отползать назад, но впечатался в дверь. Выхода больше не было. Он оказался замурован вместе с этим чудищем. Всё кончено.
Внезапно мягкий луч фонаря скользнул выше, высвечивая добрую серую мордочку, пока наконец не дошёл до пары глаз. Глаз цвета яшмы. Однако это не была жестокая морда ненавистной темноволосой филифьонки. Это были другие, миндалевидные глаза, в то время как «черноволосую шнягу» судьба-матушка наделила огромными, как два озера, и открытыми глазами. Вилли прекрасно помнил, что её облик оказался ложью, и теперь сомнения обуяли его при взгляде на мордочку. Но, судя по всему, существо действительно было настроено дружелюбно. Оно приблизилось к Вонке, и, опустив на его плечо лапу, уселось рядом.
- Ну, здравствуй, мой милый кондитер. – Невозмутимо произнесло существо. – Вота мы и встретились с тобой, мой милый Вилли! – его мордочка исказилась мимолётной искоркой смеха. Судя по голосу, существо было женского пола. Вилли начал понемногу успокаиваться.
- Кто ты такая? – осведомился он. – Я не вижу тебя, покажись! Мне не комфортно ощущать себя знахарем, разговаривающим с призраком…
- Не притворяйся, - нравоучительно заметило существо, - ведь ты прекрасно знаешь меня! Я – та, кого ты так несправедливо лишил детства. Ты извращался надо мной, ты едва не лишил меня зрения, ты сжигал меня заживо… а мне было всего двенадцать лет. Со мной были дети: Август, Виолетта и Майк. И их ты тоже не пощадил! Когда ты убивал первого ребёнка, мы верили тебе. Мы ожидали, что ты сжалишься и спасешь его. Но ты этого не сделал, наоборот – ты радовался. Радовался! Ты хоть понимаешь, что это значит? А Томми Траутбек и Вилбур Райс? Это те несчастные, которые запрыгнули в вагончики и влепились в цех резки и дробления, где погибли страшной смертью? Ты раздробил, распилил их тела и вышел, обагрённый кровью, а после улыбнулся нам! Кларенс Крамп, Берти Апсайд и Теренс Роупер буквально сварились в собственном соку. Ты угостил их горячительными конфетами, и они… впрочем, ты сам понимаешь, что с ними случилось. А я не охотница до кровавых подробностей. А Миранда Мэри Пайкер? «И ее родители бы точно поняли, что вместо того, чтобы сказать: Миранда, Безобразница, ты невыносима! Они сказали бы: ой, как вкусна и хороша!'"…
Вилли Вонка слушал, как завороженный. Несмотря на всё то, в чём обвиняло его существо, голос его не был сердитым. Кроткий, измождённый и немного печальный, звенел он, как лучик света в кромешном мраке, и от него становилось тепло. Совсем не обвиняющий, обнадёживающий тон словно зажигал звезду в сердце кондитера. Тихо таяла оболочка ужаса и неуверенности, освобождая место для надежды на лучшее и веру в то, что ты сможешь. Действительно сможешь. Меж тем голосок продолжал повествовать:
- А потом была Виолетта – самая младшая среди нас, твоих невинных жертв. Она была очень красивая, занималась спортом и занималась в школе пения. В обычной, не музыкальной, школе она всегда висела на доске почёта. Ей было, чем гордиться. И у неё была своя цель в жизни – она мечтала стать певицей, дабы исполнить свою песню, которую она написала в том году, и с которой вот-вот должна была выступить на концерте. Но ты… ты отнял у неё всё это. Моё сердце дрогнуло, когда ты поманил её к себе, дал ей конфету. Ты говорил, что не причинишь ей вреда. И она… она тебе поверила, Вилли! А ты посмел обмануть её. Виолетта приняла из твоих рук жвачку и съела её. А после… она захлебнулась кровью и умерла в страшных муках под безумные песнопения Восставших Из Мрака, а ты укатил её раздувшийся труп в цех и… и выжал из неё кровь. Ну, и, естественно, выпил её…
Монотонная речь существа гипнотизировала убийцу, словно возвращая его в те времена, когда десять лет назад лишил он жизни четырёх маленьких детей, и воскрешала их образы в его памяти. В тот год, когда их лица были обагрены кровью, когда они плакали и молили о пощаде, а он хладнокровно продолжал своё ужасное дело.
- А следующей была я. Ты привёл нас в цех, где были белки. Я была словно под гипнозом из жестоких блестящих глаз. Они манили меня, манили к гибели. И я шла к ней, понимая, что во всех этих существах нашла себе воплощение твоя натура. Я и не надеялась выжить. Но шла… просто шла только ради Вас.
Вилли с недоумением посмотрел на существо. Впервые после тех ужасных десяти лет, того рокового десятилетия, к нему обратились на «Вы», и словно души тех маленьких, невинных детей низринулись к нему в лице этого существа.
- А следующим был Майк Тиви, тот ребёнок, ради которого я готова была на всё. Храбрый и по-настоящему умный, он мог ради меня пойти в огонь и в воду. Он понимал в технике. Он попытался высказать своё отношение к делам Вашей фабрики, но Вы… я не виню Вас. Но я верю! Я верю, что Вы сможете. Несмотря ни на что. Вы сможете уничтожить в себе монстра, и тогда мы простим вас. Простим ваше бешеное насилие. Но… мы не спустимся с неба. Увы, нужно отвечать за свои поступки. А теперь… думаю, что теперь Вы осмелитесь взглянуть мне в глаза…
Снова загорелся мягкий свет, но казалось, что исходил он из глубины двух открытых коричневых глаз, глубоких и немного печальных. Вилли поднял глаза, и ему показалось, что на глубине этих больших шоколадных очей оживают, поднимаются четверо маленьких, измождённых фигурок, и, улыбаясь, смотрят на доброго волшебника, забавного мистера Вонку, и верят ему. И тут по щеке Вилли пробежала слеза. Сначала одна, одинокая слеза, а потом он начал плакать всё сильнее и сильнее, пока не упал на колени перед стоящим возле него Существом. Существо не пнуло его с презрением, не попятилось, нет. Оно всё так же стояло возле него, смотря на Вилли Вонку действительно сверху вниз, но это была не насмешка, а доброе снисхождение.
- Я не желаю тебе зла, Вонка. Я верю в тебя, - одними губам прошептало существо, - и, похоже, ты искупил свою вину. Я прощаю тебя, Вилли. Мы все прощаем тебя и желаем тебе только хорошего. Ну, а теперь, - похоже, ты сам начинаешь догадываться! – иди обратно и играй честно!
Из уголков потянулись призрачные таусинные веяния (Вилли они показались призраками, однако это был просто ветер), тихо сливаясь в очертания арфы над головой кондитера. Ветерок коснулся её струн своими незримыми крыльями, и арфа заиграла. Сначала тихо, солидно, а потом всё добрее, народнее. Казалось, аккорды заоблачной песни улыбаются. Улыбаются Вонке, улыбаются этому большому, волшебному миру… улыбаются жизни. И под сии чудесные трели дверь тихо приоткрылась, нечто довольно бесцеремонно подтолкнуло Вилли под пятую точку, и он довольно тяжело шлёпнулся во мрак квартиры. Снова его окружала тьма. Но теперь не та, пафосная и величественная, а знакомая, домашняя и потому милая. Он словно оказался в детской комнате с погашенным светом.
Впрочем, не суждено было свершиться грандиозного побоища с филифьонками в эту ночь, ибо утро вступало в свои права, унося последние воспоминания о Существе Из Тёмной Комнаты.
Ночь пятая и заключительная.
Пятая ночь прошла, как по маслу. Можно даже сказать, не прошла, а пролетела. Единственное, было очень любопытно снова оказаться в Тёмной Комнате. Но той гнетущей тяжести, того ужаса уже не ощущалось. Также Вилли с радостью замечал, как возрастает человечность филифьонок с каждой пройденной ночью. Вчера, например, под вечер они принесли Вилли корзину яблок «Грушовка». Сидел Вилли за красного дерева бюро, читал старый выпуск журнала «Юность» и закусывал статейки яблочками. Добротные были яблоки, ядрёные. Таким образом Вилли зачитал уже три яблока, прочитал три журнала и собирался было перейти на всё по четвёртому разу, когда в его светлую голову пришла поистине блестящая идея заняться так называемым укрощением яблоками. Делалось это примерно так. Вилли взял корзину яблок и выбрался в коридор прокладывать так называемую «красную тропу» от занавесок рыжей филифьонки к спальне Вилли, откуда дорога заглядывала также в спальню Филифьонок. Как и ожидал Вилли, несколько филифьонок уже собралось на вылазку «в кондитерскую». Яблок они не увидели, и те, глухо шурша, зашевелились под их лапами. Постепенно это самое шевеление перешло в самое настоящее движение, и яблоки помчались, увлекая за собой неловко извивающихся филифьонок. Несколько носатых разом вломились в шкаф и, лбами распахнув двери, ввалились в комнату. Последней робко нарисовалась тощенькая блондиночка с корзиной уцелевших яблок в лапах. Исказив морду улыбкой, она круто повернулась и удалились в небытие – наверное, яблоки мыть. Меж тем Вилли устанавливал на шкафах яркие прожекторы – розовый, голубой, жёлтый и много-много фиолетовых. Рыжая филифьонка, стоя на стремянке, крепила к люстре диско-шар, а всеми нами горячо обожаемая брюнетка набрасывала на предметы лёгкие ленты разноцветной мишуры. В самый разгар приготовлений вернулась блондинка и принесла не только яблоки, но и самостоятельно испечённый ими пирог с яблоками «Грушовка» - как потом выяснилось, просто год выдался очень урожайным, ничего личного. Кроме того, она оказалась отличным механиком и вызвалась за кругленькую сумму починить Вилли Вонке аниматроников.
- А сегодня вы не будете никого пугать? – в первую очередь справился Вонка.
- Как же, будем! – хищно сверкнула яшмой глаз брюнетка, кокетливо приобнимая за шею Вилли Вонку. – Согласен запугать соседей до полусмерти?
- Скорее уж до смерти! – исказил морду в ухмылке Вилли.
Здесь тишину осенней ночи прорезал телефонный звонок.
- Да-да! Вилли Вонка слушает!
- Это ведь тот чёртов фьегобанк, благодаря которому я чуть не лишилась верности мужа, да? – послышала уже знакомый нам благодаря крылатой (и, кстати, очень актуальной) фразе «А вот нефьег со фьегами базарить!» голос. – Если это так, то я хочу слышать ту мадмуазель, которая позавчера всю ночь навязывала ему всякий, извините за выражение, моральный мусор!
- Прошу прощения, леди, мадмуазель взять не может, - ледяным голосом сказал Вонка, с размаху разбивая трубку об стену. И маленькие голубые молнии, окольцовывающие разбитый аппарат, фанфарами сверкнули, перемежаясь с цветомузыкой дискотеки.
Эпилог.
Да, с тем, что филифьонки – поистине могучий народ, никто не спорит. Не спорил с этим и высокий, я бы даже сказала, весьма длинный гражданин, гордо шествующий по улице маленького старинного городка на костылях. Ветер укладывал его средней длины – до плеча – волосы в довольно необычные причёски в стиле ретро-манги, как называются японские комиксы, иногда их даже экранизируют. И, возможно, одна из подобных экранизаций будет посвящена его робкому, но важному, и, возможно, историческому шагу – одомашниванию филифьонки.
Большие тёмно-голубые глаза, чуть по загадочней наивного аквамарина, но вместе с тем посветлей совсем уж мрачного таусина, то и дело бросали беглый взгляд вокруг, словно высвечивая им фасады зданий. Мир преобразился для мистера Вонки. Мимо, смеясь, пробегали дети, но он не замечал их. Не потому, что вдруг очень сильно полюбил детей, нет-нет… просто он считал, что они не достойны его внимания. Ну, дети как дети. Чего в них особенного? Куда интересней лишней раз поглазеть на плотно закрытые металлические двери Центра Механики. Ну, или даже сквозь них.
Ветер нёс по городу аромат спелой вишни. Никакого жасмина нам и не надо. Нам своего достаточно. Ведь так? Медленно шёл по городу Вилли Вонка. Город жил собственной жизнью и, подобно коварным тропкам лесной чащи, заманивал кондитера на самую глубину, как бы ввинчивая его в себя. И Вилли Вонка тихо таял, теряясь в лабиринте улиц.