Подъём из преисподней

Это случилось в один из самых трудных периодов моей жизни. В результате травмы я не мог больше играть в хоккей, а ничего больше я делать  не умел. Какое-то время я ещё числился в команде, но когда надежда на полное выздоровление и восстановление иссякла, мне прямым текстом заявили, что даром кормить не будут и что мне стоит подыскать другое занятие. Вобщем-то, я уже был готов к чему-то подобному, но всё равно, встряска была порядочная, я даже удивился, что так сильно огорчился. Должно быть, спорт стал значить для меня слишком много, ведь благодаря ему, я завоевал почёт, деньги и некоторую известность, но главное: я любил игру, привык к ребятам по команде и не представлял жизни вне этого сплочённого, как мне казалось, круга. Деньги! Их скоро стало не хватать. Сначала я поиздержался на лечение, на всякие массажи и мануальную терапию, затем лечился на дорогом курорте, где швырялся долларами, как какой-нибудь олигарх: «Кто это? Неужели сам Евгений Топорков, бесподобный нападающий «Меридиана» (1)?» Меня тогда ещё узнавали, ко мне подходили за автографом, ко мне липли поклонники и поклонницы, растрясавшие мой пока ещё пухлый кошелёк. В результате мои финансовые дела приблизились к полному краху, а прежнюю физическую форму я утратил навсегда - былой быстроты и точности не стало. Итак, мои сбережения истаяли, пришлось продавать вещи, так как взяться за какую-нибудь работу всё не хватало духу. В конце концов, от прежнего великолепия у меня осталась лишь неплохая двухкомнатная квартира улучшенной планировки, за которую, правда я не платил уже полгода и председатель нашего кооператива грозил напустить на меня судебных приставов. Эта угроза подействовала. Я, не очень рьяно, всё же попытался найти работу, но что-то не везло и пришлось остановиться на мало выгодном варианте – я стал разносчиком пиццы в компании «Теодоро-пицца», основанной парнем несколько старшим меня по возрасту, Федей Шварцем. Помещалась эта шаражка в соседнем доме, что собственно меня и привлекло, а  кроме меня и Феди в штате состояло ещё двое: второй  разносчик и повар. Нельзя сказать, чтобы дело процветало, платили мне, всего навсего 5000 рублей, но и работы было немного. Ну, можно ли прожить в столице на 5000! Я не бросал Федьку лишь потому, что пицца отчасти составляла и мой дневной рацион, но уже давно пришлось отказаться и от собственной машины, и от походов в рестораны, клубы и кафе, и от покупок одежды и обуви,  и от ухаживания за девушками, а мне всего лишь минуло 32 и всего этого хотелось. Я часто задумывался, как бы мне разжиться деньгами, но не по мелочи, а ухватить сразу большую сумму, хотя бы для начала миллион, пусть в рублях… Для этого готов был рискнуть многим, но… ничего подходящего не подвернулось, а все те предложения, что делались мне, носили жалкий характер и не удовлетворяли моих запросов и амбиций.
                Однажды, после очередного уведомления о коммунальных платежах, найденного в почтовом ящике, я обозлённый и обеспокоенный отправился на очередной вызов с пиццей. Дежурный разносчик пиццы разъезжал на допотопном «Москвиче», принадлежащем Шварцу, с надписью по бокам «Теодоро-пицца, доставка на дом». Клиентами являлись, как правило, люди среднего достатка, которым некогда было готовить обед. Жили они, соответственно, в старых многоэтажках или работали в небольших офисах, если еда требовалась на работе во время перерыва. Со злостью захлопнув разболтанную дверцу своего рыдвана, я обнаружил, что на этот раз вызов последовал из необычного места. Искомая квартира помещалась в старинном четырёхэтажном доме, украшенном колоннами и скульптурами, над крыльцом помещался крытый балкон в виде гигантского фонарика  с зеркальными окнами. Широкая парадная дверь открывалась нажатием массивной блестящей металлической ручки. За дверью был холл, пустой и гулкий, с роскошным красным ковром на полу и консьержем, облачённым  то ли в ливрею, то ли в полувоенную форму с блестящими металлическими пуговицами и фуражкой на голове. Этот цербер оторвался от лицезрения экрана миниатюрного телевизора, чтобы узнать, к кому и по какому поводу я заявился. При этом спесь из него пёрла, как из какого-нибудь фельдмаршала. Я назвал номер квартиры и фамилию клиента. «Фельдмаршал» не спеша протянул руку к телефону и набрал нужный номер: «Олег Александрович? К вам пицца. Да? А я думал, это ошибка» Бросив трубку на рычаг, страж мотнул головой и процедил: «Иди, второй этаж».
                На втором этаже имелось всего две квартиры, моя была под номером пять, массивная медная дощечка сообщала об этом ещё, наверное, с царских времён. Рядом со звонком виднелось маленькое окошечко, через которое за мной cмотрел глазок камеры наблюдения. Я стоял, не протягивая руку к звонку, помятуя, что о моём присутствии хозяин предупреждён. По-видимому личность моя не вызвала подозрений, так как через минуту дверь распахнулась и передо мной предстал мужик лет сорока, облачённый в красный добротный халат, распахнутый на груди. Роста он был небольшого, но сложения мощного, с широченными плечами и грудью борца, на которой на толстой жёлтой цепочке поблескивал, то ли дельфин, то ли какая-то фантастическая рыба, я точно не разглядел. Подстрижен он был коротко, как это принято у новых русских, но видно было что волосы у него ещё свои, залысин нет. В толстых пальцах левой руки, унизанных перстнями, незнакомец держал  дымящуюся сигару, похожую на сосиску, а по его мордастой физиономии гуляла глумливая ухмылочка, за которую мне тут же захотелось врезать ему по морде. Пахло от него перегаром пополам с дорогим одеколоном. Некоторое время клиент, молча, меня разглядывал. Я было протянул ему пиццу, собираясь ретироваться, как вдруг заметил, что хозяин больше не ухмыляется и внимательно меня разглядывает. «Что б мне сдохнуть!» - вдруг взревел он, - «это же Женька Топорков!» и протянул мне свою могучую лапу. Тут пелена спала с моих глаз, и я узнал Олега Мясорубова, с которым я играл в одной команде в начале своей карьеры. «Ну, проходи, проходи» - поманил он меня рукой, - «да брось ты свою пиццу, да вот хоть сюда, на столик». Схватив меня за рукав, он потащил меня за собой в огромную залу, размерами не уступающую дворовому катку, где дети гоняют шайбу после уроков, и усадил за огромный стол какого-то тёмного дорогого дерева. Стул, на который шмякнул меня хозяин, сделал бы честь какому-нибудь историческому музею своим причудливым силуэтом и обивкой в стиле рококо, хотя чувствовалось, что это современная работа. Усевшись напротив меня на точно такое же произведение искусства, Олег некоторое время молчал, пуская клубы ароматного дыма  и сверля меня пристальным взглядом от которого мне вконец стало неуютно. «Давно не виделись» - выдал он, наконец, не переставая бурить меня глазами и стряхивая пепел сигары в крупную перламутровую раковину, служащую пепельницей. «Давно»- нехотя отозвался я, не зная, что добавить и чувствуя себя довольно неловко в столь непривычно роскошной обстановке. Я был самоуверенным юнцом, когда впервые попал во взрослую серьёзную сильную команду, где Мясорубов слыл одним из лучших нападающих. Как водится, многие игроки приняли меня в штыки, стараясь доказать, что я «салага», «салабон» и мне ещё «учиться и учиться правильно играть». На тренировках некоторые парни обходились со мной грубовато: то матом обложат, то «корпуснут» так, что я кувырком летел на лёд. Всё-таки они были взрослые тренированные мужики, а я вчерашний юниор, хотя довольно крепкий и умелый. Я пытался дать отпор и тоже толкался, показывая свою «жёсткость». Однажды, в жаркой тренировочной потасовке на льду мне удалось завладеть шайбой, но когда я сделал попытку выбраться из «кучи малы», образовавшийся в этой части катка, кто-то уверенным и подлым ударом локтя в висок вывел меня из строя. Я не заметил, кто это сделал, так как на некоторое время  потерял сознание. Очнувшись, я увидел над собой две головы: тренера Ивана Ивановича Подольского и Олега Мясорубова. Они подняли меня подмышки и вывели за пределы катка. Тренер с руганью ринулся на игроков, понося их за грубую игру, а Олег спросил: «Кто это сделал? Вправду не знаешь?» И посоветовал: «Держи ухо востро и не давай себя бить». «Легко сказать! Как это сделать?» «Кое-кто у нас занимается единоборствами» - отозвался мой покровитель, « я, например, изучил дзю-до. Помогает. Если есть желание, могу привести тебя в секцию. Пригодится». Желание у меня появилось. Боль и досада подогрели его. Напоследок Мясорубов сказал: « Терпеть не могу, когда бьют своих. Мутузь игроков другой команды! Я знаю, кто тебя ударил. Это С., но ты не бойся, я с ним покалякаю, больше он тебя не тронет». И, правда – С., здоровенный верзила-защитник больше меня не обижал, а я записался в секцию дзю-до и освоил основные приёмы этого вида борьбы. Олег продолжал мне покровительствовать, но вскоре мы расстались, так как его перевели в высшую лигу. Несколько раз до меня доходили слухи о его успехах, но затем он надолго исчез с моего горизонта и вот вдруг эта встреча… Я не знал, радоваться ли мне свиданию со старым приятелем или стыдиться своего нынешнего жалкого состояния.
                «Давай-ка выпьем» - нарушил молчание хозяин. Из высокого резного буфета он достал два стакана и початую бутылку «Белой лошади». Я не большой любитель виски, но не стал отказываться от столь изысканного напитка. Бутылка была куплена явно в «дьюти фри», поэтому, отхлебнув немного, я сощурился и причмокнул языком, давая понять, что полностью отдаю должное превосходному качеству напитка. «Закусывай» - велел хозяин, подавая блюдо с куском пиццы, мной же принесённой, «больше ничего нет. Домработница приболела, вот я и послал за пиццей, а обедать пойду в ресторан».
                «Ты, я вижу, цветёшь и пахнешь» - начал я довольно развязно. «А ты, как я понимаю, усыхаешь и скоро засмердишь» - ухмыльнулся Мясорубов. Я невольно покраснел. «Всё не совсем так, как ты думаешь…» «Да ладно, не свисти своим ребятам! Пал ниже плинтуса! Разносчик пиццы! Во, придумал!» «Профессия, как профессия! Не хуже других! А куда денешься! Кому нужен травмированный спортсмен?» «Чего плачешься! Займись настоящим делом». «Да я бы непрочь, да только как найти дело-то?» «Знаешь что?» - прервал меня хозяин, - «я сейчас буду занят – деловая встреча. Давай-ка встретимся с тобой в шесть часов перед рестораном «Эдельвейс». Знаешь такой?» «Эдельвейс»- первоклассный ресторан в нашем районе. Я видел его роскошную вывеску и зеркальные окна, забранные тяжёлыми красными шторами, словно в театре. Внутри никогда не был. «Приходи поговорить о деле, да оденься поприличней» - напутствовал меня Олег.

                2
                В назначенный час я растворял широкие массивные двери «Эдельвейса». Внутри меня встретил тип, облачённый во фрак, сановитой важностью напоминающий профессора Сорбонны. Оглядев мой поношенный костюм он, однако ж, выжал из себя приветливую улыбку и, сделав приглашающий жест в сторону зала, сообщил, что меня уже ждут. Мясорубов занимал столик у стены, отделённый от других посетителей двумя стенками, составляющими, как бы отдельный отсек и дающий иллюзию отдельного кабинета. Рядом с ним, склонившись в позе величайшего внимания, стоял официант, принимавший заказ. Увидев меня, парень подскочил и выдвинул для меня стул, после чего вернулся на прежнюю позицию. Все здесь были вышколены наилучшим образом. Закончив распоряжения, Олег небрежно отбросил богато изукрашенную золотыми узорами книжечку-меню и откинулся на спинку кресла. «Здесь подают всякие хитрые деликатесы, но ты ведь предпочитаешь простую и сытную жрачку, разве я не прав? Сейчас принесут шашлык из свинины, блины с икрой и водку «Абсолют». Всё это здесь – первый сорт, уж поверь мне!» Он довольно ухмыльнулся и сделал знак «профессору»: «Принеси-ка Петя моих любимых». Тот повиновался с величайшей готовностью и через пару минут между нами на столе очутился маленький ящичек с сигарами. «Закуривай Женя», но курить я так и не научился. Пожав плечами, Олег вынул сигару, критически осмотрел её, содрал обёртку, обрезал кончик специальной гильотиной, услужливо предоставленной Петей и прикурил от золотой зажигалки. «Мне их привозят из Гаваны вместе с тамошним ромом. Есть один знакомый, у которого на «Острове свободы» свой бизнес. У нас взаимовыгодные отношения». Если Мясорубов специально хотел произвести на меня впечатление, то ему это удалось. Я понимал, что такого рода товар стоит бешеных денег, но пока не догадывался, каким образом бывший спортсмен ухитрялся их зарабатывать, а расспрашивать ещё было не время. Я ждал, когда он сам заговорит об этом. Между тем, нам подали водку. Наполнив рюмки, Олег провозгласил традиционный тост «за встречу» и залпом осушил свою. Я последовал его примеру. Водка обладала специфическим мягким вкусом и вошла с приятностью, наполнив мои недра вожделенной теплотой,  пробуждая аппетит. Официант, точно специально ожидавший за моей спиной подходящего момента, пододвинул мне под руку громадную тарелку с шампурами, унизанными ломтиками благоухающего мяса. Сочная мякоть без всякого усилия крошилась под зубами. Здешние повара знали своё дело и выдерживали шашлык, как истинные профессионалы! Следующий тост провозглашал я и, разумеется, предложил выпить за здоровье угощающего, то есть за Олега. Качественная и обильная закуска не давала опьянеть. В голове возникла лишь приятная дымка беззаботности и беспечалия, на время отодвинувшая мои насущные проблемы, требующие скорейшего разрешения, на задний план сознания и я подумал, помнится, что алкоголь совсем не бесполезное средство от забот. И тут Мясорубов заговорил. Он точно рассчитал момент для начала беседы. Возможно, не будь я в тот момент под хмельком, я бы просто ушёл и не стал его слушать, но разогретый добротной водкой и размякший от вкусной еды, я стал жадно ловить каждое его слово. Не знаю, кто были родители Олега, но он всегда отличался от прочих хоккеистов нашей команды, да и вообще от большинства знакомых мне спортсменов выдающимся интеллектом. У него была правильная речь. То есть он не то, чтобы совсем не ругался матом, нет. Иногда он заворачивал такие перлы, что любой уголовник позавидовал бы, но никогда подобными выражениями не злоупотреблял и если уж ругался то, если так можно выразиться, к месту и этим просто сражал собеседника наповал. Опрокинув очередную рюмку и пыхнув своей сигарой в потолок, мой визави окинул меня цепким взглядом своих маленьких внимательных глазок и сказал: «Наверное, увидев меня, ты первым делом задался вопросом: откуда у него это всё, откуда богатство?» Я молча кивнул. «С другим я ни за что не стал бы пускаться в откровенности» - заверил Олег, - «но тебя я давно знаю и держу за надёжного парня, который умеет молчать и зря трепаться не будет». Я опять молча, кивнул, выражая лицом, что ценю оказанное доверие. «Видишь ли, многие наши товарищи-спортсмены в начале 90-х подались в криминал: рэкет, похищения людей, заказные убийства и прочее. А вот теперь посмотри, сколько из этих ребят дожили до сегодняшнего дня! Единицы. А почему? Потому что тренировали все мышцы, кроме главной – той, что помещается в черепной коробке. Я не такой. Когда всё начиналось, я сказал себе: «Открываются новые возможности, которых не было при краснопёрых. Это твой шанс, Олег. Смотри, не упусти удачу!» Я не стал подставлять свой лоб под пули в разных там ОПГ, хотя такие предложения мне делали. Я нашёл СВОЙ БИЗНЕС». Тут он замолчал, снова впился глазами в моё лицо и выпустил новую порцию дыма из своей «гаваны». Он явно ждал моей реакции и моего вопроса. Я не стал обманывать ожидания приятеля и с придыханием вопросил: “Что же это?» «Антиквариат» - отчеканил Мясорубов. Некоторое время я переваривал это сообщение. Конечно, среди спортсменов Олег слыл интеллектуалом, но всё же ценители древностей представлялись мне людьми иного сорта. «Я вижу: ты озадачен. Догадываюсь: хоккей и искусство! Не вяжется, а? Ха-ха! Дело в том, что вкус и кое-какие знания об этом предмете достались мне от отца, который служил в торгпредстве и часто ездил за границу. Денег у него было с избытком, и он начал собирать коллекцию древностей, которую я унаследовал после его смерти, как раз в начале 90-х, а мать умерла годом раньше. Тут начался второй великий выброс антиквариата. А первый знаешь, когда был? После революции. А  тут ДЕМОКРАТИЯ! Народ потащил товар в скупку. Жрать то хочется! Отдавали за бесценок, только купи! Вот тогда-то я и набрал кое-что. Деньжата у меня остались из папашиной заначки и все, знаешь, в валюте! Буду краток. Дела мои пошли неплохо. Теперь у меня два антикварных магазина и оба в хороших местах, а это очень существенно – их посещают, а то будь мои «точки» в каком-нибудь захолустье, я бы, как медведь, лапу сосал! С десяток ребяток работают на меня, занимаясь поиском. Посылаю их в разные края, в основном на Север, где они скупают всё заслуживающее внимания за бесценок: иконы, старые книги, игрушки, старинную утварь, одежду, посуду, что попадётся. Здесь, если требуется, реставрируем и на продажу! Вот, если хочешь, присоединяйся. Золотых гор сразу не обещаю, но со временем бабки у тебя появятся. Рубль превратился в пустую бумажку, валюта колеблется, а древности в цене со временем лишь прибавляют».
                Мясорубов замолчал, загасил окурок и выжидательно взглянул на меня. Я не колебался. Положение моё было настолько плохим, почти отчаянным, что выбирать не приходилось. Никто за последнее время не делал мне никаких предложений, а долги росли в геометрической прогрессии. «Я готов. Что от меня требуется?» «Ты крещёный?» - неожиданно спросил он. «Кажется да» – удивился я, - «почему ты об этом спросил?» «Да так, знаешь ли, на всякий случай. К антиквариату относятся, как ты, наверное, слышал, и предметы культа: иконы там (мы их зовём «доски»), ещё кое-что… если ты верующий, это могло бы тебе не понравиться». «Да знаешь, я как-то не задумывался об этом. Дома такие разговоры у нас не велись. Вроде мама говорила, что бабушка в детстве меня окрестила…» «Всё ясно. Думаю, с этим проблем не будет». “А какие могут быть проблемы?» «Да мало ли что» - уклонился от ответа Олег.

                3
                Договорились, что для начала я начну торговать иконами на «Вернисаже». Там меня встретит человек Мясорубова и всё объяснит и покажет. Приступать к делу надлежало назавтра. «Я на тебя надеюсь. Там большая конкуренция. Сейчас многие «досками» промышляют. А ты присматривайся и к продавцам, и к клиентам. Твоя зарплата будет зависеть от продаж». На этом мы расстались. Олег сел в подъехавший к «Эдельвейсу» штучный «Кадиллак», на капоте которого я разглядел выгравированную фамилию сборщика, а я потопал к метро.
                Наутро отправился на «Вернисаж», где разыскал своего инструктора, лаконично отрекомендовавшегося Сашей. Он ввёл меня в курс дела. День выпал выходной (суббота) и народу на рынке толпилось множество. Все что-то продавали или покупали. В той части, где очутился я при торговом лотке Мясорубова, продавали всевозможные иконы. У меня также имелась стопка в пять единиц среднего размера и художественного качества икон, ориентировочно конца Х1Х – начала ХХ веков. Все без риз. У некоторых продавцов на лотках не хватало места, и они клали иконы на землю, подстелив газетку, и даже садились на них (!). Тогда меня это не шокировало и не коробило и только теперь я вспоминаю тогдашние картинки с ужасом. Впоследствии я узнал печальную статистику: не менее 80% русских икон именно в 90-е годы вывезли за границу, ведь основными покупателями были иностранцы. Виновна в этом в первую очередь  власть, но и все мы хороши! Лично я с себя я ответственности не снимаю и должно быть, когда-нибудь за этот грех придётся ответить.
                В тот день мне удалось продать две иконы, но довольно дёшево. Саша сказал, что для начала неплохо. Впоследствии дела пошли лучше. Я стал зарабатывать больше, научился определять материальную стоимость икон, но, ни разу, к своему стыду вынужден признать, не заинтересовался духовной стороной вопроса, просто изучал по прейскурантам сюжеты изображений и учился отличать их на практике. Иконы по-прежнему оставались для меня всего лишь «досками», приносящими доход. Мне неплохо платили. Скоро я рассчитался с долгами, но до настоящего богатства и благоденствия, к которым я стремился, было ещё далеко. Мясорубова я почти не видел. Если мы встречались, он лишь небрежно кивал мне головой, задавал несколько незначительных вопросов по «бизнесу», но более к себе не допускал. Я был маленьким колёсиком в выстроенном Олегом механизме. Хотелось чего-то большего. Жадность и зависть уже запустили когти в моё сердце. Я стал подумывать о том, как ускорить моё грядущее процветание и для этого, пожалуй, следовало начать своё собственное «дело». К этой мысли меня подтолкнул сосед по торговой точке, тоже работавший на «дядю», Мишка Заев. Он был моим ровесником и таким же неприкаянным. Наши лотки стояли рядом и за те долгие часы, что приходилось торчать на «Вернисаже» и в мороз и в жару, мы познакомились, разговорились и стали приятелями. Помимо икон на Мишкином лотке продавались и старинные книги. Сосед признался, что букинистические товары принадлежат ему лично и его «босс» о них не догадывается. «Берут конечно не очень, но всё же на курево хватает» - рассказывал Заев. От него я узнал об источниках, пополняющих казну Мясорубова и Мишкина хозяина. «На них вкалывает целый штат проворных ребят» - вещал мой новый приятель, - часть из них – это чёрные археологи…» «Как это «чёрные»? «Ну, нелегальные». «А что, на раскопки нужно разрешение?» «А ты как думал? Наивный ты парень, как я погляжу! Всё, что лежит в земле, принадлежит государству, понял?» «А если это мой участок?» «Тогда ты имеешь долю, всё найденное забрать всё равно не сможешь». «Ну, это уж дудки!» «Ну, так по закону, а закон, как дышло: как повернул, так и вышло! На деле никто и не почешется, если увидит тебя с миноискателем, ну разве что ты нагло заявишься на Куликово поле…» «Ясно». «Ну вот, эти самые «археологи» вычисляют по старинным книгам и картам, где происходили сражения и шарят в этих местах. Собирают металл, в основном монеты. Правда. Много всякого хлама попадается: гвозди, скобы, старые бороны, подковы, детали от тракторов. Я сам ходил и видел». «Что-нибудь интересное находил?» «А как же! Находил. И ещё больше бы нашёл, будь у меня миноискатель с компьютерным управлением (разговор происходил в 90-х, когда подобная техника была редкостью). Вот это вещь! Настроил и комп сам тебе выдаёт: вот это мусор, вот гвоздь, а вот монетка». «Раз это так выгодно, чего ты забросил?»
                На этот вопрос Мишка не ответил, а лишь болезненно поморщился. Впоследствии в подпитии он мне признался, что пытался заныкать ценную монету времён князя Дмитрия Донского и его за это сильно побили. Он мечтал накопить денег (компьютерный металлоискатель стоил тогда полторы тысячи долларов) и пуститься в самостоятельное «плавание». По словам Мишки, приток товара помимо чёрных археологов шёл и другим путём. Босс засылал своих людей куда-нибудь в глушь -  в Костромскую, Вологодскую или Архангельскую области, где нет работы, и люди особенно бедствуют. Там они скупали всё: иконы, старинные книги, народные костюмы, утварь, игрушки и прочее. Всё это добро шло скупщикам в руки за бесценок, часто за спиртное, поскольку на Севере народ издавна, ещё с коммунистических времён пьёт по-страшному. Вывозили грузовиками. Кое-что приводили в порядок, сбывали вдесятеро дороже через антикварные магазины. Об этот я уже кое-что слышал от Мясорубова.  Но и это ещё не всё. Сначала Мишка опасался выложить  правду до конца, но постепенно стал мне доверять, видя, что я слушаю сочувственно, и раскрылся до конца. Оказывается, самый большой доход от нелегальной продажи оружия и военных трофеев, добытых чёрными старателями в местах боёв. Часть «чёрных  археологов», добавлю: самая чёрная, тщательно рыщет в местах боёв 2 мировой войны. Вот, где добыча! Тут и ордена (наши и немецкие), оружие, снаряжение, взрывчатка. Всё особо ценится на нелегальном рынке и стоит очень дорого. И ещё: грабят церкви. В глуши их никто не охраняет, а в каждом храме есть иконы и какая-нибудь утварь. Писаные «доски» даже начала ХХ века – уже раритет.
                Вот, какими сведениями снабжал меня мой сосед по лотку. Вообще-то Михаил закончил художественную школу, куда его определили родители-художники, так что Заев кое-что смыслил в искусстве. Сам он, правда, по моему мнению, особыми талантами не обладает. Пишет какие-то никому не нужные пейзажи с дымящими трубами. Нет бы, изобразить лес, реку, деревья! «Я», говорит, - «предпочитаю индустриальные мотивы». Эти «мотивы» никто не воспринимал и не покупал, хотя Мишка пытался их «толкнуть» на «Вернисаже». Вот что хорошо у него получалось, так это цветы. Сделает контур тушью, закрасит акварелью и: любо дорого – цветок, как живой, но всё равно редко покупали. А вот порассуждать об искусстве Заев любил. С детства наслушался подобных дискуссий, пока его родители окончательно не спились. От него и я узнал азы и мог с грехом пополам разобраться, что ценно, а что нет. Сам -  то Мишка мнил себя экспертом, впрочем, и вправду знал толк в живописи. Однажды он обратил внимание на маленькую икону святителя Николая с житием, которую Александр поручил мне продать. «За сколько отдаёшь?» - спросил Заев. Я назвал цену, согласно инструкции Саши. «Она стоит в два раза больше». «С чего бы это?» «Старообрядческое письмо. Подожди, не продавай. Я приведу покупателя». И привёл какого-то бородача: «Порфирий Родионович, посмотрите». Бородач взглянул и выложил деньги, не торгуясь. Я наварил на этой продаже хорошую сумму и поделился с Заевым. Он остался доволен.

                4
              Мишка часто говорил, что мечтает начать «работать» самостоятельно. По его словам выходило, что достаточно добыть один по-настоящему ценный экспонат, чтобы безбедно прожить целый год, но для этого требуются определённые навыки. «Понимаешь, часто приходится копать на чужой территории. Естественно, люди проявляют недоверие: откуда ты, зачем пришёл, с какой целью? Могут не пустить к себе, выгнать и даже побить, но у меня с этим всё в порядке» - хвастал Заев, - «у меня талант разговорить людей. Я заявляю: «Мы экспедиция из Москвы. Ищем всё, что связано с историей нашего великого отечества. Хотите содействовать? Ваша помощь будет неоценима. Потомки навсегда останутся вам благодарны». И дальше продолжаешь вешать лапшу на уши. Они раскисают и пускают в свой сад или огород. А если ещё добавишь, что по закону десятая часть находок принадлежит им, то вообще тают. Найдёшь чего-нибудь ценное – спрячешь, а барахло – им, пусть радуются, дураки!»
                По словам Мишки, ему требовался надёжный товарищ, потому что одному промышлять опасно. Ситуации всякие бывают, могут и убить. Особенно опасны, по его мнению, искатели оружия. Словом, Заев пел мне свою песнь в течение нескольких месяцев, пока мы стояли у лотков, что кстати сказать, мне со временем изрядно поднадоело. Правда, это топтание на «Вернисаже» разнообразилось общением с соседями – торговцами, среди которых имелись и женщины. Я даже закрутил необременительный роман с одной разбитной девицей, торгующей гобеленами поблизости от нас с Мишкой, но хотелось чего-то большего и лучшего, а главное, я стал понимать, что особых достижений на «Вернисаже» в качестве продавца чужого товара у меня не будет. Короче, я согласился попытать счастья в компании Заева. Для этого отпросился у Мясорубова на три дня якобы «по личному делу». Мишка вынашивал план ограбления одной церкви. Не правда ли, звучит чудовищно? Из песни слова не выкинешь: я собирался сделать это в компании со своим новым дружком. Такое слово как «святотатство» мне не было знакомо. В религиозном плане я был совершенным невеждой и хуже любого язычника. Дома я никогда ни от кого не слышал о Боге, ни от отца, которого почти не знал и который развёлся с матерью, когда я был младенцем, ни от матери, ни от отчима - пьяницы. Всё равно я знаю, что многие подобные мне, находят Бога, если ищут. А я не искал. Он мне был не нужен. Церковные люди не вызывали во мне сочувствия, да я с ними и не был знаком. Среди покупателей иногда появлялись верующие. Их можно было определить по одежде  и поведению. Некоторые то и дело в разговоре употребляли такие выражения, как «спаси Господи», «помоги Господи» к месту и не к месту. Они представлялись мне архаичными обломками прошлого. Я считал их слегка «тронутыми» и даже церковное искусство, к которому я имел своеобразное касательство, не трогало мою душу. Искусство это для меня являлось лишь источником благосостояния, наживы, как древние монеты или другой антиквариат. Раскрываю без утайки всю глубину своего падения, как это ни  мучительно. Не пытаюсь оправдать себя, пробую лишь объяснить, почему я решился на такое преступление, но как мне дали понять впоследствии, само несчастье, случившееся со мною, совершенный знак Божьего снисхождения, ибо Он и карает любя.
                Вероятно, Заев давно вынашивал свои планы, потому что в деталях раскрыл мне все подробности «операции», расписал каждый шаг и даже нарисовал план храма. Этот храм в честь Воздвижения Животворящего Креста находился в глухом месте, но подъезды к нему имелись. В советское время церковное здание использовалось под клуб, но не перестраивалось. Колокольню, правда, частично разобрали. В конце 90-х храм вернули церкви и в него стали поступать иконы и утварь, пожертвованные прихожанами. Среди новообретённых святынь имелась древняя икона Знамения Божией Матери, датируемая ХУ111 веком, весьма качественного письма, в серебряном окладе, превосходно сохранившаяся. Когда-то она находилась в этом храме, её намеревались конфисковать большевики, но прихожане сумели спасти святыню. Икону спрятали, да так удачно, что про неё никто не знал до второго открытия храма. Эта икона, которой по выражению Заева «цены нет», и стала нашей целью. Мишка откуда-то узнал, что она в действительности не ХУ111, а ХУ11 века, то есть древнее, чем указано в современном справочнике, а потому ценность от этого ещё возрастает. Заев побывал на месте и всё хорошенько приметил. Икона висела в задней части храма с правой стороны в большом киоте современной работы. Длина её около 70 см, ширина примерно 50 см. лучшим способом проникновения в храм мы сочли следующий. С помощью раздвижной переносной лестницы перелезаем через кирпичную ограду, затем с той же лестницы забираемся на покатую крышу западной пристройки при колокольне (колокольню недавно полностью восстановили), затем по крыше взбираемся на первый ярус колокольни. Там в полу люк, который следует открыть монтажкой. Через люк можно попасть на лестницу, которая ведёт внутрь храма. Здесь появляется препятствие – дверь, обитая железом, но запирается она изнутри подвесным замком, так что её можно выбить.
                Для осуществления такого номера требовались незаурядная сила и ловкость. Самым опасным моментом являлся подъём с крыши на колокольню. Заев не решился на этот трюк и пригласил меня. По договорённости он должен был подвезти меня и лестницу на окраину села в своей старой «семёрке», а затем ждать в условленном месте. За это рискованное предприятие я получал половину суммы от продажи иконы.
                5
                Был конец апреля. Снег уже стаял, но погода стояла холодная. Синоптики предрекали отсутствие осадков. Для нас это было важно, так как лезть по мокрой крыше смертельно опасно. Если б этот прогноз оправдался, возможно, моя жизнь сложилась бы иначе, но недаром гласит поговорка: врёт, как метеоролог.
                Добирались из Москвы целые сутки. В 1 час 30 минут ночи были на месте. Когда вышли из машины, кругом царили полная тишина и непроглядная темень. Ни одно окошко не светилось. Пара фонарей на единственной сельской улице хотя и горели, но церковь находилась в тени, куда свет от них не доходил. Нам пришлось обойти храм с тыла, причём Мишка не позволил зажечь фонарь, так что мы пару раз шлёпнулись в грязь и наделали шуму, так что деревенские псы подняли лай и долго не могли угомониться. Я даже струхнул слегка, но Заев заявил, что бояться нечего, в деревне одни старухи, а сторожа при церкви сроду не имелось. В конце концов, мы добрались до церковной ограды. Площадка перед входом освещалась фонарём, болтавшимся над входной дверью. Таким образом, я со своей лестницей, становился заметен любому, кто в данный момент вздумал бы заглянуть за церковную ограду. Я собрался указать Мишке на это тревожное обстоятельство и тут первые капли дождя упали на наши лица, а через десять минут дождь заморосил достаточно интенсивно, так, что церковная крыша загремела, словно барабан. Если б у меня после этого хватило  благоразумия отказаться от нашей затеи, дальнейшей трагедии в моей жизни, возможно, и не произошло. А может быть была бы  просто отсрочка, но я приставил лестницу к ограде и полез навстречу своему несчастью. Хитрый или трусливый Мишка побрёл обратно к машине. Теперь я думаю, отчего я не заставил его погулять поблизости, здесь же у ограды? Все мы крепки задним умом! Я успешно перелез через стену и перетащил лестницу во двор. На втором этапе я вытянул её на максимальную длину и прислонил к крыше здания. Когда я вскарабкался на верхнюю ступень, то убедился, каким мокрым и скользким стало покрытие кровли. Из своего не слишком удобного и неустойчивого положения я должен был переместиться на колокольню. Для этой цели была приготовлена верёвка с «кошкой» на конце, причём когти её я замотал тряпкой, чтобы избежать скрежета металла о металл. Верёвка весела на поясе. Теперь я раскрутил её и забросил вверх. Со второй попытки крюк зацепился за железные перила на втором ярусе колокольни. Опираясь ногами на скользкую поверхность крыши, и подтягиваясь по верёвке, я забрался наверх, что потребовало больших усилий и напряжения мускулов всего тела. Перекинув ногу через низенькие перила, я убедился, что следующий этап будет не менее трудным. Оказалось, площадка на этом ярусе была не ровной, а приподнятой в форме усечённого конуса, очевидно ради стока воды. В верхней площадке усечённого конуса и находился люк, который мне следовало вскрыть. Немного отдышавшись, я полез к люку по стенке конуса, обложенной железом. До верхней площадки дотянуться я не мог, но расстояние, которое следовало проползти, оказалось небольшим. Однако тут я и сорвался. Ноги мои заскользили по скользкой металлической поверхности конуса, омытой дождём, и я перелетел через низкие перила и грохнулся вниз на мощёный двор с пятнадцатиметровой высоты. Падая, я закричал. Затем в моей памяти наступил провал. Не знаю, сколько пробыл без сознания. Теперь мне представляется, что несколько раз я приходил в себя и, чуть пошевельнувшись, снова отрубался от нестерпимой боли, но не уверен в этом, так как все последующие впечатления и ощущения заслонила эта страшная, изматывающая боль во всём теле. Кажется, во время последнего по времени подобного пробуждения я увидел над собой две склонённые бородатые головы. На тот момент уже рассвело, и я лежал весь забрызганный кровью, которая в момент удара хлынула изо рта, носа и ушей. Мои глаза никак не могли сфокусироваться, и окружающие предметы я видел расплывчато. Головы исчезли, но через некоторое время я услышал звук мотора совсем рядом. Потом чьи-то крепкие руки стали меня поднимать. Тут меня пронзила такая боль, что я заорал во весь голос и снова погрузился во мрак.
                6
                Когда я вынырнул из беспамятства, произошла полная смена декораций и мне открылась картина, совершенно классическая, какую видят почти все пострадавшие, если им оказали медицинскую помощь: белый потолок, железная спинка кровати и капельница у изголовья, через которую по тонкой трубочке в мою вену капал раствор. Боль в теле не исчезла, но несколько притупилась, голова кружилась невыносимо, но мозг работал исправно и я сразу сообразил, почему я здесь. Я вспомнил всё и в первую очередь озаботился тем, куда исчез Михаил Заев. Не следовало особо обольщаться:  он, несомненно, бросил меня на произвол судьбы. А мне следует приготовиться к визиту следователя и подумать над тем, что ему говорить и как отвертеться от наказания. Вероятно, меня не трогают, пока я без сознания, но как только врачи заметят, что я открыл глаза, разговора с милицией не избежать. Надо постараться убраться отсюда до появления правоохранителей. Я попробовал шевельнуть ногами и с ужасом понял, что их не чувствую. Мало того, ни привстать, ни сесть я тоже не смог. И тогда я снова закричал, как в церковном дворе, когда меня грузили на «скорую помощь». Захлопали двери, прибежали медсёстры, вскоре появился и врач. Мне тут же вкололи какой-то укол, затем второй и я погрузился в сон. Второе пробуждение оказалось не столь болезненным, так как все мои чувства притупились под действием наркотика, вспрыснутого в моё тело в качестве обезболивающего. Как-то без особого удивления я увидел рядом на стуле бородатого человека, кажется того самого, что склонялся надо мной там, возле церкви. Он был одет в чёрную длинную одежду, а на груди его поблёскивал крест из жёлтого металла. «Священник» - вяло шевельнулось в мозгу, - « тот самый, что служит в храме, который мы собирались обчистить. И чего он пришёл? Я не стану с ним разговаривать. Пускай приведут следователя». Заметив, что я открыл глаза, незнакомец совершенно неожиданно мне улыбнулся: «А я всё жду, когда ты придёшь в себя. Очень больно?» Признаюсь, я не поверил его доброму расположению: зубы заговаривает, хочет выведать побольше, а потом заложить! «Давай, зови ментов!» - с вызовом прошептал я, - «вы ничего не докажете». Он положил свою руку на мою и тихо произнёс: «Мы не обращались в милицию. Впрочем, я знаю, для чего ты посетил нас. Не волнуйся, береги силы, они тебе понадобятся для выздоровления». И вышел из палаты. Вот так! Оказывается, встреча с ментами откладывается, но, кажется, это уже и не столь важно, потому что я пропащий человек, уже наполовину труп.
              Оказалось, что у меня перелом нижнего отдела позвоночника, сильное сотрясение мозга и  множество ушибов в разных частях тела. Лицо, голова, ноги и бока были чёрными от синяков. Из-за травмы позвоночника отказали ноги и счастье ещё, что хоть внутренние органы функционировали. Всю эту информацию о своём состоянии я узнал не сразу. В первые дни я плохо соображал от боли и растерянности. Меня охватывала паника и раза два я устраивал истерики, что объясняю мозговыми нарушениями после тяжёлой травмы, так как в обычном состоянии я управляю своими нервами. Мне неизменно кололи снотворное, и я на некоторое время затихал, но потом ужас снова накатывал и я не видел впереди никакой возможности для благоприятного исхода. Неужели я – крепкий парень, бывший спортсмен осуждён остаток жизни провести на одре парализованным? От этой мысли хотелось завыть в голос и рвать на себе волосы. А кто будет за мной ухаживать? Мать умерла, отца я не видел много лет, и не знаю даже, жив ли он, да и не нужен я ему, особенно в таком состоянии. Близких родственников и надёжных друзей нет. Может обратно к Мясорубову? На кой я ему нужен! Такие невесёлые мысли сверлили мой воспалённый мозг.
Между тем, меня лечили и за мной ухаживали. В первые дни есть не хотелось, но, в конце концов, голод не тётка и я съел тарелку манной каши из рук нянечки пополам со слезами, поскольку чувствовать себя беспомощнее грудного младенца было непривычно мучительно. К моему удивлению, следующее кормление проводил снова откуда-то появившийся  священник.. Я уставился на него во все глаза, а он, словно не замечая моего взгляда, деловито подул на обеденную ложку и произнёс: «Поешь мясного бульона, а то на казённой пище долго не протянешь». Я молчал, захлопнув рот. Не буду ничего ни от кого брать! Не хочу этой игры! Он не может не ненавидеть меня, и в его искренность я не верю. А он осторожно присел рядом со мной, постелил мне на грудь полотенце, одной рукой слегка приподнял мою голову, а другой приблизил ложку к моему рту, но я сжал зубы и не поддавался. «Ну что ты, что ты, съешь хоть немного, тебе надо окрепнуть». Он говорил так мягко и ласково, что внутри у меня что-то задрожало. Я не выдержал и проглотил бульон. Он действительно оказался вкусным и не горячим, а тёплым, как я люблю. Я ощутил, как питательная жидкость проникла в желудок и внутреннее жжение, мучившее меня уже несколько дней, угасло. Батюшка наполнил вторую ложку, которую я снова проглотил, а затем ещё и ещё. Я глотал бульон, а слёзы невольно капали из глаз, как я ни злился за подобную слабость. Когда тарелка опустела, он поставил её на тумбочку, вынул из кармана носовой платок и вытер мои глаза и лицо. «Вот так-то лучше. Отдыхай пока». Я против воли улыбнулся ему и хотел что-то сказать, но не находил слов и откинулся на подушку. Батюшка вышел.

                7
                Меня не только лечили. За мной ухаживали. В одно из своих пробуждений я обнаружил рядом второго бородача, виденного мной у церкви. Им оказался Владимир Андреевич, исполнявший на приходе обязанности алтарника, истопника и ближайшего помощника настоятеля отца Романа Пашкова. Так же, как и батюшка, этот добряк с самого начала относился ко мне по-дружески. Иногда его сменяла супруга Антонина Ивановна, полная добродушная женщина в неизменном платочке и с вязанием в руках. И все эти люди старались чем-то помочь и услужить мне, мне, которому пытался ограбить их храм, посягнувшему на их главную святыню! Почему они поступали так? Отчего не демонстрировали ненависть и презрение? Или расправа ждёт меня впереди, когда я немного оправлюсь? Недоумение мучило и изводило меня. Я не понимал этих людей.
                Однажды я проснулся довольно поздно – около 10 часов утра. Долгий сон был следствием приёма снотворного, без которого я зачастую не мог обойтись. К своему удивлению, на стуле, стоявшем в ногах кровати, я увидел девушку с книгой в руках, очевидно поглощённую чтением. Она не сразу заметила моё пробуждение, и я смог внимательно разглядеть её. На вид девушке было не более 18-19 лет. Стройненькая, скорее даже худощавая, с большими карими глазами, полуприкрытыми длинными чёрными ресницами, с маленьким аккуратным носиком и пухлыми губками. Длинная коса закинута за спину. Общее выражение лица очень милое и какое-то торжественно серьёзное. Очевидно, почувствовав моё пробуждение, она оторвала взгляд от книги и приветливо глянула на меня: «Доброе утро Евгений. Я Дарья, дочь Владимира Андреевича. По благословению отца Романа пришла ухаживать за вами». Голосок у неё был чистый и нежный, словно колокольчик. До сих пор ни у кого такого не слышал, и вся она была, какая-то, словно не из этого мира, как будто из сказки, я даже не знал, что такие встречаются. Когда она произносила своё приветствие, у неё был вид маленькой девочки, которой впервые поручили взрослую работу. От неожиданности я растерялся и против воли с досадой обнаружил, что краснею и чувствую себя не в своей тарелке, находясь в своём жалком положении полной беспомощности. Надо сказать, Даша сразу поняла моё состояние, сказала, что сейчас позовёт нянечку и неслышно выскользнула в коридор. Девушка появилась снова лишь к тому моменту, когда все мои утренние гигиенические процедуры завершились. Положив на тумбочку целую горсть таблеток, с прежним серьёзным видом она произнесла: «Евгений, эти лекарства доктор прописал вам до еды, а вот эти после. Сейчас я подам вам стакан воды,  и вы постараетесь их проглотить». Эти слова произносились так решительно и веско, как будто она и в мыслях не допускала каких-то возражений. И я не стал возражать, когда маленькая ручка пересыпала в мою ладонь постылые пилюли. Затем на специальной каталке подвезли манную кашу, и я увидел, что Даша с самым решительным видом собирается кормить меня с ложечки. Уж этого я вынести просто не мог: «Вы поставьте тарелку рядом на тумбочку, а я уж сам как-нибудь дотянусь». «Зачем?» - искренно удивилась она. «Бросьте, я не маленький ребёнок». «Вы больной и этим всё сказано, должны повиноваться сиделке, а я ваша сиделка. Ну-ка, откройте рот!» «Нет, это невозможно!» «Почему же? У меня есть некоторый опыт ухода за больными. Я умею…» «Даша, я не могу этого допустить!» «Какой вы строптивый! Будьте же благоразумны!» «Я мужчина, а не ребёнок». «В данном случае вы не мужчина, вы больной, а больные часто становятся, как дети». Вот так! Для неё я даже не мужчина. Да и то, какой я мужик, если вся нижняя часть атрофирована! Вот тут она права! Вобщем, я смирился и проглотил несколько ложек манки из её рук. По-видимому, Даша искренно удовлетворилась таким достижением. Она вытерла бумажной салфеткой мой рот и унесла из палаты остатки трапезы. Вернувшись, она снова уселась на стул, разгладила складки юбки на коленях и, посмотрев мне в лицо с тем же серьёзным выражением, что и прежде, спросила: «Хотите я вам почитаю?» Вот это да! «А что вы можете мне почитать? Может Библию?» Лицо её несколько изменилось, чуть посуровело, но она сдержалась и ничем не проявила раздражения, вызванного моим издевательским тоном. «Я хотела предложить почитать вам Чехова». «Антон Палыча?» «Да, именно его». «Ну-ну! Помню из школы: «Вишнёвый сад» и прочие пьесы его занудные…» «Вовсе нет! Здесь в книге его рассказы. Они… замечательные. С таким юмором! А Библию… Библию нельзя навязывать, как это делают сектанты. Её можно читать и слушать лишь по зову сердца. Вот вы знаете писателя Вальтера Скотта? Наверное, читали «Айвенго»? Так вот, когда Вальтер Скотт умирал, то попросил, чтобы ему дали книгу. Его спросили, какую книгу, ведь у него имелась громадная библиотека, и он сам написал массу замечательных книг, а он ответил, что ему сейчас нужна лишь одна КНИГА – Библия». Даша увлеклась и разгорячилась, рассказывая про английского классика. Щёки её разрумянились, кудряшки, зачёсанные за уши, растрепались, глазки засверкали. «Вы с таким азартом предлагаете послушать, что заинтересовали меня, но до этого хотелось бы узнать, кто вы, чем занимаетесь?» «Я регент». «Что это значит?» «Не слыхали этого слова? Регент это дирижёр церковного хора. Я руковожу хором на нашем приходе у отца Романа». «Учились где-нибудь?» «Да, закончила специальные курсы, а до этого ещё музыкальное училище». «Не пойму, зачем вам это надо?» «То есть как?» «Ну, петь с бабушками. Ведь у вас одни старушки в церкви?» «Ну, не только, есть и средних лет…» Сам не замечая как, я разговорился. На какое-то время я даже забыл о своих болячках, но потом резкая боль заставила меня вернуться к действительности: чего я хлопочу, всяк человек устраивается, как может. Хочется ей с бабушками петь – её дело. Мне вот рок нравится, а ей эти унылые напевы, ну так на здоровье! Я мрачно замолчал. Она забеспокоилась: «Евгений, если вам не хочется слушать моё чтение, не стесняйтесь, скажите. Может вам хочется услышать что-нибудь другое, например детектив?» «Нет уж! У меня свой детектив, в собственной жизни!» Она покраснела. «Ну, я не знаю… Я хотела вас развлечь, как-то помочь…» Голос её задрожал, лицо исказилось – вот-вот заплачет. «Ну что вы, что вы Даша» - запаниковал я, - « я просто не умею сказать, но спасибо вам. Я только не пойму: зачем это вам надо – навещать … калеку! Вы молодая, здоровая…» «Как это «зачем?» Нам – христианам прямо вменяется помогать ближним». «Так вы из христианских чувств меня навещаете?» «Ну да, а вы, как думали?» «Да ничего я особенного не думал. Так и продолжайте: вам гадят, а вы любите! Вас оскорбляют, а вы щёчку подставляйте!» «Знаете, я вас не агитировать пришла. У меня намерения были самые добрые». «Да я не сомневаюсь в ваших намерениях, да только жизнь то подлая и жестокая. Вы своим христианством  тычете, а вас мордой в г—но!» «Евгений, давайте прекратим этот разговор, потому что вы раздражаетесь». Я действительно разошёлся, но Даша не рассердилась. Она лишь взглянула на меня с такой грустью и печалью, что мне вдруг стало стыдно. «Я не хотел вас обидеть, просто я не до конца вас понимаю». «Ну что ж, может, со временем поймёте». «Значит, вы ещё придёте ко мне?» «А вам этого хочется?» Несмотря на всю её серьёзность и замашки миссионера, этот вопрос был задан не без кокетства. «Хочется». «Тогда приду». И мы попрощались.

                8
        В следующий раз Даша пришла через три дня, так как наступили выходные, и она была занята на воскресной службе. Признаюсь, я  ждал её и, когда открылась дверь, пропуская мою новую знакомую, неожиданно ощутил волнение. После расспросов о здоровье и передаче приветов от батюшки и родителей, она протянула мне небольшой бумажный свёрток: «Это пироги, которые я сама пекла». Аппетита у меня не было, но из вежливости я надкусил один пирог. Он оказался с творогом, как я люблю. Готовила Даша вкусно. Я съел два пирожка, что ей видимо понравилось. В этот раз я послушал А. П. Чехова и даже получил от этого чтения удовольствие, но не столько от текста (да простит меня Антон Павлович), сколько от созерцания чтицы. Она так вживалась в читаемое, что, казалось, сама сроднилась с той эпохой и я, глядя на Дашину выразительную мимику, на блеск глаз и движения губ и носика, представлял её в платье Х1Х века, в шляпке и с зонтиком в руках. Когда она подустала читать, а я внимать, мы опять немного поболтали, на этот раз избегая щекотливых тем и, кажется, остались довольны друг другом.
                Когда Даша попрощалась, и я вновь остался один наедине со своим недугом, волна отчаяния снова нахлынула и накрыла меня с головой. Главный вопрос: что со мной будет дальше? Я лежал в больнице уже три недели и по словам врача предстояло лежать ещё не один месяц. Как долго согласятся держать меня здесь и лечить? Я находился в отдельной палате маленькой больнички городка Ольховска. В хирургическом отделении больных имелось достаточно много, но все они лежали в общих палатах по 6-8 человек. Значит, моё здешнее льготное пребывание кто-то оплачивает. Неужели отец Роман? А может это Мясорубов? Нет, на него не похоже, да и не слышно ничего о моих знакомых и «коллегах». Похоже, никто из них не интересуется моей судьбой и не ищет несчастного Женьку! Весь ужас в том, что я не могу, не смею никого расспрашивать о своей дальнейшей судьбе, в первую очередь батюшку и его сотрудников, потому что являюсь преступником, на которого временно, всего лишь временно прекратили охоту! Пожалуй, стоит подружиться с Дашей, чтобы у неё осторожно выведать, что же со мной собираются делать дальше.
                Доктор бывал в моей палате ежедневно во время обхода. Звали его Павел Анатольевич Рогаткин. На вид лет 45, с умным волевым лицом, как у голливудского шерифа, не терпящий никаких возражений. При ходьбе травматолог опирался на палочку, так что боль и страдания явно испытал сам, на собственной шкуре. Впоследствии я узнал, что Павел Анатольевич был военным врачом в Афганистане, пережил тяжёлое ранение в позвоночник, так что ощутил многое из того, что испытывают его пациенты вроде меня. До поры до времени я не решался расспросить врача о своём недуге, но, в конце концов, разговор состоялся. Меня интересовало, главным образом, смогу ли я когда-нибудь встать и ходить. Несмотря на суровую внешность, против ожидания Павел Анатольевич разговаривал со мной без всякой фанаберии, по-дружески. Из его слов я понял, что имею шанс на выздоровление, хотя и не скорое. Лежать ещё долго, но если я стану чётко выполнять все предписания врача, обязательно исцелюсь. Он сказал это так веско и с такой уверенностью, что не поверить было нельзя. Павел Анатольевич из тех врачей, кто умеет вселить надежду. После разговора с травматологом я несколько успокоился, но затем опять подступили сомнения. А вдруг доктор говорит успокаивающие слова, лишь бы только меня не тревожить? Обещает исцеление, заговаривает зубы? А вдруг всё плохо и я не смогу ходить? Подобная перспектива надрывала сердце. Под влиянием мрачных дум я пребывал в состоянии подавленности.
                Койка моя стояла у окна, но я из него ничего не видел, кроме крон двух ветвистых сосен, росших во дворе. Я смотрел на колеблющиеся под ветром зелёные ветки и вдыхал воображаемый запах хвои. Нянечка Нина Александровна, регулярно мывшая пол в моей палате, однажды по моей просьбе раскрыла окно, что вообще-то запрещалось из-за опасности подхватить воспаление лёгких, которое легко убивает лежачих больных. И в тот момент аромат сосновой смолы, разогретой весенним солнцем, вступил в палату, ставшую моей тюрьмой, вместе с песнями птиц, встречающих наступающий день. Воистину, мы многого не замечаем, многое принимаем, как должное, гармония окружающего мира оставляет нас зачастую равнодушными, и спохватываемся лишь, когда лишаемся красоты и благолепия. Разве обращал я раньше внимание на какую-то там зелень, растительные ароматы и чириканье пернатых? И вот, когда я лежал, укрытый одеялом до подбородка, и слушал во все уши и с удовольствием вдыхал ароматы весны, мой взгляд вдруг приметил в углу широкого больничного подоконника маленькую тоненькую книжечку в голубой обложке. Я протянул руку и не без труда подцепил книжечку. В заглавии стояло: «Житие блаженной Матроны Московской». Что-то я о ней уже слышал. На обложке имелось изображение слепой старушки в платочке. От нечего делать я развернул брошюру и стал читать. Против ожидания чтение захватило меня. Я заглянул в книжку лишь для ознакомления, но начав читать, остановиться уже не смог. Это было первое житие, то есть описание жизненного пути и посмертных чудес православного святого, попавшее в мои руки. Думаю, если б речь шла о давних временах, не было столь сильного впечатления, но блаженная Матрона почти наша современница, а чудеса, явленные ею по смерти, зарегистрированы ныне живущими очевидцами. Несчастнейшее существо, получеловек, лишённый от рождения, казалось бы, всех радостей жизни, не только не впал в отчаяние, но ещё и помогал окружающим, вполне здоровым и внешне благополучным людям! Откуда у неё взялись такие силы? Откуда эта прозорливость, это знание, КАК следует поступать, и несокрушимое внутреннее спокойствие? Ответ однозначный: от веры, веры в Бога. Невольно напрашивалось сравнение: я - то в лучшем положении, чем она! Я, по крайней мере, вижу и у меня есть надежда встать на ноги. У Матрёнушки надежды на выздоровление не было и всё же она, несомненно, была счастлива и делала счастливыми других. Захлопнув коротенькую книжицу, я размышлял о прочитанном, и тут вдруг вспомнил, как на «Вернисаже» однажды слышал разговор соседок-торговок. У одной из них сильно разболелась дочь. Врачи не могли поставить правильный диагноз, а потому не назначали лечение. И вот одна торговка посоветовала подруге обратиться к Матронушке, просто прийти в церковь, где лежат её мощи, и попросить о помощи. Не знаю, чем у неё кончилось, но советчица уверяла, что сама уже не раз прибегала к помощи святой и каждый раз Матронушка отзывалась на просьбу. А что, если и мне обратиться к ней и попросить исцеления? Ведь мы оба калеки и она меня поймёт! Если б месяц назад кто-нибудь предсказал мне подобную возможность, я бы поднял его на смех, но теперь… Теперь мне было не до смеха. Помедлив немного, я перекрестился, кажется впервые в жизни, и стал молиться блаженной Матроне, как умел.
                9
                На другой день доктор Павел Анатольевич во время утреннего обхода остановился у моей койки и произнёс: «Сегодня выглядишь, получше, даже взгляд другой стал, живой. Теперь слушай: хватит лежать бревном, мышцы атрофируются. Начинай двигать ногами, пытайся согнуть и разогнуть суставы, старайся шевелить пальцами, сначала понемногу, затем, почаще». Я сказал, что попробую.
                В этот день снова пришла Даша. Поздоровавшись, я поинтересовался, не она ли оставила брошюру о святой Матроне на моём окне. Оказалось, не она. Вполне возможно, книжица принадлежала какому-то больному, моему предшественнику, намеренно или ненамеренно оставившему брошюру ради утешения будущему страдальцу вроде меня. Этот факт показался мне маленьким чудом, да и сейчас я думаю так же. Есть люди с крепкой верой, вроде Даши. Им чудеса не нужны. Им достаточно Евангенлия, где описывается, как Господь ходил по водам и воскрешал мёртвых. А вот изгоев и неверов, как я, требуется подбадривать хотя бы мелкими чудесами.
                Я обсудил почерпнутые мною сведения о блаженной с Дашей, но ничего не сказал о своей молитве о выздоровлении – стеснялся быстрого отступления с моих прежних морально-нравственных позиций и, кстати, совершенно напрасно. Даша искренне обрадовалась моему интересу и дополнила книжные свидетельства некоторыми подробностями, так что в это посещение не было чтения вслух, а состоялся долгий разговор на религиозную тему.
                Наутро я попытался выполнить предписания доктора, но результаты оказались почти нулевыми: ноги меня не слушались. С трудом подавив вернувшуюся панику, я стал утешать себя тем обстоятельством, что хотя бы внутренние мои органы действовали вполне удовлетворительно, а это обнадёживающий признак, по словам врача. При сильном повреждении спинного мозга возможен паралич не только конечностей, но и кишечника, мочеполовой системы. В моём случае такого не наблюдалось.
                Неподвижно лежать на одном месте чрезвычайно мучительно. Об этом знает каждый, переживший подобное состояние. Я уже упоминал, что мог двигать лишь руками и немного приподнимать голову. Моя кровать была оборудована специальным подъёмником на винтах, благодаря которому можно было менять угол наклона изголовья, но до поры до времени даже эту нехитрую операцию мне делать запрещали. Нижняя часть тела непрерывно чесалась и зудела. В области крестца я чувствовал постоянное жжение. Вероятно, на этом месте начинался пролежень. А какими мучительными были необходимые физиологические отправления и гигиенические процедуры! Они сильно отравляли жизнь, не меньше, чем неопределённость с моим будущим. Однако, вскоре после моего обращения к Матронушке (я считаю этот момент переломным в своей жизни) я решил откровенно поговорить с отцом Романом.
            В ближайшее посещение, когда батюшка, как всегда улыбающийся и приветливый, вошёл в палату с пакетом апельсинов для меня, я попросил его присесть и послушать. До сих пор я стеснялся говорить о своём поступке и вообще ничего ему о себе не рассказывал, а тут, как будто прорвало. Я поведал ему про свою жизнь, про травму, про поиски работы и подходящего занятия, про Мясорубова и «Вернисаж», про Мишку и про наши планы насчёт иконы. Завершил своё несколько сбивчивое повествование вопросом, что со мной собираются делать дальше? Отец Роман, слушавший очень внимательно, не прерывая, помолчал немного и ответил: «Я думаю, Евгений, что это была твоя исповедь, не так ли?» Я кивнул. «Раскаиваешься ли ты искренно в содеянном?» От волнения я не мог говорить и снова кивнул. «Ну, так вот, грехи твои прощаются. У меня, правда, нет с собой епитрахили, как положено по всей форме, чтобы дать тебе отпущение грехов… Впрочем, это дело поправимое». Его слова были мне не совсем понятны. Какая-то епитрахиль? Тут батюшка протянул руку к моему изголовью, на котором висело длинное белое полотенце, положил его мне на лоб и стал торжественно читать какую-то молитву. Впоследствии я узнал, что это была разрешительная молитва, читаемая священником после исповеди в знак отпущения грехов, а епитрахиль – часть иерейского облачения, двойная сшитая лента на груди. Вместе с поручами (нарукавниками) она составляет минимальный комплект облачения для священнодействия. Батюшка за отсутствием этого необходимого предмета заменил её полотенцем, что делается в экстренных случаях. Сняв полотенце, он продолжил: «По поводу твоего будущего. Как я понял, близких родственников и настоящих друзей у тебя нет. Поэтому я предлагаю следующее. Ты будешь лежать в этой больнице столько, сколько понадобится для поправки здоровья. Никто раньше времени тебя отсюда не выставит, потому, что главврач мой друг. А когда тебя выпишут, предлагаю жить у нас при храме до полного выздоровления. Уход организуем. Роскошных апартаментов не обещаю, но жизненно необходимый минимум будет. Устраивает ли тебя такой вариант?» Что я мог ответить? Разумеется, дал полное согласие. Прошло несколько минут прежде, чем я смог говорить, настолько чувства переполняли меня. Признаться, я подспудно боялся наказания, опасаясь, что меня всё же сдадут милиции, когда я немного окрепну. Теперь же я делал усилия, чтобы не расплакаться при священнике от раздиравших меня чувств. Болезнь сделала меня нервным и сентиментальным. Я сам себя не узнавал, поскольку всегда был грубоват и жестковат и даже этим бравировал. То, что несчастье смиряет самого гордого, я познал всецело на своём опыте.
                10
                Помня совет врача, я старался заставить работать своё тело. После неимоверных усилий, проявляя упорную настойчивость, я добился первых, правда, пока ничтожных, результатов. В этих упражнениях, как предупреждал Павел Анатольевич, важна постепенность, перегружаться нельзя ни в коем случае, оттого плоды своих усилий видишь не сразу, прогресс наступает чрезвычайно медленно. Приходилось сдерживать  нетерпение и подчиняться этому несносному порядку, но пришёл день, когда мне позволили сесть. Сделал я это с посторонней помощью и всего на пару секунд. Однако, это была моя первая маленькая победа, за которую я тут же мысленно поблагодарил святую Матрону. Дальше последовали другие маленькие победы и маленькие торжества.
                Всё это время Даша исправно навещала меня и была в курсе всех моих дел и проблем. Обычно она приходила через каждые три дня, если не была занята по службе. А это случалось частенько, и тогда её подменял кто-нибудь другой, чаще всего кто-то из её родителей. Даша много читала вслух для меня, и это стало для меня, да и для неё, насколько можно было видеть, привычным удовольствием. После Чехова я прослушал Лескова, а затем Шмелёва – писателей, о которых  даже не слышал раньше. Иногда мы обсуждали прочитанное, а после разговор соскальзывал на другие темы. После моей исповеди отцу Роману Даша, должно быть, будучи в курсе происшедших со мною перемен, уже не стеснялась обсуждать со мной религиозные вопросы. Много я ещё не знал и не понимал, и она наставляла меня. Со временем я так привык к её посещениям, к её разговорам и рассказам, что сильно досадовал, если она не появлялась или задерживалась. Однажды Даша прихворнула и не приходила целых десять дней из опасения заразить меня ОРЗ, как поведала её мать. Вот тогда, ощутив, совершенно неожиданно, настоящую тоску, я вдруг понял, как она дорога мне. И ещё я понял, что, конечно же, влюбился в первый раз в жизни и в самый неподходящий момент. Насчёт её чувств ко мне были сомнения, хотя я имел некоторый опыт общения с женщинами. Правда, ничего серьёзного и прочного прежде не получалось, скорее всего из-за моего потребительского отношения к противоположному полу. С Дашей всё обстояло иначе. Насчёт себя я не обманывался – тридцатилетний мужчина в состоянии определиться со своими чувствами. А вот она? А вдруг Даша просто добросовестно выполняет предписания («благословение», как она выражалась), отца Романа по уходу за болящим? Вдруг здесь отсутствует всякая личная симпатия, а просто дружеское, сестринское участие? Нет, кажется всё-таки нечто большее. При всей её сдержанности и целомудрии (это новое для меня слово я вычитал в житийной литературе, которой с некоторого времени меня начали снабжать), я иногда ловил её взгляд, направленный на меня в те моменты, когда, как ей казалось, я смотрел в другую сторону, и он был красноречив. Затем я заметил, что она, навещая меня в больнице, стала менять не наряды, нет, а детали наряда: платочек другого цвета, не тот, что в прошлый раз, причешется по-другому и т. п. Всё это такие мелочи, которые замечает только влюблённый и которые наполняют его душу то надеждой, то сомненьями.
                Сомнения, наконец, разрешились совершенно однозначно в знаменательный для меня день, когда я впервые встал с кровати. Настроил меня на этот подвиг доктор Павел Анатольевич. Он держал меня с правой стороны, а Даша с левой. Подъём стоил всем нам громадных усилий, но я всё же поднялся, опираясь на плечи своих друзей и спасителей. Стоя вертикально и обозревая в необычном ракурсе свою опостылевшую от долгого лежания палату, я бросил взгляд за окно во двор, где росли мои подруги – сосны. Они приветствовали меня лёгким колебанием пушистых ветвей. Через минуту меня снова опустили на кровать. Доктор сказал, что для первого раза достаточно, но вскоре после того, как я смогу стоять самостоятельно, начнётся обучение ходьбе. Когда дверь за Павлом Анатольевичем закрылась, Даша неожиданно наклонилась ко мне и поцеловала в щёку, а затем выпорхнула из палаты вслед за доктором.

                У моей истории счастливый конец. Я дописываю её, как положено, правой рукой. Левая рука тихонько покачивает коляску, в которой почивает наш второй с Дашей ребёнок – полугодовалая Матрёнушка. Наш старший – трёхлетний Павлик ушёл гулять с дедушкой и бабушкой. Я слышу звон посуды на кухне. Скоро моя жёнушка крикнет: «Мой руки. Обед готов». И я пойду на Дашин зов, как когда-то пошёл с одра, оставив за собою в преисподней ужас, страх и отчаяние.

                Июль 2011