Прво путованье сербск. первое путешествие

      То, о чем я хочу рассказать – навсегда в безвозвратном прошлом. Уже хотя бы потому, что нет ни Югославии, ни СССР. Привычный мир рухнул на наших глазах и, по-видимому, будет продолжать разрушаться и изменяться. Потому, все, что я видел тогда недавняя, но уже история. Чтобы постороннему человеку стали понятны некоторые обстоятельства, даю объяснения. Прежде всего, родился я за границей, в Югославии. Отец, который умер вскоре после моего рождения, был серб, а мама – из семьи русских эмигрантов. Через год после моего рождения семья (дед по матери, мама и я)вернулась на Родину – в СССР, где дед вскоре скончался и мы остались с мамой вдвоем, поселившись в Сергиевом Посаде (тогда Загорске).
                Примерно к 1965 году отношения между СССР и Югославией настолько нормализовались, что к нам в гости из далекого Сараево приехала моя тетя (мамина сестра) София Владимировна, а через год мы с мамой отправились в гости к ней. Никогда не забуду этого своего первого путешествия за границу ( то, что было в годовалом возрасте конечно же не в счет). Детские впечатления порой настолько свежи и сильны, что затмевают собой многие события последующих лет. Сейчас трудно удивить кого-либо поездкой в какую-нибудь даже экзотическую страну, но тогда выехать за рубеж было неимоверно трудно и никто из моих друзей и сверстников за границей не бывал.
                На Киевском вокзале Москвы мы сели в удобный комфортабельный вагон поезда «Москва – Белград». Купе двухместное с умывальником, зеркалом и откидным столиком. Откидные же койки заправлены безупречно чистым бельем. В этом купе то на верхней полке, то на нижней, но больше всего у окна я провел два наполненных впечатлениями дня пути. Поезд шел скоро и плавно, делая редкие остановки, через Россию, Украину и Венгрию. Передо мной промелькнули глухие брянские леса, затем потянулись бесконечные поля Украины с ее веселыми чистенькими хатками, мало изменившимися с гоголевских времен. Поражало обилие скота и домашней птицы. Украинские крестьяне жили гораздо более зажиточно, чем русские. Совершенно очаровали нас Карпаты: невысокие горы, покрытые буковым, а местами хвойным лесом, с бурными речками, сбегавшими с круч. Один раз на моих глазах из леса вышла олениха с олененком. Потом мы приехали на границу в Чоп. Наш вагон отсоединили от состава и специальными домкратами подняли вверх, чтобы заменить колеса, потому что за границей железнодорожные колеи уже наших. В это же время проходил паспортный и таможенный досмотр. Но вот все формальности позади и мы медленно переезжаем по мосту пограничную реку Тиссу. Пейзаж поначалу мало меняется – такие же поля, как у нас. Потом наступает ночь и приходится укладываться спать. Наутро, встав рано, опять сажусь у окна и с жадным интересом всматриваюсь в открывающуюся чужую жизнь. Все у них не так, как у нас: и дома, и люди ,и поезда, и машины. Вся Венгрия ровная, как скатерть. Среди полей, засеянных пшеницей, подсолнечником и кукурузой, стоят добротные каменные дома. Много скота и лошадей. Поездные составы коротенькие – 3-4 вагона. Будапешт проезжали кажется ночью, потому что в тот первый раз он мне не запомнился. Затем прибываем к венгеро-югославской границе, где все формальности завершаются в быстром темпе и въезжаем в Суботицу – первый югославский город на нашем пути. Чувствуется, как далеко на юг мы забрались. Солнце ярко, много деревьев широколиственных пород: дуб, вяз, граб, повсюду цветы. Народ одет чисто и красиво. На перронах продают персики, абрикосы и груши. Частные дома еще выше и роскошней, чем в Венгрии. Много легковых автомашин. Поезд медленно въезжает в предместье Белграда. Огромный красочный город. Мне он показался сказочным..
                На белградском вокзале солнце слепит глаза. Воздух горячий и ароматный. Сразу по выходе носильщик в униформе подхватывают наши вещи и быстро везет их на тележке к остановке такси. Таксисты наперебой предлагают свои услуги. Скоро мы несемся по столичным улицам под кронами каштанов и платанов мимо высоких красивых зданий с черепичными крышами, мимо красочных витрин бесчисленных магазинов и магазинчиков, мимо открытых летних кафе (кафаны – как здесь говорят). Едем в гости к родственникам – маминому дяде, о котором я с раннего детства слышал удивительные рассказы. Дедушка Алеша – Алексей Сергеевич Невзоров бывший полковник царской армии. Служил в Харьковском уланском полку, как и другие мои родственники. Офицерство в те времена было корпоративным и поступить в старый полк со славными традициями и боевым прошлым можно было только по рекомендации или по родству. Когда говорили:»Наш полк, как одна семья», то это так и было, часто и в непереносном смысле. В Харьковском полку служил еще мой прадед Сергей Невзоров – герой Шипки, а также его сын, три зятя  и другие более дальние родственники. Но дедушка Алеша был старше всех по званию (полковник) и самый заслуженный. В одном из боев 1 мировой он повел весь полк в атаку. Немцев смяли, но сам А.С.Невзоров был ранен в ногу, под моим родным (по матери) дедом В.И.Огневым убило лошадь, а другому родственнику князю Н.К.Гедройцу пуля пробила фуражку насквозь, не задев головы. Он эту фуражку хранил. Дедушке Алеше осколок раздробил стопу. Его хотели отправить в тыл, т.к. в полевом госпитале не осталось наркоза, но он велел врачу делать ампутацию без обезболивания, чтобы не отстать от полка. Хирург удалил ему пальцы и часть стопы без наркоза. А.С. вынес муку без единого стона. Ночью в госпитальную палатку пришел командир полка и обняв его сказал:»Если б все были такие, как ты, мы бы давно немцев победили!»
                Все эти рассказы я слышал от мамы чуть не с колыбели и гордился своей родней.
                От вокзала мы проехали не особенно далеко. Параллельно главной Титовой улице (когда-то короля Александра) идет другая более узкая и тихая улица, где недалеко от центра Белграда проживали наши родственники в доме одноэтажном и лишенном всяких удобств, смахивающим на барак. Всегда открытая из-за жары дверь квартиры выходила прямо во двор, а само жилье состояло  из 2-х маленьких комнат: гостиной и спальни. В момент нашего утреннего прибытия дедушка Алеша сидел за столом в ожидании завтрака, одетый в тщательно выглаженную кремового цвета рубашку и такие же брюки. Был он невысокий, плотный и кряжистый. На круглом безмятежном лице поблескивали зеленые веселые глаза. Его жена Лидия Сергеевна (бабушка Лиля) – худая сморщенная старушка в черном халате, возилась у плиты. Встреча была радостной и сердечной. Через минуту мы сидели за столом. Передо мной дымилась горка жареных кабачков, весьма нежных и вкусных, и стояла большая фарфоровая чашка с белым кофе, а мама оживленно беседовала со стариками, несколько больше, чем обычно повысив голос, т.к. дедушка был глуховат. В этом бараке чета Невзоровых жила с 20 –х  годов. Когда-то в нем находился дом престарелых  русских эмигрантов, которым заведовала бабушка Лиля. Как многие офицерские жены, во время 1 мировой войны она работала сестрой милосердия и продолжила эту деятельность в эмиграции. В Югославию из Галлиполи ущла вся врангелевская конница, но было много и гражданских лиц, попавших в страну разными путями, спасаясь от большевиков. Среди них оказалось немало одиноких немолодых людей, родственники которых погибли в годы гражданской войны или остались в России, или пропали без вести. Среди них были и титулованные и  в прошлом высокопоставленные особы, для которых белградский дом престарелых оказался последним пристанищем. Говорили, что Лидия Сергеевна была строгой начальницей и все старички из «бывших» ее побаивались. Алексея же Сергеевича любили за доброту и веселый нрав. Бывало, его звали помочь перевернуть кого-нибудь из лежачих больных, когда санитаркам было не под силу и он добродушно подтрунивал:» Ну-ка, ваше превосходительство! Не изволите ли «пи-пи»?» Сам же он на чужбине состоял при лошадях. Как бывший кавалерист он в них души не чаял и устроился заведующим белградской государственной конюшней. С тех пор прошло немало лет, но государство стариков не забывало. К ним представили (бесплатно) патронажную сестру, которая навещала Невзоровых ежедневно: делала покупки, убирала квартиру и оказывала медицинскую помощь, в которой чета нуждалась, т.к. у бабушки Лили была сильная астма и часто случались приступы удушья, а дедушка Алеша несколько лет назад сломал раненую ногу, она не срослась и ходить он не мог. С трудом с помощью жены старик добирался от кровати до стола. Та часть мира Божьего, какую он мог наблюдать ограничивалась кусочком мощеного неопрятного двора и стеной противоположного барака. Только молодое, но пышное персиковое деревцо, выросшее из косточки, посаженной Алексеем Сергеевичем у порога, оживляло этот грустный пейзаж. Но старик никогда не жаловался. Железный был человек! Его правда часто навещали друзья и знакомые, в основном свои же русские. В описываемое время русская община в Белграде была еще велика. На улицах вы вполне могли услышать родную речь. Все соотечественники друг друга знали и старались поддерживать отношения. Главной фигурой, объединяющей всю диаспору и вместе с тем всеобщим любимцем был батюшка отец Виталий, настоятель русской церкви, крестивший все младшее поколение эмигрантов, в том числе и меня. Именно храм и  священник объединяли русских людей на чужбине. Впоследствии я узнал, что так было и в других странах и городах, где поселились беженцы той 1 волны из России.
                Я рвался посмотреть город и после завтрака мы пошли гулять по улицам Белграда. По проезжей части сновали разноцветные изящные автомобили. По мощеным тротуарам двигалась нарядная разодетая толпа. Никто никуда не спешил. Чинно прогуливались чопорные старушки, весело перекликалась молодежь, резвились и смеялись дети в ярких костюмчиках. За столиками бесчисленных кафе восседали дружеские компании и обсуждали свои дела за чашечкой крепчайшего кофе или  стаканчиком ракии. Между столиками сновали официанты в ослепительно белых рубашках и черных отутюженных брюках с подносами, нагруженными всякой снедью в руках. Витрины магазинов завлекали обилием выставленных товаров, уложенных дизайнерами таким образом, чтобы прохожий никак не остался равнодушным. Глаза разбегались от изобилия: одежда, обувь, продукты в разноцветных ярких упаковках, батареи бутылок с напитками и все в громадном количестве и никаких очередей. Из маленьких кондитерских лился тонкий аромат ванили и кофе, а   из таких же крохотных закусочных пахло жареным на углях мясом и теплым хлебом.
                Речь, звучавшая вокруг, не была для меня чужой, т.к. мама часто говорила по-сербски и многие слова я понимал,  да и язык очень близок к русскому и     к церковно-славянскому, который я слышал в церкви, но люди – мои соотечественники, коль скоро я наполовину серб, внешне отличались от русских. В основном сербы – типичные южане: рослые, стройные, черноволосые и черноглазые, смуглые, с прямыми правильными носами – внешность не славянская. Уж не знаю, кого винить в этом: турок, греков, итальянцев или цыган? Вероятно, всех по-немногу. Это так называемый динарский тип, к которому и сам я принадлежу.
                Двигаясь по главной улице, мы вскоре достигли храма св. Марка, за которым приютилась маленькая русская церковь, где меня крестили. Отец Виталий встретил нас с распростертыми объятиями, расцеловал в обе щеки  и обещал быть вечером у бабушки с дедушкой. От его пухлой низенькой фигуры, от доброго лица, от длиннющей  седой бороды и доброг веет таким спокойствием и лаской! У него два сына, один из которых тоже священник. Есть внук, года на три меня моложе (нынешнийй настоятель о. Виталий Тарасьев).
                К обеду возвращаемся к дедушке. Там гость – невысокий, но очень крепкий и бодрый кряжистый старик, почти полностью лысый, но с длинными белоснежными усами и бакенбардами. Он тоже русский и оживленно расспрашивает нас о Родине. За обедом мама достает маленький подарок старикам: четвертинку водки и черный хлеб. Деды наливают водку в рюмки и чокнувшись выпивают одним духом. При этом дедушка Алеша косится в мою сторону и  подмигивает веселым зеленым глазом. Бабушка Лиля тоже отрезает ломтик черного хлеба и с наслаждением съедает:»Словно пряник!» – говорит она. Русские люди на чужбине лишены ржаного хлеба. Здесь его не пекут. Мама рассказывала, что водку, селедку и черный хлеб доставали к большим праздникам и  стоило это недешево. Поколение, родившееся в Югославии, такого кулинарного пристрастия уже не имело. Оказалось, гость по имени Никита – казак, участник трех войн (русско-японской, 1 мировой и гражданской). Ему 97 лет (дожил до 101 года), но несмотря на библейский возраст еще бодр и подвижен. Впоследствии, когда Алексей Сергеевич скончался, Никита по привычке продолжал навещать бабушку Лилю.»Мой кавалер» – называла она его. Как замечательной хозяйке и поварихе ей было свойственно кого-нибудь угощать и тут Никита всегда был благодарным объектом, т. к. невзирая на возраст обладал несокрушимым аппетитом.
                Я забросал стариков вопросами о войне , об армии. Дома в России эти темы были запретными. Приходилось тщательно скрывать, что я потомок белого офицера. Кому надо, конечно знали, но раскрываться даже перед близкими друзьями опасались. Кто помнит то время, меня поймет. А тут старые воины нашли во мне благодарного слушателя. Вспоминали тяжелые бои, ранения и награды, сыпали названиями полков и дивизий, называли имена генералов. Как жаль, что я по малолетству ничего не записал и мало что запомнил! Эти беседы продолжались во все дни нашего пребывания в Белграде. Однажды я спросил:»Дедушка Алеша! Сколько «красных» ты убил на войне?» «Ни одного.» - ответил он.»Почему?»»Да так. Не мог своих убивать.» В этом был весь А.С.Невзоров – храбрый воин, весь увешанный наградами, без колебаний идущий на иноземного врага, не смог поднять оружия против соотечественников, хотя и состоял во врангелевской армии. Разумеется, не все рассуждали, как он. Вообще, это особая порода – эмигранты 1 волны. Большинство их продолжали любить Россию и мечтали вернуться, но удалось это единицам.
                Дня через три мы поездом уезжали в Сараево. Тут маму немного подвело незнание местных железнодорожных порядков. Она купила билеты, но не зарезервировала места. В результате мы ехали в тамбуре на чемоданах, но меня не могли смутить такие пустяки. Я приник к застекленной двери и жадно смотрел на мир. Когда мы миновали цветущие равнины Сербии, дорога подла вдоль стремительной и прозрачной Босны. Кое-где попадались каменные сторожевые башни, построенные еще турками, мелькали крестьянские поля, огороженные изгородями из камней и луга с пасущимися белыми барашками. Вскоре местность стала холмистой, а затем пошли настоящие горы. Это уже была Босния, моя родина, про которую говорили, что если ее выровнять, она по площади будет, как Советский Союз, тем самым намекая на сплошь гористый ландшафт местности. Начались многочисленные тоннели. Когда поезд нырял в них, по минуте и более мы находились в полной темноте, что меня очень развлекало. Вся дорога заняла часов 6-7 и наконец мы подъехали к Сараево. Город лежит в горной котловине, как бы на дне глубокой чаши. Мы въезжали в него со стороны лесистого зеленого массива Игман. Сараево один из самых очаровательных городов, какие я видел. Он состоит из трех неравных частей, отличных по застройке. Самая древняя – турецкая часть – Баш Чаршия
 (Главный Рынок) с маленькими домами – саклями и собственно рынком, который обязательно посещают все туристы. Здесь же и старинная православная церковь ХУ1 века и  множество мечетей всех размеров от громадной Гази Хусрев Бега с примыкающим медресе до крошечных, рассчитанных на десяток "верных". Второй район – застройка времен Габсбургов. Это добротные высокие красивые дома с черепичными крышами, тенистые парки и аллеи. Здесь сосредоточено большинство католических храмов, нет мечетей, но есть храмы православные, поскольку православные сербы всегда составляли в Сараево большинство ( их было больше, чем мусульман и намного больше, чем католиков – хорватов.
                Третья часть – самая обширная – это новый город, современная застройка, самый густонаселенный район, где проживала и моя тетушка. Тетя Соня и ее муж – хорват дядя рене встретили нас на вокзале. Если тетушку – высокую ,полную, веснушчатую, всегда улыбающуюся блондинку я хорошо помнил, то дядюшку видел впервые, хотя наслышан был о нем с раннего детства. Более экзотического чудака я не знал. Он олицетворял собой тип ученого из романов Жюля Верна. Кузен Бенедикт и Паганель в одном лице, одержимый энтомолог. Энтомологом была и тетушка, но она стала доктором наук, заведующей зоологическим отделением местного краеведческого музея и почетным гражданином города Сараево. Дядя же кончил только гимназию. Он был самоучкой, но самоучкой гениальным в своем роде. У него была великая страсть к энтомологии и в этой области ему не было равных. Дядина коллекция насекомых считалась лучшей на Балканах. Он проводил счастливые часы, перебирая застекленные ящики с пришпиленными шестиногими, тратил на них немалые деньги и трясся над своими сокровищами, как скупой рыцарь. Им написано на немецком языке (которым дядя Рене владел в совершенстве) несколько увесистых томов, посвященных навозникам и бронзовкам, принесших ему мировую славу в мире энтомологов. Тетя и дядя прожили вместе 35 лет и скончались друг за другом в один год. Тетей у них не было, поэтому вся любовь изливалась на меня – единственного племянника. Поэтому тетушке, да и дяде я обязан за любовь, ласку и долговременную материальную помощь по гроб жизни.
                Я тоже с детства увлекался естествознанием, поэтому пристрастия моего экстравагантного родственника не казались таким уж чудачеством. В первый же вечер я осмотрел часть действительно великолепной коллекции насекомых, занимающей чуть ли не треть однокомнатной квартиры Микшичей. Показ сопровождался лекцией дядюшки, который в затруднительных случаях, когда я его не понимал, звал на помощь тетю как переводчика.               
                Тетина квартира помещалась на верхнем этаже нового пятиэтажного дома. Обстановка была комфортной, но скромной,. Т.к. значительную часть своих доходов мои родственники тратили на путешествия. Они объездили весь мир, побывали на всех континентах, кроме Австралии и Антарктиды. Стены квартиры были увешаны, а полки уставлены различными экзотическими сувенирами: ритуальными масками диких племен, копьями, фигурками из черного дерева и слоновой кости, бусами из раковин и т.п. Год чета проводила следующим образом: весной начинался полевой сезон экспедициями по Югославии, среди лета находили пару недель для отпуска на жаркой Адриатике. Осенью и зимой совершалась обработка собранного материала и начинались заграничные командировки на разного рода симпозиумы и съезды энтомологов по всему миру, а также экспедиции в тропики. Жизнь этой четы была насыщенной и очень интересной. Казалось, не меньше половины 700 –тысячного населения Сараево знали мою тетушку. На улице она постоянно здоровалась и раскланивалась направо и налево. Среди друзей и знакомых люди всех наций и вероисповеданий. Русских в то время в Сараево оставалось уже совсем мало и все старики. Лишь в одной семье были дети моего возраста, говорившие по-русски. До войны русская община была значительно большей, но после смерти Сталина часть вернулась в СССР (как мы), а другие уехали в США, во Францию и в другие места. После 2 мировой войны самым благоприятным периодом для страны стали, по-видимому, 60 – 70 годы. Югославия процветала. Возможно, специалисты не согласятся с этим утверждением, но впоследствии я ездил туда регулярно вплоть до 1989 года и наблюдал, как постепенно ухудшалась внутриполитическая и экономическая ситуации, как постепенно накалялись националистические страсти.
                Вообще, Югославия искусственное образование, созданное Лигой Наций после 1 мировой войны. Оно изначально не могло быть прочным. Южные славяне: православные сербы, черногорцы и македонцы с одной стороны и католики – хорваты и словенцы – с другой, а посреди мусульмане -потомки потуреченных сербов и албанцы) никогда не жили вместе. Каждый тянул на себя край одеяла. Во время 2 мировой войны на этой многострадальной земле шла такая бойня между славянами, что немцы и их союзники венгры и итальянцы играли второстепенную роль. Конечно сербы не могли забыть уничтожение 1 млн. 800 тыс. своих братьев хорватскими националистами – усташами и обоюдное недоверие и ненависть тлели подспудно. Взрыв произошел на наших глазах и, как во 2 мировой войне хорваты объединились с мусульманами для борьбы против православных сербов, только на сей раз для последних нет надежной опоры в лице братской России, а их врагам помогает весь мир. Теперь мне страшно думать, что во всем Сараево не осталось ни одного(!) здания, не пострадавшего от снарядов, но тогда в 1966 ничто не предвещало трагедии. Мирно соседствовали православные, мусульмане и католики. Бывало, на Пасху сербы дарили соседям – иноверцам крашенные яйца, а мусульмане на Рамазан – мясо жареного на вертеле барашка. Муэдзины звали магометан на молитву с помощью репродукторов, установленных на минаретах мечетей, из костелов доносились звуки органа, а  православные ходили крестным ходом в свои праздники. Все рухнуло. В патриотической прессе не раз высказывалась мысль, что Югославия – модель России и ,несомненно, общий враг отрабатывает на сербах методы, приготовленные для русских. Поэтому русским людям стоит весьма серьезно осмыслить сербский урок ии сделать все возможное, чтобы избежать трагедии в будущем. Нельзя сидеть, сложа руки и ждать, пока нас возьмут в кольцо, как когда-то греков в Константинополе. И старая и новая история преподносит нам уроки. Вон американцы уже без всякого стеснения и без оглядки на общественное мнение  вершат свой суд над теми, кого считают своими врагами.
                Вспоминая людей, с которыми я общался тогда и в другие свои приезды, я уверен, что большинство не хотело вражды и крови.В быту ьалканцы – мирные люди, благоразумно настроенные, трезвые, во всяком случае, пьяных на улице я не видел никогда. В любое время дня и ночи вы могли спокойно гулять по городу и наслаждаться, заходить в бары и кафе без всякого риска для жизни и здоровья.
                Мое знакомство с городом началось с тетиного музея. Это комплекс красивых зданий габсбургской постройки, составляющих прямоугольник, внутри которого бассейн с золотыми рыбками и ботанический сад. Здесь собраны великолепные этнографические и зоологические коллекции, а библиотека самая большая на Балканах. Просторные мрачноватые залы с высоченными потолками. Вдоль стен стоят громадные застекленные шкафы с экспонатами и какой-то очень своеобразный, неповторимый запах – старой мебели, формалина и еще чего-то, свойственного только музеям и библиотекам.
                Общественным транспортом в Сараево того времени были в основном двухэтажные автобусы, закупленные в Англии. Поездка на верхнем этаже для меня была настоящим аттракционом. Сверху все казалось интересней в необычном ракурсе. Тетя рассказывала, как однажды произошло несчастье: на крутом повороте такой автобус опрокинулся и упал через парапет набережной речки Миляцки. Мало кто остался цел.
                Каждый день мы гуляли по городу часами. Взрослые занимались своими делами: делали покупки и навещали знакомых, а я глазел на все диковинки. Больше всего мне понравилась Баш Чаршия (Главный рынок.). Вокруг небольшой мощеной площади группировались небольшие магазинчики и частные мастерские, ювелирные, кондитерские лавки, кафе и проч. Здесь продавались различного рода сувениры и конечно продукты – горы фруктов и овощей. В воздухе плыл дымок от жаровен, на которых готовились чевапчичи – жареные аппетитные колбаски из двух сортов мяса, к которым подавался плоский турецкий хлеб сомун и нарезался сладкий розовый лук. Пестрая толпа не спеша двигалась по узким улочкам. Многие местные жители, в особенности продавцы и хозяева лавочек, носили национальные костюмы:  мужчины – белые рубашки, черные или красные безрукавки, черные же или цвета хаки штаны с мотней, на ногах папучи – кожаные сапожки с загнутым носком, на голове феска (если мусульманин), красная круглая шапочка с черной кистью (черногорец) или островерхая шерстяная шапка (если серб). Женщины – христианки одевали вышитые платья светлых тонов или белые блузки в сочетании с темной юбкой и цветные платки. Мусульманки – обязательно шаровары, сверху рубашку до бедер с длинными рукавами и платки. Фереджу – женское покрывало на лицо отменили немцы во время 11 мировой войны, т.к. частенько партизаны наряжались в женскую одежду и, неузнаваемые под фереджей, подбирались вплотную к врагам и косили их из автоматов. Во время немецкой оккупации моя мама училась в школе в 5  или 6 классе, т. е. была достаточно сознательной, чтобы понимать происходящее и некоторые ее рассказы об этой поре я хорошо помню. Например, у нее была учительница истории, незаметная тихая женщина. С каким удивлением узнали ее бывшие ученики, что после уроков, по темноте их педагог надевала лыжи и по крутым отрогам Требевича поднималась в потайное место, где скрывался ее брат – командир партизанского отряда и передавала ему сведения о деятельности немцев в городе, рискуя при этом жизнью. Вообще, история Балкан это история бесконечных войн. Виной тому географическое положение полуострова и политический расклад сил в Европе: между востоком и Западом. В один из первых же дней в Сараево мне показали Принципов мост – тот самый, где был убит эрцгерцог Франц Фердинанд, в результате чего началась 1 мировая война. На месте, где стоял юный мститель, есть отметка его стопы. Это место показывали всем туристам. Говорят, нынешние исламские хозяева города отпечаток заровняли. Один из участников покушения (к сожалению не помню его имени) был знаком с нашей семьей и работал с тетей в музее. По-разному можно относиться к этому деянию, но в описываемое время этот человек считался национальным героем. Накануне приезда эрцгерцога в город власти узнали о готовящемся покушении и предупреждали Фердинанда, но он поездки не отменил. Поменяли только маршрут. Карета двинулась по второстепенным улицам, вот почему на ее пути оказался Гаврило Принцип, почти мальчик, которого поставили «на всякий случай». Он вскочил на подножку кареты и первым выстрелом убил не принца, а его супругу. Позже на суде он говорил, что просто промахнулся и жалеет о невольном убийстве матери двоих детей. Второй выстрел настиг Франца Фердинанда, который для боснийцев олицетворял ненавистную иноземную власть. Принцип был схвачен до того, как успел проглотить ампулу с ядом. Такая заготовка была у каждого участника покушения. Австрийский суд не мог приговорить юношу к смертной казни, т. к. он оказался несовершеннолетним. По официальной версии Принцип скончался в тюрьме от туберкулеза.
                Во время пребывания в Сараево мы совершили несколько поездок по окрестностям, из которых мне больше всего понравилась прогулка на Требевич по подвесной канатной дороге. Из вагончика, забравшего всю нашу компанию из 4 человек, открывался чудесный вид на город, а вершины деревьев внизу казалось, вот-вот заденут пол кабины.
                В то лето мы совершили и две длительные поездки. Одну – в горный район Тьентиште. Тетя направлялась туда в командировку и взяла нас с собой. Часов 5 мы добирались до места на битком набитом туристическом автобусе, который с ревом и скрежетом забирался на перевалы и тихо и плавно скользил вниз, в долины. Дорожные серпантины порой были настолько круты, что автобус с первого раза не вписывался в поворот и приходилось пятиться назад, чтобы затем двинуться вперед. Нашей целью оказался довольно большой и весьма комфортабельный отель в горной долине на берегу стремительной и холодной Сутьески. По словам тети Сони, которую в 1944 году призвали на фронт санитаркой, в этих местах шли жестокие бои и уже после окончания военных действий она вместе со своим отрядом собирала на берегу и хоронила целые груды костей. Битва на Сутьеске поминается во многих песнях того времени. Но сейчас наши цели были более приятными и радостными: сбор насекомых и гербариев. И пока туристы наслаждались горными видами, сидя на террасе отеля, за стаканами коктейля, мы с утра до вечера лазили по этим горам, забираясь на крутые вершины с участками не растаявшего снега, переходя вброд мелкие студеные ручьи, вдыхали аромат хвои густых пихтовых лесов и топтали натруженными ногами нежную изумрудную траву альпийских лугов. Не раз косули и серны, испуганные нашим появлением, стремглав убегали в чащу, но медведей, которых много в этих местах (как нигде в Европе, если не считать России), мне встретить так и не удалось.
                Вторая поездка была к морю. Есть на Адриатическом побережье чудесный город Дубровник, куда стремятся все туристы, путешествующие по Далмации. Окруженный крутой каменной стеной с высокими башнями, сохранивший в целости все свои вековые памятники: монастыри, дворцы, костелы, он служит наглядным пособием для интересующихся средневековьем. Приезжая английская театральная труппа ставила тут «Гамлета» без декораций. Но ехали мы не в самый город. Примерно в километре или около того от Дубровника находится остров Локрум. На нем стоит монастырь, основанный когда-то Ричардом Львиное Сердце, корабль которого во время крестового похода в тумане наскочил на здешние рифы. Корабль потонул, но легендарный король спасся и в благодарность Богу основал на Локруме монастырь, принадлежавший впоследствии ордену бенедиктинцев. В средние века Дубровник был городом -–республикой под управлением одного из семи высших сановников из числа местной аристократии, каждый год – новый. Однажды кто-то из этих временщиков отобрал Локрум у монахов. Бенедиктинцы обиделись и прокляли захватчика, а заодно и всех будущих светских владельцев острова – обошли монастырь с опущенными горящими факелами. Результат последовал незамедлительно: алчного правителя убили, а  ссс его преемниками происходили всякого рода несчастья. Об этом полушутя полусерьезно поведал нам директор зоологического музея, разместившегося в брошенном монастыре, отныне нашей «резиденции» на 2 недели. В Дубровнике я впервые увидел море. Увидев хоть раз Адриатику ею нельзя не восхищаться. Впоследствии довелось побывать и на других морях, но первое впечатление там, в Далмации, было самым сильным. Мы отчалили из порта на моторном катере, набитом туристами, привлеченными чистыми пляжами Локрума. По местному постановлению лодки курсировали между городом и островом до 17 часов. После этого времени все посторонние должны покинуть Локрум. Остается только постоянное население – 20 человек, к которым теперь присоединилось нас четверо. Впрочем, деревушка «аборигенов» находилась на противоположном от нас конце острова, так что мы вечером и ночью были сами по себе, совсем одни. Для жительства нам выделили две комнатки – бывшие кельи. Монастырь находится так близко от моря, что слышен шум прибоя. Он традиционной архитектурной формы – четырехугольник, в середине сад с пальмами, кипарисами,  агавами и лимонами. По периметру сада крытая галерея с колоннами. По могучим древним каменным стенам вьется виноград. Нет электричества и водопровода. Дождевая вода из специальных приемников идет по трубам, если открыть старинный кран с медным вентилем, но пить ее нельзя. Продукты и чистую воду тетя через день привозила из Дубровника на лодке. В середине Локрума есть маленькая лагуна, словно на каком-нибудь тихоокеанском атолле. В этой лагуне я научился плавать. Конечно, в первый же день, побросав чемоданы, мы кинулись купаться. Адриатическая вода крепко соленая, гораздо солоней, чем черноморская. Когда вылезаешь, через некоторое время покрываешься тонким белым налетом соли. В лагуне народу было мало. В этом малолюдстве особое удовольствие. На острове  вам никто не мешает – купайся и загорай, где хочешь! Через прозрачную толщу воды я наблюдал новую и неизвестную мне жизнь: колебались бледно-розовые щупальца актиний, чернели клубки морских ежей, мелькали крошечные цветастые рыбки и ползали закованные в панцири крабы. На берегу же звенел неумолкаемый хор цикад, скрытый в древесных ветвях, затихавший лишь с наступлением темноты. Тучи разноцветных бабочек – объект вожделения дяди Рене, носились над цветущими олеандрами, бугенвилиями и другими южными благоухающими растениями. В небе парили крупные средиземноморские чайки, словно бело-серые кресты – рай да и только! Вечером, когда остров опустел, наступила совершенно особенная тишина, нарушаемая лишь отдаленным грохотом прибоя, да писком летучих мышей, вылетевших на ночную охоту. В полумраке монастырь казался таинственным и мрачноватым. Вечерний ветерок слабо шевелил ползучие растения, вьющиеся по стенам и они с легким шелестом покачивались взад и вперед, бросая причудливые тени от луча моего маленького фонарика. Ужинали мы в громадной монастырской столовой, потолок которой достигал чуть ли не 5 метров. Деревянные двери, массивные и высокие, отпирались поворотом красивой бронзовой ручки. Свет ночника усиливал впечатление сказочности окружающего. Поглотив изрядное количество овощей, фруктов, молока и пирожных я, усталый и  счастливый засыпал в тесной келье под неизбывный шум прибоя. Разумеется, две недели пролетели незаметно. Осталось лишь ощущение беззаботного счастья и довольства, которые не пришлось в столь полной мере испытать больше никогда. Да, все это в прошлом. Нет мамы, нет тети и дяди, нет больше и самой Югославии, все осталось лишь в памяти.

                2001