На память

Вечером в избушку заглянул серенький гость. Он просунул в щель под дверью свой мохнатый носик утыканный иголочками усов и, настороженно фыркнув, уставился на меня своим немигающим бусиничным взглядом.

Я затаил дыхание. Гость выжидал с полминуты, затем торопливо проник в избушку и засеменил к баночке с объедками, которую я загодя выставил, ожидая его прихода.

Пока зверёк деловито рылся носом в кормушке, я закурил и принялся чистить картошку к ужину. Терпкий аромат самосада густыми нитями потянулся по избушке. Гость фыркнул и недовольно уставился в мою сторону.

- Извини, друг, - я загасил окурок и виновато улыбнулся лохматому зверьку.

Тот, несколько раз ещё пофыркав, вернулся к своей банке.

Дочистив картошку, я отнёс своему лесному визитёру очистки и поставил на огонь котелок. Метнувшийся было к двери гость, настороженно понаблюдав за моими передвижениями, вернулся к баночке с очистками и вновь деловито зашуршал.

Уже в третий раз он приходил в избушку разделить со мною моё добровольное одиночество. Сказать по правде, я уже несколько соскучился за целый месяц по обществу и эти визиты стали для меня минутами тихой радости. Я уже ждал, когда под дверью в очередной раз раздастся знакомое фырканье.

Он не лез мне в душу, а я не приставал к нему с ненужными ласками. Мы соблюдали должный пиетет и нашли общий язык молчания.

В этом молчании, казалось мне, было заключено больше смысла, чем в длинных и нудных беседах, которые ведут иногда люди, стремясь выяснить, кто прав.

У нас с этим мохнатым было всё проще.

"Войти можно?" - словно спрашивал он меня молчаливым своим взглядом, просунувши мордочку под дверь.

"Заходи, отведай, что Бог послал!" - молча отвечал я.

"Всё сычуешь тут один?" - шуршал гость в своей баночке.

"Да, пока не надоело" - копошился я с ужином.

"Ну, как знаешь, а за корм спасибо" - умная мохнатая морда встречала своими бусинками мой взгляд.

"Спасибо за радушие!" - шуршал гость, удаляясь в свой лес.

"Всегда рады, заходи ещё." - молчал я в ответ, возясь у печки.

Гость заходил не каждый вечер, но появлялся с завидной регулярностью. На второй месяц отшельничества я уже настолько привык к нему, что, когда ожидание очередного визита затягивалось, начинал волноваться и однажды даже поймал себя на том, что вышел с фонарём в лес на поиски запропастившегося компаньона.

Проблуждав в тёмных кустах минут десять я спохватился и, присев на пенёк, от души рассмеялся своему инстинктивному поступку.

- Всё, брат, пора тебе опять к людям, - посмеиваясь бурчал я сам себе, возвращаясь в избушку.

На следующий день я принялся собираться в город. Вязанки трав и корешков, сушившихся под потолком, заняли своё место в рюкзаке. У хрустального лесного ручья я набрал во фляги ледяной воды, обошёл в последний раз все свои полянки, оставив в кормушках последние гостинцы пернатым и мохнатым друзьям. К вечеру всё было сделано. Наутро предстоял долгий путь домой.

Я почти был уверен, что мой вечерний компаньон придёт попрощаться, а потому ничуть не удивился, услышав в самый поздний час под дверью знакомое шуршание.

"Уезжаешь?" - просеменил он в натопленный уют хатки.

"Как видишь!" - смолчал я.

"Ну, ты это... если что, приезжай ещё, мы тут тебя в лесу будем ждать."

"Спасибо."

"Тебе спасибо, приятно было пообщаться."

"А знаешь, - я вздохнул и посмотрел в маленькие умные бусинки, - я бы остался насовсем, но..."

"Не надо... - фыркнул он и кажется впервые за всё это время подмигнул мне, смешно сморщив пушистую мордочку, - я всё понимаю. Поезжай."

"Бог даст, я вернусь!" - молча крикнул я вслед своему гостю, удаляющемуся к двери.

"Будем ждать." - прошуршал он, пролезая под дверь.

Утром, позавтракав, я закинул на спину рюкзак и, попрощавшись молча с избушкой, открыл дверь.

На пороге, среди осенней листвы, лежала изрядная горка лесных гостинцев - орешки, грибы да ягоды. А ещё - пара желудей. Так - на память.


31.10.2002