Колонтаец

Аркадий Захаров
Кавалер чертовой дюжины
                Повесть
Глава первая. Колонтаец

  Мой давний знакомый, отставной капитан милиции Ермаков, как юрист, утверждает,что  есть люди,   которые, если не постоянно, то значительно чаще других становятся жертвами преступлений, необычных  до загадочности несчастных случаев и прочих невезений.
К примеру, среди водителей  автотранспорта  не менее 13-14 % попадают в различные дорожно-транспортные происшествия чаще, чем в среднем вся масса  управляющих  автотранспортом. Около 12-13 % пострадавших в драках оказывались жертвами неоднократно. Статистика не открывает сведений  какой процент составляют жертвы судебных и других  юридических ошибок, но можно полагать, что и он близок к 13. В этот злосчастный процент  вошел и и Миронов Антон Аркадьевич, он же  Колонтаец, для которого число тринадцать  было всю жизнь несчастливым.

Возможно потому, что Миронов всегда ощущал себя "колонтайцем". Колонтайцем и по происхождению и по ментальности. И был от этого счастлив примерно до тринадцати лет. Именно до этого возраста он принадлежал к беспечному племени обитателей детского дома № 13 имени Александра Коллонтай. Жил в нем Антон ни о чем особенно не задумываясь, кроме  добавочной порции каши или предстоящего похода за морковкой на чужой огород, пока не настала пора из обжитого, хотя и не очень теплого и не очень сытого угла выбираться в чужую и не очень понятную жизнь - в ремесленное училище. Затем последовали заводское общежитие, матросский кубрик и студенческое общежитие. После демобилизации, из всех институтов Миронов выбрал для себя наиболее близкий - лесотехнический. В институте Миронов не скучал, голодал вместе с другими студентами, ходил в турпоходы и выучился играть на гитаре. После третьего курса он неожиданно для себя вдруг женился. Женился бестолково, ни в себе, ни в невесте не разобравшись. На студенческой балдежке по случаю успешного завершения семестра  Светлана прижалась к нему теплой и мягкой грудью, улыбнулась приветливо и обещающе, и Антон, с детства не знавший ни ласки,ни нежности, загорелся и растаял, как  тает на горячем камине  восковая свеча. Из мягкого воска,известно, лепи что хочешь. И Светлана, эта ваятельница в мини-юбке, натура волевая и страстная, взялась лепить из Антона  себе супруга. Бедняга и не сопротивлялся. Тринадцатого августа Светлана привела его в дом родителей уже как мужа. Из-за обитой черным дерматином в иедных пуговках двери на Антона пахнуло удушьем того устойчивого достатка, который гнездится исключительно в домах  очень ответственных  или потомственно торговых работников. Семья, в которую ввела Антона Светлана, состояла на одну треть из торговых работников, на одну треть из ответственных и на одну треть из безрассудно безответственных. К последним была отнесена Светлана, без одобрения родителей выскочившая  замуж за огольца-детдомовца. Но что случилось - то случилось. Ответственный тесть приказал теще-торговке из этого публичной трагедии не делать, общественность не будировать, а, наоборот, гордиться полезным для анкеты зятем-пролетарием и терпеть - авось стерпится. А может и какая выгода получится.

Теща вняла мудрости и голосу супруга и принялась терпеть изо всех сил.
 От ее показного терпения Антона вскоре стало выворачивать.
- Уйдем на квартиру,-предложил он Светлане.
- И не думай- испугалась Светлана.- Ты  знаешь, меня что-то подташнивает и я хочу солениенького.
Антон понял, что погибает, смирился с безнадежностью, перешел на вечерний факультет и устроился на работу.   
- И правильно,- одобрил тесть.- Трудовой стаж для будущей карьеры большое значение имеет.
- Вразумил его бог! - обрадовалась теща.- Лишняя копеечка в семье не помешает.
Когда родилась дочка, Светлана с тещей ее тайком окрестили.
- Зачем?- попробовал возмутиться Антон.
- Тебе этого не понять! - сверкнула стальными глазами жена.
- Где ему, колонтайцу, - поддакнула теща.
- Что поделаешь - бездуховность, - подытожил тесть и углубился в чтение "Правды"
С этого момента Светлана стала постепенно отдаляться от мужа. Антон это ощутил всей кожей и сделал отчаянную попытку: "Мне на комбинате в общежитии специалистов комнату предлагают, а в перспективе - квартиру.Переедем?" "Вот еще!- не согласилась жена.- Из благоустроенной - в  общагу? С удобствами в конце коридора? Да никогда! Не живала я в общежитиях - и не буду. А если тебе у нас плохо - то я не держу."
Вечерами теща пилила своего благоверного:" Зятек у нас неперспективный какой-то - перед знакомыми стыдно. Представляешь, наносят нам визит Полчянские (ты же знаешь, каких усилий мне  стоило их зазвать), а наш колонтаец выходит в ковбойке и тренировочных брюках. И рукава засучены - ребенка купает. Естественно, у Полянских возник вопрос, где наш зятек работает. Поневоле пришлось сознаться, что на лесокомбинате  Они, конечно, ничего не сказали, но видно по глазам, что не одобрили. У них самих зять знаешь где? Рукой не дотянешься. Пристроил бы и ты нашего, да чтобы дома пореже был. Устаю я от него: смолой пахнет, как лесопилка. Да и на внучку он дурно влияет."

Тесть задумался, созвонился с кем следует, согласовал,как   полагается, да и пристроил зятька в областной комитет профсоюза лесников, техническим инспектором.
- Не робей, тяни эту лямку - председателем обкома станешь,- напутствовал он зятя за вечерним чаем.- Охрана труда - дело благородное. Но только после смерти нашей Родина поймет , кого она потеряла.
Антон туманного намека не понял, впрягся в профсоюзную лямку и потянул.В профсоюзах, как и везде, любят тех, кто тянет. И любовь свою выражают тем, что в сдвинувшийся возок стараются поднавалить еще и еще: ведь тянет же! На другого грузи - не грузи, а где сядешь, там и слезешь. А то что зарплата у того и другого одинаковая - это иной разговор, который и заводить не прилично и не принято.

В общем, замотался Миронов по северам: то госкомиссия по приемке строительства, то обучение профсоюзного актива, то подготовка вопроса на президиум, но чаще всего - выезды на расследования. Замерзнет ли водитель на зимнике, взорвется ли кислородный баллон или целая котельная, задавит ли лесиной вальщика - без технического инспектора не  обойтись. И так закрутила Антона эта командировочная карусель, что стал он отвыкать и от семьи и от Светланы. Да и немудрено: не успел приехать и отчитаться, как снова пора лететь. Втянулся Антон в этот ритм и уж не представлял себе другой жизни. Да и немудрено втянуться: что детдом, что общага, что гостиничная койка - не все ли едино. И там и там стены чужие и простыня казенная. Зато в командировках встречаются люди, с которыми  по душам разговориться можно. Это дома Антону поговорить не с кем и не о чем. С тестем не особенно поговоришь - он внутрипартийной возней живет, обкомы на сельский и промышленный делит. Теща - о коврах и цигейке думает, а со Светланой, как оказалось, и говорить больше не о чем, кроме цен на рыбу и мясо и успехов в воспитании дочери, которая подрастая без участия отца, сама научилась ходить и спрашивать, когда папа приедет к ним в гости. Устами дочери произносилась истина. Гостем стал себя чувствовать в квартире тестя Антон. Гостем, которому улыбаются, говорят обязательные слова, деланно радуются, но тайком поглядывают на часы: не задержался бы. И даже некогда желанная женушка на ласки стала неозывчива, хотя и не отторгала, но и не отдавалась всей душой, как бывало. Просто несла свою супружескую тяготу, как бы нехотя, в силу утомительных обстоятельств, которые и любовью назвать нельзя и даже супружеством, а можно определить как сожительство. И не более.

До некоторой поры наш Колонтаец всей этой суммой обстоятельств своей жизни не тяготился: считал, что живет не хуже других. Потому как откуда ему, колонтайцу, было знать, как счастливые семьи живут. Не жил он никогда в настоящей семье - детдом  это не семья и не ее подобие.  Вот и представлялось ему, что семья для человека физиологически предопределенная тягота, избежать которой, как всеобщей воинской повинности или налога на бездетность, здоровому мужчине совершенно невозможно, а потому не стоит и пробовать.
В состоянии душевной прострациит Колонтаец пребывал до поры,до времени. У каждого плода свое время созревания. Созревала и Колонтайцева неприкаянность, как созревает под весенним солнцем согреваемая им земля. Кажется еще вчера цепенела она под ноздреватым снегом мертвой царевной, а сегодня глядишь - запарила, отмякла и проклюнулся сквозь жухлую корку прошлогодних  листьев желто-фиолетовый прострел, чтобы порадовать в еще пустынном лесу первых влюбленных.
В такую вот пору и проклюнулась сквозь внешне непроницаемую корку спавшая Колонтайцева душа. С одной стороны, весна это благодать Божья, а с другой - чертова распутица. Вот из-за этой чертовой шутки и  застрял однажды весной безвылетно в северной глубинке технический инспектор Миронов. В пустоте гостиницы, когда все книги в ней прочитаны, а прошлогодние журналы затерты до дыр, занятия не найти - только кровать давить. Сквозь дрему услышал Антон тоскующий в тишине прекрасный женский голос.За соседней стеной под хрипловатую гитару лилась незнакомая Антону песня:
-Мой конь утомился, стоптались мои башмаки,
Куда же мне ехать, скажите мне, будьте добры.
- До синей реки, моя радость, до синей реки.
До красной горы, моя радость, до красной горы.
-Но где та гора, та река - притомился мой конь.
Куда же мне ехать, скажите,скажите, куда?
- На ясный огонь, моя радость , на ясный огонь.
А ясный огонь, моя радость, найдешь без труда.
Неведомая волна подхватила и сбросила с кровати Антона - истосковавшуюся по теплу душу  потянуло обогреться.Перед обшарпанной дверью чужого номера, он замер, раздумывая. Постучал вежливо и негромко. Знать бы Антону в какой тупик приведет его эта синяя дверь, может поостерегся бы, убоялся судьбы и не тронул дверную ручку. Знать бы. Только кто наперед свою судьбу знает? По каким линиям на руке, по каким знакам на небосводе прочитать ее можно? И кому из нас смертных подарено такое умение? Что ты здесь потерял, моя радость? Куда ты идешь?  Если бы сам знал Антон, может и не постучал бы. Но он постучал и услышал:"Войдите".
И вот что я вам скажу, господа-товарищи: тесен мир. И хорошо,что тесен. Иначе как бы  сошлись в тесном пространстве технический инспектор Миронов с инструктором культотдела  Смирновой. Раньше десятки раз сталкивались они в коридорах совпрофа, кивали друг другу автоматически и проходили мимо, не запоминая личностей. В коридорах власти люди  плохо видят друг друга.
"Здравствуйте,Татьяна Васильевна,- удивленно пробормотал Миронов.- Оказывается, это вы здесь в одиночестве тоскуете?"
"От тоски мы и поем,- покраснела сквозь сумерки Смирнова и добавила, как бы извиняясь:- Вот влипла- аэропорт раскис и самолеты не садятся. А "вертушка" неизвестно когда еще будет. Спасибо горничной: гитары не пожалела, а то бы и заняться нечем. Вот и пою в одиночестве…"
"Вы так очаровательно скучаете, что мне захотелось потосковать вместе с вами. Можно?"- Антон протянул руку к гитаре.
"Попробуйте, если получится, - не воспротивилась хозяйка и отдала инструмент.- А я считала, что все техинспекторы поголовно буки."
"Не все, не все,- заверил Антон, пристраиваясь на табурете.- Некоторые умеют и петь,и играть, и сочинять романсы. Вот, например:
"Мечусь по кругу, словно по манежу:
Над головою свищет шамберьер.
Бездельники, лентяи и невежды
На мне повисли, словно бультерьер.
Пред ними я себя не обнаружу
И на лице не покажу испуг.
А если захочу облегчить душу -
То снова напрошусь в ваш теплый круг.
Пусть говорят, что наша жизнь кругами
Переплелась, что их не расплетешь.
Но если поработаешь мозгами -
В свой теплый круг, конечно, попадешь."
"Я никогда такой песни не слышала,- после небольшой паузы сказала Татьяна.- Это Кукин или Городницкий?"
"Это Колонтаец",- слукавил Антон.
"Что-то я не знаю такого автора,- засомневалась Татьяна.- В нашем клубе его не поют , и в других не слышно."
"В ваших клубах вообще песен не слышно,- съязвил Антон.- "Сегодня мы не на параде - мы к коммунизму на пути. В коммунистической бригаде с нами Ленин впереди…" Весь репертуар и авторы официально согласованы и напреред известны. А великого барда и лирика нашей эпохи Колонтайца не знаете…"
"Не знаю,- согласилась Татьяна.- Но не прочь поближе узнать."
"За этим дело не станет,- пообещал Антон и уточнил: А о каком клубе Вы мне говорили?"
"О моем любимом,- загадочно улыбнулась Татьяна.- О клубе туристов-водников."
Вот уж этого от очаровательной и хрупкой на вид женщины Антон никак не ожидал услышать.
"Ого! - удивленно расширил он глаза.- И не страшно Вам в байдарке?"
"Какие там страхи,- Татьяна красиво и доверительно улыбнулась Антону.- Байдарка по сравнению с обласом корыто.А я, можно сказать, в обласе выросла - в этих самых местах. "
Не верил своим ушам Миронов: сидит рядом с ним обаятельная женщина, вполне светской наружности, прекрасно поет и мастерски играет на гитаре, а вдобавок профессионально гребет на байдарке и ходит в походы первой сложности по рекам Полярного Урала. Что-то сместилось в голове у Антона и он не нашел лучшего, как спросить:"А муж?"
"Объелся груш,- как бы огорчилась Татьяна.- Мы с дочкой и без него обходимся, она уже большая. Однако, поздно уже - давайте расходиться:
"Перепеты все песни - расставаться пора
И подернулась пеплом головешка костра…"
Это не головешка, а пылкая душа Антона серым пеплом подернулась. И не сегодня, а уже давно. А сегодня, как от свежего дуновения заискрила, чтобы вновь разгореться. Остаток ночи Колонтаец проворочался на своей скрипучей кровати: не выходила из головы яркая соседка. Ну кто бы в их чинной конторе мог догадаться, что она такая необыкновенная?
На другой день Антон с Татьяной гуляли по берегу, болтали о жизни и о работе, любимых книгах и музыке и о всяких разностях, о каких могут говорить между собой иголодавшиеся по теплу общения мужчина и женщина. Вечером в номере Татьяны они пили чай с твердым, как танковая броня печеньем и болгарским айвовым джемом  прошлогоднего завоза. Потом по очереди бренчали на гитаре и пели друг для друга свое любимое. Когда же забрезжили сумерки, Антон спросил Татьяну взглядом:"Я останусь" "И не надейся!- твердо и вслух ответила она.- У меня на работе романов не было и не будет."
Дверь захлопнулась  за спиной Миронова. Зато открылись глаза на собственную беспросветную жизнь. Открылись и долго не могли закрыться: опять он ворочался на тощем тюфячке и думал о женщине за стеной - зеркальном отражении его собственной неустроенности и духовного одиночества. С той же затаенной мечтой опеременах к лучшему, тем же романтизмом, с легким налетом авантюризма, но не того, каким его понимают агитаторы от "политпросвета", а берущим свое начало от латинского "аванти", что значит  - вперед.  Именно вперед, в леса,горы, и реки, кбрезентовой палаточной демократии, за розовой туристской мечтой уходили от обыденной серости ребята в штормовках, чтобы на неограниченной регламентом свободе мерзнуть и мокнуть, откармливать комаров и голодать самим, едва тащить от усталости ноги, даже терять иногда навсегда товарищей, и все это ради того, чтобы вечерами сидеть у костра тесным братством и под непременную спутницу-гитару изливать свои души в никем не одобренных, своего подпольного производства, но горячо  любимых песнях.
Известно, что песни - душа народа. Значит и души у туристов широкие и нежные, временами озорные, как и их песни. У Татьяны,уж точно, душа такая. И почему она Антону раньше не встретилась? С такой вместе можно и горы свернуть… Антон мучился сладостной бессонницей в тревожном предчуствии  лавиной надвигающихся судьбоносных  событий, способных первернуть и настоящее и будущее. Возсможно такое состояние переживает самец-тарантул, стремящийся соединиться со своей избранницей: предчуствует неизбежную и ужасную расплату за мгновение  счастья, за которое  не жалко и жизни…
Дней через десять прилетела "Вертушка", и уже привыкшим к общению командированным  удалось вырваться на Большую Землю.
"Вот все и окончилось,- грустно сказала Татьяна а аэропорту.- Больше ничего этого не будет никогда. Небудет наших прогулок и ежевечерних разговоров, не будет споров за чаем, не будет ничего. И некому мне будет петь свои песни."
"Почему же кончилось ?- встревожился Антон.- Почему бы нам и впредь нек встречаться?"
"Как вы это себе представляете? - саркастически усмехнулась Татьяна.- У Вас жена - вот с ней и встречайтесь."
"Но мы же друзья, а не любовники!" - попробовал возмутиться Антон.
"Об этом только мы двое знаем. А кто нас еще понять сможет и захочет?"
Действительно - кто? Кому из обывателей их понять захочется? Да и способен ли кто-нибудь поверить в дружбу мужчины и женщины? Не ответил Антон - замялся. Только предложил поднести до дома тяжелый чемодан. Татьяна не отказала, но у подъезда сделала попытку перехватить его у Антона:"Мужчины в моей квартире не бывают."
Но Антон отшутился:"Я же не мужчина, а сослуживец."
И Татьяна  сдалась: лифт привычно не работал.
"Не бойтесь, не останусь,- продолжал  хорохориться по дороге наверх Антон."
"Вот этого я и не боюсь,- согласилась Татьяна. Но Антон ее не понял и поставил чемодан у порога квартиры № 13.  - Спасибо!- сухо поблагодарила Татьяна и скрылась за тяжелой дверью.
Антон плелся домой медленно, как приговоренный на эшафот.Да он себя таким и чувствовал. Словно удалось ему чудом глотнуть порцию весеннего озона, от которого запела и воспарила осчастливленная душа, и вдруг, по воле неумолимого рока, жестокая рука наглухо закрыла животворящую отдушину и намертво задраила барашки, чтобы постепенно удушить Антона.
Перед дверью своей квартиры Антон замер на секунду, как прыгун на вышке: может вернуться? Но дрогнул и обреченно нырнул в семейный омут. Семейный  омут встретил его холодом. На стук двери в переднюю выглянула крысиная мордочка тещи, пробормотала:"А это ты". И снова юркнула в кухонную норку. Из своей комнаты выплыла растрепанная Светлана, запахнула полы нечистого халата и нехотя выдавила сквозь зевоту ритуальное:"Что-то ты на этот раз долго". И удалилась, величественно покачивая расплывшимся от сидячей жизни задом. Дочка, маленькая карикатура тещи, потнтересовалась у возникшего на пороге отца:"Ты что привез?" И, когда оказалось,что ничего, возмутилась:"Зачем ты тогда приехал?" Действительно - зачем?
Может, чтобы принять душ, сменить белье и через силу играть роль примерного мужа и любящего отца, выслушивать сентенции нудного тестя, стараться угождать теще и ждать, как манны небесной, очередной командировки.
На следующий день Антон и Татьяна случайно встретились во время обеда в очереди к раздаче столовой. Антон одними глазами спросил ее:"Ну как дела?" Татьяна поняла и ответила: "Одно расстройство: сосед сверху залил водой. Обои отклеились, линолеум вздулся, и мебель попорчена - на месяц ремонта". "Грубая мужская сила нужна?"- с надеждой спросил Антон.
"Очень и очень".- обрадовалась Татьяна.
Обои перклеивали вдвоем, а линолеум Антон перестилал самостоятельно. Татьяна, не умея помочь в мужском деле, забиралась с ногами на подоконник, подстраивала гитару и пела специально для Антона его любимую:"Мой конь утомился…" И сама была счастлива, что хочет петь и что откуда-то голос взялся:"Я еще никому так не пела. Сослуживцы и не догадываются, что у меня голос."
В культотделе, точно, о талантах Татьяны никто не догадывался. Как никто не подозревал, что она тайком курит. Антон первым застукал ее на этом, учуяв табачный щзапах на кухне."У тебя бывают мужчины?"- заревновал он.
"Да нет, это я балуюсь, по бабьей слабости, - смутилась Татьяна. И огрчилась: - Теперь ты меня уважать перестанешь…"
"А ты бросай!"- предложил Антон.
"Замуж выйду - брошу". - пообещала Татьяна.
"Тогда выходи скорее".- не уступал Антон.
"За кого?"
"А если за меня?" - неожиданно для себя обронил Антон. Вопрос повис в воздухе без ответа. А Антон засомневался:"Куда я лезу? Из петли в ошейник? Но ошейник значительно притягательнее"…
После девяти вечера Антон не засиживался, чтобы без нужды не объясняться в семействе. Прощаясь, он подставил щеку Татьяне:"Поцелуй, я надеюсь, заработал?"
Улыбчивая  Татьяна вдруг посерьезнела и напряглась:"Не порти дружбы, Антон. Ведь нам и без того хорошо. Согласен?"
"Согласен.- пообещал Антон.- Тогда поцелуй по-дружески.
Татьяна вспыхнула, но все-таки чмокнула его в щеку и при этом легонько прикоснулась к предплечью Антона упругим соском обтянутой тонкой блузкой груди. И, как показалось Антону,сделала это не случайно. Мгновенное, как змеиный укус, прикосновение обожгло и воспалило рассудок, поэтому уходил он слегка ошарашенным.
Легкая ошалелость зятя не укрылась от проницательной тещи. Ночью напару сдочерью они исследовали и нюхали рубашку Антона. Духами она не пахла, зато пропиталась краской и табаком. Антон никогда не курил, и поэтому теща сделала свой вывод:"Картежничает твой колонтаец. Разводилась бы ты с ним, доченька." И даже пустила слезу по своей несчастной дочурке. Светлана промолчала в знак согласия с житейской мудростью матери.
Наутро Антон получил классическую семейную разборку с истерическим  заламыванием рук, с заранее заготовленными выпадами тещи и многозначительными намеками тестя.На работу Колонтаец  убежал не позавтракав. Но, как ни странно, был счастлив, как  парашютист, впервые совершивший прыжок. Однако, чтобы остановить падение, ему не следует забывать про спасительное кольцо. И Антон  вспомнил про колечко с  зеленым гранатом, давным-давно, во время  практики  купленное у загулявшего геолога."Оно принесет тебе счастье".- вспомнилось Антону. Кажется, пришло время проверить.
В перерыв, когда помещение отдела опустело, он созвонился с Татьяной:"Сегодня приду к тебе навсегда." На другом конце провода что-то щелкнуло и раздался знакомый и усталый голос:"Не надо этого делать".
- Но почему же? Ведь ты тоже этого хочешь?
- Я хочу снова сойтись со своим мужем: дочь не должна расти без отца.- возразила Татьяна.
- Но я же люблю тебя! - продолжал настаивать Колонтаец.
- Этого мало.- Татьяна не переставала упрямиться, но по оттенкам интонации Миронов уловил, что делается это не очень уверенно.
- М я тебе тоже нравлюсь. И даже больше того: ты меня тоже любишь,- не сдавался Антон.- Мы оба нужны друг другу- неужели так трудно понять?
- Я не связываюсь с женатыми.- В голосе Татьяны появились стальные нотки.
- Я разведусь неуверенно пообещал Миронов.
- Посмотрим,- все поняла и засомневалась Татьяна.
Вечером Антон впервые поцеловал ее в губы. Они оказались мягкими и приятными с легким ароматом сигарет "Родопи".
-  Как ты классно целуешься. Вот ты, оказывается, какой умелый бабник,- выдохнула она, на миг оторвавшись.- Если ты и вовсем остальном такой же умелец, я за тобой на край света пойду…Однако на ночь Антона у себя не оставила:"Не забывай, что на меня дочь смотрит. Разведись сначала".
Антон не долго балансировал на кромке обрыва: решился на заявление о разводе.
Теща молча радовалась своей победе, а номенклатурный тесть угрожающе шипел: "Анкету мне портишь, змееныш. Паскудства не прощу - наплачешься". Антон с легким сердцем махнул на все рукой и отправился в непредвиденную, как всегда, командировку на Ямал. Возвратиться удалось не очень  скоро. 
Прямо из аэропорта   за последние гроши на такси примчался Антон к своей Татьяне: "Здравствуй, моя любимая!" Татьяна черная и зареванная, уклонилась от объятия:" Я возвращаюсь к мужу".
"Как же так!- застонал от боли несчастный Колонтаец.- Ты же мне обещала! Я всю жизнь свою положил к твоим ногам - так не вытирай их о мое   сердце! И не губи светлую любовь нашу!"
"Другие губят: тебя на Ямал не случайно загнали - чтобы от меня изолировать. И пока ты там комаров кормил,  меня из партии скоропостижно исключили за аморальное поведение, разложение и разрушение молодой семьи."
"Но ты же ни в чем не виновата!"- всплеснул руками Антон.
"А кому надо этому верить и разбираться? Ты же знаешь, кто у нас в партбюро собрался: они на твоего тестя молиться готовы и по одному его слову способны собаку съесть, не то,что одинокую и беззащитную женщину. Придумали: профсоюзы - школа коммунизма. Не школа, а отстойник для отбросов партаппарата - сборище блатных и бывших. Я теперь тоже бывшая - Маркелов уволил меня по непригодности.И жаловаться на него некому. При моей профессии такая запись в трудовой - все равно, что волчий билет. Один у меня выход - уезжать".
"Мы вместе уедем!"- решительно заявил Антон, сам в это уверовав.
"Нет - я  уже мужу слово дала, что возвращусь."
"Но ты же меня любишь!"- попробовал последнее средство Антон
"Забуду, ради дочери. Такая я."- сказала как отрезала Татьяна.- А ты уходи:  тяжело мне возле тебя, ой как тяжело - жить не хочется.Не хотела я с тобой больше встречаться-видеться, да не успела. Пусти, мне на переговорный пункт пора…"
И так все это было высказано, что сердцем понял Антон: не склеить разбитое. Уходит его неожиданная радость, светлая надежда, первая и последняя настоящая любовь. Уходит навсегда, как уходят из жизни. Да так оно и было на самом деле: одевалась его любимая, чтобы навсегда уйти из жизни Антона. В детдоме и на флоте мужчиной воспитался Антон. А значит, привык и умел держать удар. И ни перед кем еще не падал на колени и не просил униженно, а здесь готов был упасть. Не поняла, не оценила его любимая, на что пошел колонтаец, чтобы так вот сломаться. Поднялся со стула Миронов, стряхнул с лица унижение и снял сол стены гитару: " Спой на прощание".
Не смогла отказать Татьяна в последней просьбе, дрогнула ее душа и задрожали под рукой  грустные струны:
"Как нам трудно сойти с надоевшего круга.
Каждый лист у судьбы до конца разлинован.
Видно от роду нам суждено друг без друга
Жизнь прожить до конца. И  не сможем иного…"
Не смогла допеть до конца Татьяна и навзрыд заплакала. На настенном календаре было тринадцатое августа, число для Антона роковое. А на тумбочке под зеркалом три махровых пиона в вазе - нечетное число. Антон вынул из вазы белый и сломал: "Это моя судьба". "А это мы с мужем остались.- Татьяна отодвинула подальше от Антона два красных.- Только не пойму: почему четное число несчастливое?"
На работу Антон явился надломленным,как после похорон матери. Терпеть ухмылки и деланное сочуствие сослуживцев не было никаких сил, и Миронов почти обрадовался вызову на аварию: в одном из районов взорвался  отопительный котел и пострадали трое. В кругу лиц, которые могли быть признаны ответственными за происшедшее, фигурировал и родственник секретаря райкома. Главный технический инспектор, инструктируя Миронова, на прощание дважды упомянул об этом существенном обстоятельстве и предупредил, чтобы техинспектор не зарывался и вел себя поосмотрительней. Но напутствие многоопытного шефа Антон пропустил мимо ушей: из головы не шло расставание с Татьяной. Теперь уже не Татьяной, а снова Татьяной Васильевной.
Глава вторая. Ограбление души
Технический инспектор Миронов привык отыскивать глубинные причины всевозможных аварий  и потому свою беду рассматривал  не иначе как аварийную ситуацию и потому попытался вычислить ту причинную связь , которая  вызвала к жизни  необыкновенную и романтическую любовь, разбудила дремавшие сердца. Разбудила, столкнула их безжалостно, да и разбила вдребезги и сердца и судьбы. Похоже, что совпало редчайшее в природе явление: удачно совпали  биоэнергетические поля Татьяны и Антона. Потому так  неотвратимо и потянуло их друг к другу,  и оттуда та неизъяснимая теплота и душевный комфорт , которые возникали всякий раз при их встречах. Немного  же досталось Антону теплоты и счастья. И вот теперь он лишен и этой малости. Грязными сапогами прошлись по его душе фарисеи от партократии. Угодливо, по звонку "оттуда" , растоптали мимолетное, как свет падучей звезды, Антоново счастье. А над его останками воет от удовольствия волчья стайка недавних его родственников.
Горькая обида на весь несправедливо устроенный мир переполняла Миронова, когда насквозь пропитанный пылью всех проселков автобус выплюнул его у  невзрачной двухэтажки, по недоразумению наименованной гостиницей. Ничтожные размеры гостиницы компенсировались грандиозностью анкеты для желающих поселиться, содержанием обязательных для заполнения граф наводит на мысль, что она происходит из Министерства иностранных дел и предназначена для лиц, собирающихся раз и навсегда расстаться с советским гражданством, чтобы выехать за рубеж для вступления в наследственные права на имущество мультимиллионера Моргана. Попав, видимо по чистому недоразумению, в районный  центр Умрихино, анкета эта так приглянулась  руководству, что была утверждена в качестве непременной для всех претендующих на койко-место в заезжей избе под вывеской "гостиница Умрихино". Одноко вполне вероятно и то, что разработчик анкеты мог быть и специалистом-аналитиком внешней разведки, получившим спецзадание - отловить  заброшенных в коммунальное хозяйство района Мату Хари и Джеймса  Бонда.
"И все эти бесчисленные графы я должен  заполнить? "- иронично поинтересовался Миронов у официального вида дамы под аншлагом "Администратор".
"Безусловно,- заступилась за честь гостиницы административная дама.- все анкеты тщательно изучаются  милицией." Ее утверждение Антон решил проверить. В графе 18  на вопрос"куда приехал" ответил : "В Умрихино". В графе 19 - "зачем приехал" - написал: "за деньгами". В графе 20 - "цель приезда" каллиграфически вывел:"ограбление банка". Дальше следовало дать подписку, что Миронов выедет по первому требованию администрации, не будет: курить и распивать спиртные напитки, приглашать к себе женщин, петь песни по ночам,  а будет соблюдать чистоту, пожарную безопасность и тушить свет уходя. Административная дама мельком глянула в первые графы, бросила анкету в ящик стола и предложила постояльцу самостоятельно пройти в номер, поскольку он не запирается.  Утомленный долгой дорогой и не менее длинной анкетой, Антон рухнул на видавшую еще нашествие белочехов кровать и, несмотря на то, что кровать-пенсионерка отзывалась возмущенным скрипом на каждый его выдох, заснул, как провалился. Снилась ему Татьяна со сломанным пионом в руке. А  на пальце - кольцо с зеленым гранатом.
Бывший тесть Антона тем временем коротал вечер за изучением тезисов двадцать второго съезда. От этого занятия его отвлек телефонный звонок: звонил старый приятель по Высшей партийной школе - умрихинский первый секретарь. После обмена обычными в таких случаях любезностями, умрихинский Первый конфиденциальным тоном сообщил, как бы между прочим:" Тут у меня твой зятек в командировке…"
"Бывший, бывший зятек,- поспешил его поправить бывший Антонов тесть.- Пришлось ради благополучия семьи с ним расстаться: с отклонениями оказался. Ну и что он опять учудил? "
"Я, Данила Софронович, потому с Вами и советуюсь, что отклонения обнаружились: представляете, в анкете написал, что цель приезда - ограбление банка. А в нашем районе  пока еще и банка нет. А ведь анкета - документ. Я же прореагировать  обязан: вдруг что?"
"Он все может.- подтвердил бывший тесть. И непонятно, на что намекнул: то ли на зхапись в анкете, то ли на ограбление.- Ему бы под наблюдение врачей: он же из детдомовцев и какая у него наследственность, одному Богу известно. Опять же профессию и нервное переутомление нельзя не учитывать. Не исключено, как ты намекаешь, мы за ним и раньше замечали. Я бы  и на месте консультацию специалистов организовал, да , понимаешь, психиатрия дело тонкое, огласка для меня нежелательна: от него у меня внучка растет. Еще пойдут разговоры  про наследственность, потом ее замуж не выдать. А у тебя на руках документ - вот ты и реагируй как положено. У вас же психолечебница рядом".
"Ясно, Данила Софроныч,- понял намек умрихинский Первый.- Я распоряжусь, чтобы его понаблюдали. Вдруг он на самом деле помешался на ограблении - отвечай за него потом".
"Вы там с ним особо не нежничайте - таких принудительно лечить надо".- дал последнюю установку Данила Софронович. Умрихинский Первый принял ее к исполнению: для карьеры зачтется.
Через час в гостиничный номер ворвались два дюжих санитара в сопровождении милицейского наряда:"Пройдемте с нами гражданин". "Куда?"- не понял спросонья Миронов."В банк". - ласково пообещал дюжий санитар. Сопротивляться оказалось бесполезно. Еще через полчаса  санитарный уазик увозил  его  по проселочной дороге  в сторону от райцентра, к  областной психолечебнице. Сколько бы там продержали Миронова - неизвестно. Возможно там бы  история жизни  переросла в историю болезни и тем бы и закончилась. Но освободиться ему помог случай.
Работал а областном совете профсоюзов один уважаемый дедок, ревизором. Жил он одиноко, делу отдавался самозабвенно, в командировках не скучал, и за это его держали на нищенской ставке ревизора, хотя пенсионный возраст давным-давно для дедка наступил. И все бы ничего, но имелись у этого ревизора две особенности: во первых, он воевал против Колчака в краснопартизанском отряде Платона Лопарева, был пойман, осужден, приговорен к расстрелу и чудом вызволен. За революционные заслуги потом получил звание "Красный партизан", соответствующее удостоверение и льготы, какие не снились и кавалерам "Золотой Звезды". Но, надо отдать ему должное, партизан не зазнался и своим званием не бравировал, вспоминая о нем только накануне великих праздников. Вторая особенность нашего ревизора заключалась в его пристрастии  к древней индийской науке йоге, какой ее секты - не берусь сказать, но определенно, что той, в основе  учения которой лежит мудрая мысль о необходимости закалки организма. Ее фанатичный приверженец йог-ревизор в любую погоду, будь то хоть сильный мороз, хоть ненастье, имел обычай обливаться холодной водой на открытом воздухе  или растираться снежком, а после этого совершать непременную пробежку босиком и в одних трусах. Впрочем, на работе его причуду никак не отражались.   Так и бегал бы дедок по снегу и лужам, потом растирался полотенцем и пил горячее молоко, одновременно листая главные бухгалтерские книги и сверяя сальдо с бульдо, да вот не повезло ему попасть на ревизию Умрихинского райкома профсоюза  накануне октябрьских праздников. График ревизий - почти закон, районов много, а ревизоров мало - такова реальность и ничего не попишешь.
Взорвавшуюся котельную восстановить не успели, а потому гостиница "Умрихино" стояла пустая и холодная.  Пришлось ревизора поселить в здании райкома партии. Пока огромное здание райкома строили, район разукрупнили и партработников, вместе с аппаратчиками исполкома оказалось меньше, чем кабинетов.Чтобы хоть как-то заполнить брешь, отвели на первом непрестижном этаже место для комсомола, а в конце коридора, рядом с женским туалетом, - райкому профсоюза сельского хозяйства. Вот там, на раскладушечке и проживал наш ревизор во время командировки. Днем проверял, как вносятся и расходуются профсоюзные взносы и другие средства, а вечером попьет чайку, сходит в клуб на прошлогодний фильм - и на боковую. Зато утром…
В ночь накануне праздника на улицы райцентра выпал снег глубокий и пушистый. А еще по случаю подготовки к празднику приказом начальника милиции в райцентре были введены  повышенная готовность личного состава и усиленные наряды: мало ли что! Вон в соседнем Ялуторовске перед Первым Мая какой-то Шепеленок расклеивал рукописные воззвания от имени фашистской партии города. Стоило огромного труда его вычислить и отловить, зато теперь  он отдыхает  в психолечебнице неподалеку от Умрихино. Там всех с такими вывихами собирают: и диссидентов, и демократов, и анархистов. Говорят, есть даже самозванный сын Троцкого, не при свидетелях он будь помянут. Так вот, по случаю предстоящей смены караулов, дежурный по райлтделу предварительно позвонил на пост №1 в райкоме: все ли там в порядке и на месте ли  большой портрет Генсека? Постовой от звонка моментально проснулся, доложил в трубку, что все впорядке, будет исполнено и так точно. После чего, положив трубку на аппарат, решил для верности убедиться, все ли так , как доложено, и не похитил ли злоумышленник портрета Генерального секретаря. Тревога закралась в сознание еще до выхода на крыльцо: дверь, им лично закрытая, на засов, оказалась отпертой. Выйдя на крыльцо, сержант возвел очи к этажам райкома и убедился, что все флаги полощутся и портрет на месте. Но когда он опустил их к грешной и слегка прикрытой снежком земле, то  оторопел: в утренних сумерках между густыми елями у стен райкома непозволительно голая и костлявая стена мелькнула и скрылась за углом. Сначала сержант решил, что ему мерещится, но фантастическая ширина черных сатиновых трусов местного промкомбината  на фигуре заставляла поверить в реальность увиденного. Он потер глаза, проверяя, не остатки ли это сна, а когда отнял ладони от глаз, увидел, что голая фигура мелькнула меж елок повторно, отпечатывая на снегу вполне отчетливые следы босых ног. Ближайшее рассмотрение следов показало, что босоногих меж елками бегало не меньше десятка. "Хоть одного, да возьму !"- решил постовой, решительно снял шинель, широко распахнул ее и  встал наизготовку за углом райкома . А ничего не подозревающий йог-ревизор, не торопясь, обежал очередной круг чтобы попасть прямо в тесные милицейские объятия.
"Попался, который кусался!"- обрадовался сержант, сбив старика подсечкой хромового сапога и заворачивая в шинель. Растерявшийся йог только беспомощно бился в колючем сукне, выплевывал снег и пытался кричать, что он красный партизан и неприкосновенное лицо, и даже пробовал укусить руку службиста вставными челюстями. Однако на особо важные посты ни хлипких, ни умных не ставят никогда. А потому сержант без долгих раздумий приволок увязанного в шинель на пост, укушенной рукой набрал номер дежурной части и доложил, что возле райкома в зарослях елок обнаружены голые партизаны, что один уже задержан, кричит и пугает Колчаком. А по следам на снегу видно, что всего их не меньше десятка.
Немедленно весь наличный состав райотдела во главе со служебно-розыскной  собакой  Карацупой был срочно мобилизован, погружен в "газик" и направлен на нейтрализацию формирования злодеев, обосновавшихся в райкомовских елках. А тем временем дежурный по райотделу Ермаков, заикаясь от волнения, рапортовал своему непосредственному начальнику:"По сообщению сержанта Груздева, в елках возле райкома обнаружены партизаны. Один задержан сержантом. На операцию по поиску остальных выслан усиленный наряд и готовится подкрепление…." Начальник милиции слушал дежурного и морщился: болела голова со вчерашнего - перебрал. Информация о партизанах никак не укладывалась в извилинах. Язык не поспевал за мыслями и потому он спросил  первое  и самое  простое, что пришло в голову:"Ермаков, ты сегодня пил?"
"Только чай"
"А вы мне  и чаю выпить не даете, - обиделся начальник.- Где он, этот ваш задержанный ?"
"Только что привезли, - поспешил доложить Ермаков.- Он очень буйный и в одних трусах".
"Первому  сообщили?"- с угрозой прервал его начальник.
"Как можно без Вас".- успокоил его  подчиненный.. 
"Пойдем посмотрим, а потом решим, что делать".- принял решение начальник.
В неотапливаемой, как и весь райотдел, камере оказалось не то что  прохладно, а почти как на улице, и помещенному туда йогу, вместо того, чтобы обижаться, биться о стены и двери, кричать и доказывать, что он ревизор и красный партизан, лучше бы успокоиться и заняться чем нибудь пориличествующим йогу - например, принять позу лотоса и погрузиться в нирванну. Но бедняга не унимался, буйствовал и произвел на начальника милиции  дурное впечатление. "Какой же он красный,- укоризненно сказал он дежурному, отходя от дверного глазка,- скорее всего он синий, и кожа у него совсем гусиная. Ладно - пусть потешится часок, небось успокоится. - Значит, он партизан, да еще и ревизор?" Задумался начальник милиции. Так крепко, что в результате раздумий решил позвонить своему старому приятелю по охоте, главному врачу той самой психолечебницы, что находилась  неподалеку.
Главного врача звонок разбудил некстати: накануне к нему приезжала комиссия из области. Все,как один, случайно оказались охотниками и с ружьями при себе. Пришлось, вместо проверки, вывезти их в лес на зайчишек. Зайчишек малость погоняли, а выпили совсем не малость, и чем все это закончилось, главврач абсолютно запамятовал - да и немудрено: после стольких лет с психами…
"Петр Павлович!- загудел в трубку баритон начпальника милиции.- У тебя все дома?" "Минутку, Павел Петрович, гляну,- предупредил главврач и заглянул в соседнюю комнату. Жена и  дочь мирно спали в своих кроватях.- Все дома и спят.- ответил главврач.- А что случилось? И что утебя за шутки милицейские, Павел Петрович? Главврач склонен был разыграть обиду."Да ты не нервничай, старина, - я не про твой дом спрашиваю. Ты мне ответь : утебя в дурдоме все на месте? Партизан не убегал? Нет? А ревизор?" - продолжал гудеть в трубку  начальник милиции."А что случилось, собственно?" - попробовал уточнить главврач. "Да ты понимаешь,- хохотнул милиционер,- мои ребята в елках голого мужика поймали, так он кричит что приехал с проверкой. У тебя ревизоры были?" "Вчера еще были.- Екнуло сердце у психиатра: с ревизорами что-то случилось.- Были" "Значит это твой.- обрадовался  начальник. - Мы тебе его через час доставим. Иначе у нас он долго не протянет - холодно." 
Завернутого  в шинель, ревизора-йога  привезли в психолечебницу. При одном взгляде  на трясущегося  старика, главврач определил:" Наш контигент. В общую палату его. После праздника разберемся с диагнозом, а сейчас некогда". Нужно было опохмелиться и прийти в себя.
"Вам это даром не пройдет".- пообещал  красный партизан. Он не бросал слов на ветер. Но жаловаться на свое незаконное задержание и помещение в психолечебницу дальновидно не стал. Нашелся другой повод поквитаться. К своему удивлению, в палате он встретил Миронова, которого знал по работе.  Трех праздничных дней, когда врачи пациентов не трогали, Колонтайцу и ревизору хватило, чтобы  объясниться и наметить план  освобождения. Между тем, после праздника  ревизора хватились в райкоме профсоюза, обнаружив в своем кабинете неубранную раскладушку, слегка стоптанные сапоги, брюки и китель ревизора.Но самого ревизора ни в комнате, ни на этажах, ни в женском туалете  не обнаружили.В последней надежде позвонили в милицию. Там обрадовались:"Так это оказывается, ваш? А мы его уже в дурдом отправили…"
Ревизор сдержал свое слово: история с Колонтайцем стала достоянием широкой гласности  и в устах народа приобрела неисчислимые и удивительные подробности, вроде того, что начальник милиции по пьяни бегал вокруг райкома в трусах, а Колонтаец его задержал, за что угодил в психушку: только дурак может мешать начальнику милиции. Но главное, то, что красный партизан  не растратил высоких связей среди ветеранов партии, которые  организовали  разбирательство, в результате которого главврача сняли, Ермакова перевели служить на Север, а Колонтайца выпустили, забыв снять с учета и отменить диагноз: "параноидальное развитие личности - навязчивая идея".
На прежней работе, кадровик небрежно протянул ему трудовую книжку:"Вы уволены по непригодности.Сами понимаете, что мы не можем оставить вас ни в какой должности". Колонтаец оказался опять один в чужом и враждебном мире: без жилья, без работы, без семьи и даже без друзей, которые стали его чураться. Со всем этим у Миронова возникла неразрешимая проблема: кто же решится принять на работу параноика с навязчивой идеей грабить? Хорошо еще, что в оргнаборе оказались неразборчивы и приняли в Неганскую экспедицию геодезистом: в тайге банков нет. На тяжелой работе стал забываться и оттаивать Колонтаец. Его заприметил начальник, и снова забрезжила на его жизненном горизонте звездочка надежды на удачу. Но разгореться  так и не успела.
В поселке  Нега  произошла цепь загадочных  преступлений, венцом которых  стала пропажа кассира экспедиции  вместе  со всей ее месячной зарплатой, по пути из банка. На расследование был направлен  тот самый  капитан милиции Ермаков, который  сразу опознал Колонтайца и наметил его в разработку, как одного из  подозреваемых.
Тринадцатого августа он вызвал Колонтайца на допрос и долго мытарил, все выспрашивая про ограбление магазина, колхозной зверофермы и пропажу винтовки. Колонтаец, конечно, догадывался, что все усилия Ермакова пришить ему дело - дохлый номер, но все-же насторожился и испугался основательно: пребывание в психушке еще не забылось. А когда  ровно через тринадцать дней загадочно исчезла вся касса экспедиции, кОлонтаец разволновался уже не на шутку: психушка, а то и хуже, снова замаячила - из всей команды вербованных он единственный носил ореол грабителя  банков. Значит, если кому и шить ограбление кассира - то только ему и никому больше. А в справедливость Миронов давно уже перестал верить - не мальчик. Сидеть же в камере  даже предварительного заключения  , для подследственных, Антону не улыбалось.Ведь она так и называется- предварительного, что заранее предполагает последующую окончательную посадку в нее заключенного.
Прав ты или не прав перед Законом - никто особо  разбираться не будет: советская милиция не ошибается.И точка. Если попал под следствие, получил обвинительное заключение - значит никакой адвокат тебе не поможет.
И Миронов Антон Аркадьевич, по кличке Колонтаец, пришел к выводу, что самое благоразумное при его репутации, пока не поздно,- уехать от греха подальше под предлогом уклонения от алиментов. И уволился из экспедиции.
В добром расположении духа, с трудовой книжкой в кармане, рюкзаком на спине и гитарой на груди  пошел на пристань к пароходу.
Он еще не знал, что Ермаков  отправил  телеграмму с требованием задержать Миронова и снять с парохода в Сургуте.
Глава третья. Затворники
    Так, по данной на всякий случай телеграмме оперуполномоченного Ермакова,  Колонтайца  сняли с парохода  на пристани Сургут  и, не объясняя причин  задержания, препроводили “в холодную”. Именно в “холодную” , поскольку  в царские времена  Сургут ,  изначально возведенный казаками-первопроходцами как город-острог на торговом пути, после  ликвидации за ненадобностью государевой таможни, во избежание упадка и вымирания, был определен как место ссылки исключительно политических, для  которых тюрьма  считалась излишеством. Последний сургутский  исправник вообще не видел в ней надобности, из-за отсутствия для нее контингента и собирался совсем ликвидировать, да не успел из-за революции. В принципе - весь Север тюрьма, да еще какая. А для весьма редких уголовных и пьяных буянов хватало и обычного амбара приспособленного под “каталажку”.( Cлово это сохранилось в арестантском лексиконе со времен еще парусного флота, на котором существовал порядок забуянивших или проштафившихся матросов выдерживать до прихода в чувства в “такелажке”- кладовой для парусов и канатов.) По этой самой причине Сургут накануне революции обходился без тюрьмы. Пришедшие на смену самодержавию, Совдепы  не  изменили традиции  амбарного содержания  арестантов  ,оставив ту же каталажку, но уже переоснастив ее в соответствии с требованиями времени   и политической обстановки   трехэтажными нарами из теса.
 В зависимости  от требований момента и времени года, каталажка то наполнялась, то опоражнивалась, но большей частью - пустовала из-за отсутствия постояльцев  вследствие миролюбивого характера населения. Поэтому милицейское начальство  даже и не задумывалось  о строительстве новой “камеры предварительного заключения” - чтобы без острой надобности не тревожить  Управление и не привлекать к себе вышестоящего внимания.               
  В эту самую вонючую “каталажку” и впихнули  Колонтайца после задержания без предъявления каких-либо обвинений, пообещав по приезду Ермакова  разобраться.
 Мудрый начальник райотдела милиции майор Рыбаков, поднаторевший в ”спихотехнике”, в другие времена не озаботился бы задержанием проезжающего, а позволил ему проследовать до Самарово - территории смежного райотдела, где и оперативников, благодаря близости окружного начальства побольше  и  камера предварительного заключения капитальнее обустроена. Продублировал бы радиограмму в округ - и дело с концом. С парохода куда он  денется.
 Но обстоятельства сложились так, что майор Рыбаков не мог  себе позволить даже слегка расслабиться - над ним самим нависла угроза.
Беда пришла нежданно и откуда не ждали - со стороны госбезопасности. Дело в том, что на территории Сургута с недавних пор проживал спецпоселенец, состоявший под неустанным надзором оперуполномоченного  госбезопасности  по району - лейтенанта Охотникова. Поднадзорный Николай Николаевич Захаров жил  одиноко, нигде не работал и ни с кем не пытался общаться , испытывая затруднения, не столько из-за ограничений со стороны надзирающих органов, сколько вследствие собственного слабого умения изъясняться по-русски. Секрет в том, что несмотря на вполне русское имя и фамилию, носитель их был самым настоящим греком  из Афин Никосом Захариадисом , генеральным секретарем Компартии Греции. Точнее, бывшим генеральным секретарем, который на свою беду усомнился в правильности международной политики проводимой ЦК КПСС и позволил себе иметь по этому поводу свое мнение.
  Мнение иметь никому не возбраняется - другое дело его высказывать. Это, сами понимаете, чревато…А Захариадис  высказался не к месту. В ЦК КПСС его высказывание по достоинству оценили и сделали оргвыводы. Не для того Кремль подкармливал “братские” компартии на деньги самоотверженного советского народа, чтобы их лидеры имели мнения отличные от официальной линии КПСС. Руку кормящего - да не кусают. Чтобы напомнить Захариадису эту истину, второй  раз высказаться преставителя братской компартии пригласили  уже в Москву, на Политбюро. Окрыленный вниманием старших братьев, Никос поспешил из солнечных Афин в хмурую туманную Москву. И навсегда исчез с политической сцены. Зато в сумрачном Сургуте  появился Николай Николаевич Захаров, определенный  до конца жизни под надзор КГБ. Проживал Захариадис одиноко, серо, скучно, в контакты ни с кем не вступал. Чем вгонял в тоску лейтенанта КГБ Охотникова, незадолго до этого повышенного в звании и переведенного в порядке поощрения из Гыданской тундры, где он отличился в операции по пресечению идеологической диверсии империалистических разведок, которые с северных территорий США и Канады воздушными шарами через Северный полюс  направляли в Советское Заполярье  пачки листовок  подрывного содержания. А чтобы привлечь к ним внимание неохочих до пустого чтения  аборигенов тундры, оборотная сторона  прокламации  была оформлена  в виде сторублевой купюры с портретом  Ленина. Дореформенная сторублевка, размером с половину тетрадного листа  с подрывным текстом на обороте, разлетелась по тундрам в неисчислимом количестве и не всей массой  затерялась в  бескрайних просторах.
  Часть прокламаций попала-таки в руки кочевников-ненцев, которые не утруждая себя ее прочтением, свернули хрустящие бумажки текстом внутрь ,а портретом Ленина  наружу, и  повезли  их на оленях и собаках на фактории  и в поселки для обмена на необходимые товары. В основном, водку и спирт. И неудачно. Непонятливые  рыбкооповские продавцы отказались принимать односторонние сторублевки, и утверждали, что ни водки, ни спирта до открытия навигации и  первого парохода не предвидится, а за настоящие деньги есть одеколон "Красный мак", чем настолько огорчили аборигенов, что  вынудили их пожаловаться на произвол торговцев советской и партийной власти  района.
 Власть от случившегося пришла в полнейший ужас и немедленно доложила  в  округ и органы.  На вопль о помощи против диверсантов из округа прислали бригаду лекторов ,  которым вменили чтение по стойбищам  лекций о происках империалистических разведок , посягающих на сокровища Гыданской тундры. Госбезопасность же откомандировала в тундру младшего лейтенанта Охотникова, который еще недавно окончил ветеринарный техникум, слыл примерным комсомольцем, умел прививать оленей и знал жизнь тундровиков. Чем и оказался привлекателен для кадрового управления КГБ.
  Охотников,  еще до прибытия на место, осознавал бесперспективность поставленной начальством  задачи: изъять у населения все прокламации на сторублевках. Тундра велика, а недоверие к власти еще больше. Поэтому он замыслил привлечь к операции  кстати подвернувшуюся лекторскую бригаду. С их помощью по всей тундре разлетелся слух, что водки нет и не предвидится до самого Дня Вороны , но в райцентре  сидит ветеринар Мишка Охотников, который собирает,  у желающих  сдать, односторонние сторублевки, чтобы на них  нанять самолет и закупить на Большой Земле водки для всех желающих. Желающих избавиться от односторонних сторублевок, на которые в  лавке не дают даже спичек, оказалось предостаточно. И скоро  к Охотникову потянулась вереница сдатчиков, которых он старательно заносил в многостраничный протокол добровольной сдачи антисоветских материалов и заставлял каждого против проставленной фамилии и суммы ставить либо подпись, либо тамгу, либо оттиск пальца - в зависимости от степени грамотности. Первой страницы протокола никто не видел и поэтому расписывались все, пока листовки у сдатчиков не кончились. После этого сдатчики отправились к своим стадам, ожидать обещаного, а Охотников -  на доклад в окружной отдел КГБ.
  Вышестоящие чекисты подивились сметливости и разворотливости подчиненного, порадовались успешному завершению операции, за которую, при умело составленном рапорте, следовало ожидать наград и повышений по службе. Через положенное время они последовали. Наградили вышестоящих и непосредственных начальников Охотникова, а ему самому присвоили очередное звание и перевели служить  подальше от тундры и , от считавших его должником и обманщиком, ненцев - в Сургут.
           Тем не менее, Охотников не считал себя обделенным вниманием и благосклонностью начальства  и об одном только и мечтал, как бы еще более отличиться, чтобы  продвинуться по служебной лестнице на следующую ступень. Однако повода проявить себя в обыденно-спокойном Сургуте не находилось при самом настойчивом поиске. Пока не прибыл под конвоем на поселение бывший иностранный подданный Никос Захариадис, он же, по, придуманой для него КГБ,  легенде,- Николай Николаевич Захаров.
    Вопреки ожиданиям Охотникова, шпионские страсти вокруг поднадзорного не разгорались, написанных симпатическими чернилами писем он ни от кого не получал, связники иностранных разведок по ночам к нему не стучали условной дробью. Лейтенант совсем почти разуверился в перспективности поднадзорного объекта, когда из Центра пришла шифровка:  из Гомеля, под видом распространителя  сектантского журнала “Башня стражи” тайно следует некий  Скочин, возможно  с целями вхождения в контакт с Захариадисом и передачи инструктивных материалов. Предписывалось установить за объектами круглосуточный контроль. Задержание Скочина, в крайнем случае, допускалось с использованием личного состава местной милиции. Начальника райотдела милиции в суть происходящего  предлагалось без лишних подробностей посвятить.
  С приездом Скочина начались у лейтенанта горячие денечки. Одному отследить шпиона дело нелегкое, а агентурой молодой чекист еще не обзавелся. Скочину легко: поел, поспал, прогулялся,  в кино сходил или еще куда - свобода полная .А Охотников за ним, как привязанный. Замотал шпион своего “хвоста”. И стало Охотникову казаться, что проспал  он встречу своего подопечного Скочина с поднадзорным Захаровым. А значит инструкции шпионского центра переправлены по назначению, а донесение о промышленном потенциале района  от резидента Захариадиса  в обмен  уже получено и находится на руках у Скочина. Следовательно Скочина необходимо брать с поличным. И очень срочно, поскольку поступили проверенные сведения, что тот засобирался восвояси и дожидается первого же парохода.
  Для разработки операции по задержанию, Охотников прибыл к  Рыбакову и заперся с ним в кабинете. Разрабатывали диспозицию расстановки постов сотрудников, привлечения народных дружинников и охотников для перекрытия путей отхода в тайгу, к реке и к аэродрому местной авиации. Самым сложным оказался вопрос , что делать если шпион вдруг начнет отстреливаться. Рыбаков предложил запросить окружной отдел Комитета…
  А незадолго до этого, молодой  сержант - участковый инспектор  во время планового обхода участка обнаружил нарушителя паспортного режима , того самого Скочина, и предложил ему пройти в отдел “для запротоколирования и оштрафования “, как он выразился.  Мирный баптист даже не огрызнулся  и проследовал впереди участкового, куда велено и куда следует.
  Когда  Охотников и Рыбаков распахнули дверь кабинета, для отдачи оперативных  распоряжений, они лицом к лицу столкнулись со Скочиным, в сопровождении участкового.”А вот и наш шпион!”- от растерянности произнес Рыбаков. Естественно, никакого компромата и вещественных доказательств у задержанного не оказалось  и  после  некоторых разбирательств и попыток допроса, его пришлось все-таки отпустить.
  Крушения  блестяще задуманной операции, а более того - карьеры, Охотников Рыбакову простить не мог. И не простил. Из его донесения вышестоящему начальству  следовало, что в срыве операции  виноват начальник райотдела милиции и его расхлябанные подчиненные, которые своими действиями и бездействием способствовали уходу от ответственности ..и т. д. Изучив депешу, Областной отдел Комитета госбезопасности вставил "фитиль” Управлению охраны общественного порядка”. Те, в свою очередь, устроили разнос  уже  непосредственно Рыбакову, поинтересовавшись между прочим, в каком звании он думает уйти на пенсию.
  После такого намека Рыбаков уже никак не мог  уклониться от задержания Колонтайца. Нужен был только подходящий предлог, в роде “за уклонение от уплаты алиментов”. А дальше - по обстоятельствам. У опытного милиционера, к каковым Рыбаков себя причислял, обстоятельства  возникают по ходу дела  и с написанием протокола задержания. Протокол - дело серьезное. Например в нем можно отразить, что при проверке документов задержанный  выказал неподчинение и оказал сопротивление  органам. И  что у него обнаружен самодельный нож большого размера. А сопротивление представителю власти, изготовление, хранение и ношение холодного оружия - это уже статья, посерьезнее чем за уклонение от уплаты алиментов. Да не одна. И вполне достаточное основание, чтобы держать Колонтайца под следствием, пока сам в чем-нибудь не признается. В чем - это уже пусть Ермаков по приезду разберется.
  Правду сказать - Колонтаец при задержании даже не дернулся, это и свидетели подтверждают, а вот нож у него в мешке действительно лежал. Хантыйский, с резной ручкой из бивня мамонта, сувенир замечательный. Покупая его за бутылку, Колонтаец  греха перед законом не чувствовал - хороший нож у каждого охотника есть. В тайге нож нужен, а не разрешение. Только кому что докажешь, если стоит задача Колонтайца под любым предлогом задержать. А он, дурила, этот предлог  сам в своем мешке  принес.  Пароход, естественно, ждать у моря погоды  и  окончания Ермакова следствия  дожидаться не стал, недовольно гуднул на прощание  и отбыл по расписанию к  следующей пристани , а затем и на зимовку до следующей навигации. Ворота  в большой мир для  всех  северян, а не одного только Колонтайца, захлопнулись на  срок  не менее полугода. Хорошо бы еще и так. Пока придется привыкать к каталажке., общение с которой, для  Колонтайца, последовательно прошедшего через детдом, ремесленное училище,  армейскую казарму, институтское общежитие, палату психолечебницы и  экспедиционный барак  халеев,   не представляло особой угрозы. И ранее пришлось повидать всякого - на гоп-стоп не возьмешь. Главное  - сразу не  поддаться . А в общем , со всякими людьми можно сойтись и поладить,  если держаться настороже и умеючи. А еще - определить: кто в камере верх держит и правильно ему представиться.   С такими мыслями шел Колонтаец  в свою первую в жизни камеру. Как он считал, ненадолго и до выяснения. И ошибся: таких наивных в камере оказалось  предостаточно. И все считали, что ненадолго и до выяснения. А представляться  там Колонтайцу никому не пришлось - воров и блатных  не оказалось. Откуда им было взяться в такой глуши. И статьи у всех несерьезные - на год не потянут. Кандидаты в условники и декабристы - пятнадцатисуточники, попросту - мелкие хулиганы.
Впрочем, и эти сокамерники не давали соскучиться. В особенности  “Москвич” и“Тертый” ”.
   Вообще  говоря, молодой хант , носивший кличку "Москвич" таковым не являлся, хотя и побывал в столице единожды, в отличие  от  коренного москвича  по фамилии Тертый , известного в столичных  богемных сферах больше как "Папа Карло". Прозвище он заработал в те не очень далекие годы, когда промышлял резьбой по дереву и точением из осиновых чурбаков разборных матрешек. Расписанные под хохлому и палех они неплохо шли  на продажу  или обмен на фирменные "шмотки" интуристам. Со временем "Папа Карло" сообразил, что на его поделках наживаются  "дуремары" и  сам занялся бизнесом, неплохо подделывая иконы. А когда  ощутил на себе пристальное внимание органов, которые среди юмористов принято называть компетентными, переквалифицировался  на изготовление "импортных" мужских носков по простейшей технологии. В  периферийной трикотажной артели "Красный лапоть" закупались белые  трикотажные  носки и на них, с помощью специально изготовленного штампа, наносились краской бронзовые короны и красная надпись "Closed". Точного ее перевода  и сам Тертый не знал, а уж его клиенты - перекупщики и тем более. Но у стиляг Москвы и округи  дефицитные носки, которых и без надписей для всех не хватало, пользовались популярностью. А Тертый от этого имел постоянный навар  и отдыхал на взморье.
   Но тщеславная его душа не удовлетворялась  семужьей икоркой, ей, мелкой, хотелось большой славы, признания и известности в определенных кругах, в которые он был не вхож и в которые хотелось. Между тем,  авангардисты  снова входили в моду,  андеграунд  балдел от  магической  простоты и выразительности  "Черного квадрата" и лавры Малевича не давали спать: а если написать квадрат фиолетовый - признает ли его общественность и во сколько гринов его оценят ? Раздумья  рождали вывод: и не оценят и не признают. А если дадут - то догонят и еще дадут. Однако  зуд  в руках и голове  Тертого не унимался, пока не воплотился  в два   вполне сюрреалистических полотна  : "Обнаженная со скрипкой"  и "Кошмар в  вытяжной трубе". На первой - среди нагромождения геометрических  фигур "обнаженную" при всем желании не смог бы отыскать  самый  наблюдательный  глаз.  Зато на второй - вытяжная труба  на которую глаз художника взглянул как бы изнутри, представилась ему  расписанной по периметру орнаментом из пятиконечных звезд, в переплетении лучей, образующих у верхнего среза трубы шестиконечную звезду Давида. У основания трубы бушевало неугасимое пламя, из которого местами выступали лица и отдельные части доверчивых тел, сгорающих в неумолимом огне экстаза. Испаряющиеся в плазме души уносились дымкой вверх, к звезде о шести лучах.  С этими картинами Тертый и рискнул выставиться  в числе других  дерзких представителей  московского андеграунда -"белютинцев" на выставке  художественного авангарда в Манеже.
   Выставка  в Манеже с первых дней стала популярной и скандальной. Вернее, наоборот - сначала скандальной, а потом популярной. После того, как  сам Председатель Президиума Верховного Совета и Глава Правительства, пожелавший  ознакомиться с передовым направлением  изобразительного исскусства  от  возмущения побагровел и, тыча зонтиком в "Обнаженную со скрипкой" кричал на весь Манеж:"На это говно плюнуть хочется! Эти битники мне второй Будапешт хотят тут устроить! Да за такое художество из Москвы гнать надо! На сто первый километр! С билетом в один конец!"
          Чуткая пресса крик из Манежа немедленно услышала и отозвалась ругательствами, самыми  невинными из которых были: рукоблудие, изомазохизм  и параноидальный  оргазм. На последний  термин Тертый почему-то особенно обижался. 
  Социалистическая пресса, в отличие от всякой другой, не просто пресса сама по себе, а рупор партии. И уж если на кого этот рупор направят, то значит все: пиши - пропал человек. Если ты был членом Союза художников, то после критики в прессе, уже  им никогда не будешь. Да и вольных заказов  по офомлению красных уголков, и изготовлению бюстов Вождя тоже не дождешься. Жди другого - у них не заржавеет.
  После того, как  газета "Вечерняя Культура" разразилась громовой статьей  под названием "Золотое дно "Папы Карло", в которой  молодой журналист Дубовик с жаром живописал  похождения Тертого  в трикотажном бизнесе  и иконографии, на  его художественной карьере  всякий понимающий человек должен был бы поставить большой крест. И не только на карьере, но и на судьбе тоже.
  Короче говоря, после недолгого следствия и еще более недолгого суда, осудили молодца за тунеядство и отправили на перевоспитание  на стройки большой химии в Сургут. При ближайшем знакомстве с пунктом отбывания  Тертый обнаружил, что в Сургуте строек большой химии нет и не предвидится, а есть небольшой рыбозавод, на который и был определен  на исправработы новоиспеченный "химик" Тертый.
  Папа Карло рыбного запаха и чешуи не терпел, поднимать тяжести не стремился, в технике не разбирался, сетей чинить не умел. А любил  он покуривать  в теплых местах  и философствовать  на  отвлеченные от реальности темы вроде: всем открыта большая дорога, вам работать - нам "плану"  курить. Покуривать травку Тертый  еще в Москве  научился, а в  заключении  окончательно постиг  тюремную науку добывать себе дурь  из чего угодно - хотя бы и из зубной пасты или сапожного крема. Однажды, забалдев  от какой-то синтетической дури , он  завалился на эстакаде между  порожней тарой  и  в забытьи  пропустил  вечернюю  проверку, которую комендант  проводил  самолично  и ежесуточно по истечении  двадцати часов. За то, что нарушителя режима  Тертого по определенному  для него месту  проживания  в установленный час не оказалось, в назидание прочим  таким - же химикам, Тертого препроводили  в  общую камеру-каталажку, пообещав на следующий раз усугубить наказание  вплоть до полного возврата  в зону  на весь срок, без зачета пребывания  на химии.
Глава четвертая.  Москвич и Тертый
  С таким резюме   разумнее всего затихнуть и покаяться. Но не таков был характер москвича  Папы Карло, посчитавшего заключение на пятнадцать суток  своего рода отпуском  от монотонной работы  по сколачиванию ящиков на тарном участке. В камере он устроился  с максимально возможными  в его положении удобствами  и развлекался  в меру  собственных  сил  и  изобретательности. Иногда ему удавалось  сварить себе "гуту". Пятнадцатисуточники, все знакомые между собой местные мужики, которых никто из милиционеров и не думал обыскивать,  приносили ему из аптеки  пузырьки  с желудочными каплями на основе экстрактов опия, красавки, беладонны и еще какой-то гадости.  Папа Карло  выливал  содержимое  в железную кружку  и поджигал. Когда спирт выгорал без остатка, на дне оставалась бурая жидкость - "гута", которую  Папа Карло разводил водой прямо из чайника. Побуревшим от "гуты" шприцем  Тертый  вводил  адскую смесь  в свою вену. Если  на дне кружки еще оставалось, он  предлагал  Москвичу: "Хочешь ужалиться?" Москвич с содроганием  отворачивался:"Нет, не хочу." " А никто тебе и не даст.- радостно сообщал  Тертый.- Мне самому  мало".
   Через некоторое время начинал действовать опий  и Тертый становился благодушнее: " А расскажи - ка нам  "Туземец", как  ты в мавзолей к Ленину  ходил?" "Туземец", он же "Москвич" , он же  Паша Няшин простодушно откликался:" Ходил, как не ходил. Два раза зайти пытался - однако в носках  не пускают. Хотя я в очереди, как все, тихонько стоял.  Подошли двое в серых  плащах, взяли меня под локоточки и вывели. И велели больше не приходить. Я не послушался, другой раз  встал. Меня опять вывели - и в машину  милицейскую. А оттуда на вокзал - езжай говорят, откуда приехал. Так я и не повидал Ленина ." 
   "А почему ты в носках  на Красную площадь пришел?"- продолжал донимать его Папа Карло. "Так  унты-то с меня сняли!"- так искренне огорчился  Паша, что все в камере покатились от смеха. "Кто снял?"- не выдержал и уточнил  Колонтаец. " Да в пивбаре, не знаю кто. Пивнушки в Москве  автоматические: двадцать копеек бросишь - автомат  полкружки нальет, еще двадцатчик  опустишь - еще полкружки. А рыба у меня своя была, домашняя!  Мужики московские голодные - как рыбу у меня увидали , так давай меня пивом  угощать, а я их язями. Вот, значит, сидим мы с Колей и Васей, хорошо отдыхаем, кружек  по семь на грудь уже приняли. У меня сумка с подарками для родни  под столом стоит. Потом к нам Федя подсел со своей сумкой, больше моей  в два раза. Выпили мы с ним за знакомство, он свою сумку взял  и ушел. Я погодя немного  своей  хватился - нет ее!  Я, было, за Федей бежать хотел, но Коля с Васей  отговорили: сам вернется, отлить пошел. Однако Феди я как ни ждал - так не дождался и не помню как уснул. Проснулся  уже на улице и без унтов, но не замерз - носки  толстые, из собачьей шерсти. И свою пивнушку найти никак не смог. Хорошо еще, что кое-как к вокзалу выбрался".
  Так и не осуществил свою мечту Паша Няшин. Вернее - осуществил наполовину.  А мечта у него была давняя и заветная: побывать в Москве, чтобы вволю попить пива  и  посмотреть на Ленина, который, по Пашиным подозрениям, внешне очень  походил  на ханта: узкоглазый, скуластенький и бородка жидкая. И  мавзолей  ему  выстроен по хантыйскому принципу: с отверстием  под крышей, и фамилия  инородческая - Ленин, по имени реки, откуда родом. У  остяков тоже такие: Казымкин, Сосьвин, Лозьвин, Няшин, Пылин, Айпин. Хотелось  и посмотреть и поклониться  родичу, который  Пашин народ из темноты вывел, научил грамоте  и  всему прочему, о чем в учебниках написано. Чему конкретно - Паша затруднялся ответить, а потому на вопросы  такого рода избегал  отвечать, а если припирали, то по-русски  и по хантыйски отругивался. Нечего приставать к человеку, который  за своей мечтой из тайги выбрался.
Было это так. Вернувшись домой с Курил, где он отслужил три года в погранвойсках, Паша нашел отцовские  родовые  угодья  в некотором запустении. Нельзя сказать, чтобы это совсем уж было плохо, потому, что вокруг зверье хорошо расплодилось и шмыгало непуганное. Но в то же время путики заросли, плашки и кулемки погнили, а промысловые избушки  протекли и отсырели.  А все оттого, что за три года  в  родовых юртах Няшиных охотников сильно поубавилось, можно сказать, что и совсем  не осталось: так, старики да дети. Кто утонул, кто с вина сгорел, кто замерз в тайге, кого медведь задрал, кто застрелился. Были и такие, что своей смертью от болезни умерли, но совсем мало. Другие - в лучшие места уехали или в экспедицию нанялись. В общем - опустели  юрты. Девки - и те учиться  уехали, кто на медика, кто на учителя.
  Короче говоря, в первую же зиму  в  незанятых  угодьях  Паша совсем  таки неплохо пушнины  добыл: и ондатры, и белки, и куницы, и лис, и выдры и даже соболя. Колонков и горностаев немного было, их Паша не усчитывал. По весне повез свое  богатство Паша  сдавать в коопзверопромхоз. Половину в коопзверопромхоз, а другую половину тайком в Сургутский  аэропорт - летчикам. Они в два раза больше заплатили. От них Паша и узнал, что  коопзверопромхоз на Москву, на Всесоюзную сельскохозяйственную выставку - ВСХВ и международный пушной аукцион, самолет мехами грузит. Загорелось ему  в столицу, уговорил - уломал  директора  взять с собой  грузчиком. Тот немного поупирался и согласился взять. А чего не взять - человек свой, проверенный, сам не украдет , да и другим не даст. Однако предупредил Павла, что  берет его с собой  только в одну сторону - а обратно, мол, сам  выбирайся. Паша не раздумывая и согласился: я, говорит, в тайге не блудил, в Курильских туманах не пропал, а в городе, среди людей, тем более не заплутаю, как-нибудь выберусь.   Так  он и попал в Москву.  Я мог бы долго рассказывать о его московских похождениях и впечатлениях от столицы, но, боюсь, на это  мне всей книги не хватит. Как нибудь в другой раз и в другой повести.
Лучше послушаем их разговор с Папой Карло.
- "А на вокзале чего ты делал?"- продолжал приставать Папа Карло.
" Стал домой собираться. В автоматической  камере хранения у меня мешок лежал с разными вещичками. Прихожу в камеру, нахожу свой ящик, набираю номер - а он не открывается! Я и так , и этак - не могу открыть, хоть волком вой. А  у  меня там продукты на дорогу, билет обратный и денег немного. От огорчения хлопнул я кулаком по ящику -  а милиция тут, как тут. Здрасте, говорят, гражданин. Вы кто такой будете и по какому праву по ячейкам  кулаком  лупите? Пройдемте  для разбирательства. Я, говорю, пройти  конечно согласен, только хочу сперва забрать свой мешок , который у меня этот  ящик зажилил. Мне отвечают, что мешок мой давно в отделении  дожидается, по причине хронической неуплаты  суточного  взноса  в пятнадцать копеек. А откуда мне было знать, что я  автомату каждые сутки платить должен? К тому же меня на вокзале и не было - я сам не знаю  где по Москве   пиво пил.  Значит, приводят меня в отделение на опознание мешка. Сначала  заставили написать заявление о выдаче вещей  и каждую вещь обозначить. Я все описал и лосятину вяленую, и кружку железную, и ложку, и шапку и все такое. Забыл только бритву новую, которую в Москве купил. "Спутник" называется, механическая - от пружины заводится. В тайге очень удобная. И деньги  не указал - они же не вещь. Милиционеры мешок мой вытряхнули, каждую вещь  со списком  сверили и мне возвратили. А бритва с деньгами куда-то делись. Не было, говорят. Да ты и не заявлял  о них. Да и хранить деньги в ячейках нельзя по инструкции - пропадают, часто случается. Так что езжай  себе на здоровье восвояси, пока и билет не пропал. Хорошо еще , что  не поскупились из своих  запасов  мне лыжные  ботинки выдать : их еще зимой  вместе с лыжами на платформе кто-то забыл и не объявился. И лыжи мне навеливали, да я отказался - не для тайги игрушки. А ботинки хорошие - подошва  твердая как лосиный  рог."
  При этом  Паша задрал  одну ногу, чтобы присутствующие  полюбовались:  горнолыжные ботинки и впрямь были надежно сработаны, единственно, что чересчур  великоваты.
  Долго и с приключениями возвращался  Паша домой. До Тюмени на поезде, до Самарово - на буксирном пароходе "Баррикадист", на который  его взяли  с условием  подменять кочегара. И Паша усердно кидал уголь, за проезд  и тарелку флотских макарон три раза в день и чай в любое время, без ограничений. Похудел, почернел, зато накачал бицепсы.  В Самарово, на рыбной пристани, ему  повезло попасть на  самоходку , принявшую груз специй для Сургутского рыбозавода. На коробках с перцем и лавровым листом  Паша  доплыл  как турист, загорая и бездельничая. Зато на пристани его сразу  завербовали в работу: разгружать. Там ему встретился земляк - бригадир гослова  который и сагитировал Пашу в свою бригаду, рыбаком на плавной песок.
  Паша конечно же согласился: просто деваться некуда - обезденежел вконец. А впереди зима и скоро снова на промысел, нужно и провиант охотничий закупать и снаряжение и продукты- муку, чай,  сахар. Без соли и спичек тоже не обойтись. И на все деньги нужны - а кто их даст? Известно: деньги есть - Иван Петрович, денег нет - кобылья сволочь. И никто тебе не друг и не брат. Пригнал Паша свой обласок, кинул в него плавную сеть, да и отплыл в бригаду гослова на  старый  Сургутский песок, на котором еще деды его промышляли, дно реки от топляков чистили, чтобы сетей не рвать. А теперь  рыбозавод это угодье под себя забрал  и  коренных  рыбаков муксуна ловить не пускает. Как собака на сене. Так что Паше еще повезло в бригаду гослова попасть - можно и себе половить  пока муксун идет, а рыбозавод промышлять собирается.
  Обустроить плавной песок  дело небыстрое. Сначала на берег завезли невод с лебедкой. Однако ловить нельзя - электростанции нет. А Няшину электростанция не нужна - плавную сеть распустил , сам следом на обласочке сплавился, да и поймал муксунчиков на соленье. А кто ему запретит - рыбоохрана на пески гослова  не наезжает. Она тоже из рыбного министерства  питается. А потому - лови ребята.
  На другой день  электростанцию завезли, однако солярку для нее позабыли. Значит  опять ловить нельзя. А муксун  мимо песка косяком идет. Паше грех не ловить - он и ловит всю ночь напролет.А днем  муксуна пластает и солит для себя. Делать то нечего.
  Наконец солярку завезли и брандвахту - плавучее общежитие для рыбаков подтащили. С ним и вся бригада прибыла. Настроили невод, запустили движок, сделали один замет  и остановились - рыбу девать некуда: рыбоприемный плашкоут только назавтра обещают. А муксун мимо косяком идет  и Паша его для себя ловит. И чего бы ему не ловить в свободное время ?
  Однако всякий отдых конец имеет и работа, наконец, настроилась.
В первую же тонь осетра вынули. Сразу же и покупатель нашелся: с проходящего катера. Они всегда видят чужую удачу  и со своим жидким эквивалентом тут как тут. Вот бы где рыбоохране проявиться. Только нет ее здесь - она в других местах, где местные мужики на прокорм своих семей рваными сетешками испромыслить пытаются. С ними проще управляться, не то, что с флотскими, у которых в командах народ отчаянный - оторви да брось. В результате удачно состоявшегося торга запила бригада на сутки.
А Паша тем временем ловит.
  Когда водка кончилась, опомнившись, заметала бригада тонь за тонью. Рыба пошла, потекли и денежки. Только недолго все это было - уже прошел основной муксун, упали уловы. А на язе и всякой мелочи, у рыбообработчиков именуемой мелким частиком , много не заработаешь . В общем, свернули  невода и закрыли лов. Бригадную брандвахту  утащили на буксире, а Паша погрузил запас соленого муксуна в обласок  и поплыл своим ходом - лучше не отберут добычу  ни по дороге, ни у причала. Желающих отхватить  не своим трудом добытое всегда немало находится. Планировал Паша получить с рыбзавода заработанное, закупить продуктов и пороха, да и вернуться  в свои угодья, чтобы успеть к зиме подготовиться: шишек набить, клюквы собрать, щучонки  подловить на приманку в капканы и собаке в корм. Торопился дела обделать Паша. Может потому и не заметил двух рыбинспекторов  Башмакова и Саяпина, которые  после очередной проверки  улова   рыбозавода, вышли на свежий воздух  покурить и проветриться. Настроение  у них было не очень вредное, а как всегда - рабочее, следовательно инспекционное  и к мелкому люду высокомерное. Поэтому  завидев Пашу Няшина  с обласком, придрались к нему просто по въевшейся с годами привычке контролировать. "А подойди-ка сюда милый сын,- предупредил порыв Паши спрятаться под причалом старший рыбинспектор Башмаков - человек зоркий и известный строгостью,- Откуда  едешь и много ли наплавал муксунов и нельмушек, рассказывай. И как это ты без моего разрешения  в государственных угодьях промышлять решился?"   При этом Башмаков неосмотрительно попробовал  придержать Пашу под локоток. И лучше бы он этого не говорил и не делал. Паша недаром и на Курилах служил  и в Московских пивных  ошивался. Научился многому и там и там - давно уже не таежный зверок, с которым, что хочешь делай, если состоишь при должности. Рванулся  Паша от рыбнадзора, заругался: "А почему я , коренной, у тебя пришлого  должен разрешения спрашивать? Не твоя это река, а наша, остяцкая. Мы всегда на ней жили, рыбу ловили и другим давали. А плавной песок еще мои деды от карч чистили, пока его рыбозавод себе не захапал. Отвяжись, некогда мне - в  кассу иду."
  Башмакову дерзость остяка, да еще при подчиненном не понравилась и потому он его  удержал и попытался руку за спину заворачиваить  И зря: потому, что Паша в армии с корейцем Тяном дружил - от него лихо драться научился: ногой, кулаком и палкой. Извернулся Паша и лыжным, твердым как дерево, ботинком пнул назад  себя по испекторскому колену и видно хорошо попал. Взвыл Башмаков от боли, согнулся, обнял колено. Саяпин - к нему на помощь. А Паша дальше побежал.
  Рыбинспектор ему вслед кричит : "Стой, все равно догоним, куда ты денешься!"  И действительно - деться некуда. Догнали Пашу у самой кассы, с милицией  и оформили административное задержание на пятнадцать суток за мелкое хулиганство, с отбытием наказания на  этом же рыбозаводе.  Рыбинспектор настаивал на большем: не административном правонарушении, а о возбуждении уголовного дела о злостном хулиганстве и сопротивлении властям, однако начальник милиции , от которого все зависит, хотя и друг по пьянке, но уголовное дело возбуждать отказался. Не захотел даже ради приятеля служебную статистику портить. Мол, колено у Башмакова поживет и перестанет, остяк на промысел уйдет и все забудется. А  если  преступление  в отчетность попадет - за этим нитка далеко потянется. За рост преступности по головке не погладят, это уж точно. И не только свое начальство , но и райком - у них тоже показатели  по воспитательной работе имеются, которые со счета не сбросишь и не обойдешь. На бюро строго спросить могут. И вообще не до остяков теперь, когда в районе геологи со всей их шантрапой вербованной объявились. Вот с ними теперь горя хватишь, это уж точно. Так от его доброты душевной  и попал Паша в одну камеру с Папой Карло и Колонтайцем - другой в милиции все-равно нету. Потому, что начальник  на расширение  КПЗ в округе денег никогда и не просил - боялся, вдруг спросят:  что это за срочная  нужда - изолятор, который с прошлого века всех вмещал и даже пустовал временами, расширять возникла. Неужели преступность растет? А это  уже основание для оргвыводов. Нет уж -  лучше  пусть задержанные потеснятся. Ничего им не сделается, перетерпят. И не такое терпели-привычные. Кучней - теплей. На нарах - не на берегу под лодкой, в бока не дует. Простодушный Паша этой милицейской философии не знал, в камере скучал  и мечтал о том времени, когда вернется на холодный берег, к своей  забытой под причалом лодчонке. Одно его утешало: режим питания. Два раза в сутки административно арестованных кормили  из столовой рыбозавода. Утром всегда чай, каша и кусок хлеба. А вечером  арестантам помимо нормативной пайки доставалось все оставшиеся  и невостребованные порции. Обычно жареная рыба. Ее отдавали  арестантам без жалости: вчера пожареную рыбу наутро никто есть не будет и черствый хлеб тоже. А в обед  можно было хорошо прокормиться в цехах завода, где рыба присутствовала во всех возможных видах:  сырая, мороженая, соленая, копченая, вяленая и консервированая. Привычный к рыбным блюдам, Паша беспрепятственно ел ее досыта и опасался единственно, что от такой жизни в заключении  располнеет и отяжелеет  для охотничьего промысла, на который он расчитывал еще успеть.   )
У Рыбакова при упоминании  о Колонтайце начинала болеть голова.  Объективно получалось, что им произведено незаконное задержание и снятие с транспортного средства  законопослушного пассажира. За превышение служебных полномочий предполагалась ответственность, если не судебная, ( советская милиция неподсудна по определению), то дисциплинарная  или партийная ( Это в зависимости  куда будет жаловаться отпущенный на свободу Колонтаец). В предпенсионном возрасте еще одно разбирательство Рыбакову оказалось бы совершенно некстати. Однако причастность  Колонтайца   к ограблению кассира доказать не удалось из-за  железобетонного алиби: в ночь ограбления  он  не покидал поселка: смотрел кино, наблюдал за танцующими, выпивал с "халеями", а потом болтался по улице с гитарой, на которой бренчал почти до утра, пел и не давал спать сельчанам. Наличие в багаже Колонтайца ножа  перестало быть основанием для задержания и возбуждения уголовного дела по вине самого Рыбакова: рассматривая старинное изделие, он неосторожно нажал на лезвие и оно обломилось возле самой рукоятки. Теперь ни один суд не признал бы его за холодное оружие. Оставалась надежда на привлечение к уголовной ответственности  за злостное уклонение от уплаты алиментов. Но для этого были необходимы, как минимум, заявление бывшей жены и, в качестве доказательства, бухгалтерская справка с  мест работы задержанного. Однако и с этим не получилось: на запрос милиции бывшая жена Колонтайца не пожелала ответить, а из экспедиции поступил ответ, что Миронов Антон Аркадьевич при увольнении оставил   заявление  с просьбой всю недополученную им зарплату перечислить почтовым переводом  бывшей жене на воспитание дочери. При таких обстоятельствах, на продление санкции прокурора не приходилось  даже расчитывать. Оставалось одно: извиниться перед Мироновым и оплатить ему билет на самолет до Большой Земли. Вот такого исхода самолюбие милицейского начальника  не допускало ни в коем случае. Раз попался - пускай посидит, впредь сам умнее будет и другим расскажет. Кстати, на запрос Рыбакова, из областного комитета профсоюза лесников пришла характеристика на Миронова, из которой следовавало, что, наряду со многими положительными качествами, у него имелся существенный недостаток: он  некоторое время находился в психиатрической лечебнице, потому и уволен по профнепригодности. Такая новость давала шанс милиции выпутаться с незапятнанным мундиром, переключив стрелку на медиков. Но сделать такое следовало тонко и Рыбаков для этого постарался.
 Как бы в порядке профилактики нарушений режима,   на беседу был затребован  Тертый, на помощь которго Рыбаков вполне определенно расчитывал, поскольку знал его страсть к желудочным каплям и умел ею пользоваться в оперативных целях. Московские полуинтеллигенты вообще народишко хлипкий и к предательству своего ближнего по определению склонный.
Тертый, по состоянию здоровья, на общественные работы не ходил, поэтому был доставлен, можно сказать, без промедления. Без приглашения брякнувшись на жесткий стул  в кабинете Рыбакова, он сразу же заканючил: "Начальник, твои менты нас совсем заморили голодом. Жратву, которую нам из заводской столовки таскают - есть абсолютно нельзя. Мало того, что она всегда вчерашняя, в реализацию запрещенная и в употребление непригодная. Ее и свежую употреблять нельзя. Потому, что рыбозаводские повара считают, что главная их задача - переводить продукты , чтобы  порции никто не доедал и свиньям  больше оставалось. И это у них хорошо получается - просто виртуозно. От одного вида и запаха блюд гастрит возбуждается, а аппетит навсегда пропадает. Мы для вас видимо тоже не лучше свиней, раз  кормят нас одинаково и с одной раздачи: порцию нам, порцию свиньям. Им от такой жратвы одна радость, а у меня желудок  болит. Дал бы мне флакушечку эликсира для излечения, начальник".
Начальник промолчал, но и не отказал. По этому признаку Тертый понял, что авантюра его не безнадежна и продолжал  вымогать лекарство: "И что главное, так это то, что блюда ежедневно одни и те же - меню менять не надо: кирзовая каша и рыба жареная. Что с того, что вчера карась, сегодня сырок, а завтра щука - все одно это рыба жареная, от одного запаха которой подохнуть можно.   Хуже  ее один только Москвич воняет. У него рыбий жир просто из пор кожи сочится. Мало того, что он рыбу может сырой, без хлеба и соли есть и при этом даже не морщиться,   он еще и умудрился  свои пятнадцать  на рыбоделе  отбывать. Нормальные люди стремятся в грузчики или кочегары, а этот напросился рыбу шхерить. И пусть бы себе шхерил, если бы вся его одежда  рыбьим жиром  не пропиталась и не закисла. От ее запаха душу выворачивает, а остяку - хоть бы что, он привычный. Я эту поганку  подальше от себя , поближе к параше с нар спихнул. А этот ненормальный, я правду говорю, начальник,- самый настоящий придурок Колонтаец, меня за это едва не пришиб, а ханта рядом с собой положил. Таких психованных с приличными людьми в одной камере держать не положено: в психушке им место."
На этом месте майор Рыбаков прервал словоизлияния Тертого:" И сильно он тебя зашиб? Синяки имеются?"  " Да откуда они у меня появятся, начальник.- огорчился Тертый.- Он же меня все по животу, да по животу. Теперь вот желудок болит, мочи нет терпеть. Прикажи мне желудочных капель дать". "Может и прикажу.- туманно пообещал Рыбаков.- То, что синяков нет, это не беда, мы  это дело поправим и синяки  на тебе любые появятся, аж в камере посветлеет. Но за мою доброту, ты просто обязан на Колонтайца заявление написать. Про избиение и особенно про то, что он явный шизофреник. Остальное - дело техники." " Ну если ты капли даешь - тогда конечно."- согласился Тертый и сел  писать. Так появилось заявление, которое  позволило Рыбакову своей властью административно арестовать Колонтайца на пятнадцать суток за драку в общественном месте, каким  несомненно являлась каталажка, и получить время, необходимое  для проведения психиатрической экспертизы подозреваемого неизвестно в чем.  Для укрепления своей позиции, Рыбаков отправил запрос в областной психодиспансер, в котором велась подробная картотека  не только на всех  психически больных, но и подозреваемых и явных диссидентов к советской власти, приравненных партией и советской медицинской наукой к тяжело психобольным.
Глава пятая. Думы о свободе и воле
Когда Колонтайца по истечении срока задержания без санкции прокурора на свободу не выпустили, а наоборот, объявили об административном аресте на пятнадцать суток за , якобы, драку, он заподозрил неладное. А когда  в один из дней, вместо распределения на работу его доставили для медосмотра в районную больницу, окончательно утвердился в своих подозрениях, что ему шьют дело и, в любом  случае,  заключения в лагерь или психоизолятор ему не миновать. Тюремная зона казалась даже предпочтительнее: кормят так же, зато нет принудительных инъекций аминазином  и другими гадостями, от которых мозги и тело немеют и перестают слушаться.
Доктор Славин, к которому привезли Колонтайца, не был психиатром по специальности: в больнице вообще такой специалист отсутствовал за ненадобностью. Кроме белой горячки, явления крайне редкого, сибиряки другими расстройствами психики никогда не болели. Поэтому, по мере изредка возникающей необходимости, функции психиатра приходилось исполнять молодому терапевту Славину, который благодаря модной "профессорской" бородке  внешним видом вызывал уважение и вполне мог сойти за психиатра. Мнение коллег сам Славин отнюдь не разделял и к своим способностям  и познаниям в психиатрии относился критически, старался почитывать  специальную литературу и временами обращался к институтским конспектам . Однако отсутствие необходимой практики и опытного наставника не придавало уверенности. Поэтому предложение  начальника милиции, обследовать административно арестованного Миронова  на предмет обострения шизофрении или паранойи, у него не вызвало энтузиазма. К тому же он со студенческих лет негативно относился к самой идее принудительного обследования и лечения душевнобольных, считая, что это возможно исключительно с их согласия, в крайнем случае - родственников, к которым милицию отнести нельзя даже с большой натяжкой.  Однако влиятельный Рыбаков сумел втянуть  в дискуссию самого главного врача и, с его помощью, своего добился: обследование состоялось. 
Миронов терпеливо перенес: постукивание молоточком по суставам, обследование глазного дна, ответил на заданные вопросы и под конец добросовестно пересказал  доктору, своему ровестнику, всю свою злополучную историю, включая взаимоотношения с тестем, неудачную шутку в гостинице  и последовавшие за ней репрессии. Культурная речь образованного человека  произвела впечатление на доктора и Славин проникся к своему пациенту симпатией. К тому же признаков паранойи или шизофрении он, как ни старался, обнаружить у Миронова так и не смог. О чем прямо и заявил Рыбакову: "Не вижу причин для госпитализации, да у нас и отделения для душевнобольных не имеется. Заметных отклонений в поведении у Миронова не обнаруживается. Некоторая заторможенность объяснима обычной настороженностью, которая  всегда возникает у заключенных. Если бы Вы согласились положить  вашего протежэ  в стационар, где мы бы смогли его пронаблюдать длительное время, детально обследовать, составить историю болезни…" "Может лучше сразу дать ему путевку в санаторий? - прервал доктора Рыбаков.- Из вашей больницы он в первый же день сбежит, по дороге еще кого-нибудь ограбит, а мне его потом  искать. И все это ради истории болезни. Потерпите, я его историю из Тюмени выписал, скоро придет, тогда узнаете, что это за фрукт и с чем его едят. Глядишь, ваше мнение и переменится, когда  заключение опытных, остепененных специалистов прочитаете . А пока пускай посидит в камере - куда ему торопиться: на работу не опоздает, дети его не ждут, родителей кормить не надо." Работа сделала Рыбакова циником. Доктор это понимал и спорить с начальником в погонах даже и не думал. К тому же по молодости еще робел перед медицинскими авторитетами  и соблюдал корпоративное правило: не подвергать сомнению диагнозы, поставленные  более опытными коллегами. Отсрочка  диагностирования его вполне устраивала: вот придет история болезни, тогда и посмотрим.
Колонтаец, из коридора слышавший диалог между  Рыбаковым  и Славиным, намотал на собстенный ус  вывод, что доктор ему против милиции не поддержка: под давлением сверху - сдаст, со всеми потрохами. Мрачная перспектива психушки  замаячила очень близко и угнетала кажущейся неизбежностью. Между тем, неугомонная и несогласная с несправедливостью, душа металась и жаждала выхода. 
Слабая лампочка под потолком камеры  не разгоняет сумерек по углам. На нижних нарах  и вовсе сумрачно. Сквозь зарешеченное окно видно, как изредка пролетает первый в этом году снежок. Еще две-три недели и зима займет свое  место. На обшитой фанерой от ящиков стенке, среди автографов и рисунков сделанных руками узников разных лет, рука неизвестного автора химическим карандашом  написала стихотворение:
Ненастной осенью река
Струит хладеющие воды:
В объятьях северной природы
Никак не хочет замерзать.
Но ей зимы не избежать.

Среди безлюдных бережков,
Где ивы куржавеют в колке,
В обмете розовых флажков
Напрасно выход ищут волки.
Зверей ведет волчица-мать.
Но им судьбы не избежать.

Там на одном из номеров
Охотник в ожиданьи стынет.
Его грохочущих стволов
Звериный выводок не минет
И будет в муках погибать.
Увы - судьбы не избежать.

А за тюремною стеной
Несчастный каторжник стенает
И полуночною порой
Судьбу и бога проклинает.
Напрасно время он теряет:
Ему бы ход в земле копать,
Чтобы на волю убежать.
 
октябрь, 1938год.
Незнакомый арестант из осторожности не захотел под ним подписаться. А может и не успел: как раз в этот момент его застигла команда "С вещами на выход". Стихотворение под слоем пыли и паутины на стене разглядел и показал Колонтайцу его сосед по нарам Москвич.  Колонтаец несколько раз перечитал ровным почерком интеллигента написанные строки и задумался: оказывается  - еще до его рождения на этих нарах люди томились  и так же мечтали о побеге. В детдоме  воспитанники сбегали часто и не от голодной жизни. Одевались и питались детдомовцы  не хуже многих домашних детей. Порой даже лучше. Но внутренняя атмосфера в коллективе, не знающих семейной ласки  и теплых отношений вчерашних беспризорников, для которых жить  - означало бороться за выживание и самоутверждаться в стае себе подобных, вынуждала слабых или изгоев искать спасения за пределами  детского дома. Противопоставивших себя законам стаи, непохожих и просто слабых  агрессивная среда изживала.
Об этих переживаниях своего детства он и поведал Москвичу: "Из детдома мне не раз приходилось бегать. Среди пацанов всегда находится оболтус у которого сила есть, а ума ему самому не надо, потому, что в ребячьем коллективе сила - это единственная ценность, перед которой преклоняются. Вокруг оболтуса, мнящего себя способным и казнить и миловать, группируются прихлебатели и поклонники, которые в свою очередь торопятся воспользоваться протекцией, чтобы самоутвердиться над остальными, в первую очередь младшими и слабыми. Воспитатели  все прекрасно видят и понимают, но террору группы не противятся: с его помощью легче управлять ребячьей непослушной массой.
Между тем, внизу постепенно назревает недовольство. Обиженные кипят местью и мечтают поквитаться с обидчиками. И если среди них находится лидер, способный объединить  подростков и довести заговор до конца,  дело кончается тем, что однажды, в заранее  расчитанном удобном месте, главарю устраивают "темную": накрыв голову  чем придется, безжалостно избивают. Битый,  в одночасье перестает быть главным и переходит на положение изгоя. Власть в коллективе диаметрально меняется  и  бывшие фавориты попадают в униженное положение. Их не жалеют,  колотят по всякому поводу и творят всякие пакости. Не выдержав постоянного физического и морального давления,
многие  вынуждены бежать. Их ловят, возвращают в детдом  и, иногда, их положение в ребячьей среде меняется к лучшему: беглецов окружает романтический ореол и за дерзость прощается многое.
Но бывает и по-другому: созревший заговор раскрывается, если кто-нибудь случайно проболтался или имел природную склонность к стукачеству и за предательство  мечтал получить милость "бугра" в виде освобождения  от дежурства  со шваброй или, наоборот, получить внеочередное дежурство по кухне. Тогда   окружение "бугра" заговорщиков отлавливает по одному и бьет беспощадно, как это умеют не знающие меры и жалости подростки.  Тогда из детдома сбегают  неудачливые заговорщики. И вовсе не для того, чтобы продолжить скитания  на неуютной  свободе , а  в надежде попасть в другой детдом, где порядки другие и "бугры" помягче. Однако "бугры" везде одинаковы и порядки  не лучше тюремных. Я это точно знаю: сам два раза сбегал."
"Два раза маловато, однако. Я два раза в году сбегал".- сознался  Паша Няшин.
-"А ты - откуда? -  удивился  Миронов.
 -"Из интерната. - пояснил  Москвич.- Я, почти как и ты, с малолетства  каждую зиму от родных оторванным жил. Осенью приходит  в каждые юрты мотолодка и всех детей старше семи лет забирают в интернат - учиться.  Мы маленькие, нам от родителей отрываться страшно  и не хочется. Как моторку на реке услышим - в лес убегаем и так прячемся, что и с собакой не сыскать. А приезжие  в юрте сидят, чай пьют с конфетами и ждут, когда мы есть захотим и домой заявимся. Тут нас за шкирку - хвать и в моторку, ехать учиться. Учиться хорошо, учиться весело - лучше, чем  в чуме одному. Однако от таежной жизни и привычки промышлять отвыкаешь. Если отец и мать не научат - у кого науку взять? Алгеброй соболя не добудешь, химией шкурку не снимешь, английского  звери не понимают. Вот и получается, что интернатские ребята ленивыми растут: пищу себе не добывают, одежду не шьют, избу не топят, хлеб не пекут. Жить на всем готовом  быстро  привыкаешь, а когда домой воротишься - трудно кажется. Но все равно домой хочется. Остяки с младенчества к мясу и рыбе приучаются - без них жить не могут,- организм жиров требует. А в интернате то суп, то каша, то вермишель, то перловка. А мы не только к ним - к картошке  непривычные.  На мерзлоте огороды не разводят, а в чуме овощи не хранят. А в интернате, хотя и стараются вкусно накормить, но еда там другая, не домашняя. Зимой всегда  строганины хочется - мочи нет, а нам  свежей рыбы не дают, только жареную. Помню, как я впервые яблоко попробовал. Было это на Новый год . К празднику мы всегда готовились заранее: представления репетировали, стихи, песни. У хантов такое любят, поэтому  занимались с удовольствием. Елкой у нас никого не удивить, в том числе и наряженой. Обычай наряжать деревья русские от нас приняли, да забыли об этом. Поэтому елке я не особо радовался - эка невидаль. Однако запах свежесрубленной ели мне нравился: домом пахло. Но однажды, когда, как всегда, мы пришли в столовую, то учуяли сильный и  необычный запах, какого в тайге не бывает, в аптеке нет и в магазине не встречается:  сладковатый, как свежая осиновая стружка, нежный, как мамина щека  и еще не знаю какой. Запахи  весны и осени, вместе смешанные. По поводу необычного запаха мы строили догадки и не угадали. И вот после обеда, когда и суп и каша  оказались съедены, к чаю нам дали по половине очищенного от кожуры яблока: доктору показалось, что для наших желудков так будет лучше. И  все-таки не все свою половинку съели - непривычная пища. Мне же понравилось и теперь я вкус этого яблока забыть не могу и вряд ли когда забуду. В жесточайший мороз, на необогреваемом  самолете, за тысячи километров из южных краев советская власть везла и сумела доставить подарки нам, детям севера, чтобы мы  росли такими же , как другие дети, и не знали ущерба ни в чем. Поэтому те пол-яблока мне дороже, чем  сейчас мешок  самых лучших конфет.  Никакая другая власть на такое добро не способна. Поэтому она в сердце моем и я ей за это в армии отслужил. А если понадобится - опять на службу пойду. Добро помнить надо." "Пожалуй ты прав, - согласился  Антон,- добро и зло забывать не следует".
Странные однако здесь собрались люди: одного  советская власть  от родителей оторвала, у другого - совсем отняла родителей, обоих их с детства держит под стражей, чтобы не вырвались, плохо кормит, едва одевает, а они же из камеры эту  самозванную криминальную власть хвалят и клянутся защищать. Пусть эта власть  им и мачеха, но своя, а чужой не надо. Такова  загадочная русская душа.
"Из этой каталажки , однако, тоже не раз бежали.- продолжил Москвич.- Николка Неттин, я знаю, сбегал". "Кто такой?"- отозвался Колонтаец. "О, Николка Неттин  на Казыме был сильно большой шаман. Народ его слушался и уважал. За это его власть невзлюбила  и посадила сюда". "Что-то я тебя не пойму: то ты власть хвалишь, то она уважаемых людей в тюрьму садит.- подначил Колонтаец.- Ты расскажи подробнее, что и почему." "Значит так - отец мне рассказывал,-  жил  на Казыме Неттин  с родней, юрт семь там стояло, вразброс по берегу. Остяки не любят тесно жить, огородов , заборов не ставят. В тридцатых  годах  новая власть  к ним учителя прислала, чтобы культбазу  сделать. По-остяцки куль - значит черт. Николка Неттин стал говорить, что нельзя  в юртах  чертову базу строить: не к добру себе черта накликивать. Однако никто его слушать не стал, а пообещали за оппортунизм и левацкие разговоры раскулачить и выселить на север. Николка замолчал, а учитель поселился в культбазе,  вскопал себе огород  и засеял репой. Репы наросло много  и культбазовец стал  угощать ею хантов.  Им  репа понравилась. Пища всех  северян бедна витаминами из-за отсутствия свежих овощей. Полукочевой образ жизни и близость мерзлоты не позволяют их сохранять всю зиму свежими. От недостатка витаминов идет и пристрастие всех северян к крепкому чаю и строганине. И все равно к весне возникает слабость и начинают болеть десны. И вдруг появилась репа, свежая, как вчера  убранная с грядки. Стали приходить на культбазу - просить репку пожевать. Культбазовец оказался не промах и свою выгоду  не упустил: за каждую репку  потребовал белку. Остяки согласились: белок в тайге много настрелять можно, а зубы шатаются и лечебной репы хочется.  К весне пушнину сдал и разбогател культбазовец  и захотел еще богаче стать.  Для этого  задумал  еще больше огород расширить, чтобы капусту и чеснок посадить. Да только копать негде: тайга, болота и мерзлота кругом. А  единственное пригодное для пашни место как раз между юртами, на поляне, которая у остяков издавна священной считалась. Если  на ней копнуть, то находятся черепки от посуды, наконечники стрел, крючки рыболовные, скребки, кости и прочее. Шаман считает, что в старину  на этом городище другие люди жили, которые  потом в землю ушли .  Значит  нельзя  над ними землю шевелить, чтобы злые, как россомаха, тени нижнего мира наверх не выпустить. Иначе - всем беда, мор и болезни. Неттин так и сказал культбазовцу. Но тот  над стариком посмеялся и не послушался. Вот беду наружу и выпустил. 
Когда земля прогрелась весенним  солнцем, учитель-культбазовец  собрал остяцких ребятишек и, наобещав расплатиться репой, запряг их вместо коня в соху для вспашки. Ребятишки весело потащили, а Николка Неттин стал ругаться: "Никогда остяки рабами не были и не будут. А на свободного хомут не надеть. Кто нарушит спокойствие предков - сам будет проклят и вскоре умрет. Если жить хотим, нельзя нам на опоганеном месте оставаться - от культбазы уходить надо". Остяки шамана Неттина послушали и все уехали от культбазы  в разные родовые угодья. А культбазовец написал  в исполком донос "О шаманско-кулацком заговоре  под руководством остяка Неттина". Но на этом дело не кончилось.
Как сказал Неттин: "Начало одной беды - только начало череды больших бед". И они не заставили себя ждать.  В верховьях  Торм-агана  есть шибко большое озеро "Нум-то"- озеро бога. Из него вытекает Казым, а посредине, на большом острове, живет сама богиня Вут-Ими со своей мудрой кошкой и другими богами. У хантов и лесных ненцев это шибко священное место. В озере никогда не бывает заморов: вода в нем не закисает зимой из-за песчаного дна, больших глубин и подводных ключей. От этого всякой рыбы в озере плодится множество: сырок, пыжьян, щекур, нельма. На нерест заходит муксун. О частике и  щуке говорить не приходится. Из озера рыбья молодь   по рекам  расходится - в Обь и Губу.  Чтобы рыбные запасы не оскудели и отлов восполнялся, остяки и ненцы  объвили озеро священным и запретили на нем рыбный промысел, кроме крючковой снасти, которой больше, чем на еду не выловишь. И правильно: рыба для остяка, как хлеб для русского, основная пища и даже одежда. Хочешь жить - береги природу. Кто не бережет ее жизнь -не убережет своей. Так остяки и ненцы между собой решили и на этом поклялись на медвежьей голове. А это самая верная и нерушимая клятва.
Кляуза культбазовца не прошла мимо внимания районного начальства и вскоре  к озеру  Нумто  на мотолодках прибыла целая экспедиция: заведующий культбазой, он же секретарь партячейки, Шершнев, председатель интегралтоварищества Хозяинов, председатель туземного совета Васькин, и прочие. Все вооружены, как на войну, и сами со страху от кустов шарахаются. С ними зырянская рыбартель со снастями."
"Почему зырянская ?"- попробовал уточнить Колонтаец.
" Кроме них никто туда ехать не согласился, даже русские. Зыряне на севере - подобно евреям в Рссии. Вроде бы от других ничем не отличаются, кроме ума и хитрости. Вот, создали они колхоз. В райкоме на состав глянули: одни кулаки в нем. Спрашивают:"Почему бедняков не берете?" Оказывается - нет в их поселке бедняков, все хорошо живут. И, пролетарского происхождения, даже председателя не нашлось - хоть со стороны приглашай. Делать нечего - пришлось принимать решение о расформировании кулацкого колхоза, чтобы другим не было примера. Так бы и  случилось, не возникни надобность в рыбаках для лова на Нум-то. Нарушать запрет на ловлю в святом месте никто не захотел, даже русские, а зыряне, чтобы их колхоз не трогали, согласились. Они остяцких богов не боятся.
 Приехавшие на озеро, на случай сопротивления кулацкого населения,  опробовали  на берегу самодельные гранаты из редьки, набитой порохом. Хитрые остяки из чащи военные приготовления разглядели и на рожон не полезли, из урмана не показались. Но послали парламентеров : двух стариков, с  которыми Шершнев и Хозяинов побоялись встретиться, а послали для переговоров беспартийного Васькина и с ним переводчика из бывших ссыльных.
Делегаты от тайги изложили им свои условия и даже и настояли на подробной записи , правильно полагая, что бумага запомнит лучше, чем легкомысленный и молодой Васькин. Писали бумагу долго, чаю выпили много. Получилось заявление граждан юрт Мозянских и Рыбацких в Комитет Севера при президиуме ВЦИК "О бесчинствах местной власти": "Когда Казымский народ привозит пушнину для сдачи, приемщик госторга, принимая ее, говорит, что белка весенняя и для доказательства с силой дергает шерсть и говорит:"Вот, она лезет". С силой у всякой можно выдернуть шерсть.Весенняя белка имеет черную мездру и шерсть у нее лезет даже при поглаживании.Он с этим не считается и на январскую белку, только потому, что мы не можем привезти и сдаем ее весной, сбавляет цену, как на весеннюю.
Когда мы добываем лося ружьем или стрелой и привозим в лавки кооперации, то там, увидав, что в шкуре дыра, говорят, что с дырой шкуры не надо, и если принимают, то за дыру сбавляют цену. А без дыры - как убьешь? Когда казымцы  добыли много лося, то цену на шкуры теленка сбавили наполовину,  и она стала стоить вместо половины стоимости шкуры взрослого лося, только четверть. Ведь этак мы никогда не поправимся. Больше добудешь - дешевле купят. Опять выходит то же самое.
Казымский народ почти весь находится в долгу у госторга, за то время, когда все было "по нормам", когда один фунт табака стоил 5 белок, кирпич чаю- 15 белок, рубаха - 20 белок, топор - 9 белок .Вот, благодаря таким ценам мы вошли в долги,  и они до сих пор числятся за нами.
Хотя народ наш и небогатый, но мы не отказываемся выплатить этот долг, только просим рассрочку на 3 года. Госторг велит платить все в этом году и говорит, что если не уплатим, то он будет отбирать, у кого есть десяток оленей - оленей, у кого оленей нет - юрту. Так говорят и госторг и потребиловка. Мы просим рассрочку. Ведь мы не виноваты, что так дешево ценили продукты наших промыслов в 1921 и 1922 годах,  и  так дорого в то же время  ценили топоры, чай,  рубахи, и  прочие предметы русской продажи. В нынешнем году некоторым пришлось в погашение  долга сдать последние постели  и другие  нелишние  шкуры, чтобы расплатиться за далекое старое с госторгом и кооперацией. Нам  не верят, что у нас нет, говорят, у вас есть, да вы не хотите платить.
Мы не против советской власти, но мы не любим власть полноватскую, которая не разрешает нам иметь попа: с малых лет мы промышляем в лесах, в которых много очень дьяволов. Уснешь уставший, и никто не караулит - креста нет. Мы не можем жить без попа, потому, что вера наша такая. Казне мы платим и не отказываемся платить. Мы понемногу хотели заплатить попу, который бы дал нам кресты, а в Полновате, что мы привезем ему на содержание церкви, у него отбирают.
Во время ярмарки пришлите обязательно с  самого верху к нам в наш город "Казым дей вош" человека, который бы разобрал вместе с народом все наши дела, чтобы он только не был сердит на остяцкий народ и не отказался говорить с нами по-хорошему. Пусть он приедет в устье Казыма, а дальше  мы сами довезем его бесплатно в свой город.. Только когда он будет ехать через Березов и Полноват,  пусть он не верит, что ему будут там говорить хитрые люди, стараясь подивить его.   До этой  поры  лов рыбы на Нум-То чужим  артелям  мы не разрешим и ловушки  их  уберем". И ниже - подписи.
  Когда Шершнев и Хозяинов письмо прочитали, то сначала перепугались, а потом переругались между собой. Зачем, говорят, сами на переговоры не пошли, без лишних свидетелей. Теперь этого письма во ВЦИК не утаить (за такое и к стенке прислонить могут), поневоле ему придется  против самих себя  ход давать. Приедут  проверять: факты и подтвердятся. Ясно что по головке не погладят. Душить надо контрреволюцию в самом зародыше, пока она по всему Северу  не расползлась. И зачем только остяков грамоте учили, на свою голову. Писателей, мать их и так и этак.
 На этом Шершнев с Хозяиновым  помирились и отплыли в райцентр принимать меры, оставив рыбаков промышлять одних. Вот тогда таежники и появились, чтобы прогнать незваных  со священной земли и озера. Те уехали, но попросили культбазу не сжигать. Никто и не собирался ее жечь - чем бревна виноваты, пускай стоит, может еще сгодится.
А  дальше  все случилось  как по-писаному. Приехал из Остяко-Вогульска Сирсон, снял с работы и Хозяинова и Шершнева, но в партии оставил. Такие кадры партии ой как нужны - в другом месте сгодились. А на  Нум-То  отправили  вооруженный отряд под командой Астраханцева  с приказом: шаманско - кулацкий  бунт  подавить силой, патронов не жалеть, участников арестовать, идола их главной богини  Вут-Ими сжечь., чтобы  неповадно было местным Советам ультиматумы предъявлять. А  потом озеро обловить дочиста.
Астраханцев с отрядом старался, что есть сил: жег юрты и идолов, стрелял людей и собак, искал  Великую богиню Вут - Ими.  Но коренных охотников, которые с детства среди дикого зверья выживают, запугать нельзя, разозлить - можно. Когда  оправились остяки от первой растерянности, сумели собраться и захватить карателей. Трудно остановить руку разгневанного, да и некому оказалось. Каждый  пострадал от этой власти. А отыгрались на карателях: пятерых  казнили , немногим  едва удалось уйти. А  остякам куда деться? Тайга большая, а уйти некуда.
Советская  власть ничего не забыла и не простила: выждав время, в тайге  стали отлавливать зеговорщиков по одному и малыми группами. Народ сила, когда он вместе. А на промысле вместе делать нечего - только зверя распугивать. Так, по одному, по два и повыдергали охотников от семей. Брали всех подряд, без различия: виноват - не виноват. Кто нибудь да попадется. Считалось, что лучше десять невинных в тюрьме, чем один  виноватый на свободе. Специальная тройка в составе Чудновского, Сирсона и Булатова,  особо не разбираясь, вершила дело: кого  в тюрьму, кого в лагерь, кого и к стенке. Лес рубят - щепки летят.
Николку  Неттина  тогда тоже в тайге поймали  и  арестовали в числе многих прочих. И хотя он никакого участия  в Казымских событиях не принимал  и находился далеко от Нум-То, его, как  шаманско-кулацкий элемент, больше не выпустили. Он сам убежал".
"Как это было?"- поспешил проявить любопытство Миронов.
"А очень просто. Неттин был великим шаманом. Нарисовал  углем на стене лодку, сдернул ее со стены, сел и уплыл. Шаманы так умеют. Больше его никто не видел".
"Здорово.- с трудом скрыл иронию Миронов.- Мне бы такую лодку. Я бы тоже уплыл, так далеко, чтоб меня никогда не увидели".
"Правда?- почему-то обрадовался Няшин.- У меня есть такая лодка, слушай…" И  жарко зашептал Миронову  на ухо.
Глава шестая . Побег из под стражи
На следующий день, по команде:"Няшин - с вещами на выход", Паша ушел освобождаться.  На то, что он прихватил с собой  вещмешок  Миронова никто не обратил внимания. За своими вещами каждый сам смотреть должен - здесь нянек нет. А дальше все шло обычным чередом: перекличка, чай-хлеб и на работу.
Вечером  кормили основательнее - остатками из рыбозаводской столовой.
За кормежкой в столовую каждый  раз в сопровождеиии милиционера ходил, по установленной самими арестантами очереди, кто-нибудь из пятнадцатисуточников.  На  этот  раз  сам вызвался Миронов. Никто  не запротестовал: за целый день на холоде и без того устали.
Столовая  рыбозавода  построена так, чтобы можно было кормить и своих рабочих  и  посторонних с улицы, если такие объявятся. Поэтому главный фасад  выходил окнами  непосредственно на пыльную и пустынную улицу, в конце которой находились главные присутственые места:суд, прокуратура, отдел милиции и райрыболовпотребсоюз. А дворовой фасад столовой тоскливо смотрел закопчеными стеклами на огороженную высоким забором  территорию завода, на которой беспорядочно теснились почерневшие от дождя бревенчатые корпуса цехов, тесовые склады, штабеля пустой ящичной тары, ржавые от соли конвееры, провонявшие аммиаком холодильники, пустынные тоскливые эстакады и причалы.
Чтобы  обеспечить преимущественный доступ к обедам для работников рыбозавода  и не допустить в очередь к раздаче  постороннее население,  к  торцовой стене  обеденного зала  Т-образно пристроили  обычные  сени, но с двумя  противоположно, по образцу проходной, расположенными  дверями: одни  на улицу (для посторонних), другие  на территорию завода (для рабочих), третьи - непосредственно в зал. Колонтаец и сопровождающий его сержант  зашли через  уличные двери и повернули направо - в торговый зал. По с годами сложившейся традиции, предполагалось, что сначала милиционер со всего снимет пробу, попросту говоря покушает. За это время  проворная повариха  наскребет в два эмалированных ведра с крышками  чего бог послал: каши или рыбы, или рыбы с кашей и квашеной капустой . Обычно у сердобольной набиралось много. В другое ведро - чай без сахара. Нести хлеб обычно доверяли сержанту: пусть работает, пока наган не доверили. Когда получит наган, тогда на него другие пахать будут.
Сержант не торопясь покушал, со вкусом закурил, недовольно посмотрел, как  Колонтаец  согнулся  под тяжестью ведер, с  видом одолжения принял две булки хлеба и приказал административноарестованному следовать  за ним. Колонтаец  последовал с покорным видом, но чуток приотстал. И едва  сержант оказался на крыльце сеней, ногой  захлопнул за ним дверь и задвинул  грубую деревянную задвижку. Не успел сержант  опомниться  и понять происшедшее, как Колонтаец уже  выскочил через противоположную дверь на территорию рыбзавода, затворил ее за собой и заткнул  в пробой палку. Теперь милиционеру чтобы  догнать  беглеца, следовало бежать вокруг забора до проходной - метров триста. Но и беглец  ждать не будет и успеет спрятаться  в лабиринте заводских построек, так, что с собаками не сыщешь. Сержант еще покричал, постучал в закрытые двери, помахал руками и пошел докладывать о побеге.
Вопреки ожиданиям сержанта, Рыбаков на него не очень орал, а даже как бы обрадовался::"Бог шельму метит.  Ну вот, Миронов свой первый срок за побег и кражу ведра честно заработал. Пара лет ему теперь обеспечена, если еще чего не натворит. Возьми Еперина, походите по цехам, может ваш бегун там объявится, тогда волоките его сюда. А не отышется, так кобыле легче - сам придет. Зимой-то никуда он не денется: как с подводной лодки".
Между тем, Миронов, не выпуская из рук ведра с кашей, добежал  до пирса и юркнул под причал, в хитросплетение свай."Паша, ты где?"- осторожно позвал он. "Я здесь, однако,- отозвался  Няшин.- Ступай сюда." Миронов пригляделся и различил в полутьме на бревнышке Няшина и рядом, на воде большой облас с поклажей. Миронов присел рядом с другом и предложил: "Кашу есть будешь? Еще горячая, с рыбой". "Давай поедим.- согласился Няшин.- дорога впереди  дальняя. Однако, если хорошо грести,  нас не догонят."
Поели. Москвич  отложил ложку и неожиданно предложил:"Ведро, однако, обратно вернуть надо. Если не отнесешь - скажут украл. Статья за это. И мужики наши в камере кашу ждут, голодные. Я, однако, понесу, скажу, что у проходной нашел , если спросят". "А может - не надо? Ведру рубль цена."- засомневался Колонтаец."Воровать нельзя.- отрезал Няшин и поднялся с места.- Ты подожди меня, я скоро: отнесу и вернусь."
Ожидание  Колонтайцу показалось долгим.            
Торым аган, что по-хантыйски  значит река бога, взяв свое начало из снеговой лужи на Сибирских увалах, резво течет  по моренной гальке прозрачными струями прямо на юг, ласкает  тайменей на перекатах, собирает к себе приблудные ручейки, наливается их силой, ширится, темнеет, напитавшись влагой торфяных болот, потом, разбогатев от их вековой сырости, украшает себя ожерельем  островов и бесчисленных проток, путается  в великом множестве  притоков и родников и раздобрев вконец, едва шевелится  в рукавах почти стоячей водой, под молчаливое одобрение сотен знакомых и незнакомых озер и стариц, таких же ленивых и неподвижных  снаружи.  Однако внутри, под  его черненого серебра водной поверхностью, идет невидная  постороннему глазу жизнь и борьба. Вот черный веслоногий плавунец  торопится отобрать зазевавшегося малька у личинки стрекозы.  Золотистый, крутобокий  язь , которому надоела их суетливая  возня, не мешкая глотает  обоих, а подоспевший ко времени окунишка успевает украсть малька, но сам попадает в брюхо жадной по осени щуки. А не утолившая голод, хищница  всплывает  ближе к поверхности, чтобы наказать некстати разыгравшегося чебачишку. Бросок - и  малявка в  пасти, но острая боль пронизывает щучью челюсть…
"Тащи, попалась!" - командует  Паша  Миронову и сам, положив поперек обласа весло,  помогает Антону выбрать дорожку и управиться  с не в меру  разбушевавшейся разбойницей. Еще несколько штук, поменьше, уже лежат  на дне челна.  "Зачем нам столько?"- пытается протестовать против безсмысленной по его мнению добычи Антон. "Все съедим . - уверенно заявляет Паша.- Скоро щука совсем перестанет блесну брать, лед встанет. Где тогда рыбу возьмешь? Лови пока. Я сам знаю - когда нам хватит. Или сам не знаю." Успокоил , называется.
Москвич и Колонтаец  не переставя гребут  в тяжело груженом обласе, за которым на леске дорожки тащится блесна с красными нитками на тройном  крючке. По мнению Паши именно красная нитка способствует успешному улову. Хотя ловить, собственно, некогда: надо уходить от погони, которая обоим мерещится. Вот уже час, как  Паша слышит сзади на реке моторку. Беглецы  усиленно гребли всю ночь. Просто удивительно, как Паша находит дорогу в бесчисленных протоках и ответвлениях Торм агана. По расчетам Няшина, им можно плыть еще пол-часа безбоязненно. В девять Рыбаков приступил к работе, к десяти снарядили погоню, и не обязательно в правильном направлениии, а скорее всего вниз по Оби. А если догадались в правильном, то все равно, есть еще  в запасе время. За ночь облас проделал километров сорок. Моторка это расстояние преодолеет за час - полтора. За этот час облас проплывет еще километров пять. По всем подсчетам выходило, что  часам к одиннадцати следовало залегать на дневку, но Паша все твердил: "Еще не то место". Наконец он  скомандовал:"Наддай веслом". И круто развернул лодку к берегу. Вопреки ожиданиям, нос обласа  не ткнулся в береговую твердь, а мягко увяз в мокрой осоке. "Здесь волок", пояснил  Паша и вылез на берег первым. Стометровый перешеек до озера, через который они  волокли облас, показался Колонтайцу бесконечно долгим.  Зато каким сладостным потом оказалось скольжение по водной поверхности - описать трудно. Хотелось есть и спать.От вечерней каши в животах ничего не осталось, там тоскливо урчало, но Москвич, все медлил и медлил с привалом. Наконец, он сжалился: "Здесь отдохнем однако".  Место Колонтайцу понравилось: сухой распадок уходящий в глубину соснового леса. Если развести в распадке костер из сухостоя, то ни огня ни дыма издалека не увидеть, а моторке на озеро не пробраться вовеки. На это и был расчет Няшина . Не в силах более терпеть, щук наскоро распороли и порезав крупными кусками, заложили в котелок. Кусок щуки Паша насадил на палку и аккуратно обжарил на углях:"Это называется падавушки, еда на скорую руку, пока уха не поспела. Ешь давай". Падавушки Миронову не очень понравились, а вареной рыбы он наелся до отвала, бросил на ветки у костра свой дождевик и забылся во сне. Паша  снисходительно посмотрел на слабосильного русского, разделал остальных щук  и  повесил  вариться в котле, для вечера. Потом , по одному ему известным приметам, выбрал из нескольких  похожих подходящую рыболовную  сеть, поставил  ее на озере и лишь потом позволил себе отдохнуть. В затишье  осеннее солнце еще пригревало в помощь костру  и  в их тепле можно было поспать часок-другой  после обеда.  Сосны над головой еле слышно шептались и сладко убаюкивали. Миронову приснилась дочка. Она  тормошила его за плечо и будила:"Вставай, пора,однако."
Действительно, оказалось пора. Солнце закатилось за тучку, из которой вдруг посыпались редкие снежинки. В обласе, как и накануне, Колонтаец сел впереди, а Москвич - сзади: ему править. Пока напарник спал, он успел снять сеть и теперь под ногами у него шевелили хвостами крупные караси. "Так мы с голоду не помрем"- отметил про себя Колонтаец. Через час хорошо согревающей гребли, товарищи  прибыли  к следующему  волоку, на этот  раз уже  с озера на реку. "Еще не одна перетаска будет.- поспешил обрадовать Антона Паша.- Река  по плесу сильно петляет. Если по ней следовать, то до юрты к зиме не доберешься. Давешнюю моторку помнишь? Она все еще сзади нас, но уже на подходе. Слышишь? Вот мы ее переждем на перетаске и поплывем  следом, до другого волока. Если бог даст, пока моторка петлю делает, мы опять впереди окажемся .А если и запоздаем, то не беда: у них свои дороги, у нас - свои. Зачем нам встречаться?" Рассуждая таким образом, Паша  не переставал вместе с Антоном тащить через перешеек облас. Не успели они перетащиться, как на реке послышался близкий  гул мотора. Товарищи залегли  в пожухлой осоке и стали ждать, напряженно вглядываясь.   Моторка не заставила  себя ждать. Алюминиевая "Казанка", под подвесной  "Москвой" , вся в брызгах  бодро выбежала  на плес  и  проплыла мимо. Из нее двое, в брезентовых дождевиках поверх ватников и с дробовыми ружьями наизготовку, осматривали  реку и берега вдоль уреза воды . Лишь черно-пестрая собака, вероятно учуяв запах, повернула голову  в сторону беглецов  и дружески помахала каралькой-хвостиком.  Моторка промчалась и скрылась из глаз. "Эти не за нами.- пояснил Няшин.- Это браконьеры по глухарям. Сейчас как раз время, когда глухари из тайги на берег вылетают, чтобы на зиму  галькой зоб набить и не осторожничают. К моторке они непривычны, звука совсем не боятся, поэтому, при удаче, их полную лодку набить можно."  "А собака тогда зачем? - уточнил Миронов.- При такой охоте она не нужна."  "А низачем.- хохотнул Паша.- Русские  в тайге без собак  боятся ходить. Вдруг хозяин объявится…" 
Поплыли  дальше. Миронов с непривычки грести на обласе уставал. Затекали  неподвижные ноги, болела пясница. Он не переставал удивляться выносливости, некрупного по сравнению с ним, Паши. Двужильный он, что ли. Целый день гребет, успевает сеть поставить, рыбу выбрать и уху сварить. С таким не пропадешь и многому научишься. Это конечно, ободряет, но усталость берет свое:" Паша, долго нам еще до твоей юрты?"  "До первой юрты не так далеко, - откликается Паша. - Всего день пути. Ночью не поплывем - ночью спать будем, отдыхать надо."  Чем глубже в тайгу, тем больше сам собой слезал с Няшина столичный лоск. Менялась и наполнялась неправильными оборотами  еще накануне почти безукоризненная речь. "Если так дело пойдет и дальше  , -подумал про себя Миронов,- то я не удивлюсь, если вскоре проявятся древние суеверия Пашиных предков, деревянные божки и кровные жертвы. Тайга  способна стирать достижения цивилизации, привитые интернатскими воспитателями. Интересно, как она на мне самом скажется".Он так подумал, а вслух  спросил:"До первой юрты? А всего их у тебя сколько?" Паше вопрос понравился и он живо откликнулся: " Много. Первая юрта с железной печкой - на реке, большая юрта с чувалом - на озере, еще избушка - в кедровой гриве, другая избушка - перед болотом, третья избушка - в конце долгого путика, еще есть большая дядина юрта с русской баней, но далеко." "Богатый ты, однако."- похвалил парня Антон. "Какой же я богатый, если жены нету.- как бы даже обиделся  Паша.- Главное  богатство - семья, хорошая баба и много детей. Когда женюсь, буду богатый. А  пока я совсем бедный - пока в армии служил, все родные умерли, одни избушки  да лабазы в родовых угодьях догнивать остались."   "Выходит,  что угодья тебе достались?"- спросил Антон. "А что толку? - тяжело вздохнул Паша.- Бабы все равно нету, и негде взять - все разъехались. Кто учиться, кто - куда. За русских замуж выходят, чтобы в тайге не жить. В тайге  молодым хорошо, а в старости тяжело. Потому и не живут у нас подолгу."
Под вечер второго дня, можно сказать, приплыли. По одному ему понятным признакам, Паша определил, что избушка покажется скоро. Но при этом забеспокоился: кажется, гости в избушке, предположительно, незнакомые. Показав на пузыри на воде, он определил, что по речке  недавно прошла моторка. Но та ли, что они видели, или другая, сказать не смог: "Определим на месте". Поэтому вперед продвигались с осторожностью, держались в береговой тени, старались грести бесшумно и не булькать веслами, не задевать ими за борта обласа.  Остерегались поневоле: у Паши с собой ружья не было. Стемнело, когда  подплыли  почти к самой избушке. По реке тянуло бензином, горячим дымком, чаем и супом, что подтверждало наличие в избушке русских гостей. Обласок подтянули на берег почти бесшумно. Паша проверил в ножнах ли нож и посоветовал  Колонтайцу: "Спрячься в лесу , чтобы обласок видеть и сиди тихонько, пока я за тобой не вернусь." Так сказал и в темноте как растворился.
Холодало. С прибрежных  осин и тальников падал лист и шуршал по лесной подстилке. В это время осени по лесу бесшумно ходить сложно: лист шуршит. Загадка, как по нему  может ходить Паша. Вообще, он, как прирожденный охотник, умеет многое. И лист ему не помеха. Из-за  листопада осенью на реке сетями не ловят - их плотно забивает листьями. А Паша умудрился наловить карасей на озере, где течения нет. Хорошо бы ухи свежей а потом растянуться  на топчане  в теплой избушке.  Однако избушка занята и что там за люди - неизвестно. Как поведут себя незнакомцы  тоже предсказать трудно: в тайге всякий народ шатается. Ухо надо востро держать.
Однако, как ни навострял  Антон уши на посторонние таежным шумам звуки,  а подход Паши все-таки прослушал. Он явился как тень  и  условленно крякнул два раза. Когда Антон  показался, друг  сокрушенно зашептал ему: "Плохо дело. Бандиты, однако. Два. Совсем пьяные, кричат и между собой не ладят. А у меня лабаз распотрошили,  все  снасти раскидали, одежду  и ружье взяли,  с патронами. Сухари на дождь выкинули. Конец нам теперь:  подохнем зимой с голоду  и от мороза. Что делать будем?"
По складу характера, Антон относился к числу людей словно специально созданных  для критических ситуаций. Обычно мягкий, перед лицом опасности  он  внутренне  напрягался, так же неразличимо внешне, как   невидимо напрягается  боевая пружина в винтовке, готовая  немедленно ударить по бойку в нужный момент. Иногда горячий, временами вспыльчивый, Колонтаец  вдруг приобретал расчетливость, неторопливость и математическую точность в поступках. Эта,  воспитанная детдомом, ремеслухой  и отшлифованная армией способность не раз его выручала  в труднейших переплетах, коими так богат социалистический быт. И сейчас, перед лицом внезапной угрозы, он  привычно  собрался . "Воровать нельзя.- назидательно напомнил он  Москвичу.- А тебя опять обокрасть пытаются. Пойдем поглядим, что это за люди. Собаки с ними нет?" "Была, но не видать.- отвечал Паша.- Да ты не бойся - лайки не кусаются."
Избушка оказалась  полуземлянкой, заглубленной в землю метра на полтора. Сверху над  углублением  возвышалась  четырехскатная пирамидальная крыша  из  плотно подогнанных  бревен, покрытых по бересте  мхом и дерном. Из жестяной трубы пробивался энергичный дымок и расстилался между деревьями - к непогоде. Изнутри слышались голоса. В одном из скатов  крыши светилось  небольшое окошко, а  с противоположной  стороны просматривалась  дверь, размерами не больше  люка подводной лодки: одновременно двоим не выскочить. У берега обнаружилась крепко привязанная "Казанка", а на берегу по пути к ней - разбросанные  вещи и снаряжение, устанавливать истинную принадлежность которых, незваным гостям или Паше,  в кромешной тьме  не следовало и пытаться.  В лодке   возвышалась  солидная горка из глухарей. "Штук двадцать, однако добыли.- определил на глаз Паша.- Надо бы с них перо не снять, да  выпотрошить, а то прокиснут, однако." "Других набьют на обратной дороге.- успокоил его Антон. - Ты лучше о себе думай" . "Я о своих угодьях и думаю,- не согласился  Паша.- Копалухи в лесу не бесконечны. Если их всех повыбьют - что мне останется, что я тогда есть буду?"
Через не мытое со времен сотворения, если не мира, то избушки, оконное стекло, можно было рассмотреть тесное пространство и в нем узкие нары, покрытые лосиной шкурой, крошечную железную печку, столик, размером чуть больше шахматной доски и ружья, в углу у выхода. Печка гудела от огня, на ней шипел  огромный чайник,  столик плотно заняли недопитая бутылка и ее спутницы - кружки, а  на тесных нарах ,  по-домашнему - без носков, разместились те самые  охотники, которых Антон и Паша видели накануне.  По их громкому тону и оживленной жестикуляции,  Колонтаец догадался, что за истекший  вечер  бутылка опорожнена не первая. Паша увидел для себя другое.: охотников всего двое, а ружей в углу - четыре. В их числе  Пашина одностволка и  мелкокалиберная винтовка, отличимая от других ружей длиной ствола и кольцом на мушке. Оба ножа - на столе. Топор - снаружи у входа. Другого оружия не видать - возможно и нет совсем. "Эти мужики из экспедиции.- определил  Паша.- Я их в Сургуте видел. Работяги обычные. Но все - равно, обнаруживать нам тебя нельзя, пока ты в бегах. Однако, не сидеть же нам  на холоде  у порога своей же избушки, раз внутри нам места нет. А чужие мои муку и соль из лабаза под дождь выбросили, мой чай и сахар пьют, мое ружье  себе взяли. Шибко сердиться я начинаю".- сообщил он  Колонтайцу. 
Уговорить пьяных покинуть нагретое помещение  и  разместиться под дождем - дело бесполезное и небезопасное. Не исключено, что они захотят в избушке надолго обосноваться и кто им тогда помешает? Аргументы в количестве четырех стволов  на их стороне. Получалось, что нет иного выхода, как насильно и окончательно разоружать и выпроваживать непрошенных.
"Будем обезвреживать.- жестким, не допускающим возражений тоном, приказал Миронов.- Выманим  наружу и свяжем, а потом примем решение, что с ними делать". "А чем свяжем?"- согласился с планом Антона Москвич. "Проще всего - палкой.- загадочно пообещал Колонтаец.- Я этому еще в детдоме научился. Делай, как я скажу ". И скользнул в темноту, чтобы неслышно вырезать подходящие батожки.
Я полагаю, что браконьеры беспечно расположившиеся в чужой избушке были  отчаянными ребятами, которым в тайге и сам черт не брат. Тропу им не переходи - пожалеть себя не успеешь. Но и наши знакомые  Москвич с Колонтайцем  подобрались один к другому - оба мужики не слабые и не промах. Такие  не сдадутся и  в  сторонку не отойдут. Да и отступать им некуда: позади побег, а впереди суровая зимовка в тайге. Лучше другим отойти с их  дороги - сметут, только кости сбрякают. 
Когда  Миронов и Няшин снова появились у избушки, в руках у каждого было по длинной и крепкой палке. " Заткни им выхлоп!"- прошептал Паше Колонтаец. Сейчас же Няшин  пробрался к дымовой трубе , заткнул ее  пучком сырого мха. и сразу же вернулся ко входу в избушку  у которого уже изготовился Колонтаец. Через некоторое время в избушке послышались кашель, ругательства  и  дверка лаза откинулась. Из нее , в клубах дыма, вывалился первый, которого оглушили ударом дубинки и положили у входа. Тотчас в проеме показался  второй, после света почти незрячий. Этого бить не стали, а не давая опомниться, повалили на землю, торопясь пропустить через рукава одежды  палку, от кисти одной руки до кисти  другой, чтобы она прошла за спиной. Это им удалось, как браконьер не брыкался. Теперь он представлял собою ходячий крест, которому  ни сопротивляться, ни скрыться нельзя. С земли встать, и то проблема. Со вторым поступили также, пока он не успел прийти в сознание. Теперь можно было  и передохнуть, проветрить избушку, поесть, а потом  и разобраться  с пришельцами. Ночь впереди длинная, но до утра их оставлять у себя нельзя, чтобы не запомнили лиц  напавших. Хотя для вербованных из экспедиции все местные на одно лицо, но все же : "береженого - бог бережет". Пришлось обыскать задержанных. Оружия при них  не нашлось, но обнаружились охотничьи билеты,  тюменского общества охотников. Это успокаивало: значит не милиция: те охотбилетов с собой не носят.  В графах о регистрации оружия значились только двустволки, а винтовка не упоминалась ни в одном , ни в другом билете. Почему-то именно это обстоятельство Колонтайцу понравилось и он, выждав, пока  распятые  браконьеры  выдохнутся , перестанут ругаться,  угрожать и вообще угомонятся, не выходя из тени, чтобы впоследствии не быть опознанным, приступил к допросу. Из допроса  ему удалось установить, что задержанные в чужих промысловых угодьях, действительно - работники геологоразведочной экспедиции, взяли напрокат лодку  и выехали поохотиться накануне своего полевого сезона, потому как однообразная еда из тушенки с перловкой  надоела и стоит в горле таким тугим комом, что не помогает и водка. Глухарей настреляли много, потому, что они сами попадались, избушку нашли по карте у начальника экспедиции, а винтовку и одностволку обнаружили в лабазе возле избушки  и до того их в глаза не видели. А если продукты и вещи из лабаза под дождь вытряхнули, то это исключительно потому, что посчитали их ничейными и брошенными. Почему же им понадобилось все вытряхивать и что они при этом искали, вразумительно объяснить  не смогли, а сослались на плохое качество водки продаваемой рыбкоопом. По тому, как оба допрашиваемых дружно открещивались от винтовки, умудренный жизнью Колонтаец заподозрил, что дело с ней нечисто и "мелкашка" либо ворованная, либо замаранная преступлением. Няшин же легкомысленно предположил, что винтовку оставил кто-то другой, побывавший в избушке значительно ранее  сегодняшнего инцидента и возможно хозяин еще объявится. Значит винтовку следует оставить, до выяснения  истинного владельца. Ружья же бродягам  можно возвратить, а самих их  отправить восвояси на лодке, не дожидаясь прихода утра. Колонтаец против предложения хозяина дома возражать не стал,  а глухие возражения  лесных бродяг во внимание  не принимались, вследствие  их неполной вменяемости  от принятого алкоголя.
Когда браконьерское имущество  наспех покидали в лодку, она оказалась переполненной."Надо разгрузить часть глухарей."- предложил Колонтаец." Не по закону будет.- не согласился  Паша.- Нельзя часть разгружать, надо всех выгрузить, чтобы знали, как в чужих угодьях промышлять.По нашим законам, если с разрешения хозяина промышляешь, значит половину добычи ему отдать должен. Если без разрешения,самовольно - значит всю добычу отдай, а хозяин сам решит, сколько добытчику выделить"."Ну и сколько ты им выделишь?"- весело поинтересовался  Антон. Его таежное законодательство забавляло.
"Две четверти добычи.- определил Москвич.-Две четверти."
"А почему не половину?"- изумился Антон сложной арифметике  Няшина.
" Их двое и нас двое.Всего четверо. Значит каждому по четвертой части.Так справедливо будет."- пояснил Паша.
" А за тот вред, что они твоему имуществу причинили, компенсации не положено?"
Паша нутром догадался, что означает незнакомое слово "компенсация" и ,не смутившись, пояснил:"Возьмем патронами. Шестнадцатый калибр как раз к моей одностволке подходит. А им стрелять уже хватит, они свою норму выбрали. Пусть домой плывут, им на гребях долго плыть придется"." Почему на гребях?"- не понял Антон. "Бензина я им на пол-дороги оставил, за то,что они мою соль  и муку подмочили. Мне теперь бензин самому будет нужен, в юрты за продуктами ехать".- заявил Паша. "А у тебя, что - свой мотор есть?"-удивился Антон."Найдется".- пообещал Паша. Между тем, один из охотников вдруг задергался и закричал на весь лес:"Орлик!" "Не надо было по голове его бить.- пожалел мужика Антон.- Кажется он умом тронулся"."Нет, это он собаку зовет.- догадался Паша.- Но мы его пса дожидаться не будем - пусть по берегу хозяев догоняет, очень даже просто". На том и порешили.  Браконьерам помогли погрузить себя в лодку, как есть, не вынимая из рукавов палок: распеленаются по дороге, вдвоем это возможно. Потом оттолкнули лодку от берега и посоветовали больше не попадаться. На что получили в ответ угрозу, что вернутся обязательно, но уже числом поболее и тогда, это уж точно, обоих остяков живьем закопают . Правильно говорят, что доброта всегда наказуема. Наткнись они не на Пашу, воспитанного советской властью, а на седого аборигена - разговаривать и угрожать им бы не пришлось вообще. К злодеям в тайге отношение строгое.Иначе там нельзя - мягкотелому не выжить.Но об этом позже. А пока… Антон предложил Паше выпить за одержаную победу, но тот неожиданно отказался: "Надо продукты спасать, крупу и муку затаскивать, соль сберегать. Вот все сделаем - тогда". Антон устал так, что на ногах качало, хотелось и есть и спать.Но он подчинился товарищу, понимая  правильность Пашиного решения, только подумал:"Двужильный он, что-ли". Полночи провозились под дождем, затаскивая в лабаз продукты и снаряжение.
Кажется, едва Антон сомкнул глаза, как его уже разбудил Паша:"Вставай, спать не время, пора на болото за клюквой". Ничего еще не понимая, Антон сел на нарах и потянулся за портянками. Возле печки они просохли и приятно согревали руки. Печурка весело потрескивала, на столике коптила керосиновая лампочка, а Паша обдирал глухарей. Один из них уже варился в котле и распространял по избушке  вкусный запах. "Глухарей обдерем - тебе кумыш сошьем, зимой тепло будет". - подмигнул Антону Паша. "Из глухариных шкурок?"- не поверил  Антон. "Из того, что есть.- подтвердил  Паша.- Лису добудем - из лисы сошьем. Если нет лисы - копалухи сгодятся. Будет тебе шуба на заячьей подкладке, чтобы мороз отскакивал. Жалко, однако, что бабы нет: они такое лучше умеют. Однако, мы и сами управимся, спешить некуда". Его рассуждения прервал шум за дверью: кто-то скребся и повизгивал. Паша проверил заряжено ли ружье и откинул дверь. В светлом пятне  проема показалась  хитрая морда лайки. "Орлик! - позвал  пса Паша.- Скотина ты этакая, хозяев пробегал, наш теперь будешь". Орлик,  нисколько не удивившись появлению новых хозяев, обрадованно завилял хвостом и припал на передние лапы, всем своим видом  выражая покорность и готовность служить. На это Паша одобрительно хмыкнул и выкинул  ему  кучу глухариных потрохов. Глядя, как пес их жадно пожирает, Няшин  опасливо заметил:"Похоже, его легче задавить, чем прокормить. Впрочем, охота покажет. Может и ободрать придется"."Ну ты уж скажешь, - не согласился  Антон,- сразу и обдирать. Может из него еще промысловая лайка получится".   "Всяко бывает,- неопределенно заметил Паша.- Есть и такие, что накроху из ловушек таскают и зверя распугивают. Посажу-ка я его пока на привязь, чтобы без дела по тайге не болтался". И не откладывая, поймал Орлика за загривок.  Тот даже не стал и дергаться.
Глава шестая  Тайга - та же тюрьма, только холодная.
На болото пошли с берестяными туесами, каждый ведра на два с половиной. "Нужно набрать их полные.- пояснил  Няшин.- Иначе зимой болеть будем. Зубы начнут шататься и десны кровоточить". "Понял, - согласился Антон.- А далеко болото?" "Недалеко".- пообещал Антон. Но шли часа полтора, пока не вышли на обширное пространство покрытое бурым мхом и невысокими кочками с редким багульником на них. Повсюду на кочках, как брызги  зари, краснела клюква   на едва различимых стебельках
Собирать клюкву - дело мокрое, несмотря на то, что первый легкий морозец успел прихватить  верхушки мха и  саму  ягоду сделал твердой, как красные шарики-драже. В туес ягода падает со стуком, не мнется, не давится и не пачкает рук. Но собирать ее все равно приходится на коленях. Вода выжимается наружу из подо мха и, если бы не длинные голенища болотных сапог, проникла бы сквозь штанины, леденить тело. Впрочем, даже сквозь голенища, ледяная жижа умудрялась отбирать тепло от ног. Оголенным пальцам приходилось не лучше  от заледеневшей ягоды. Затекала постоянно согнутая спина. Несмотря на обилие клюквы на кочках, дело у Антона продвигалось  медленнеее, значительно тише, чем у его напарника, который как будто черпал ягоду с болотного мха одновременно двумя руками. "Да, собирать ягоду - тоже своего рода искусство и им овладеть надо. А ведь  хантыйские семьи  умудряются набирать клюквы  по центнеру и больше и потом сдают ее за бесценок  кооператорам, чтобы получить хоть какие-то деньги. Драгоценная ягодка получается. В переводе на утрату здоровья, себе дороже обходится. Только чтобы понять это, следует самому ее cначала собирать попробовать, помучиться. Сбор ягоды - это большая работа, в отличие от грибов, которых ,впрочем, ханты не собирают и не едят."- так рассуждал  между делом  Колонтаец, обирая с кочек ягоду. Туес наполнялся медленней, чем наступала усталость.
Между тем, Паша успел наполнить свой туес, который был ну никак не меньше  Колонтайцева, и поспешил на помощь:"Нам сегодня сбор ягод закончить надо, завтра снег пойдет - все завалит, до весны. А еще надо сети поставить и смородины на зиму наломать, для чая". Небо действительно хмурилось и черные  снеговые тучи наползали с севера. Тянуло могильным холодом.
Смеркалось, когда уставшие и изголодавшиеся ягодники вернулись к избушке. Вопреки ожиданию, Паша не  стал заниматься чайником и ужином и не дал этого сделать Антону:"Еще впереди вечер будет. А сейчас нам некогда. Поплывем сети ставить - надо успеть  дотемна".  Сеть тем и хороша, что когда рыбак спит, она ему ловит. Но это в том случае, когда сеть стоит правильно и сам рыбак удачлив, а, точнее сказать, опытен и в своем деле талантлив. Няшин таким и оказался. 
Тем не менее, поесть товарищам удалось только близко к полуночи. Колонтаец без интереса орудовал ложкой и ел вареную глухарятину. На чай у него сил уже не хватило и, чтобы не уснуть от усталости прямо за столом, Антон поспешил завалиться на нары. В избушке потрескивали дрова в печурке, от ее железных боков было тепло и немного душно. Под нарами скреблись мышата, а у входа на привязи  возилась  недовольная собака. Тайга замерла в предчуствии холодов и только сова - неясыть к перемене погоды хохотала в урмане. Антон ничего этого не слышал: он спал, как провалился. Паша посмотрел на него недоумевающе: "Вот чудак, не захотел чая." Потом вылез из избушки и вернулся с охапкой дров: чтобы подсохли за ночь и утром лучше горели. Затем покормил Орлика, проверил ружье и только тогда потушил лампу. До рассвета следовало успеть выспаться.   
Кажется едва успел Колонтаец сомкнуть глаза, как его растряс за плечо Паша:"Вставай, пора уже." Антон сел на нарах, со сна ничего не понимая. Все так же потрескивала печурка, горела лампа и кипел чайник. За запотевшим окошком  стояла темнота . И Антону почудилось, что он проспал часа полтора, не больше. Но оказалось, что ночь окончилась, а утро все никак не наступало. Но ждать его, только терять время, за которое можно успеть позавтракать."За щукой пойдем.- предупредил Антона Паша.- Надо на зиму щуки наморозить. День-другой и река станет. А еще в кедровник сплаваем, может удастся  шишек насобирать, какие еще остались.Чтобы зимой, в бураны не скучно было." От вчерашней работы у Антона побаливала поясница, но он не подал вида и бодрячком  выскочил  наружу, чтобы сполоснуться в реке. И удивился: за ночь на землю неслышно нападал мягкий снежок и покрыл ее тонким слоем.
Щуки, мерные, как на подбор, набились в сети во множестве. "Осенью всегда так,- пояснил  Паша.- Потом на глубину уйдет  и попадать перестанет. Вовремя мы успели - завтра щуки уже может не быть". Выпутывали рыбу в четыре руки: Няшин успевал выпутать трех, пока Антон возился с одной. От своего неумения Антон очень огорчался и ворчал себе под нос. "Да не серчай, ты! - успокаивал Няшин друга.- В нашем деле сноровка нужна. Я на рыбалке с самого детства пропадаю. Первые мои игрушки - живые рыбки. И вместо конфет - тоже рыбешка вяленая или копченая. У остяка вся жизнь с рыбой связана. Мне ли не научиться рыбу выпутывать. И ты научишься от меня, как я от отца учился". Антон  соглашался  и старался не отставать: хотелось не упасть в глазах товарища, не показать себя полным неумехой. От работы в неудобной позе  болела спина, в ледяной воде зябли пальцы, хотелось передохнуть и выпить чайку. В обласе зубастыми хищницами заполнилось все свободное пространство. Но щуки в сети все никак не кончались, занимая чуть-ли не каждую ячею. Казалось, что  едва стоит выпутать одну из них, как  на это же место попадает  новая  и так до бесконечности, до вечера, до ночи. Наконец, когда  лодка оказалась загруженной настолько, что борта над водой  возвышались  не более, чем на два пальца, добрались до конца сети. Ну, слава богу, пора возвращаться. Под вечер похолодало. Вода на весле  замерзала коростами. Колонтаец греб из остатков сил, стараясь размяться и согреться. Избушка оказалась рядом и на берегу вертелся на привязи радостный Орлик.
"Потрошить не будем - не испортятся".- заявил  Няшин. Но сам тут же  выбрал четырех крупных щук и немедленно выпустил им кишки. "Иди вари,- передал он рыб Колонтайцу.- Есть хочется. А я пока с остальными разберусь." И кинул  кишки собаке. Орлик  сглотил их "в лет", не дав упасть на землю. "Тоже жрать хочет, надо его подкормить."- отметил Колонтаец  и  пошел к избушке, растапливать печку. А  Няшин в первую очередь взялся за сети: снасти беречь надо. И только разобрав их и развесив для просушки на специальных вешалах, он вернулся  к обласу, чтобы заняться рыбой. Напрасно звал его Колонтаец  к готовой ухе.  В ответ Паша выдал ему еще четырех щук и предложил сварить в бульоне от уже готовых и вынутых остужаться."Не съедим."- засомневался Антон. "Еще как съедим.- заверил его Паша.- Нам силы много надо - терять нельзя. Орлик нам поможет."
Щук из лодки Паша разложил на снегу, чтобы проморозить . После обильного обеда, когда рыбаки разогрелись и размякли, а  тела рыб наоборот затвердели, он принялся окунать их , по очереди в воду. На морозе рыбья тушка покрывалась ледяной глазурью и сверкала серебром.В таком виде рыба готова к долгому хранению. Щук складывали в лабаз рядами, как поленницу, пересыпая слои свежим снежком, чтобы не обветривались и не теряли вкуса. Закончили уже ночью."Однако, завтра река под лед станет. Уж больно холодно.- предположил  Паша.- Давай еще одну варку заделаем, чтобы спалось сытнее." Колонтаец возражать не стал и взялся за приготовление ухи: он уже твердо поверил в авторитет и прожорливость Няшина. И даже мечтал перенять от него режим питания: плотно наесться с утра и спокойно терпеть до такого же плотного ужина. По другому в тайге не получалось из-за короткого светового дня. А Паша выбрал из всех своих сетей одну, ряжевую и один поплыл ее ставить на глубину поперек реки.
Проснулся Антон от ощущения холодка: оставленная с вечера без присмотра буржуйка  потухла и тепло беспрепятственно утекло из юрты через дымовую трубу. Не дожидаясь рассвета, Антон  выбрался наружу и, ежась от холода, побежал было к реке умываться, но неудачно. За ночь река от берега до берега   покрылась  серебристым и прозрачным, как магазинная витрина, ледком. И только на излучине, на быстром течении, еще дымились парком незамерзшие майны. "Вот и хорошо,- послышался сзади голос вездесущего Паши,- значит, налима промышлять пойдем. Из него варка густая, лучше, чем из щуки. Нам налима на зиму много надо".
День выдался хотя и холодный, но безоблачный и солнце светило вовсю, стараясь осветить подледное царство. Сквозь ледок, как сквозь стенку аквариума, просматривалось прибрежное дно: песок, редкая галька, замшелые коряги, редкие рыбки."Смотри: видишь налима?"- дернул за рукав Антона Няшин. И точно: у самого берега под  поверхностью льда стояла недвижно, как примороженная, похожая на черную головешку, здоровенная рыбина. Потихоньку, чтобы не спугнуть, Паша подобрался поближе и,что есть силы, ударил по льду над рыбой дубинкой. Лед проломился, раскрошившись в пробоине на мелкие кусочки, и в их обломках всплыла оглушенная рыбина. Не дожидаясь, когда она придет в себя, Паша забрел в воду, схватил налима и выбросил на берег. Налим пару раз дернулся на снегу и затих. "Здорово!"- похвалил Пашу Антон. "Понял как делать надо?- отозвался Паша.- Значит, бери дубинку и ступай промышлять вниз по реке, а я вверх пойду. Вечером сойдемся и посмотрим у кого больше окажется".
Колонтайцу наука показалась нехитрой и он старался изо всех сил, пытаясь, если не превзойти, то хотя бы не отстать от наставника. Увлекшись удачной охотой, он в поисках налимов ушагал по берегу довольно далеко. И может шагал бы еще дальше, но небо вдруг поблекло, солнце спряталось и тени подо льдом стали трудно различимы. Промахнувшись раза два, Колонтаец  понял, что пора возвращаться. Набитых налимов на обратной дороге насобиралось столько, что за один раз не унести  и Антон сложил часть их в одну  кучу, чтобы  потом вернуться и забрать. У избушки  Няшина не оказалось. Антон разгрузил  мешок  и  вернулся  за оставленной рыбой. Луна  протянула по снегу длинные тени от веток, лед на реке  искрился как  широкая дорога, ничто не нарушало спокойствия. Тайга, казалось, вымерла и от этого становилось тревожно. Колонтаец старался идти так, чтобы не нарушать тишины. Возле оставленной  рыбы ему померещилась юркая тень, которая метнулась в кусты. Сразу припомнилось оставшееся в юрте ружье: вот так всегда, когда с собой ружья нет, дичь под ногами шарахается. Любого охотника спросите - и вам подтвердят, что это закон тайги. Кучка рыбы оказалась затронутой : один из налимов оказался  оттащен  на небольшое расстояние и наполовину съеден. А вокруг отпечатались круглые, поменьше чем у Орлика, следочки. "Плутовка приходила".- догадался   Антон. И хотел оставить ей  половину налима, но передумал, вспомнил про голодного  Орлика и решил  преподнести ему от лисы подарочек.
"Правильно сделал, что не оставил.- одобрил его Няшин.- Прикормил и хватит. Голодная  она лучше в ловушку  пойдет. По осени лисы всегда вдоль  воды шарят: где подранка поймают, где рыбу дохлую подберут. На этом она нам и достанется. Завтра мы ее  добудем. А ты еще спрашивал, зачем нам рыбы столько - на приваду  в капканы и кулемки . Если ночью снег не выпадет или лед не окрепнет, завтра опять налима промышлять будем. А на твою знакомую обязательно капкан навострим".
Паша  налимов взялся варить сам. Вспоров рыбам брюхо, он вынул из каждой  печень-максу  и растер ее со снегом в тарелке. Затем, когда  уха в котле закипела, заправил ее растертой максой. Навар получился густой, белый, душистый. "Нет в мире ухи вкуснее, чем  из налима.- думал  Антон  хлебая уху.- Беда только, что картошки нет и сухари вместо хлеба". Это Антон  начинал скучать по привычной пище. Рыба - она и есть рыба, каши не заменит. На  одной рыбе не проживешь - домашнего хочется. А впереди еще зима долгая.
Идти за налимами больше не пришлось: мороз сковал реку окончательно. И наутро не только палкой, но и топором пробить лед  оказалось непросто. Пришлось Колонтайцу подолбить. Не только прорубь для забора воды, но и  лунки  для подъема сети отдалбливать. Зато когда подняли сеть, в ней оказалось штук двадцать толстомордых красавцев-язей, каждый килограмма по два. "Маловато.- как бы огорчился Няшин.- Однако язь уже в Обь пошел. Дней десять будет катиться. Теперь, Антон, рыбалка станет  твоей ежедневной работой , пока ход рыбы не кончится. А я  тем временем буду путик обустраивать, ловушки выставлять, может  пушнины напромышляем."
Рыбу выбрали и сеть задернули обратно под лед. На открытом льду мела поземка и ветер пробирал до костей. И как это Няшин на таком холоде работает голыми руками и не боится окунать их в воду - уму не постижимо. Но ничего не поделаешь, эту науку придется постигать теперь и Колонтайцу. Таежная свобода, это не сахар к чаю. За эту радость тяжким трудом платить приходится. И никто за тебя твою работу не сделает и на завтра ее не отложишь. На промысле - если не успел, значит навсегда опоздал и упущенного не воротить.
Однако лиса  в капкан  Няшину все-таки попалась самой мордочкой. Норкой, как говорят охотники. Паша подвесил ее за задние ноги и мигом спустил шкурку чулком. "Учись, пока я жив.- подмигнул он Антону.- Однако ты парень фартовый: первая шкурка в этом сезоне и сразу лисья. Если бы так и дальше, то можно жить." Но дальше попадались одни лишь зайцы. За рекой, где в осиннике косые натоптали торные тропы, Няшин учил Антона промышлять их петлями. В тесных местах, где заячья тропинка пролегала через кустарник или между деревьями, ставилась петля из тонкой проволоки. На бегу зайчишка ее не видел и попадался. Много ли зверьку надо. Однако шкурка у него копеечная  и  Паша приходил  с добычей не очень довольный. На зайцах много не заработаешь, а сезон ловли ондатры они с Колонтайцем пропустили за решеткой.  Каждый раз Паша с Орликом уходили все дальше и дальше  по ловушкам. Но большой удачи не было. Однажды им удалось добыть колонка, другой раз - некрупную  выдру. Тетерева и зайцы в счет не шли. Лисьи следы попадались редко и давние. Поэтому Орлик, убегая по лисьему следу, возвращался  с виноватым видом.   Сезон  явно не задавался.
Антон  далеко от избушки не удалялся. И вовсе не потому, что боялся тайги. Нет, к ней он давно привык, еще во времена  преддипломной практики, когда он, студент лесотехнического института  участвовал в многодневной экспедиции по таксации и оценке запасов спелой древесины вдоль трассы будущей железной дороги Тавда - Сотник. Места там были самые медвежьи и ничем не уступали угодьям Няшина. Работа геодезистом-топографом в экспедиции  закрепила полученные ранее навыки по ориентированию в лесу. Цепкому глазу топографа стоило один раз увидеть местность, чтобы она зафиксировалась у него в памяти надолго. А на знакомых местах не заплутаешь. Значит, и бояться нечего. Нет, в недалеких отлучках Колонтайца крылась иная причина: легкая одежонка. Ватные брюки и телогрейка, даже если под нее одеть все рубахи и свитер, а поверх - брезентовый плащ, - от сибирской зимы защита слабая. Однажды Колонтаец увлекся  охотой на тетеревов, слетевшихся поклевать березовых почек и не заметил, как затянуло небо и запуржило, хоть глаз выколи - ничего не видать. В такую погоду надо в избе сидеть, а не по лесам шататься. Собьешься с дороги - и никто тебя уже не найдет, поскольку до весны закоченевший труп зверье растащит. Долго блудил по сугробам Колонтаец, стал совсем уже было замерзать, да, на счастье, пурга улеглась так же внезапно, как началась,  а за рекой, в сумеречном небе обозначился дымок юрты: Няшин вернулся и затопил печь. Это великое дело возвратиться с мороза в теплую избу и протянуть к теплу озябшие руки. Именно потому, охотники, покидая избушку, не забывают заложить в потухшую печь сухие дрова и растопку. Чтобы вернувшись с мороза не тратить времени на розжиг печи. Иногда от этого жизнь зависит. Еле живой  от мороза и голода  возвратился в тот раз Колонтаец. И едва отогревшись, поспешно стал строгать ножом одну из мороженых щук , и жадно поедать прямо сырой, чего раньше никогда не делал. Голод - не тетка, ждать не станет. Ослабевший организм немедленной подпитки требует, а ждать горячего долго и некогда. С этого дня Антон приучился к строганине. Однако вывод из случившегося товарищи сделали: пока  хорошую одежду не достанут, Антону  следует промышлять поблизости от избушки и заниматься домашним хозяйством, чтобы основному охотнику Паше  на это времени не терять.
    Вынуть из-подо льда сеть, выбрать рыбу, нарубить дров, проверить заячьи петли, ободрать зайчишку, протопить юрту и сварить  что-нибудь к возвращению Паши - малый перечень ежедневных дел Антона. Дрова приходилось искать вдалеке от юрты: поблизости сухостой давно вырублен. Тонкие сухие стволы приходилось доставлять волоком и ставить их конусом, подобно чуму, поблизости от избушки. Поставленные таким образом стволы хорошо просыхают на ветру, а, главное, их не заносит снегом. Понадобятся дровишки, можно взять бревешко и разрубить его на поленья. Заодно и сам согреешься. Ханты так делают.   Паша возвращался всякий раз поздно и усталый. Помощь Колонтайца  приходилась ему как раз кстати и экономила силы. Но с промыслом не везло и однажды он сказал Колонтайцу: "Болота промерзли - будем переходить  в мою зимнюю избушку. Эта у меня летняя, для рыбалки. А еще есть большая, зимняя, для охоты. Она в хвойной тайге и там можно белковать. А где белка, там и куница, и соболь водятся. Туда пойдем. Но сперва я один к ней на несколько дней сбегаю, оттуда привезу тебе  одежду и лыжи. А заодно ловушки расставлю. Орлик со мной пойдет."
Проводил Антон Няшина и остался совсем один. Язь по реке прошел, вода пожелтела, сети покрылись слизью и их пришлось снять. Зайчишки поразбежались или Антон их повыловил, однако попадаться совсем перестали. Зато однажды прилетели куропатки в неисчислимом количестве. Расселись на кустах и березах, как  большие белые хлопья снега и не улетали после выстрела, только порхали с ветки на ветку. Антон нащелкал их из винтовки целый десяток, потом опомнился - пожалел патронов. Вспомнил, что куропаток здесь всегда петлями ловят. У Няшина волосяных петель висело на гвоздике штук сорок. Антон попробовал их расставить на излюбленных куропатками местах и в первый же день поймал трех. Потом еще четырех. Постепенно приходило умение  и  иногда попадалось до десятка птиц. Едой Антон был обеспечен теперь надолго, если не до лета, то до весны - точно. Но мясная пища ему приелась и хотелось хлеба. Мука  в лабазе нашлась, но следовало изобрести закваску, без которой хлеба не испечь. Поразмыслив, Антон задумал извлечь ее из остатков ржаных  сухарей. Выбрав сухарь побольше, Антон размочил его в подслащенной воде  и  окунул в жидкое тесто. Банку с закваской он поставил поближе к печке, для того, чтобы лучше забродила. Теперь оставалось постоянно поддерживать в избушке тепло, чтобы не застудить закваску. Удержать тепло в юрте оказалось делом непростым. Стоило отлучиться, как дрова в печурке прогорали и тепло вытягивало в трубу. Ради хлеба пришлось пожертвовать на один день охотой.
Антон валялся на нарах, посматривал за печуркой и размышлял о разном, главным образом о себе , своем настоящем и будущем. Со времени побега у него впервые выдалось время поразмышлять. Спешить было некуда, никто Антона не погонял, не дергал, не ставил задачи. Еды, правда самой простой и грубой, хватало. Принести дров и натопить воды из снега, сварить суп из куропатки с перловкой, заварить чай из смородины с клюквой - вот и вся забота. Остальное время оставалось свободным. Донимали думы и приходила тоска. Тесное пространство, темнота и духота  полуземлянки давили. Хотелось в баню, в кино, к знакомым. Еще хотелось читать книги и петь под гитару женщинам. Все это вдруг оказалось так же недостижимо, как луна над кромкою леса.  Если детально разобраться, то сегодняшнее положение  Антона ничем не лучше, чем в заключении, из которого он бежал,  и отличается только тем, что здесь не с кем  общаться  и вдобавок надо самому себя обслуживать: добывать пищу, готовить еду, заготавливать и доставлять дрова и воду, топить печь, убирать мусор. В камере об этом не надо было  заботиться: государство  беспокоилось о своих узниках. Не случайно профессиональным  "бичам" зимой в КПЗ нравилось и на волю они отправлялись с неохотою. По всем статьям, выходило, что Антон добровольно стал узником зоны особо строгого режима. Вот тебе и раз: из камеры попал в другую, еще худшую. Удивительно, что ханты всю жизнь в таких условиях живут и еще радуются. Вот, что значит сила привычки к суровым условиям. Случись на земле ядерная зима, одни только северные народы и выживут. Впрочем человек и к тюрьме привыкает. Кому тюрьма, кому мать родна. Значит не следовало бежать, а стоило дожидаться правосудия?  Минутку, какого правосудия ? Разве в психушке есть правосудие? В психушке есть только насилие санитаров, смирительные рубашки, аминазин и умные глаза докторов: "Все понимаем, батенька, но ничего не поделаешь, приходится подчиняться, чтобы быть как все. Ты вот не захотел быть как все,  теперь лечишься. Вот мы тебя, ненормального, и подравняем под общую мерку. Куда ты денешься. Нормальные - это те, которые ничем не выделяются. В нашем обществе одни психи от других отличиться решаются. Поэтому и мы тоже стараемся - ни вправо, ни влево, никуда".  Значит возвращаться и сдаваться нельзя ни в коем случае, а надо продолжать жить охотою, пока все не успокоится и не покроется пылью давности. В тайге, хотя и тяжело, но не тяжелей, чем в психушке и аминазином не колют. Хотя возвращаться и сдаваться все равно когда-то придется - без документов не прожить, даже в тайге. Те же патроны или ружье не купить. Человек не соломинка - в стогу не спрячешься. А лучше обо всем этом не думать совсем - как нибудь все устаканится и кривая на правду выведет. 
Антон почесал в затылке: думай - не думай, а надо было попробовать вымыться. Раньше Антон как-то не задумывался, почему у охотников редко встречаются бани. А оказалось, что в этом целая проблема. Начать хотя бы с каменки. Чтобы ее соорудить необходимы  кирпичи или хотя бы дикий камень. А где их наберешь  посреди болотистой поймы, в которой и глина редкость. Еще нужны  емкости для воды горячей и воды холодной. Допустим,  можно продолбить прорубь и добыть пахучей желтой воды из Торм-агана. Но подогреть ее решительно не в чем, кроме охотничьих котелков и единственного жестяного ведра. В тайге все дефицит, в том числе и посуда, которая у хантов в большинстве берестяная.  Впрочем, при сноровке , может и она сгодиться. Додумался Антон  нагревать воду в ведре  и затем переливать ее в большой берестяный туес. Затем  наливать  ведро свежей и снова греть ее на пылающей печке. Таким образом  воды удалось нагреть. Чтобы не разводить в юрте грязь, наломал на пол сосновых веток  из них же соорудил и веник. И вымылся, и напарился, и сырость в юрте развел такую, что с потолка капало - едва потом все высушил: и юрту, и постель, и одежду. И сам едва не простыл при этом. Тогда Антон понял почем в тайге зимой баня, даже покаялся, что осмелился  вымыться. Зато постиранное с золой белье приятно освежало тело.
От тепла закваска  приподнялась и запузырилась. Можно  заводить тесто. Уразумев, что буржуйка - не русская печь, Антон решил ограничиться оладьями на рыбьем жиру. Ничего не поделаешь - масла взять в тайге негде. Разве, что отжать из кедровых орехов. Но ни пресса, ни кедровых шишек в наличии не имеется. За неимением кедрового, сойдет и язевый жир. А к запаху рыбы Антон давно притерпелся. Что же касается Паши, то он его вообще не замечает. Лепешкам он, конечно, обрадуется. А особенно пирожкам, которые Колонтаец придумал стряпать с толченой клюквой и сахаром. Хорошо бы Паша возвратился, пока они не остынут и не зачерствеют. На этот раз Няшин надолго пропал: седьмой день как нет его. Как бы чего не вышло, тайга дело темное: подвернешь ногу, поровалишься в болото, придавит лесиной - и никто тебя не сыщет, руку не протянет. Значит надейся на самого себя, на свои силы, опыт и знания. Пашу же к числу шибко опытных причислить нельзя: рос в отрыве от природы в интернате, потом служил в армии, всего второй год, как  на промысел вернулся. Такой вполне свободно и заблудиться и пропасть может. Cтрашновато без напарника в тайге остаться . 
Глава седьмая   Завещание покойника.
Однако, Москвич  в тайге не потерялся  и однажды, уже затемно, свалился  в юрту, как снег на голову.  Напару с Орликом, они притащили на лямке  легкую нарточку  с  грузом  из  меховой одежды, широких лыж и лосиного мяса.   "Теперь не замерзнешь, - радовался за Антона  Павел.- Кумыш почти новый, большой, можно поверх ватника надевать и тогда хоть в "куропаткин чум" спать ложись - холодно не будет. От моего брата Семена, который утонул, кумыш остался,  и лыжи тоже его, и нарта,  и зимняя юрта в которую мы пойдем. У меня  там почти целый лось  в лабазе  лежит. Мяса  нам всем троим на всю зиму хватит  и соболям на приваду достанется. А здесь делать больше нечего: лисиц  почти всех выловили, ондатры не видать, рыба не ловится, зайцы - не пушнина. Собирайся, завтра-послезавтра на новое место пойдем, если шайтан  не вмешается и допустит. Навредил я ему…" "Ты ,парень, ешь давай. Чай горячий, пирожки свежие - я напек, для тебя старался, всю юрту продымил. Тогда и рассказывый про своего шайтана, чем он тебе досадил."- постарался успокоить явно чем-то взволнованного друга Антон.
"Шайтан мне не досадил пока, не успел еще. А я его растревожил, теперь жди беду. Может меня медведь задавит, может лесина рухнет, может замерзну, а может юрта сгорит - не дано угадать. Однако беда , и не одна, на нас может свалиться. А все из-за лося."- продолжал расстраиваться едва не плачущий Паша. При дальнейших расспросах оказалось, что Паша благополучно добрался до юрты, в которой все оказалось как год назад, когда он ее оставил. Переспав в ней ночь, он  решил пройти  по малому путику, чтобы насторожить ловушки на соболя и куницу. И только после того возвращаться  за Колонтайцем. Пока он по тайге гуляет, ловушки свое дело сделают. Время от времени, Орлик облаивал белок, за что получал вознаграждение в виде ободраной беличьей тушки. Все шло ладом  и как всегда. Да вдруг Орлик  вышел на молодого лося  и задержал его до подхода  хозяина. Паша  по голосу собаки понял, что она вышла на крупного зверя, перезарядил одностволку пулей и успел выстрелить, но неудачно - сразу завалить не удалось. Раненый лось "на махах" стал уходить, преследуемый собакой. По обильному кровотечению было понятно, что далеко ему уже не скрыться. Охотник перезарядил ружьишко и побежал на лыжах вдогонку. И точно: зверь  вскоре выбился из сил . Проковыляв по руслу замерзшего ручья, он с трудом  выбрался на противоположный берег и упал сопровождаемый лаем Орлика. Но охотник перед ручьем остановился, как  вкопаный : он узнал  Шайтан-ручей, за который  переходить остякам  с незапамятных  пор  предками запрещалось, под страхом жестоких кар.  Где-то за ручьем, на Шайтан-горе, в месте известном одним посвященным, стоит  кровожадный и жестокий  идол, которому принадлежат все окрестности, вплоть до Шайтан-ручья, речки Шайтанки, Куль-озера и Чертова болота. И вся живность в этих пределах, и орехи, и ягоды, и лес и трава - все собственность идола, который не хочет ими ни с кем поделиться. Охотника, рыбака, ягодника в этих пределах не встретить: все боятся мести шайтана. А случится охотнику гнать зверя и тот уйдет во владения идола - преследование прекращается. Лесная живность об этом порядке давно догадывается и стремится уйти в заповедник Шайтана. Не было случая, чтобы остяк этот порядок нарушил. А вот Няшин  осмелился,  пожалел  бросить мясо воронам. Но от мести  Шайтана предохранился: переодел одежду и шапку задом-наперед, чтобы идол думал, что охотник уходит. А сам  подобрался к  убитому лосю и разделал его. А чтобы шайтан не сердился и не догадался, что Няшин у него мясо отнял, оставил ему лосиную шкуру, с головой и передними ногами. Как будто так и было. Но Шайтан хитрый, не обманешь. И теперь Паша боится его мести, хоть из тайги беги. Но он и в поселке Пашу найдет. Эх, чему быть - тому не миновать .Паша перестал сокрушаться и предложил Антону немедленно начать лепить пельмени из свежей лосятины. "Так у нас же мясорубки нет!"- попробовал  возразить Антон. "Нам ее и не требуется: я сечку привез."- Паша продемонстрировал  инструмент  похожий на старинную секиру.
В специальное  деревянное корытце мелко накрошили  нежной лосятины и Паша показал Антону, как рубить в нем ее сечкой: вверх-вниз, вверх-вниз, и так до тех пор, пока все мясо не превратится в нежный, тончайший и полный мясного сока фарш. А уж замесить из муки тесто и вовсе не проблема. Ночи зимой длинные, спешить никуда не надо. Лепи и лепи пельмени, пока мука и мясо не кончатся. "Пельменей нам много надо.- пояснял между делом Павел.- На промысле для охотника они и хлеб и мясо . Мы их наморозим мешок - другой. Понадобится идти в тайгу - кинем  мороженых в мешок, котелок с собой. Случится заночевать или усталость достанет - тогда разведем костерок, натаем воды и заварим пельменей. От горячей мясной пищи  всегда сил прибавляется.Сытый не мерзнет. "  Антон  старательно лепил пельмени и складывал их на берестяный противень. Против мудрых  Пашиных мыслей  возразить было нечего.
   Нарту загрузили тяжело. В основном продуктами: рыбой, мукой, пельменями, солью. Одежда вся на себе, ружья на спине, ножи у пояса. С непривычки Колонтаец  взмок в теплом оленьем кумыше, но постепенно привык, успокаивая себя мыслью, что "пар костей не ломит". Орлик, почуяв сборы, радостно вертелся под ногами  и в меру собачьих способностей  старался мешать охотникам, пока не попался в упряжь. Пристегнутый к лямке, он на время успокоился и  только нетерпеливо поглядывал на людей: пора, мол. Наконец, и люди завершили свои сборы, одели лыжи и тоже впряглись в лямки нарты:"Пошли!"
Пошли по глубоким снегам, оставив за спиной обжитую теплую юрту, богатый лабаз и занесенный снегом облас, к которым вернутся только к весне. Да вот вопрос: вернутся ли? И все ли вернутся? Тайга - дело темное, одним лесным богам известное, одним лешим ведомое, да чертям подвластное. Потому  положил им Паша на пенек копеечку: пусть видят, что человек не жадный, может удачу пришлют, зверя в ловушки  загонят. За пушниной идет Няшин. Шибко нужна ему пушнина. Пушнина это деньги, а значит боеприпасы, одежда, продукты, мука, соль и сахар, которых в тайге не сыщешь, как ни ищи. Если хочешь выжить - добудь пушнину. Тогда купишь и мотор и бензин, и добудешь много хорошей рыбы. Шибко нужна пушнина Няшину. Жениться ему пора, а бедному жениться нельзя: детей прокормить и одеть надо. Поэтому он не меньше Орлика налегает на лямку: "Вперед, к богатым угодьям!"
Колонтаец тоже тянет старательно. Хотя он и не знает куда и зачем идет. Но деваться ему все-равно больше некуда, да и надоело на одном месте. Впереди новые впечатления, новая жизнь - вдруг, да хорошая.  А пока тяжело и жить и тянуть по жизни свою лямку  одинокого неудачника. Позади воз обид, разочарований и несправедливостей. Все позади. А что впереди? Тайга и снег, снег и тайга. И  никакой перспективы на смену пейзажа. Тоскливо, однако. А вот Няшину эта суровая природа нравится больше, чем Москва. Может он и прав, но по-своему. Однако Колонтайцу его мерки не нравятся. Колонтаец человек городской, даже в чем-то слабый. И, по сравнению с Пашей, невыносливый. Вот Паша, как взялся за лямку, так идет и идет и ни в одну ноздрю не дует, а Миронов, хотя ростиком  Москвича и повыше, начинает сдавать и прослаблять лямку.Ему этого стыдно - отставать от Паши не хочется, он прибавляет шагу и от того выдыхается еще больше. Однако Паша этого как бы не замечает и отдыхать не собирается. Не говоря уж об Орлике: бежит, хвост помелом. А световой день уже на исходе и смеркается."Далеко до избушки?- интересуется Антон.- До темноты успеем?" "Не совсем далеко,- как бы огорчается Паша,-  дым чую."  "Странно, - усомнился Антон, - и кто же нам избу топит?" "Вот и я думаю - кто? - растревожился Паша.- Плохой человек,однако. Спешить надо, до темноты успеть."
До темноты не успели, как ни выбивались из сил. Одному шайтану известно по каким приметам находил во тьме дорогу Москвич. Или он доверился Орлику, который в предвкушении близкой кормежки и теплой ночевки тянул  не уставая на запах дымка. Небо выяснило, подмораживало и на бороде у Миронова наросли сосульки. Снег предостерегающе хрустел под ногами: ждите мороза, берегитесь стужи. Не дай бог, заночевать  под открытым небом: погибель. Хотелось есть  и мучила изжога. Ноги едва несли, когда открылась поляна, на которой  еще недавно стояла  Пашина родовая юрта. Теперь о ней напоминали лишь  едва чадившие, еще теплые головни, да сохранившийся в отдалении лабаз. Глупый Орлик радостно затявкал: прибыли, кормите меня! Миронов бросил лямку и в изнеможении рухнул на нарту. Да уж, прибыли, нечего сказать. Лучше бы на прежнем месте оставаться. А Паша побежал к пепелищу. Он точно помнил, что, уходя, загасил  чувал и выгреб золу. Как  могло случиться, что оброненная искра тлела в юрте неделю, чтобы разгореться, как раз накануне его возвращения? Няшин недолго мучился догадками: возле избы и лабаза снег оказался изрыт и притоптан широкими  гусеницами армейского вездехода. В одном месте явственно обозначились оттиски траков, потеки масла, в другом обнаружились пустые бутылки из под спирта, смятая пачка "Севера", окурки. Сквозь взломанную дверь  лабаза было заметно, что непрошенные гости  и  там похозяйничали. Картина раскрывалась во всей своей неприглядности. На Пашину юрту  наехали скорей всего геологоразведчики - сейсмики, решившие поразвлечься охотой.    Погрелись, попили, пожрали  запасы  добытой Пашей лосятины, и, от неумения  топить такой экзотический очаг, как чувал, по пьяни сожгли избушку со всем имуществом. После чего спокойно отправились дальше по маршруту, не побеспокоившись оставить охотнику хоть какую нибудь компенсацию за нанесенный ущерб. И не задумались, как он теперь выживет в зимней тайге оставшись без топора, пилы, посуды и всех сгоревших  вещей. Вдобавок, бродяги прихватили с собой  из лабаза и остатки лосятины  и два десятка беличьих шкурок. Чем совершили преступление , по остяцким меркам, еще более ужасное, чем  случайный поджог.
" Шайтан их на нас наслал. Догоню - убью! - кипятился Паша, все порываясь немедленно бежать по следу гусениц.- Где увижу - там и убью! Я двух из этих шатунов узнал по окуркам - это те самые , которых  мы осенью прогнали. Говорил мне отец - не оставляй подранков, чтобы шатунами не стали. Так я не послушался, пожалел, и вот - наказан. Шатунов убивать полагается"- не переставал причитать Паша. С трудом оговорил  Колонтаец Москвича от погони. На пепелище , среди углей удалось отыскать большой медный чайник и чугунный котелок, которые от огня ничуть не пострадали и даже не закоптились, потому, что сроду не были чищены. Оттерев их от сажи снегом, Колонтаец  поставил их  на огонь, потому, что война - войной, а желудок своего просит. Благо, что заготовленные загодя, дрова  от пожара  в пирамиде не пострадали: ветер дул не в их сторону. "Пельменей много вари, - приказал  Москвич Колонтайцу,- я злой сегодня, есть много буду. Сытому на морозе легче. И чай заваривай настоящий, с сахаром. Ночь впереди долгая: будем думать, как дальше жить".
Под сгоревшей избой земля прогрелась  и еще не остыла, головешки местами слабо чадили. Прямо поверх золы  друзья натаскали  соснового лапника и настелили  импровизированную перину. С наветренной от нее стороны,  из  заготовленных  на дрова бревешек, соорудили подобие стенки. Теперь она стала отражать тепло костра  прямо на постель и защищать ее от ветра. Если бы еще чем-нибудь укрыться, то спать можно с комфортом, как на печке. Но укрыться оказалось нечем. Значит придется время от времени просыпаться  и подправлять костер. А пока  надо ужинать.
Орлик уже сожрал  здоровенного мороженого  язя, утолил голод   и тайком  подслушивает о чем  беседуют его хозяева, поедая вкусные и недоступные ему пельмени .
"Отсюда  мой промысловый путик начинается. Он трехдневный, от избушки, к избушке. Но эти избушки маленькие, ночевать одному можно, а жить нельзя: тесно и неудобно. И никаких припасов в них нет и нет имущества. Все в этой юрте было. Хорошо еще, что я все ловушки успел выставить и наживить, а то бы и они пропали, как  лосятина. И лыжи и одежду для тебя забрал вовремя, не сгорели. Однако, надо решать, куда дальше податься. Назад возвращаться - в пойме пушнины не добыть. Новую   юрту здесь ставить - долго, да и чувал не сложить: глины взять негде . Остается одно: к дяде Евсею  на зимовку проситься. Далековато, конечно, но делать нечего. К нему пойдем."- рассуждал Паша. Несмотря на разговоры, ложка с пельменями у его  рта  так и мелькала и со своей порцией, штук в сорок, он скоро управился. "Давай, однако, чай пить".- предложил он. "Давай,- в тон ему согласился  Антон,- чай не пьешь - какая сила? А чью одежду ты мне приволок? Явно, что не свою - размер большой." "Погибшего брата одежда. - отрешенно пояснил Паша.- Он  на этом озере жил, рыбачил,  под лед  провалился  и не всплыл весной. Потому и не положили ее ему в могилу, что нет у него могилы. А так бы всю одежду вместе с ним закопали. И лыжи тоже. Сначала сломали бы, а потом с ним положили. Теперь ты мне заместо брата, потому и его одежду носишь. Однако нам нельзя на ночь такие разговоры заводить - шайтан услышит и за тобой придет. Разувайся, спать будем."    "Как  разувайся? - не понял Антон.- Замерзнем же!" "Если не разуемся - замерзнут ноги. - не согласился с ним Паша.- Пимы и портянки обязательно просушить надо. А мы, если ляжем головами в разные стороны  и ногами друг к другу, чтобы мои ноги под подол твоего кумыша попали, а ты, наоборот, свои  под подол моего засунул, то и не замерзнем. Зато поутру сухую обувь оденем, тепленькую." Так и сделали.
Миронов лежал  на пружинящих ветках и, в отличие от товарища, долго не мог уснуть. Заложенные  на ночь, бревна  спокойно потрескивали в костре, давая ровное  тепло, которое отражалось от бревенчатоцй стенки и возвращалось с обратной стороны.Снизу подогревала горячая земля .И хотя с потолка светились звезды, было почти не холодно и можно было бы спать, но одолевали переживаня за грядущий день . Куда еще выведет их завтра кривая судьбы, одному лесному богу известно, которого  они с Пашей  чем-то изрядно прогневили. Наверное - не к месту убитый лось сказывается. Других  грехов за собой  Антон, как ни  старался, не мог припомнить. Хитрый  Орлик  подполз к Антону с тыла и привалился сбоку. Сразу стало уютнее. Навалившаяся усталость придавила  к земле  и сморила тревожным сном. Морозная ночь тянулась  бесконечно  и не хотела уступать место рассвету.
Когда  они появились на Верхней Шайтанке - никто из остяков теперь уже не помнит. Знают, что давно это было. Приплыли на больших гребных каюках бородатые русские мужики и  поставили в, заповедной для доступа местных остяков, тайге  большой бревенчатый дом, баню и амбары, на русский манер. Потом  русские  уплыли восвояси, неожиданно, как и появились. А в новостройке оставили зимовать троих. Говорят, что заповедную землю под свое зимовье русские у шаманов выкупили за золотое оружие  и  медали. Но никто из рассказчиков этого выкупа в глаза не видел, а потому разговоры - это разговоры и не более. Русские  на зимовье стали жить тихо, в остяцкие угодья не лезли  и к себе никого не звали. Постепенно их существование стало стираться из людской памяти. Остался один лишь слух, что где-то вблизи увалов  в тайге потерялся староверческий скит, в котором спасаются от страстей мирских  истинные богомольцы и страдальцы за веру. Проверять эти слухи и ради того бродить среди болот и комаров желающих не находилось. Да и не до того было: то революция, то восстание, то коллективизация, то индустриализация,  то спецпереселенцы, то одна война, то другая, то культ личности, то яровизация, то кукуруза. До богомольцев ли ? Кому они помешали? Сами вымрут. Так и оказалось на деле. Когда однажды Паша с братом Степаном  нечаянно набрели  на скит, возле него  уже  зеленели два бугорка  под  грубо  вытесанными восьмиконечными  православными крестами. Последний  обитатель  зимовья, по повадкам отнюдь не похожий на старца,  Евсей, с труднопроизносимым отчеством - Кононович, принял охотников приветливо, угощал  всем, что имел, но в дом не пустил: нельзя, мол. Да братья-охотники и не просились - им и под солнцем хорошо было. Дед Сергей расспрашивал братьев обо всем:  о   нововедениях  власти, о ценах  на провиант и пушнину, о родственниках, друзьях и знакомых, родственниках друзей и знакомых, об охоте, о рыбалке, о заготовительных ценах на ягоду и орех, слушал внимательно и все запоминал. Сам только ничего и никогда не рассказывал: мол, нечего сказать - в лесу живем. Но по всему его поведению угадывалось, что старец не прост  и что это не просто старец. А вот кто и из каких людей вышел - один бог знает. Да Паше это и ни к чему. Он твердо уверен, что по законам тайги, старец  во временном приюте погорельцам не откажет. Да и веселее ему  с народом. А весной видно будет - может новую юрту они с Антоном срубят.
 К деду Евсею вел  Паша по снегам   Антона и Орлика. Антон думал о своем  и молчал, а  Орлик ни о чем не спрашивал  и честно тянул свою лямку. За это на коротком привале, таком коротком, что и чайника не согреть, оба получили по мороженой рыбине: Орлик - язя, Антон - щуку, на строганину.
Передохнули, закусили и снова впряглись. Торопились до темноты завершить переход. Странно, что Орлик даже и не подумал сбежать от работы - неужели соображает? Охота хороша, когда она забава  и тяжела, когда становится промыслом. Непонятно одно: почему и охотники и их собаки так и норовят в эту тяжесть впрячься. Возможно, древний инстинкт срабатывает. Другого объяснения Антон, как ни придумывал, найти не смог.   
Глава восьмая  Изба с покойником. 
Хотя и спешили охотники, на заимку вышли уже в темноте. Приземистый пятистенный дом с рубленными сенями  встретил их молчанием и безжизненной темнотой оконных глазниц. На снежной  простыне под окнами, на    запорошенном  крылечке - ни следочка. Сугробчики  на нетронутой поленнице  и   кирпичах  печной  трубы - все говорило о том, что хозяина в доме нет. Нет, так нет. Не на морозе же мерзнуть. Чай, с  несчастных скитальцев не взыщется.  Паша отгреб ногами снег от двери, подобранным голиком  обмел снег с пимов и толкнул дверь в сени - она легко подалась. Из темноты пахнуло дегтем, вяленой рыбой  и кислой капустой. "Евсей!"- позвал Паша. Никто не откликнулся. Паша оторвал от полена кусок бересты, поджег и, подсвечивая им, шагнул  в отворенную дверь избы. В кухне, большую часть которой заняла русская печь,  оказалось пусто. И только лики святых  со старинных икон смотрели загадочно и угрюмо. За печью полагалось быть горнице и Паша смело шагнул туда, уже твердо уверовав, что хозяин избу покинул. Но вдруг остановился и попятился в страхе перед увиденным в колеблющемся свете факела:"Там покойник!". И в самом деле, на лавке, в гробу  под образами лежал давно закоченевший хозяин, заранее подготовившийся к смерти.  Колонтаец, честно сказать, мертвецов недолюбливал. Их соседство ему мало нравилось. Но еще больше не нравилось спать на морозе. А потому он остановил  Пашу и предложил осмотреться  и для начала растопить печку. Изба большая, до утра места всем хватит - и живым , и мертвым.
По тому, как долго прогревалась  печь, как она не хотела разгораться и плевалась дымом, следовал вывод, что не топилась она достаточно долго и изба успела  основательно промерзнуть. Нищенская поленница  у входа  быстро убывала  и вполне могла вскоре закончиться. Однако, пропорционально убыли  дров, печь стала наконец  теплеть и прогревать воздух,  иней на потолке и изморозь на окнах  потекли и закапали. "Живем!" - обрадовались товарищи, скинули тяжелые оленьи дохи  и  полезли на горячую лежанку - дожидаться утра, не обращая внимания на соседство покойника, который, соответственно своему званию, смирно лежал  в гробу посреди горницы и ждал  погребения.
Поутру, когда в комнатах посветлело, товарищи приступили к осмотру дома. По всему видно было, что свои последние дни Евсей Клейменов доживал в крайней нужде  и скудости. Иссякающих сил  старика едва хватало на обработку небольшого огородика с картошкой и капустой, которые и составляли  его главное пропитание. Кадушка с мороженой квашеной капустой  стояла в сенях, едва тронутая, а в подполье  нашлась слегка подмерзшая, и оттого сладковатая картошка, немного моркови, свеклы  и пол-мешка  чуть тронутого мышами гороха. Старая заграничная двустволка "Пипер" с десятком  позеленевших  патронов  вряд ли использовалась в последние годы: из стволов порохом не пахло. Как у старика хватило сил заблаговременно сколотить себе ладный гроб и подогнать к нему крышку - загадка, которая вряд ли будет разгадана. Вероятно, близкую смерть старик давно уже чуял и  загодя готовился. Так и спал в гробу под иконами, пока однажды не смог проснуться и окоченел в ледышку. Но записку на память о себе оставил. На толстом листе  из церковной книги  нацарапал свинцовой пулей:"Добрый человек. Похорони меня, раба божьего Евсея Клейменова, по-христиански, точно посередине  между могил  товарищей моих, на глубину в сажень. И будет тебе за это большая благодать  и моя   благодарность." 
Мирская благодать, конечно, хорошо. А вот мерзлота - дело совсем плохое  и долбить ее жалкой лопаткой дело совсем безнадежное. Поэтому, посовещавшись, решили мертвеца в гробу крышкой закрыть и  определить до весны в сени, где ему на холодке ничего не сделается. Записку же покойника Миронов куда-то задевал или пустил на растопку - не важно. Важно,что текст ее хорошо запомнил. У него вообще  память хорошая, чем еще в институте всех удивлял. А  закопать покойника, конечно, придется - уж больно Паша мести мертвого боится..И чего не закопать - гроб есть, крест тоже заготовлен, даже надпись выжжена. Обстоятельный  был  старичок.  Даром, что пустынник и добровольный изгой. Знать серьезные имелись причины и обстоятельства заставившие такого навсегда покинуть людское общество. Антон пытался догадываться: кто это жил  на речке Шайтанке: недобитые белогвардейцы, кулаки-повстанцы или  просто разбойники. Все может быть, кроме скита староверов: те жили семьями  и вели хозяйство.  А эти жили  будто в тревоге, всегда готовые  сняться с места и уйти. Да так навеки и остались. И никто теперь не скажет, что это были за люди, откуда родом и кто их наследники.   
"Старика неправильно вынесли - через дверь, а надо через окно, чтобы покойник в дом дороги не знал, не ходил и не вредил живым. Как я теперь  в этом доме зимой  жить стану,- огорчался  Паша.- очень мне печка нравится. Однако дух старика приходить будет и пакостить. Боюсь я." Где он только набрался таких суеверий.
Время шло. Паша ежедневно убегал на лыжах в тайгу, промышлять с Орликом белок, а  Антон, по привычке, продолжал  отлавливать куропаток и кашеварить. С картошкой и горохом суп из них получался вкуснее и питательней. В непуганой  стариком тайге  Пашина охота получалась добычливой, настраивался новый путик и постепенно  стали  забываться и побег, и пожар и другие огорчения. Жить оказалось можно и очень даже не плохо. Даже библиотечка нашлась, правда божественная и на церковно-славянском.. Антон попробовал разбираться в текстах для тренировки ума. Так же, как другие разгадывают кроссворды. Постепенно стало получаться и стал проявляться смысл написанного. Столетия назад  написанное ложилось на душу  и размягчало ее. Уходило ожесточение  и ослабевала внутренняя пружина. Все чаще вспоминалась дочка и возникала тревога за неуплаченные алименты. Воспоминания рождали опасение, что при первом же выходе на люди и контакте с властями,  его снова арестуют  за бродяжничество без паспорта , побег и неуплату алиментов и что нибудь еще, что у милиции всегда найдется в запасе. Вывод напрашивался  простой : если не отсидеть в тюрьме, после которой все одно жизни, как надо, толком не сложить, то придется отшельником доживать жизнь в тайге  и умереть в одиночестве, наподобие Евсея  Клейменова. Что в общем-то немного лучше, чем загнуться  под забором или в драке с "бичами". А может все-таки  не уклоняться от бремени ответственности перед законом  и сдаться? Отбыть, что положено, и снова стать человеком. - Такие мысли не покидали Колонтайца, когда он оставался наедине с собой, но с возвращением из тайги друга, на время улетучивались, чтобы через некоторое время возвратиться опять. Душевное успокоение не наступало, несмотря на покой окружающий. Казалось, умиротворение природы и тишина здесь никогда не прервутся. Время вокруг как бы оцепенело от холодов и перестало двигаться.
Но однажды  таежный покой вдруг резко нарушился.  Паша как раз вернулся с малого путика  и, довольный промыслом, освобождался от лыж и заплечного мешка. Вдруг рядом забеспокоился Орлик. Не так, как на зверя, а по-другому. Забегал, засуетился, заприпадал на передние лапы и все смотрел в одну сторону: за Шайтанку. Паша догадался, что собака что-то знакомое и для себя не страшное слышит. И тоже прислушался. Из-за излучины едва - едва различимо доносился гул , похожий на звук самолета, но несколько поглуше. "АТЛка по льду реки идет.- определил Паша и предложил Колонтайцу: - Приготовься встречать гостей." "Мне что - спрятаться?" - поинтересовался Колонтаец. "Хозяева от гостей не прячутся.- поправил его Москвич.- В твоей бороде никто тебя не опознает, а паспорта в тайгу с собой не носят. Ружье возьми, однако. Сначала поглядим что за люди". Колонтаец выбрал почему-то мелкокалиберку, закинул ее за плечо  и вышел  на поляну перед домом в ожидании встречи.
АТЛка (артиллерийский тягач легкий) по льду  реки  бежала резво, как катер, далеко разбрасывая по сторонам снежные  буруны и нещадно коптя половинкой танкового дизеля. Переданная из армии, она теперь честно дослуживала "на гражданке"  геофизикам  из сейсморазведки  - неразлучному экипажу, конкретно: механику-водителю Петрухину и  взрывнику Пацевичу. Друзья   демобилизовались  по сокращению из вооруженных сил и, за неимением гражданских специальностей, устроились  работать по воинским  в экспедицию. В которой, среди  вербованных со всего света, таких же неприкаянных как и они, дембеля понабрались нехорошего и в отрыве от нормальных взаимоотношений малость одичали. Да, честно говоря, и не ведали друзья белорусы  местных порядков и традиционных норм поведения. Считали, что в отрыве от цивилизации  закон только один - тайга и прокурор в ней - медведь. Для разговора с которым  нужна двустволка, крепкие руки и твердый глаз  охотника-первопроходца. Первопроходцами  (или первопроходимцами) друзья себя и считали и вели себя в тайге так, словно до них в ней никогда никого не бывало, не будет и хозяев не найдется. Из-за чего не раз бывали биты. Переделка, в которую они попали осенью в избушке Няшина на Торм-агане их ровно ничему не научила. Выбрались живыми - и слава богу. Можно продолжать охотиться.  А попадутся им обидчики - то и поквитаться можно. На этот случай Пацевич всегда возил с собой  толовую шашку с  куском бикфордова шнура. И в сегодняшний  рейс друзья  выехали вооруженными, хотя и не на охоту : начальник экспедиции  решил сам  проехать маршрут перебазировки  сейсмопартии. Данные аэрофотосъемки свидетельствовали, что в месте предполагаемых  работ удачно расположено охотничье зимовье  с добротными постройками. Следовало  изучить возможность их использования для размещения партии . Для АТЛки  по неглубокому  снегу сто километров - не расстояние. Особенно, когда экипаж на подпитии. Еще до захода солнца,  обозначенная на карте,  избушка  открылась  из-за поворота. На пути к ней  в снегах стояли двое в оленьих дохах, на лыжах и с ружьями. Перед ними вертелась собака.
"Да ведь это же наш Орлик!"- опознал его Петрухин. "Точно.- согласился Пацевич. И повернувшись к начальнику пояснил: Это наша лайка. Ее у нас осенью украли вот эти двое. Сейчас мы с ними поразбираемся".
Разборки в тайге с неизвестными не входили в расчеты начальника экспедиции. Александров за годы таежных скитаний  прекрасно уяснил чем такие разборки чреваты  и как  порой кончаются. Потому он и стал начальником, что научился осаживать своих не в меру горячих помощников и принимать трезвые решения,  подумав предварительно. Так он поступил и на сей раз. "Стой, Петрухин. Оглядимся. Надо узнать, что это за люди." - последовала команда.  Петрухин  дернул рычагами  и тягач  застыл, не доехав метров сорок. Пацевич откинул боковое стекло, высунулся и заорал:"Орлик!" Радостно взвизгнув, Орлик бросился к вездеходу и заплясал на задних лапах у форточки, норовя запрыгнуть внутрь.
"Это те самые, что мою юрту сожгли и лабаз пограбили.- заволновался Няшин. - Видишь, и Орлик их за своих признает. Я этих бандитов к себе на порог не пущу. Пусть у костра померзнут, как мы стобой, той ночью". И взял двустволку на изготовку: "Уходите  без разговоров, а то прицельно стрелять буду!" Весь решительный вид охотника не предвещал ничего хорошего.
"Приехали, называется."- огорченно проворчал Александров и приготовился выждать, пока охотник слегка поостынет. Заворачивать назад, на ночь глядя, не входило в его расчеты .Ночью спать полагается, а не по лесам плутать. К тому же метель подымается. Нет, от избы уезжать нельзя никак.
В расчеты Колонтайца  знакомиться с приезжими, кто бы они не были, никак не входило. Он не забывал, что и сам он беглый, беспаспортный, подозреваемый в убийстве и ограблении, неплательщик алиментов, псих и вообще  бесправный  на этой земле человечишка, которого можно привлечь к ответу не по закону, а "за здорово живешь", не то, что за вооруженное сопротивление властям. К тому же, Колонтаец всей спиной ощущал присутствие в сарае еще не захороненного покойника, от наличия которого следовало ждать одних неприятностей и милицейских разборок. А вдруг экспертиза покажет, что он задушен? Оправдывайся потом, что не тобой. Антон о таких  делах успел понаслышаться. Поэтому  он тоже, вслед за товарищем, предупредительно  поднял винтовку: "Стойте, вперед ни шагу! Кто такие?"   
"Геологи!- в ответ замахал рукой Александров.- Мы проездом, завтра дальше двинемся, пустите переночевать."
Вот это - "дальше двинемся" переполнило чашу терпения давно уже закипавшего Няшина. Дело в том, что дальше по остяцким понятиям  двигаться уже некуда, незачем  и вообще нельзя, особенно русским, да еще и на транспорте. Невдалеке, за Чертовым болотом, начиналось  шибко священное место, в котором на Шайтан-горе в специальных лабазах втайне сохранялись главные боги  окрестных мест. Не только из ближних, но и из дальних мест  приходили к ним на поклон ханты и каждый с подарками: пушниной, деньгами, посудой, оружием. За долгие годы много там чего накопилось и не зря. Случился однажды у отца Паши - Спиридона Няшина  недобычливый сезон. Долго болел Спиридон, а когда встал на ноги - пушной промысел кончился. Без пушнины нет денег, а в долг  сельпо муку и соль не отпустит, чаю и сахару не даст, ситца на рубаху не отмеряет. А ребятишки за спиной пищат и жена ворчит. В таком случае - хоть сам помирай. И отправился тогда Спиридон за помощью на Шайтан-гору, к  идолам. Просить пушнины из числа подношений, взаймы. Клятвенно пообещал им в следующем сезоне все вернуть, еще и с прибылью. Не отказали ему болваны, промолчали. Взял Спиридон у них меха посвежее да и сдал в заготконтору, чем и план выполнил и пропитание  семье добыл. А в следующий сезон постарался, чтобы свое слово выполнить. А иначе беда: если не боги накажут, так соседи не пожалеют. Им ведь тоже в эту сберкассу  иногда  обращаться приходится. Но русских  к Шайтан-горе и близко подпускать нельзя, особенно этих: все выгребут, да еще и сожгут. А ответ Паше Няшину держать придется: если видел, что идут куда заповедано - зачем пропустил?  Вот потому Паша и взвел курки, чтобы из кабины видели: "Назад не повернете - стрелять буду! Вы у меня дом сожгли!"
"Да кто он такой, чтобы мне, государственному человеку, на дороге вставать и угрожать оружием! - возмутился Александров.- Пацевич, пугни его!" Пацевич  поджег бикфордов шнур от папироски  и бросил толовую шашку  в снег между вездеходом и Пашей. От взрыва попадали на землю не только снежные шапки  с деревьев, но и Паша с Антоном. Однако Няшин не зря служил в пограничниках: у него сработал рефлекс ответного выстрела. Картечью вдребезги разнесло фару-искатель на АТЛке. На это резко среагировал Петрухин: не стал дожидаться повтора и развернул вездеход на месте. Тем временем Антон бросился к Няшину и вырвал ружье: "Не смей стрелять!" Оглянувшись назад, Александров и Пацевич в снежной пелене разглядели бородатого русского с ружьем в руках  и ханта на снегу.
"Ну и чего ты струсил?- недовольно спросил Петрухина Александров.- Ночевать нам теперь в дороге". "Я не за броней, а у него винтовка.  И еще не известно сколько их за кустами залегло. Жизнь - вещь одноразовая, а потому лучше померзнуть, чем навсегда остыть". - парировал Петрухин. "Остановись, возьмем  Орлика: он за нами увязался".- попросил Пацевич  и призывно открыл дверку. Лохматый привычно запрыгнул внутрь и занял свое место в ногах. "Похоже вы с этими ребятами уже раньше встречались."- догадался  Александров. "Встречались,- виновато сознался  Пацевич, - от них нам досталось маленько." "И вы за это у них дом сожгли? - подковырнул Александров.- Чтобы такие сорвиголовы как вы им мордобой простили я ни в жизнь не поверю и сам этого так не оставлю. Вот вернемся  на базу, сразу же напишу заявление в милицию, что меня при исполнении обязанностей бандиты обстреляли. Пусть Рыбаков  в одном месте почешет и принимает меры обеспечения нашей безопасности. Ему в кабинете тепло, светло и мухи не кусают. А нам  по тайге еще ой как долго бродить придется.  Мало того, что  медведи повсюду мешают, так не хватало, чтобы по нам еще и стреляли. Не бывать этому". Пацевич и Петрухин знай помалкивали и каждый обдумывал, чем для него лично милицейское разбирательство может кончиться. Рыльце-то у каждого сильно в пушку. Не дай бог, выяснится  чья это винтовка  и откуда взялась.
Никто уже теперь не скажет, кто она такая эта "кузькина мать", откуда родом, чем живет и почему именно ее  всем надо бояться. Однако во времена, о которых здесь идет речь, от высокопоставленного упоминания "кузькиной матери" неприятно вздрагивали  не только полуответственные деятели самого разного калибра, но даже  целые страны и континенты. А все из-за того, что любитель отечественного фольклора и знаток  подзаборной лексики, но абсолютный невежда  в дипломатических оборотах речи, незабвенный  Глава страны  Никита Сергеевич  пообещал  мировому сообществу  показать эту самую "кузькину мать" и для большей достоверности намерений еще и пристукнул каблуком собственного башмака  по трибуне ООН, в реальность до того неведомой  матери поверили  и  опасливо ее зауважали.  А само выражение "кузькина мать" с подачи Генерального секретаря  КПСС  пошло гулять в широкие  массы, его подхватили прежде всего партийные органы не выше районного масштаба, руководители которых  привычно копировали своего Генерального во всем, вплоть, до прически, соломенной шляпы и парусинового пиджака. Скопировали бы и бородавку на щеке, да известно, что она не каждому на лицо садится, а только специально богом отмеченным. Секретарь  райкома  Cергей Ильич Устюжанин  в этом плане не был исключением  и "кузькиной матерью" оперировал  в речах  с удовольствием  и необычайной свободой, как будто именно он сам  ее  вырастил, воспитал и сделал матерью этого таинственного "кузьки".   Обращение Устюжанина к "кузькиной матери" в качестве аргумента определенно означало,  что САМ  чем-то раздражен, недоволен  и способен "рвать и метать", а под горячую руку ему не следует попадаться. Вот и сегодня, прочитав сводку происшествий по району за предыдущий день, Устюжанин  побагровел, вспомнил "кузькину мать" и вызвал второго секретаря, по идеологии,  Сырпина. "Ты сводку читал?"- без предисловий  спросил Устюжанин. Сырпин  оценил  побагровевшее  лицо Первого и постарался быть осторожным и немногословным. Времена наступали тревожные, если не сказать более. Таежной патриархальности и спокойствию наступал конец. Всему руководству района на беду и заботу, в районе вдруг обнаружились  перспективные для бурения на нефть подземные горизонты  и никому не ведомые залежи, которых никто еще не нашел, но непременно собираются обнаружить. А для исполнения этой бредовой задачи,  в район понаехало  всякого шального народа и даже сосланных тунеядцев, от которых идет рост преступности и прочие неприятности, в роде пьянства и проституции.  Но партия  поставила задачу: найти  и теперь все помыслы райкома  были направлены  на ее осуществление. При успехе, перспективы открывались огромные: премии, ордена и перевод на работу в округ или даже  в  саму Тюмень. Сырпин умом  все это понимал, но в душе  не жаловал, потому, что по происхождению был остяк, воспитался и возрос на этой суровой земле, любил  ее, и от  наплыва  в район  геологов  и строителей  ждал  для своего народа великих беспокойств и неприятностей, противостоять которым он не мог и даже не пытался в силу занимаемой должности. Так уж повелось в автономных округах: если Первый секретарь русский, то Второй обязательно из коренной народности и наоборот. Польза от такого сотрудничества  ощущалась преогромная.   
 Вот и сегодня, Сырпин  успел прочитать сводку происшествий и  врасплох застать себя не дал. Из сводки он сумел для себя уяснить, что в тайге, поблизости от святых мест, произошла стычка  между местными охотниками  и группой геофизиков, которые выбирали место под базу  партии. Причем охотники геофизиков обстреляли и побудили вернуться  обратно в поселок , не выполнив задачи. Из многолетнего опыта  Сырпин знал, что  таежники ни с того ни с сего  оружием не балуются  и, значит, имелась  серьезнейшая причина пустить его в ход против пришельцев. Причина, которая геофизиками скрывается и требует выяснения в ходе следствия, если такое состоится. А не состояться следствию находилось  достаточно поводов, прежде всего политических, а уж потом этнических. Жалко было Сырпину своего земляка-ханта, который  попав в тюрьму, подцепит там туберкулез  и если даже и освободится, то все равно в тайге больше не жилец, а в поселке - обуза. Но это причина этническая и  затаенная. А явная, политическая, звучала примерно так: местное  население встречает  нефтеразведчиков с распростертыми объятьями, ожидая от их прихода расцвета промышленности, строительства, культуры, образования и здравоохранения. Райком партии во главе с Устюжаниным  делает все возможное для претворения поставленной Партией задачи и для организации плодотворного сотрудничества  геологов и местного населения. Достигнуты определенные положительные результаты и рубежи. Не этом фоне нет и не может быть националистических проявлений и никакого сопротивления, тем более вооруженного, специалистам геологоразведки. Поэтому  Сырпин ответил  Первому  без заминки: "Читать-то  читал. Однако глубоко сомневаюсь в правдивости сводки. Думаю, чудят  наши пинкертоны от безделья. Банды понапридумывали. Откуда бы им здесь взяться, если их никогда доселе не было. Этим же геологам или с пьяных глаз причудилось или сами драку затеяли  и получили отпор от местных, а теперь жалуются. В этом еще хорошо разобраться следует и без лишней огласки. Если обнаружатся хулиганы - привлечь за хулиганство. Если  угрожали оружием - привлечь за злостное хулиганство. И не более того.  Нашему району  еще  славы бандитского гнезда не хватало. Да хорошо бы Рыбакову наказать, чтобы его выдумка о банде за пределы района никуда не ушла, а то возьмет и доложит свою блажь в округ, а мы потом отдувайся. Ему перед пенсией большую звезду на погон хочется, вот он и придумывает  где бы и как бы раскрыть громкое дело".
Первый своего заместителя хорошо понимал и даже почти соглашался  с его доводами, но вида не подал. Первый потому и Первый, что он мудрее и осторожнее  Второго и, тем  более, Третьего. И политику Партии понимает лучше и видит  со своего кресла дальше. И отвечать за упущения своих подчиненных не намерен. А потому  он прервал  рассуждения Сырпина, которые  грозили затянуться в краткую лекцию: " Что там Рыбаков выдумал, а что на самом деле случилось мы еще, думаю, разберемся. А Вам неплохо бы задуматься почему в районе политико-воспитательная работа запущена: кинофильмов хороших нет, в клубе то "Идиота", то "Бродягу" показывают. Лекторов из области  давно не видели. Соцсоревнование пущено на самотек, движение за коммунистический труд тоже. А вот с пьянкой и драками все в порядке - почти каждую неделю эксцессы случаются. Теперь вот еще и за ружья взялись. Скажи, а давно ли ты в национальные поселки выезжал, чтобы с народом встречаться? И чья же это забота? Знаете ли вы фамилию молодого ханта-охотника, попавшего под влияние хулигана, и устроившего стрельбу, вместо м