Друзья

Виталий Степанков стоял у открытого вагонного окна, подставив лицо тёплому потоку летнего воздуха, запах разогретой степи мешался с доносящимся из-под колёс вагонов специфическим запахом поезда.

Настроение было приподнятое, с лёгким налётом ностальгической грустинки. Виталий ехал домой, то есть не совсем домой, к тётке, в маленький город, один из сотен похожих друг на друга городков, разбросанных по югу России. Описание их можно найти у любого русского классика, и почти всегда оно начинается так: «В уездном городе N-ск…».

«Сколько же он в этих краях не был? Так. Уехал он сразу после окончания школы. Сейчас ему сорок семь. Ё-моё… тридцать лет! Хотя вряд ли за эти годы там что-нибудь серьёзно изменилось, такие города существуют вне времени. Для них, что тридцать лет, что сто – они вечны. Ему предлагали квартиру там, на Севере, но он отказался. Он написал тётке, с которой не прерывал связи все эти годы, и попросил её узнать, можно ли купить жильё в их городе, и во сколько это выльется. Тётка ответила со свойственной ей обстоятельностью. Передав дела и попрощавшись с товарищами, он собрал нехитрый скарб, отправил тётке телеграмму, в которой указывал дату своего приезда, и вот уже вторые сутки едет на постоянное место жительства. «Вернулся я на родину, стоят берёзки стройные…», - Виталий неумело попытался спародировать голос Утёсова. Память, используя какие-то только ей известные приёмы, перенесла его из настоящего лет на сорок с лишним назад.

«Он тогда впервые, один на один, столкнулся с так поразившим его убийственным безразличием к нему взрослой жизни, словно прохожий наступил ненароком на какую-то малюсенькую букашку, и пошёл своим путём, оставив её корчиться в дорожной пыли. В одночасье у него не стало родителей. Вот утром ещё были, и уже нет. Совсем. И никогда больше не будет. Это он понял не сразу. Тогда он вообще отказывался что-то понимать, с ненавистью глядя на чужих дядей в милицейской форме, говоривших, что папа и мама умерли. Неправда! Они не могли так с ним поступить, бросить его одного. И вообще, родители у маленьких детей не умирают!
 
Его отправили в детский дом, но уже через несколько дней его забрала незнакомая молодая женщина, и привезла в этот город. Женщину звали Надя, и она была сестрой его папы.
 
Надя, сама ещё девчонка, заменила ему и мать и отца. Она только-только окончила институт и собиралась уезжать по распределению на Дальний восток, когда узнала о нелепой, но от этого не менее трагической смерти брата и невестки: потерявший управление грузовик врезался в автобусную остановку.
 
Кроме Нади, других родственников у Виталика не было. Мамины родители умерли очень рано, а отец с Надей воспитывались в интернате. Наде, в связи со сложившимися обстоятельствами отменили распределение, и она вернулась в этот город, где брату по достижению совершеннолетия выделили квартиру в старом двухэтажном доме. Когда он женился, сразу же переехал с женой в другой город, оставив квартиру сестре. Она в то время училась в Москве.

Говорят, человек сам волен выбирать себе друзей. Скорее всего, так оно и есть, но в случае с Виталиком так не получилось. Он просто вынужден был общаться с мальчишками из своего двора, с которыми же и пошёл в одну из двух школ города.

Гоша жил с ним в одном доме, а Витёк в однотипном доме напротив. Других детей их возраста, не считая девчонок, в этом дворе не было. Дома, как пограничники, стояли на окраине городка, дальше, через небольшую речушку и пахотное поле, среди садов и огородов вольготно разлеглась деревня.
 
Гоша с Витьком сразу же взяли ещё до конца не пришедшего в себя Виталика в оборот, навязали ему свои правила, называя их дружбой, и до окончания школы в их отношениях ничего не менялось.

Втроём они были самыми рослыми и крепкими мальчишками среди ровесников. Гоша с Витьком и в классе установили свои порядки, с недовольными разбирались на заднем дворе школы. Виталик при этих разборках присутствовал, но сам в них никогда не участвовал. Втайне он сочувствовал ребятам, которые сопротивлялись произволу его дружков. Он и сам не любил, когда кто-то,включая и Гошу с Витьком пытался на него давить». – Степанков вернулся в купе. Соседи, два парня и девушка, весь день торчали в соседнем вагоне, в котором ехала основная часть их группы. Из их обрывочных разговоров Виталий понял, что все они сокурсники, и едут на практику.

Степанков вздохнул, и  достал из баула припасённую для знакомства с соседями по купе бутылку коньяка: «Не пропадать же добру, раз с соседями не случилось».

Выпив, и закусив кусочком шоколадки, Виталий вновь окунулся в воспоминания.
«Странная это была дружба. Гоша с Витьком очертя голову бросались с кулаками на любого, даже старшеклассников, если те чем-то его обидели, и в то же время могли походя и ему самому навалять, решив, что он перед ними провинился. Развлечения и шутки у них и вовсе были дурацкими. Например, они могли сорвать с него шапку, и забросить её на дерево, Закрыть его в тёмном подвале на несколько часов. Они ревностно следили, чтобы он не дружил ни с кем, кроме них. Это было лишним. Другие ребята и так от него шарахались, зная, с кем он водится. Дружки заставляли его участвовать во всех их проделках, за что тётю Надю не раз вызывали в школу. Единственное, что он мог себе позволить, так это хорошо учиться. Друзья против этого не возражали, должны же были эти оболтусы у кого-то списывать. Ему даже пришлось отказаться от встреч с нравившейся ему девчонкой. Эти придурки не отпускали его одного ни на шаг, смущая подругу идиотскими выходками и шуточками, попутно успевая распугать встречных прохожих. В конце концов, девчонка его послала, так и не дав ему изведать радости первой любви.
 
Последний звонок он воспринял, как колокол свободы. Он ещё год назад решил поступить в школу мореходного обучения в Одессе. Он послал письмо в приёмную комиссию, и за несколько дней до окончания десятилетки получил вызов. Не то, чтобы его так уж манило море, он просто заметил, что у тёти Нади кто-то появился в качестве возможного мужа, и ему не хотелось мешаться у неё под ногами, и так столько лет она ему отдала, ни разу ни в чём не упрекнув. Да и от дружков своих, если честно, хотелось поскорее избавиться, надоели они ему до чёртиков.
 
Много позже он часто вспоминал о них, уже будучи взрослым, состоявшимся человеком. Детские обиды забылись, а вот память об их безоглядной верности осталась, согревая зачерствевшую душу, и заставляя губы непроизвольно растягиваться в улыбке.

Незадолго до отъезда он не удержался, и признался дружкам, что уезжает в Одессу. Гоша с Витьком были до глубины души оскорблены его коварством. В наказание за подлый проступок они, как водится, слегка его побили, через пять минут простили, а через десять заявили, что поедут с ним. К такому повороту Виталик был не готов. Он чуть не расплакался от отчаянья. Уж лучше бы они его всерьёз отметелили, и наконец-то оставили в покое.

А потом, он действительно совершил поступок, за который ему было стыдно всю жизнь», – Виталий налил в тонкостенный стакан, с красными полосками по ободку, коньяку, залпом выпил, и пошёл в тамбур покурить.

«Сейчас, через столько лет, он не мог представить, неужели Гоша с Витьком так его достали, что он пошёл на подлость? Даже теперь ему было стыдно, - Степанков глубоко затянулся, выпустил густое облако дыма, будто хотел за ним спрятаться от случившегося тридцать лет назад, - «Если они всё ещё живут в этом городе, они непременно набьют ему морду, и правильно сделают. Он даже сопротивляться не будет, чтобы мужиков ненароком не покалечить.
 
В день отъезда, в ожидании поезда, который стоял здесь двадцать минут, ребята передали ему свои билеты:

- Ответственным будешь! – ощутимо хлопнул его по плечу Гоша. Витёк не замедлил ударить его по другому.

Подошёл поезд. Он пропустил дружков вперёд, показав полной розовощёкой проводнице только свой билет:

- Эти провожающие, - тихо сказал он, вещи помогают занести.

- Проводница рассеяно кивнула, занимаясь уже другим пассажиром.

Он незаметно выбросил два билета на рельсы, и поднялся на площадку. Присоединившись к ребятам, занявшим свободные места, он стал ждать отхода поезда.

- Граждане провожающие, просьба покинуть вагон, - заголосила проводница. Вам что, отдельное приглашение нужно? – остановилась она возле Гоши с Витьком.

- Да ты что, мать, мы до самой Одессы-мамы едем! – осклабился Гоша.

- Какая я тебе мать, шантрапа! А ну быстро выметайтесь, не то старшего про-водника позову!

- Виталик! Да покажи ты этой козе наши билеты, пусть захлопнется, - толкнул его плечом Витёк.

Виталий глубоко вздохул, словно собирался умыться ледяной водой, и выдал, мысленно зажмурившись:

- Да хватит чудить, пацаны! Проводили, и по краям. Давай прощаться.

- Ты чего несёшь? Какой на… прощаться? – сразу же ухватил его за шиворот Гоша.

- Где билеты, лошара?! – начал что-то понимать Витёк.

Умудрённая опытом проводница, почуяв неладное, ретировалась.

Только появление старшего проводника в сопровождении дежурившего на платформе милиционера, спасло его от неминуемой расправы.

Как же он потом себя презирал, вспоминая глаза ребят. Наверное, так смотрели подпольщики и партизаны на сдавших их предателей. Всю свою последующую жизнь, попадая в ситуации, когда от совершения бесчестного поступка его отделял всего лишь шаг, память выталкивала на поверхность сознания картинку: проводник и милиционер, выпроваживающие «дебоширов» из вагона, и обращённые к нему взгляды ребят, словно говорившие ему, теперешнему: «Не облажайся и на этот раз. Здесь проходит граница, отделяющая честь от бесчестья», и тогда он поступал по совести, во что бы ему это не вставало и какими бы неприятностями не грозило.

Через полтора года он закончил  одесскую «шмуху», и был призван в армию.

Как же ему, истекающему кровью, отстреливающемуся от лезущих со всех сторон «духов», из-под подбитой, чадящей чёрным дымом БМП не хватало своих «обезбашенных», никого и ничего не боящихся дружков.
 
Ему повезло. Он живым вернулся со своей первой войны.

Возвращаться в Одессу не имело смысла. Ещё до службы в армии, в первом отделе мореходной школы, ему объяснили, что «загранка» ему не светит по причине «малой семейной привязанности»: «Вот женишься, детей нарожаешь, тогда милости просим, а пока нельзя».

Он взял характеристику, направление, и через всю страну поехал на Дальний восток, куда из-за него не попала тётя Надя.
 
Как участник войны и орденоносец, он без труда поступил в ДВВОКУ (Даль-невосточное Высшее Военное Общевойсковое Командное Училище) в городе Благовещенске. По окончании училища его отправили служить на Северный флот,  в бригаду морской пехоты.
 
Учения, тренировки, стрельбы. Потом Чечня. Снова ранение, из-за которого ему раньше времени пришлось уйти в запас. Тридцать лет пролетели со скоростью мелькающих за окном купе телеграфных столбов, только успевай отсчитывать.

Семейная жизнь у него так и не сложилась. Решение вернуться в город, где он провёл своё детство, пришло как-то само собой», - Степанков докурил третью по счёту сигарету, и вернулся в купе, собирать вещи. Скоро его станция.

Виталий сошёл на низкую платформу, и неторопливо зашагал от здания вокзала в город, когда услышал за спиной грубые голоса:

- Нет, ну ты посмотри на этого фраера!
 
- Да уж смотрю. Хоть бы рыло повернул. Зря только с утра здесь с тобой торчали.

- Да разве он при таких чинах до нас снизойдёт?

- При каких чинах-то? Всего-то подполковник. Выходит плохо мы его с тобой уму разуму учили…

Услышав последнюю фразу, Степанков резко остановился, и всем корпусом повернулся на голоса.
 
Перед ним, нацепив на лица придурковато-радостные ухмылки, стояли поседевшие, погрузневшие Гоша и Витёк.