Траверс. Глава 7. Днёвка

ДНЁВКА
Предыдущая глава: http://www.proza.ru/2016/01/14/192

По памирке - высотной палатке из серебристого перкаля - шуршал снег. Прогноз сбывался - крыло средиземноморского циклона дотянулось до Кавказа и альпинистские биваки, раскиданные по десяткам ущелий Главного хребта, замерли в ожидании утра.

Альпинизм мало похож на другие виды спорта, в которых талантливый самородок - пробежав, прыгнув, подняв - может за считанные недели или месяцы сделать себе имя и карьеру. Привозили же, бывало, африканцы на Олимпиады своих босоногих бегунов, которые “делали” европейских и американских профессионалов, как говорится, с листа.

Альпинизм устроен иначе. Советский альпинизм, разумеется, потому, как за бугром на многие вещи смотрят по-своему. Но на то они и буржуи.

Так вот, только в нашем альпинизме существует железный распорядок, ограничивающий скоропалительные успехи, как бы здоров, силён и талантлив ни был тот, кто мечтает о них. Зарегламентировано всё - сколько восхождений можно сделать в течение одного сезона, в какой очерёдности их совершать. Даже третий спортивный разряд по этим правилам делается только за два года, на второй уходит в среднем года четыре. А перед теми, кто рвётся к мастерским вершинам, - бездна, которую преодолевают лишь самые настырные. И самые везучие...

Везение альпинистское не в том, чтобы унести ноги с вершины. Что бы ни говорили, а в наших горах, благодаря тому самому железному распорядку, не так уж часты ЧП. За сезон по всем лагерям от Кавказа до Алтая - как за одни выходные на улицах столицы.

Нет, заковыка в другом: позволит ли небесная канцелярия выполнить восхождения, спланированные и разрешённые канцелярией земной? День-два непогоды, да ещё свежий снег, обезображивающий маршруты - и все планы летят кувырком.

 Вот и затаили дыхание, молясь своему альпинистскому богу, новички, значкисты, разрядники и мастера...

Пожалуй, впервые за три проведенных в горах сезона, Баську совершенно не волновала непогода. Где-то очень глубоко в душе девушка даже надеялась, что снегопад не прекратится. Тогда Рашид не будет поднимать их в два часа ночи и продлится то неведомое, жутковато-сладкое состояние, в котором она находилась почти с самого вечера.

Испытав еще там, на горе, прилив доверчивости к Павлу (стыдно сказать, имя парня пришлось осторожно, чтобы не выдать себя, выпытывать у инструктора!), Баська в палатке приняла его повторную ласку как должное, с радостью ощутив на щеке прохладу мужской ладони. Так и придремала, путая явь и картинки минувшего дня.

Кошмарное падение, которое там, во сне, никак не удавалось остановить, заставило её дернуться и разбудило. Несколько секунд она лежала, не соображая, где находится и что с ней.

По скатам палатки дробил дождь, тогда ещё не перешедший в снег. С присвистом сопел Олег - москвич, ходивший в связке с Рашидом. Дыхания Павла не было слышно. А его ладонь, уже горячая, лежала у Баськи на пояснице. Под футболкой...

Баська набрала в рот воздуху, дабы высказать нахалу всё, что, по её понятиям, полагалось высказывать в подобных случаях. И... тихонько выдохнула воздух обратно. Поднимать хай в спящем лагере было неуместно. Какими глазами потом глядеть на парней? Лучше молча спихнуть с себя чужую руку, что в общаге приходилось практиковать регулярно и с неизменным успехом. Но и этого Баська не сделала. Лежа с горящими щеками, она со стыдом и изумлением осознала, что мужская рука на голой спине не возмущает её. Напротив...

Часам к десяти утра невесть каким образом прорезавшееся солнце слизнуло с обращенных к биваку южных склонов все непрошеное белое великолепие. Маршрут был чист, но что толку? Даже ближняя из намеченных двух вершин, Зарамаг-тау, торчащая черно-белой пирамидой над мульдой ледника, требовала не меньше двенадцати часов хорошей работы. Потому и приходится выходить на восхождение часа в три ночи, чтобы не зацепить темноту на спуске, когда сил остается мало и больше вероятность нарваться на неприятности.

Рашид, выглядевший сумрачнее обычного, объявил днёвку. Народ же, поволновавшись ночью, принял внеплановый отдых без большого огорчения и принялся разбредаться по разным уголкам ущелья. Баська стала отпрашиваться у инструктора спуститься до леса, обещая поискать грибочков и малинки. Ей надо было остаться наедине с собой, утрясти растревоженную душу...
- Нет, Аня! Одну не пущу.
- Да что тут может случиться?!.
- Всё. Это горы...
- Да мы у себя в Саянах...
- И мы у себя тоже... А здесь за тебя отвечаю я.
Баська накуксилась. В лес ей хотелось до поросячьего визга. Рашид сочувственно глянул на загрустившую девушку:
- Возьми кого-нибудь за компанию. И грибов больше найдете! Павел! Ты что-нибудь в грибах понимаешь?
Пашка, боясь выдать радость и изо всех сил изображая безразличие, пожал плечами:
- Вскрытие покажет... - но тут же, испугавшись, что Рашид командирует за грибами хозяйственных хохлов, добавил: - Уж опята от мухоморов отличу.
- Вот и ладненько. К пяти, - инструктор посмотрел на часы, на небо, что-то прикинул и уточнил: - Нет, к четырем чтоб были в лагере.

Глядя вслед уходящей парочке, Рашид вспомнил вчерашнее восхождение. Тогда, разглядев синяк на брови у Ани и странно натоптанные следы поперек гребня, он в общих чертах догадался о происшедшем с ними. Но не стал махать кулаками после драки. Выжили - молодцы, впредь будут поосторожнее. А ребята симпатичные и дышат друг на дружку неровно - даже под вершиной обнимались. Вот и пусть побудут наедине.

***

По тропе долго шли в молчании, не зная, как из него выбраться. Пашка несколько раз открывал рот, собираясь сказать что-нибудь индефферентно-отстраненное об окружающей их красоте, но всякий раз обрывал себя, боясь банальности. И, сознавая своё ничтожество, топал и топал по петляющей между валунов тропке за непонятной и милой девчонкой.

Баська не стала расстраиваться из-за навязанного ей попутчика, когда по воле случая им оказался Павел. Она, конечно, хотела побыть одна и сначала разозлилась на инструктора за неуместную, по её мнению, опеку. Потом, когда выбор Рашида пал на Павла, обрадовалась и тут же угрызла себя за эту радость. С какой, собственно, стати радоваться? Потом оскорбилась на Павла за безразличие, с которым тот принял предложение. Заметив, с какой поспешностью парень сменил тон, опять обрадовалась...
И вот так со вчерашнего вечера она не знала, радоваться ей или печалиться, гордиться или стыдиться. То ощетинивалась, когда медленно блуждавшая по её спине рука подбиралась к застежке лифчика или резинке трико... То, наоборот, надеялась, что  эта рука преодолеет запретные рубежи... Лежала в своем спальнике, повернувшись лицом к Павлу, и боялась шевельнуться. Слушала шум дождя, сменившийся шуршанием снега, и бесстыдно радовалась срыву выхода...
Но, в общем, ей почему-то было с Павлом спокойно и просто. Чего-либо непристойного, в её понимании, они себе не позволили. И вряд ли позволят - добавляла она поспешно, чтобы не замутить установившееся, наконец, отличное настроение. Жаль только, что этот пенёк, кажется, слишком переживает за свои ночные подвиги. Так и будет ходить весь день в похоронном молчании?..
- Павел, а ты из Ленинграда?
- Сейчас там живу. А вообще-то с Украины. Из Карпат...
- А Ленинград - красивый?
- Не то слово!.. Это что-то такое... Даже не в красоте дело...
- А море красивое?
- Море?.. Да моря там и не видно ниоткуда!
- Ты не врешь? - Баська даже подрастерялась. После Одессы, нависшей над бухтой, где корабельные мачты просматривались чуть ли не из каждого двора, она не могла себе представить иного. - А где же корабли? Там же порт! И “Аврора”...
- А! Это уже в Неве. А море далеко, за Кронштадтом.
- А ты море любишь?
- Да как сказать... Я его толком и не видел, разве что из поезда под Ростовом... Там классно! А ты что, одесситка?
- С чего ты взял? - Баську передёрнуло. Слово “одесситка” с некоторых пор было для нее бранным.
- Словечки некоторые у тебя... Я на практике с одесситами работал - из инженерно-строительного. Так что узнаваемо...
- А ты кем работаешь?
- ГЭСы проектирую. Есть такой институт - “Ленгидропроект”.
- Ну, блин! Прямо в душу спереди!.. - Баська осеклась, застеснявшись продолжать любимое Петюнчиково изречение, означавшее высшую степень удивления.
- Ты чего?
- Ничего, прости. Обалдела от таких совпадений.
- ??
- Я ведь в одесском строительном проучилась два года. На вечернем, правда. А сейчас на ГЭС работаю. Вернее, на строительстве.
- Где?
- В Саянах.
- Ну, ничего себе...
Теперь уже Пашка не смог удержать изумления. Понравившаяся ему девчонка работала и жила как раз там, откуда он с такой радостью сбежал в прошлом году и куда его вновь неумолимо пихал главный инженер проекта.
И тут Пашка, наконец, допёр, кого же эта девчонка ему напоминает. Да саму себя, черт побери! Только вместо спецовки - штормовка и шорты.
- Ничего себе... - повторил он изумлённо.
- Ты чего? - в свою очередь спросила Баська.
- Да ничего... - рассмеялся Пашка. - СТОЯТЬ, ЗОРЬКА!

Она не поняла. Пришлось добавить про головоломную лестницу на триста двадцать седьмую отметку. А всё-таки приятно, когда девчонка так выпучивает глаза!

Робость и неуверенность, наконец, отпустили обоих. Они продолжали с удовольствием болтать обо всём на свете, словно вознаграждая себя за двухнедельное одиночество, которое каждый нёс в себе среди шумной лагерной жизни.
Павел оказался отличным рассказчиком. Пожалуй, не хуже Петюнчика: Баська угорала над его байками о всевозможных прикольных историях, которыми так славятся альпинистские лагеря. Но на одной из коронных борусских легенд про рычащий в темноте взведённый патефон и лажовую спасаловку утух и он. Смеясь, опрокинулся с теплого камушка, на котором они устроились передохнуть, и уткнулся лицом в мох. Баська, почему-то всполошившись, затрясла парня. А он, злодей, перекинулся на спину, обхватил девушку за плечи и, не переставая смеяться, ткнулся губами в её губы. Вырываться ей совсем не захотелось...


Грибов в лесочке оказалось немного. Пара подосиновиков, да букетик опят. Зато между гранитных валунов сплошь и рядом попадалась малинка. Они наелись её до одурения, потом набрали два полных котелка для товарищей и опять ели друг у друга с ладони, то и дело встречаясь измазанными сладким соком губами.

Баська только однажды так много целовалась с парнем. Как раз перед бегством из Одессы... Но тогда, хоть её трусики и промокли насквозь от неведомого до той поры возбуждения, не было ничего похожего на сегодняшнюю безмятежную радость. Все-таки Эдик ломал дурочку-”невесту” через колено...

 А сегодня в ней всё пело! С Павлом действительно оказалось просто и спокойно - как с Вовкой, старшим братом. Хотя... - тут Баська хихикнула про себя, - с братом так сладенько не поцелуешься!

Она болтала и не могла остановиться. Боженька, как осточертел ей облик “железной леди”, который она старательно напяливала на себя с первого дня в Цее! Рассказывала и рассказывала ему про свою любимую ГЭС, про Борус и толпу. Про Одессу, прекрасную и вонючую, про завод и общагу, про родной посёлок на берегу Енисея.  Было, что рассказать...

***

Орлиный нос и диковинную для таежной глубинки фамилию Анка унаследовала от отца. Каким-то чудом пережив в норильских рудниках крутую 58-ю статью, Яков Басензон перебрался на родину будущей Анкиной матери, тоже похлебавшей баланды из лагерного котла. На материк, как называли всю остальную землю, где жили не прошедшие через лагеря люди, ходу не было...

 В семье не слишком распространялись о причинах суровых наказаний. Времена были жестокие и молоть языком, даже на кухне  перед детьми-несмышлятами, старшие побаивались. А детвора лагерно-тюремное прошлое родителей и соседей воспринимала, как должное. В их невероятном поселении, собравшем под свои крыши представителей чуть ли не всех народов, перебывавших на просторах ГУЛАГа, такое было не в диковину. Смешно сказать, но до комсомольских лет Анке казалось, что нормальные люди в обязательном порядке должны проходить через что-то подобное.

Отец был человеком огромной силы и неуёмного темперамента. Когда к их посёлку, поставлявшему овощи для Норильска, подваливал пароход с баржой, в погрузках и выгрузках участвовали все мужчины. У Анки до сих пор в глазах детское воспоминание - Яшка, как звали его односельчане, на наклонном трапе несет по мешку муки в каждой руке. А его приятели - Аслан и Вальтер - добродушно зубоскалят: “Еврей-грузчик, панымаешь!”...

Яшка вообще преображался, когда ступал на палубу парохода или  хотя бы баржи. Корабли и море были его пунктиком. Особенно Чёрное море и неведомый маленькой Анютке город Одесса. Как казалось девочке, папа родился у моря, был капитаном, а в Сибирь попал из-за какой-то катастрофы со своим кораблем...

В конце пятидесятых годов, когда ограничения в выезде на материк сняли, отец поехал разыскивать пропавшую в военные годы семью. Только, почему-то, не в Одессу, а в Вильнюс.

Вернулся как обмороженный. Не телом - душой. Хотя и с детьми - Вовкой и Анюткой, и с женой до конца оставался добрым и заботливым...

С материка отец привез пластинку Утёсова. Анка до сих пор не может без комка в горле вспоминать, как сидел он с каменным лицом перед  патефоном, слушая сиплый голос, певший про его любимый город:

"Есть город, который я вижу во сне,
О если б вы знали, как дорог
У  Черного моря явившийся мне
В цветущих акациях город..."

В эти минуты все в доме замирали. Мать переставала грохотать посудой на кухне, а Анютка заключала перемирие в своих бесконечных бескровных конфликтах с  Вовкой. Голос Утёсова рвал и её сердечко:

"Есть море, в котором я плыл и тонул,
И на берег выброшен к счастью,
Есть воздух, который я в детстве вдохнул,
И вдоволь не мог надышаться..."

И тише:

"У Чёрного моря..."

В Анютке Яшка души не чаял. Из Вильнюса же он привез ей прекраснейшую книгу про алые паруса. Начитавшись Грина, девочка летала по своей таёжной Каперне, гордо отворачиваясь от прежних закадычных друзей - сыновей Аслана. Белобрысый Джохарка и чернявый Ванька явно не годились на роль Грея...

С Асланом отец ушел из поселка в последний раз. Это было двадцать девятого августа - Анка готовилась пойти в десятый класс... Кореши выставили литр самогона машинисту единственного на всю округу трелёвочника и отправились в горелый лес на склоне Пивоваровской сопки. Родители давно собирались перестроить баньку, а сосняк, подсохший на корню после низового пала, был для этого в самый раз...

На трелёвочнике отца и привезли, уже остывшего. Сук от падавшей лесины, неведомой траекторией угодивший в голову, убил ещё крепкого мужика наповал. Машинист, сбиваясь, все повторял, как бросился щупать пульс, а Аслан, мол, остановил его, показав на раскроенный почти пополам череп...

Молодой и въедливый участковый потащил свидетелей и понятых на место несчастного случая, вслух высказываясь о своих серьёзных подозрениях. Нашли злополучную лесину и, на казалось бы, совершенно безопасном расстоянии от нее - лужицу уже запекшейся крови. Морщась от назойливого тарахтения опера, Аслан ухватился рукой за торчавший из земли сук. Напрягши мышцы, потянул. Отпустил и предложил участковому выдернуть сук из земли. Тот не понял:
- Что это?
- Убийца... - пояснил Аслан. - Или ево радной брат...

Понятые, съевшие зубы на лесоповале, закивали головами. Они-то не раз видали, как летят сухие сучья. Грохающаяся на землю вершина пускает их с силой пращи. И вряд ли даже каска, окажись она хоть у кого-нибудь в посёлке, могла бы защитить подвернувшуюся на пути такого снаряда буйную головушку Яшки Басензона...

Окончив десятый, Анка засобиралась в Одессу. Она должна была увидеть своими глазами этот загадочный город у Черного моря, любимый город отца и Утёсова. Мать уже знала, что дочь отговаривать бесполезно, тем более, что училась Анка прилично - в их захолустье была очень неплохая школа с на удивление сильными учителями. Скорее всего этот парадокс объяснялся все той же спецификой посёлка, принимавшего на поселение ограниченных в гражданских правах бывших политзэков, а не уголовников...

Что ж, пусть едет, может и поступит в институт. А относительно романтических бредней дочери мать высказываться вовсе не рискнула - хоть и знала о подлинной судьбе мужа.

 В тридцать девятом году девятнадцатилетний Яцик, как звали его друзья и родители, рванулся навстречу Красной Армии из Вильнюса, принадлежавшего тогда к доживавшей последние дни Польше. Еврейский юноша-романтик равно бредил идеей борьбы с фашизмом и мечтой о морской службе. Рассудив, что обе свои мечты проще всего совместить в Красном флоте, он хотел добраться до Одессы - из этого города когда-то бежали его родители, увозя ещё не родившегося ребёнка в спокойный и сытый ВильнИУс. Да только почти сразу, ещё в Белоруссии, парнишка был арестован патрулем как агент вражеской разведки...

Анкин поезд прибывал на конечную станцию ранним утром. Был разгар лета и светать начало задолго до Одессы. Анка не могла улежать на верхней полке плацкартного вагона, а дедуля на нижней, которому она уступила законное место, все не просыпался. Тогда она вышла в дальний тамбур и уткнулась носом в мутное стекло, ожидая, когда же откроется море? И, конечно, прозевала...

Оно открылось девушке только из окна троллейбуса, который вывез ее под Потемкинскую лестницу. Это было невероятно! Анка, забыв про всё на свете, всматривалась в бескрайний лазурный простор, густо утыканный большими и маленькими кораблями, катерами, лодками. В горле стоял комок, а глаза начали быстро заплывать непрошеными слезами.
- Девушка, что с вами?
Забывшаяся Анка, вздрогнув, глянула на подошедшего моряка. Помотав головой, улыбнулась красивому молодому человеку, протёрла мокрые глаза, высморкалась. Постояла ещё немного на ступенях лестницы. И отправилась искать университет...

Город у моря не церемонился с провинциалкой. Первый щелчок по носу Анка получила уже в приёмной комиссии, когда принимавшая её документы дама равнодушно откинула в сторону грамоту за победу в заочной математической олимпиаде. Анка очень гордилась этой грамотой, присланной из далёкого Красноярска, и, как бы ненароком, переложила  её поближе...

- Это уберите, - скучающим голосом сказала дама. - Такие бумажки здесь никого не интересуют.

Анка вспыхнула, но сдержалась. Что ж, она им покажет, чего стоит эта бумажка! В школьной математике для нее проблем не было...

Не оказалось их и на письменном экзамене. Шутя размотав немудрёные (конечно, только с её точки зрения) задачи, Анка даже умудрилась тишком подсобить девочке-одесситке. После такого несложного испытания, не утруждая себя волнительным ожиданием оценок, покатила на Лузановский пляж, ужасно довольная собой...

Четверка, выставленная ей за письменную работу, скребанула. Одесситка Софочка, получившая пятёрку, искренне утешала новую подругу. Успокоившись, Анка и сама пришла к выводу, что поезд не ушёл. Устные математику и физику она сдавала, зажав эмоции в кулак. Ответила на кучу дополнительных вопросов, ни разу не подставившись и не дав усомниться в своих знаниях. Четырнадцать баллов по трём профилирующим предметам - это было, в общем, неплохо. Оставалось сочинение. Ерунда! С русским языком у нее проблем не бывало отродясь...

Противно вспоминать, как  тупо она смотрела на вывешенную в вестибюле ведомость с оценками за сочинение. Тройка! Анка не верила своим глазам, снова и снова пробегая глазами по колонке фамилий. Где и в чём она могла так нахомутать? Неужели, увлекшись свободной темой, расслабилась и понаставила лишних запятых? Господи, да что же будет с общим баллом?..

А с общим баллом вышло плохо. Черта, отделившая счастливчиков от неудачников, прошла намного выше Анкиной фамилии. Это был полный облом. Неужели остаётся только, утеревшись, переться с битой рожей в свою Сибирь? Болтаться год по поселку, вызывая, в лучшем случае, сочувственные взгляды? И за какие шиши ещё раз одолеть дорогу через пол-страны?

Взяв себя в руки, Анка пошла сражаться. Сочинение ей, после долгих препирательств, на руки все-таки выдали. От лишних запятых, гроздями раскиданных где попало, стало дурно. Неужели она могла так лопухнуться?

Наверное, так бы и осталась бы она в святом недоумении, если бы не одно местечко, над которым во время экзамена пришлось поломать голову. Тогда Анка выкрутилась, убрав деепричастный оборот. И запятую не поставила с чистой совестью. А в тексте запятая стояла...

Оставалось проверить письменную по математике. Цифры и формулы - не запятые, чужой почерк можно различить сразу. Анка стала требовать ее, уже догадываясь, что вряд ли чего добьется. И не ошиблась. Разумеется, по совершенно непонятным причинам именно эта работа где-то затерялась...

Полными злых слез глазами она глядела на людей в приёмной комиссии. Наверное, не все были причастны к её беде. Может быть, кто-то и сочувствовал дурочке, сунувшейся сдавать экзамены в престижный одесский вуз без родительской протекции. Может быть... Но для обманутой сибирской девчонки все они тогда сливались в одну мерзкую, наглую порхатую харю...

- За-пад-ло!...

Бросив это самое страшное в её понимании оскорбление, она хлопнула дверью и пошла по коридору. Здесь всё было кончено. Надо было решаться, как быть дальше. Где работать, где жить...
- Басензон!
Услышав сзади женский оклик, Анка не обернулась. О чем тут ещё разговаривать?..
- Подожди же!..
Она остановилась, поджидая окликнувшую. Это была запыхавшаяся полная пожилая женщина. Судя по всему тоже... одесситка.
- Кто твои родители?
Анка не сразу поняла вопрос. При чем тут родители? Но женщина, странно глядя на неё, уточнила:
- Кто твой отец, девочка?
Этого разъяренная Анка не перенесла. Её прорвало:
- Еврей-грузчик! Ещё вопросы есть?!.
И, противореча последней фразе, не стала больше выслушивать ничего, а кинулась прочь из подлого “храма науки”...

***
- Слушай, ну там и нравы... - Пашка слегка ошарашенно разглядывал исказившееся во время рассказа лицо девушки.
- А в Ленинграде что, не так?
- В Питере?.. За всех не скажу, но я в Политех попал без заморочек, хоть тоже из провинции. Правда, отцу потом намекали, что я ему на машину съэкономил... Погоди, а ты вроде про строительный говорила?
- Это потом. Софка все-таки отблагодарила - навела на них. По университетским баллам взяли на вечерний - без общежития и без стипендии.
- И?
- Что,“И”?.. Нашла комнату на Пересыпи. Слышал: “Но и Молдаванка и Пересыпь...”?
- Слышал...
- А потом стала работу поближе искать. Ну, в Одессе с этим проблем нет. Одесситы сами в бой не рвутся...

Завод на Пересыпи, куда Анку взяли без вопросов, выпускал прокладки. Не те, с крылышками, которые через два десятка лет заполонят телеэкран, а прокладки для двигателей - из резины, пробки, паронита. Оборудование в цехах стояло допотопное, сами цеха, построенные в минувшем столетии, были ещё дряхлее. Потому-то и брали без разговоров на это малоприятное производство «лимиту» - в основном сельских девчонок из области и Молдавии. Было при заводе и общежитие, и даже профилакторий, только, почему-то, новой работнице жилья не предложили. Но Анка была почти счастлива и этим...

Хозяйка, у которой она сняла комнатку в старом доме из ракушечника, была сама обходительность. Чтобы не искушать судьбу, Анка заплатила из остававшихся домашних денег за три месяца вперёд. Ничего, зарплаты ждать недолго, а денежки будут целее!

Убегая на завод к семи утра, возвращалась с занятий к десяти вечера. Учеба почему-то шла туго, очевидные однокурсникам вещи утрамбовывались в её голове с трудом. Анка нервничала, не понимая причин такой неожиданной своей тупости. Тогда она не догадывалась ещё, что элементарно не восстанавливает силы, не имея ни достаточного отдыха, ни нормального питания. А к исходу второй недели её поджидал малоприятный сюрприз...

В очередной раз вернувшись запоздно с занятий, она натолкнулась на полутёмной площадке перед квартирной дверью… на собственный чемодан. Ничего не понимая, позвонила. Хозяйка, открывшая дверь, была явно под парами. Проскочив мимо неё, Анка толкнулась в свою комнату и остолбенела, увидев там троих парней. Те тоже с изумлением уставились на вломившуюся к ним девушку. А сзади что-то кудахтала пьяненькая хозяйка...

- Ну, у тебя и закручено! - Пашка смотрел на рассказчицу всё с большим уважением.
- Закрутишь тут...
- И что дальше было?

Бездомный человек в чужом городе имеет шанс найти хотя бы кратковременный приют на вокзале. В Одессе, в силу её географического положения, у бедолаг нет и этого шанса. Одесский вокзал - тупик, через который не проходят транзитные поезда, делающие жизнь других вокзалов круглосуточной. Поэтому уже через десяток минут дежурный милиционер поинтересовался у Анки, кого она здесь поджидает. Девушка была так ошарашена всем происшедшим, что не сообразила даже соврать что-нибудь правдоподобное. Явно приняв её за проститутку, мент без церемоний выпроводил Анку на привокзальную площадь.

У себя дома Анка частенько ночевала под открытым небом. То на рыбалке с отцом или Вовкой, то в кедрачах на шишковке. Иной раз коротала ночь у костерка совсем одна - когда романтические иллюзии начинали совсем уж одолевать созревающую будущую женщину. Но то была тайга, где человеку, как правило, нечего опасаться другого человека или зверя. А в этом городе, который уже дважды показал ей зубы...

Счастливая мысль пришла не сразу, но время в запасе ещё оставалось. Анка помчалась на пустом двадцать восьмом трамвае на Пастера, откуда ходили автобусы до Пересыпи. У нее же был заводской пропуск, по которому можно просочиться в цех с ночной сменой!

Обмирая и стараясь непринужденно выглядеть с чемоданом в руке, через проходную она прошла без лишних вопросов. Заспанная вахтерша только скользнула глазом по развернутому пропуску. Удача!

“Родной” цех оказался закрыт. Этого Анка не учла, забыв, что круглосуточно работает только половина завода. Но отступать было некуда. Пробравшись в цех пластмассовых пробок, она, совершенно измученная, улеглась на кучу тёплой стружки и поджала под себя ноги. Там её и нашла Капа...

- Капа? - переспросил Пашка.
- Ну да! Капитолина.
- А это кто такая?
- Ой, Павел!..
- Ань!
- Что?
- Слушай, не зови меня так! Я еще не апостол...
- А как же?
- Ну - Пашей. Можно и Пашкой...
- Вот здорово... Пашка! А меня знаешь, как друзья зовут?
- Анеттой?
- Тоже мне фантазия! Басей!
- А мне так можно?
- А сам как думаешь?
- Думаю, что я пенёк... - Пашка осторожно обнял Баську за плечи. - Дальше-то что было? И кто такая эта Капитолина? Это она была с тобой на лестнице?

- Да что ты! То Агнея. Она... - Баська осеклась, чуть не выболтав про расстроенные чувства, в которых долго пребывала её подруга после исчезновения “ленинградского парня”. Ни к чему ему знать такие подробности...

Капа сразу показалась Анке невероятно красивой, едва лишь она продрала глаза и разглядела склонившуюся над ней белокурую высокую девушку.
- Что у тебя случилось, малыш?
Анка засопела, собираясь ощетиниться и сматываться из чужого цеха. Будут еще всякие в душу лезть...
- Да ты не дуйся! Точно, что малыш... Что приключилось-то?
У Анки не было сил и охоты что-то сочинять и она потихоньку выложила девушке все свои беды. Та глянула на часы:
- Ну вот что... Ещё часочек можешь поспать, а потом пойдём в общежитие.
- Кто же меня туда пустит?
- А это, малыш, мои проблемы...

Все же искушать судьбу Капа не стала и провела Анку в общежитие через дырку в заборе. Уложив на свою постель, прохладной ладонью погладила её по щеке :
- Спи, малыш... 
А уж следующую ночь Анка спала в общежитии на законных основаниях.

Все чаще с годами вспоминая Капу, Баська убеждалась в том, что её добрая фея сама была больно обожжена чьей-то несправедливостью. Окончив ленинградское училище оперетты в одном потоке с Ненашевой, она долго мыкалась по стране, не имея опоры и связей для того, чтобы где-нибудь зацепиться. Один раз показалось, что повезло - её все-таки приняли в свердловский театр музкомедии.

Что произошло потом - Баська так толком и не узнала. Капа не откровенничала на эту тему. Видно, какой-то неудачный роман. Во всяком случае, Капина дочка тогда жила с её матерью в Орджоникидзе, а несостоявшаяся примадонна трудилась в полутемном цеху пластмассовых пробок. 

За два года дружбы Анка (она же Баська с лёгкой Капиной руки) четыре раза ходила с Капой на пробу в одесские театры. Сидела в пустом зале, надуваясь от гордости за подругу. Слушала похвалы, иной раз восторженные. Наверное, больше самой Капы безуспешно ждала известий об ангажементе. И ревела от обиды за неё и за себя...

А вот когда Капа поехала проведать дочку в Орджоникидзе, у Баськи случилась конфузия с Эдиком. Но про это Паше знать совсем не обязательно...

- Эй, Павлин! Как там грибки да ягодицы?

Пашка вздрогнул и повернулся в сторону, откуда его так бесцеремонно потревожили. Голос был знаком. Ну точно, Червонец!

С Юриком-Червонцем Пашка познакомился ещё в значкистах. Этот неугомонный парнишка из Сибири крепко помешался на горах. По-хорошему, конечно. И пока Пашка решал семейные и производственные проблемы, пропуская сезоны и теряя наработанные баллы, Юрик пёр к своим вершинам, как на танке.

Да что говорить! В то лето, когда они отходили в “значках” и закрыли третий разряд, Пашка поехал в Питер делать дипломный проект, а Червонец с кучкой земляков, таких же фанатов, остался. Формально это не разрешалось, а они как-то пролезли, кого-то уболтали - и к следующему году имели почти закрытый второй, до которого  до сих пор не добрался неудачливый Пашка.

Сейчас Червонец был уже инструктором и сам вёл отделение значкистов к Зарамагскому леднику. Надо отдать ему должное, нос перед Пашкой он не драл. Нормальный мужик!
- Ты чего там с тёткой связался? Брось! Жизнь наладится!
Пашка только хмыкнул, взглянув на встрепенувшуюся Аню. Чья бы корова мычала...

Громкоголосый и острый на язык Червонец среди всей инструкторской братии выделялся как раз невероятно трепетным отношением к женщинам. Он их боготворил. Это, впрочем, не препятствовало "керосину", как на лагерном сленге назывались бурные романы, регулярно сотрясавшие стены Юркиного фанерного домика.

Парадокс, над которым угорали все посвящённые, заключался в другом. Червонец умудрялся хранить верность своим многочисленным пассиям. Всем сразу... И через год, и через два, Юрик расшибался в лепёшку, пристраивая во все мыслимые углы любимых когда-то женщин. Даже тех, кто заявлялся в лагерь с новоприобретёнными мужьями или детьми явно не его производства.

Трепетное отношение к прекрасному полу у Червонца не ограничивалось чисто сексуальной сферой. Юрик, пожалуй, был единственным, кто неписаные законы рыцарства не стеснялся исполнять в открытую. Как он не раз балагурил, рюкзак - это первый предмет, который настоящий мужчина снимает с женщины. А уж всё остальное - как получится...

Вот и сейчас Червонец тащил на мощном загривке таковой предмет, явно снятый с какой-то выдохшейся тётки.
- Паша, вы где стоите?
- Сразу под ледником.
- Ну и хорэ! Слушай! У меня тётка сдохла! Разгрузи, а?
В таких просьбах отказывать нельзя. Да и время, отведенное Рашидом, было на исходе. Пашка, не обращая внимание на презрительную гримасу Ани, принял чужой рюкзак. Чего там! Пусть поживёт Юркина  подопечная...

***

Только лопоухим новичкам и восторженным новичухам инструкторский контингент альплагерей представляется сонмом небожителей, не подверженных распрям, страстям и проблемам. Чего стоит хотя бы первое явление будущего командира отделения народу! Особенно, если он с командой таких же заводных парней в крохотную паузу между сменами не валялся кверху пузом, а делал нужную себе или кому-то из друзей вершину. О-о!.. Это зрелище!

Разнюхав о приближении победителей к воротам лагеря, дежурный инструктор бежит в радиоузел, откуда его шипящий и скрипящий голос объявляет всеобщее внеочередное построение. Перед фронтом рядовых обитателей лагеря появляется вся элита: начуч, начспас, командиры отрядов. Там же лысые дедули и седоголовые бабули - корифеи давно минувших лет, не занимающие уже штатных постов, но имеющие пожизненный статус почетных гостей лагеря. Командиры отделений, не бегавшие на вершину, стоят со своими подопечными.

И вот оно! В пространство между встречающими бодрым пружинящим шагом врывается четвёрка дочерна загоревших поджарых и мосластых парней с небольшими фирменными рюкзаками. Передний, с лету подскакивая к начучу, лихо чеканит рапорт о совершенном по какому-то там северо-западному контрфорсу восхождении на вершину Чанчахи-хох.

По рядам прокатывается уважительный шепоток: “Абалаковский маршрут...”. Звучит ещё не совсем отрепетированный (смена-то в самом начале) троекратный “Физкульт-привет!”. И только после этого красавцы-парни скидывают рюкзаки и, удостоив взором простой народ, начинают профессионально вычислять миловидные девичьи лица...

Впрочем, так ходят в горы не все инструктора. И где-то здесь,  в отношении к подобным подвигам, проходит, пожалуй, одна из наиболее ощутимых границ, раскалывающих их сообщество, такое монолитное для непосвященного взгляда.

Рашид знал, что молодые и напористые коллеги, составляющие сейчас в лагере большинство, относят его к категории СТАПЁРОВ. Термин этот, внешне благозвучно похожий то ли на морского старпома, то ли на стайера, означает, увы, всего лишь “старый пердун”. Так непочтительно величают тех, для кого инструкторская работа остается последней возможностью бывать в горах.

Что тут скажешь? Рашид оказался в этой ситуации несколько лет назад, когда его, неведомо по какой причине, на стене Чатына загнул в бараний рог приступ почечно-каменной болезни.

 Отлежавшись и подлечившись, силы вроде бы восстановил. И медкомиссию перед следующим сезоном прошел. А страх остался... Куда от него теперь денешься?

Он перестал доверять своему организму. Память о внезапно навалившейся и напрочь смявшей его боли не удавалось вытравить. Подчиняясь этой угнетавшей дух памяти, Рашид стал подспудно оберегать себя от работы на полном пределе сил.

Человек не всесилен и не бессмертен. Чувство самосохранения для него - норма и, подчиняясь ему, он ещё не совершает ничего позорного. Если только платить за это чувство не приходится другим.

Хорошо ещё, что он сам заметил свою слабину, пока та не вошла в систему и не стала очевидной всем, и сам отказался от участия в серьезных восхождениях. Единички и двоечки, на которые Рашид в последнее время водит новичков и значкистов, - это тот предел, который обозначен им для себя. Отсюда и звание стапёра.

 Принимать отделение разрядников, которым предстоял тяжёлый выход в Зарамагское ущелье, не входило в планы Рашида. И не согласился бы он ни за что, если бы не... А, что толку сейчас ковырять себя, раз согласился! Проехали!

Сейчас важнее понять, как повернется назавтра погода. Первая волна циклона только пуганула. К вечеру, вроде бы, даже распогодилось, но вряд ли надолго. А им, по-хорошему, надо делать еще три горы, ну, как минимум - две. Или сезон у ребят пролетает впустую.

Вообще-то иногда Адай-хох и Зарамаг делают за один заход - траверсом... Но это в начале лета, когда все кулуары под плотным прошлогодним снегом. А в сентябре там не разбежишься... Сыпуха… Нет, про это лучше промолчать! Тише едешь...

К возвращению грибников Рашид окончательно утряс в голове план завтрашнего дня. Только Адай-хох! Продуктов и бензина для примусов хватит ещё на три дня, так что при нормальной погоде они всё успеют. А за плохую погоду спрос уже не с него.


Продолжение здесь: http://proza.ru/2016/01/16/273

;