Совсем по Чехову

                Священнику Ростиславу Потёмкину фатально не везло с истопниками. В его небольшом деревенском храме было водяное отопление. Приходилось закупать на зиму до 30 тонн угля и с октября по апрель нанимать кочегара. Когда он в начале 90-х прибыл на этот приход, сердце переполнялось радостью. Наконец - то он получил повышение – стал настоятелем! Ранее отец Ростислав служил в многоштатных городских храмах, где был младшим и по возрасту и по должности. Строгая, наподобие военной, дисциплина, принятая в церкви, заставляла его беспрекословно подчиняться распоряжением непосредственного начальства, но иногда он думал про себя: «Я поступил бы иначе или сделал то-то и то-то…» Теперь он волен поступать по-своему, но и ответственность возрастает. Воображение рисовало молодому священнику картины мирного деревенского существования: вот он произносит возвышенные зажигательные проповеди, каждое слово проникает в души слушателей и они начинают новую, христианскую жизнь, исполненную любви и самоотвержения. Вот в любое время дня и ночи по первому зову спешит к больным и умирающим. Прихожане привыкают и начинают любить своего батюшку, ведь и он готов уже заранее любить их от всей души и готов для них на всё… Увы, действительность оказалась несколько иной и вовсе не такой уж радужной. Во-первых, приход состоял почти из одних старушек – комсомолок 40-50-х годов, молодёжи вообще не было и не потому, что молодые люди забыли дорогу к церкви, а от того, что  их в селе просто не было, средний возраст жителей составлял 55-60 лет. Во-вторых, ему сообщили, что с войны он уже 43 или 44-й священник местного прихода, из чего следовало:  ни один настоятель здесь не задержался, и паства просто не успевала к нему привыкнуть. В - третьих, жители села относились к новому батюшке настороженно, как будто ожидали от него какого-то подвоха. В - четвёртых, в приходской кассе не оказалось ни рубля денег, да ещё внушительный долг разным организациям и частным лицам. И, наконец, храм уже грабили четыре (!) раза и большинство ценных икон исчезло.
                На момент появления отца Ростислава стояла поздняя осень, и церковное здание отапливалось двумя истопниками. Место служения нового настоятеля находилось всего в 30-и минутах езды от МКАД, но власти, щедро снабжающие русским газом иностранные государства, не позаботились провести его в ближайшие подмосковные сёла. Вообще, с 1917 года «трогательная» забота власть имущих о сельских жителях проявлялась на каждом шагу, наверное оттого, что кровавый вождь революции, столь почитаемый коммунистами и не забытый нынешними «демократами», дедушки которых усиленно курили ему фимиам, заклеймил крестьян «мелкими собственниками», пол России записал в «кулаки» и приказал сей класс общества полностью физически уничтожить. Кто остался в деревне после всех зверских экспериментов безбожной власти в виде коллективизации, раскулачивания, укрупнения и прочего? К концу ХХ века деревня обезлюдела, ибо сельские жители разбежались по городам, всеми правдами и неправдами стремясь оставить село, где жизни просто не стало. Село, куда прибыл отец Ростислав, ярко иллюстрировало результат бесчеловечных опытов, поставленных над русским крестьянством. Из более, чем ста домов половина стояли заколоченными. Только летом в иных появлялись дачники, в  лучшем случае потомки местных жителей, чаще – посторонние, перекупившие домик с участком для летнего отдыха. Мужиков оставалось не более десяти, из которых мало пили только двое, остальные пребывали в заключительной стадии застарелого алкоголизма. Совхоз тогда доживал последние дни и жалкое его имущество разворовывалось. На первое богослужение к отцу Ростиславу пришло четыре человека. Правда, из других соседних деревень и ближайшего городка прибыло ещё двадцать прихожан. Вот этого новый настоятель никак не мог понять: старушки, которым самое время подумать о Боге, о душе, о смерти, предпочитали отсиживаться по избам у телевизора или точить лясы с соседкой, не обращая внимания на звон колокола, зовущий их в храм.
                Особое внимание священник сразу обратил на истопников, понимая их особую роль накануне приближавшейся зимы. С одним всё было в порядке – весёлый добродушный старикан, пивший в меру или, как говорили герои Станюковича «в плепорцию». Другой…образа и подобия звериного. Звался он Лёня. Возраст под слоем грязи и копоти угадывался с трудом, где-то между 40 и 50-ю. Никогда отцу Ростиславу не приходилось видеть до такой степени чумазого человека. Лёня был чёрен, как эфиоп. Одежда его имела такой вид, как будто её достали из кучи угля. Не стриженные сальные волосы торчали во все стороны и там, где между спутанными космами виднелась кожа, она была чёрного цвета. За всё краткое время их знакомства батюшка не слышал от Лёни ни одного слова. Истопник всегда молчал, загадочно вперив водянисто-серые глаза куда-то через плечо собеседника. Двигался он с трудом, медленно, как столетний и, казалось, вот-вот заскрипит, словно несмазанный механизм. Собственно, все сохранившиеся побуждения и инстинкты Лёни сводились к одному: добычи этой самой «смазки», то есть алкоголя. Когда начиналось богослужение, Лёня (если было его дежурство) медленно подходил к свечному ящику и молча, тихо становился рядом, ничего не говоря и вперив тоскливый взгляд, какой бывает у дворняг, когда на их глазах обедают, а кусочков не бросают, в пространство. Таким образом кочегар мог стоять  и час, и два, пока наконец, не выдерживала Евдокия Ильинишна – староста. С криком «уйди с глаз моих» она совала Лёне десятку, после чего походкой лунохода истопник удалялся домой, не забыв прихватить пару поленьев из церковных запасов для отопления своей жалкой прогнившей лачуги, в которой не осталось даже кровати, всё было пропито. Там он разжигал печь и ковылял к соседке Воробьихе – местной самогонщице, верней сказать, отравительнице, ибо бурда от Воробьихи в основе своей являлась ничем иным, как техническим спиртом с какими-то, совершенно нечеловеческими алхимическими добавками. Это пойло, как поговаривали, уже отправило на тот свет не одного алкаша. Остаётся неясным, что кушал Лёня и ел ли он вообще, но где-то на десятый день своего настоятельства отец Ростислав получил известие (нисколько его не удивившее), что Лёня умер. Покойника похоронили за церковный счёт и, как только на его могилу бросили последнюю лопату земли, появились Лёнины родственники, которых при жизни злополучного кочегара было не слышно и не видно, а теперь они объявили себя наследниками халупы и 20-и соток земли, оставленными почившим.
                Настоятель поговорил со сменщиком и дед довольно легко согласился топить в две смены, получая соответствующую плату. Так как в морозные ночи уголь приходилось подкидывать через каждые три-четыре часа, настоятель предлагал истопнику одновременно и роль сторожа, раз он всё равно приходит в храм по ночам, суля солидное повышение жалованья, но старик наотрез отказался. И правильно сделал, так как ещё через неделю, перед самым новым годом храм ограбили в пятый раз. Унесли десять икон, не очень ценных (самые старинные и намоленные украли раньше), но любая писанная икона даже начала ХХ века уже раритет. Прибавьте к этому психологическую травму, сознание в какой-то степени своей вины: не досмотрел, не доглядел… и вы поймёте состояние настоятеля в тот момент. Ещё не успел оглядеться на новом месте, как на тебе!
                Отец Ростислав сообщил о происшествии в епархию и вызвал милицию. Приехали следователь и участковый. Воры пролезли через пролом в окошке, выпилив кусок старинной кованой решётки и разбив стекло. Найти плотника и сварщика накануне празднования нового года не удалось. Через пролом, ощетинившийся загнутыми железками, проникали ветер и мороз. Пролом был хорошо заметен с улицы, так как ограда с этой стороны церковного здания отсутствовала. Настоятель принял решение лично охранять церковь в новогоднюю ночь. И вот, когда все уселись за праздничными столами с яствами и шампанским, священник заступил на вахту. У отца Ростислава имелось ружьецо, старая «ижевка», которую он зарядил картечью. Убивать, в случае чего, он никого не собирался, но как профилактическое отпугивающее средство двустволка подходила идеально. Обосновавшись в уютной сторожке с электрической плитой, на которой уютно пофыркивал чайник, иерей время от времени совершал обходы территории. Церковное здание  погрузилось во тьму, сельская улица, занесённая метровыми сугробами, освещалась тусклыми фонарями, подрагивающими от ветра. Почти во всех домах горело электричество и ото всюду неслись вопли и песни подгулявших сельчан и их городских гостей. Отец Ростислав не завидовал им. Как большинство православных людей, он не праздновал новый год по григорианскому календарю, так как с этого времени особенно усиливается рождественский пост. Он знал, что в его квартире за 30 километров отсюда, скорей всего все спят, по крайней мере, дети, разве что матушка бодрствует в тревоге за мужа. Прислушиваясь к праздничным шумам, он размышлял о разных разностях. То вспоминал армейскую службу, где ему так же, как сейчас, приходилось стоять на часах с оружием в руках и точно так же медленно тянулось время, особенно ночью. И чего бывало не передумается, пока ходишь вокруг объекта туда-сюда! То начинал он размышлять, знает ли участковый Демьяныч, с которым он познакомился утром, о деятельности Воробьихи, и если знает, почему её не арестует и т. п. Затем переключился на более личное: как впредь обезопаситься от подобных неприятностей, как построить сарай для угля, а то он лежит просто на снегу, как возвести ограду и прочее. Так и скоротал ночь. К полудню следующего дня удалось вставить окно и заварить решётку. В дальнейшем отец Ростислав поставил новые надёжные решётки на все окна церкви и всю территорию окружил высоким забором.
                Милиция, как и следовало ожидать, пропажу не нашла, а может не очень и искала. Помощь пришла неожиданно. 2 января к храму подъехал шикарный вместительный джип, из которого вылезли три бритоголовые детины и направили стопы к несколько удивлённому их появлением настоятелю.
«Здравствуйте, ваше священство!» Отец Ростислав с трудом подавил смешок. Так его ещё не называли. Обращались по-всякому: и «товарищ поп», и  «святой отец» (это насмотревшись глупейших латиноамериканских сериалов), но очевидно гости спутали «священство» с «преподобием». Самый важный из троих, похоже, главарь, держащийся степенно, как министр, осторожно пожал руку настоятелю. То же действие повторили его спутники.
«Мы слыхали про вашу беду и хотим помочь». «Каким образом?» «Мы ничего не обещаем, но послезавтра ждите нас примерно в это же время».
                В назначенный час заинтригованный отец Ростислав снова увидел знакомый джип, припарковавшийся у ворот храма. Те же плечистые «братки» направились к нему, неся под мышками какие-то свёртки, к удивлению и радости священника оказавшимися украденными иконами.
«Да как же это вы ребята? Как сумели? Где нашли?»
«Мы этих клюквенников сразу вычислили» - лучился улыбкой старшой, отрекомендовавшийся Аркадием, - «подъехали и говорим: так и так, верните иконы. Они в отказ: дескать, не брали. Тут мы им в морду раз! Отдали, как миленькие. Правда, ты уж нас прости, батюшка, двух не нашли – уже продали, гады». Но отец Ростислав был счастлив вернуть хотя бы и восемь икон. Братки тепло простились с настоятелем, попросив  поставить за них свечку. Выполняя просьбу и ставя самые большие свечи из имевшихся в наличии, о здравии рабов Божиих Аркадия и прочих, осеняя себя крестным знамением, священник шептал: «Слава Тебе Господи, ведь не даром Ты разбойника первым в рай ввёл!»
Тот первый отопительный сезон завершился благополучно. Старик Сергей Сергеевич добросовестно топил до Пасхи, но следующим летом скончался, и настоятелю пришлось искать нового кочегара, что оказалось весьма нелёгким делом. Все сельские мужики наотрез отказывались топить. Много платить настоятель не мог, но предлагаемая им сумма в два раза превышала среднюю пенсию, да и работа не была трудной. В морозы уходило не более 10 вёдер угля. Склад топлива в трёх шагах от кочегарки. Раз в сутки почисти котёл и вынеси золу – вот и все дела. Однако, местные алконавты, казалось, предпочитали голодать, чем слегка поработать. В конце концов, отцу Ростиславу повезло: к нему заявился маленький тщедушный кривоногий мужичонка и изъявил желание кочегарить. Работал он добросовестно, только часто жаловался, что до такой унизительной работы довела его нужда. «Я, батюшка, в совхозе бычков брал и выращивал. С годами, тяжкими трудами, накопил деньжат, думал на старости безбедно жить… А тут Гайдар со своими… реформами! Так и пустил по миру, боров проклятый!» Тут истопник был не одинок. Священник на своём приходе вдосталь наслушался подобных историй. Самое обидное: деньги в советское время честным труженикам доставались тяжким трудом и потеря их в результате манипуляций  власти переживалась как крах и крушение всех устоев, пожилые люди никак не могли понять и смириться с тем, что «верхи» их обманули, «кинули» выражаясь полублатным «демократическим» жаргоном. Потеря денег до такой степени угнетала истопника, что с горя он начал наркоманить и не нашёл ничего лучше, как умереть перед самой Пасхой, не дотянув до тепла пару недель.
                Все последующие кочегары, а их за 12 лет настоятельства отца Ростислава сменилось не менее 10-и, кроме двоих, были алкоголиками. Поэтому священник вечно волновался, чтобы не произошло пожара, нового ограбления или какого-то иного несчастья. Во время отопительного сезона он частенько наведывался в храм во внеслужебное время и проверял, всё ли в порядке. Особенно тревожно становилось в морозы. Настоятеля преследовало опасение, что подвыпивший истопник разморозит систему. Иногда он даже ночью просыпался в поту, ибо частенько видел во сне замороженный храм со стёклами, покрытыми льдом, и покорёженными лопнувшими батареями. Однажды кошмар обернулся явью. Термометр показывал – 30, но легкомысленный кочегар (на ту пору им был молодой парень и, кстати, непьющий) покинул место работы ради своей пассии и отсутствовал часов шесть. Этого времени хватило, чтобы вывести из строя пару батарей, по счастью последних в цепочке системы отопления – в сторожке (она же кухня и столовая). Нерадивого кочегара уволили, а призванный на помощь сантехник просто заглушил пострадавшую часть системы, после чего обедать приходилось, не снимая верхней одежды.
                Один кочегар продержался дольше других – целых три сезона. Им оказался некий Роман, несколько заторможенный, но в то же время хитрый мужик. Столь завидное постоянство он проявил лишь под влиянием жены, пожилой болезненной женщины, которая буквально контролировала каждый шаг непутёвого муженька. Часто можно было созерцать эту пару на пути в кочегарку: длинный, нескладный и косолапый Рома, по степени загрязнённости мало чем уступающий покойному Лёне, выступает впереди, а за ним семенит супруга в платке и ватнике, стараясь не отстать и пресекая все попытки мужа остановиться для приятной беседы с друзьями-алкоголиками. Если на беду ей приходилось отлучиться – в больницу или в гости к детям, Ромик начинал бунтовать: бросал топить, и стремглав мчался к Воробьихе, если не с деньгами, которые у него редко водились, то с каким-нибудь приношением в виде банки огурцов, старых штанов или иной «натуры». От зелья он становился храбрым и грозил появившейся супруге расправой, но протрезвев, каждый раз брался за ум и выполнял своё дело добросовестно. На третий сезон Романа успокоившийся отец Ростислав позволил себе краткий зимний отпуск. Надо сказать, что с отдыхом на одноштатном приходе всегда проблема. Надо найти замену. Порой благочинный заявляет: «Ну нет у меня свободных священников! Ищи замену сам». И приходится искать среди заштатных, то есть из больных и стариков, кто найдёт в себе силы послужить 10 дней, максимум три недели (на больший срок не отпускали). В тот раз замещал настоятеля старенький заштатный протоиерей. Вернувшись через 10 дней, отец Ростислав узнал, что Ромик бесследно исчез. Оказывается, в его доме произошёл пожар. Кочегар с супругой занимали треть жалкого ветхого барака, построенного Бог знает, когда. Очевидно, Ромик, считающий себя мастером на все руки, что-то схимичил с электропроводкой. Он сам в минуту откровенности похвалялся священнику, что не он де должен государству, а государство должно ему. Это была обычная деревенская практика: народ, обозлённый тяжёлыми условиями жизни, с полным правом мог утверждать, что обворован государством, следовательно, имеет моральное право отплатить государству тем же и … отапливался не углём, цены на который взлетели до небес, и не дровами, а электричеством, вполне нелегально. Если прогуляться по деревне в лютый мороз, нигде не заметишь дымка из трубы, как в добрые старые времена, в то же время в избах у всех тепло. Как бы там ни было, дом сгорел. Ромик чудом спасся и, вероятно в состоянии шока, а также опасаясь расправы со стороны пока отсутствовавших соседей-дачников, скрылся в неизвестном направлении, побросав всё, как было, и даже не заперев кочегарку и угольный склад. Жена его на ту пору отсутствовала. У неё имелась квартирка в городе, километрах в 50-и от села. Потом выяснилось, что запаниковавший Ромик прямым ходом направился к ней пережить бурю. Храм остался без кочегара в отсутствие настоятеля и если б не добросовестный и надёжный, как дамасский клинок, алтарник Всеволод, с трудом подобравший в замену Ромику какую-то женщину, последствия могли быть самыми печальными.
                Стихийное бедствие снова лишило приход постоянного истопника, так как Роме с супругой в деревне просто стало негде жить. Пришлось отцу Ростиславу накануне сезона снова идти на поиски. Он обошёл всё село, предлагая повышенную зарплату, и опять повсюду получил отказы. Отчаявшись, священник повсюду расклеил соответствующие объявления. Долго никто не отзывался, пока не объявился некий Михаил – человек без роду и племени, отрекомендовавшийся беженцем из Таджикистана, однако ж, с паспортом и даже с мобильным телефоном, вещью, как необходимой, так и исключительно полезной в наше время. С беспокойством и дурным предчувствием в сердце обозревал настоятель мрачную физиономию кандидата в кочегары, ловя себя на мысли, что уж лучше тупоумно-весёлое выражение лица Ромика, чем эта мрачная рожа рецидивиста. Однако, выбора не было и под уверения Миши, что он дескать вообще не пьёт, нисколько не обольщаясь столь удивительным феноменом, отец Ростислав согласился принять Михаила на должность истопника. Пришелец был бездомным, и пришлось пойти на то, чтобы он жил и столовался прямо в кочегарке. Правда, на приходе имелся домик, в который несколько лет назад настоятель имел неосторожность поселить двух кочегаров. Когда он заглянул туда через месяц, то долго не мог прийти в себя: грязи на полу было по щиколотку. Слой мусора состоял из золы, щепок, кусков угля, картофельных очистков, бутылочных пробок и обрывков газет. Занавески на окнах отсутствовали, на постелях исчезло бельё. Остались только одеяла, у которых был такой вид, будто ими мыли пол. Постояльцев пришлось выгонять, а в доме делать ремонт, но ещё долго внутри помещения не выветривался отвратительный запах, присущий временным постояльцам.
                Наученный горьким опытом настоятель больше близко не подпускал посторонних к церковному домику. Новичок продержался ровно месяц – до зарплаты. Вручая истопнику купюры, отец Ростислав произнёс краткую речь о вреде пьянства и об ответственности приходского кочегара перед церковью, приходом и настоятелем, внутренне прозревая её бесполезность и проговаривая её больше для очистки совести. Миша слушал молча и напился в стельку в тот же день, о чём отцу Ростиславу наутро доложили соседи. Когда первая ярость утихла, настоятель стал раздумывать, как посильнее воздействовать на кочегара, дабы обезопаситься от подобных эксцессов в будущем. Ясно одно: проповедью или криком ничего не добьёшься – он всё равно будет поступать по-своему. Вот разве что напугать его, как следует?
                Отец Ростислав застал Михаила мрачно сидящим на лавке у топящегося котла. Поздоровавшись, как ни в чём ни бывало, священник подвинул себе такую же лавку и, усевшись напротив нарушителя дисциплины, начал такую речь: «Лет десять назад у меня тут работал один кочегар. Парень молодой, но уже дважды судимый. Весь был в татуировках, а на пальцах у него нарисованы два перстня, что означает две ходки. Слыхал про это?» Собеседник, молча, кивнул. Должно быть, какое-то знание о блатных правилах и законах имелось и у него. «И вот этот истопник, кстати, он твой тёзка, тоже Михаил, всё кричал: «Я откинулся, я откинулся!» И выражения всё блатные употреблял, дескать, знай наших! Топил он хорошо, да вот слабость у него имелась, я бы даже сказал порок, выпить любил». На этой фразе отец Ростислав бросил косой взгляд на кочегара. Тот слегка повёл головой и скорчил невинную мину. «Говорил ему не раз: не доведёт тебя эта привычка до добра! И что ты думаешь? Так и вышло. В конце января завернули страшные морозы –30, -32. Я твердил Михаилу: «Будь бдителен! Топи и топи!» а он взял и напился в дым, в сосиску!» Кочегар продолжал слушать без комментариев, глядя в жерло разгоревшейся топки. Настоятель продолжал: «Приезжаю в церковь, а там холодно, зуб на зуб не попадает, как в Арктике! Глядь, а в столовой батареи лопнули и льдом покрылись.
                Тут, Миша, знаешь ли, в посёлке «Полевой» живут деловые ребята. Они ко мне заезжают иногда свечку поставить. Есть там у них один, Аркашей зовут, вроде звеньевого. Не слыхал?» Кочегар, молча, помотал головой,  с некоторой опаской вглядываясь в лицо священника. «Так вот, приезжает этот Аркадий со своими ребятами ко мне. И спрашивает меня Аркадий: «Чего батюшка невесёлый такой?» И рассказываю я ему о своей проблеме, а он мне: «Где сей нарушитель покоя?» «В кочегарке» - отвечаю,»где ж ему быть?» «А давай, батюшка, мы с ним побеседуем». Я-то думаю, поучат его немного, может даже побьют чуть-чуть и говорю: «Давайте» Через некоторое время слышу из кочегарки крики…» Тут отец Ростислав сделал короткую паузу, чтобы усилить впечатление и, взглянув в глаза собеседнику, понизил голос, продолжая сочинять: «Что-то уж больно истошно кричали, словно и не мужчина, как заяц, право. Ну, думаю, схожу, посмотрю, что там делается. Открываю дверь…» Тут рассказчик опять выдержал драматическую паузу и почти шёпотом продолжил: «А там кровищи! Они ему оказывается, мизинец отрезали». Священник помолчал, мысленно, неколько запоздало, осадив себя: «Что ж это я несу, прости Господи!» Затем добавил, глядя в бледную,  с пятнами сажи физиономию истопника: «Мы с этим Михаилом живём в одном городе. Городишко наш маленький. Встречаемся время от времени. Так вот, Миша, как меня издали увидит, так на другую сторону улицы! Сразу! Бегом! Так-то!»
                Не желая смазать впечатление от рассказа, отец Ростислав повернулся и вышел из кочегарки. Когда на другой день он снова приехал на приход, то ещё издали заметил распахнутые двери котельной. Котёл потух и успел остыть. Немногочисленные личные вещи истопника отсутствовали, но ключи аккуратно лежали на полке. Было совершенно очевидно, что кочегар сбежал. Некоторое время отец Ростислав молча созерцал осиротевшую кочегарку, затем прибывшая староста Евдокия Ильинична услышала голос настоятеля: «Это же совсем, как у Антон Палыча, как там: «Пересолил» или «Переборщил»? Опять придётся топить самому, пока нового не найду!» Некоторое время староста размышляла, о каком Антоне Павловиче идёт речь  и под конец решила, что о начальнике ДРСУ, правда тот кажется не Павлович, а Петрович. Он иногда помогал батюшке с углём. «Наверное, батюшка опять хочет обратиться к нему за помощью»- догадалась старушка.

                Декабрь 2006-12-25