Старый плащ

               Моя покойная мама, учившаяся до 2 мировой войны в русской гимназии в Югославии, рассказывала, как однажды учительница русского языка и литературы задала им сочинение на тему «Старинная вещь рассказывает свою историю». Вот это тема! Не то, что в советской школе: «Как я провёл лето» - это значит грибы, купанье, удочки. И я подумал: тема годится не только для школьно-гимназического сочинения, но и для вполне «взрослого» рассказа, если убрать «сказочный» элемент и не вести повествование от первого лица. Судите сами, что у меня получилось.
                Вот он, старый военный плащ. Висит на вешалке. Зелёный, точнее, цвета хаки, как и положено предмету офицерского обихода. Плащ длинный и широкий. Такой укроет самого крупного мужчину. Изнутри ткань прорезинена, поэтому он практически непромокаем. В любую, самую ненастную погоду вы и ваша одежда под ним останетесь сухими. Снаружи плащ несколько выцвел, полинял, как форма боевого солдата, подвергавшаяся воздействию всевозможных природных катаклизмов от проливных дождей до колючего, режущего лицо, снега. Кое-где видны какие-то мелкие пятна россыпью. В этих местах ткань почти белая, как будто пятна старательно пытались вывести. И вывели, но окружающая материя теперь оказалась темнее, чем на пострадавшем участке. В трёх местах плащ слегка порван, но заштопан, судя по всему, не очень умелой, не женской рукой, зато толстыми суровыми нитками и заштопан надёжно. В двух случаях штопка приняла такой же оттенок выцветшего хаки, как и весь фон, в третьем – нитки более свежие.
                Первым хозяином плаща стал тридцатилетний капитан ВВС Владислав родом из Подмосковья. В начале 90-х годов ХХ века служил он на Украине. Воинская часть с громадным аэродромом дислоцировалась на окраине небольшого городка в 20 километрах от побережья Азовского моря. Места жаркие, степные, славные своими фруктовыми садами. Здесь даже городские аллеи обсажены не липами, каштанами или клёнами, как в других местах, а персиками, сливами, яблонями и черешней. Ешь – не хочу! Маленькие дети Владислава – мальчик и девочка, объедались этими фруктами. Каждое лето отец с двумя-тремя приятелями-сослуживцами приезжали в какой-нибудь заброшенный совхоз с семьями и набирали черешню вёдрами. Со сторожами договор был «фивти-фивти»: ведро вам, ведро нам. Набранные ягоды по отлаженной цепочке шли в Москву тоннами (ведь к сторожам приезжали не только офицеры), а из доставшейся военным доли устраивали пир: варили компоты, давили соки и конечно ели в натуральном виде до- упаду. У детей в это время был настоящий праздник. Какой только черешни не было в садах! И алая, и розовая, и жёлтая, и тёмно-красная, и почти чёрная. По вкусу разная – от медовой сладости до лимонной кислинки. Постелит мать плащ на землю, что б детишкам не было сыро, взрослые вывалят на него ведро ягод, и они ползают по плащу взад-вперёд, давя и поедая спелую черешню, обливаясь соком и поднимая к солнцу перепачканные рожицы.
                Владислав попал в М. сразу после училища и все ему завидовали – место считалось удачным. А ведь у него не было никакого блата, никакого родственника в генштабе. Просто однажды, в конце его обучения в военном училище, произошло ЧП – пожар. Тогда курсант Владислав, рискуя собственным здоровьем и даже жизнью, спас дорогостоющую военную технику. О том, что именно он сделал и что сохранил, капитан со свойственной военным сдержанностью, никогда не распространялся, но факт, что пред строем ему вынес благодарность сам начальник училища, а замполит с глазу на глаз пообещал позаботиться о его распределении. И позаботился. Молодой лейтенант, только что женившийся, поехал на Юг к тёплому морю, тогда, как большинство его товарищей попало на Север и Дальний Восток. Первые годы службы прошли вполне благополучно: получил квартиру, родились дети, появились друзья-однополчане, начальство благоволило. Правда, жизнь офицера ВВС вовсе не мёд. Она подчинена строгому распорядку, раз и навсегда заведённому, и оставляет мало свободного времени для отдыха и семейных радостей. Затем началась война в Афганистане. Правда, Владислав непосредственно участия в боевых действиях не принимал, так как, во-первых, служил в транспортной авиации, а во-вторых, будучи по специальности авиаинженером, отвечал за электронное оборудование самолётов. Его задачей было подготовить и проверить авиаоборудование на земле, чтобы в небе у лётчиков уже не было никаких проблем. Однако, громадные транспортные «Русланы» в то время только поступили на вооружение армии, и мало кто понимал что-либо в их сверхсложном радиоэлектронном оборудовании. Откажи оно во время полёта и громадный лайнер окажется гробом для нескольких сот людей и многочисленной дорогущей техники, вроде танков, БМП и прочего. Владислав же заслуженно слыл спецом в своём деле. Поэтому часто его товарищи-лётчики просили, просто умоляли: «Лети с нами! Как бы чего не вышло!» И он соглашался и летел в Кабул, хотя делалось это тайно и незаконно, так что даже жена про эти полёты не знала. Был, конечно, риск попасть под обстрел. Пустит какой-нибудь «дух» «Стингер» с плеча и пиши, пропало! Но всё обошлось. Супруга Владислава всё же что-то подозревала, так как со слезами заставила мужа надеть тоненький серебряный крестик на шею – благословение Троице-Сергиевой лавры. Владислав было упёрся. Он был не то, что неверующий, а так, невоцерковлённый. Вырос в атеистической семье, где никто не молился и в церковь не ходил. А вот его жена – другое дело, бегала, таясь, в местный храм и всё ставила свечки за «воина Владислава». Ещё один характерный для воинской среды штрих: все лётчики на «Руслане» имеют парашюты на случай аварии. Владиславу как непредусмотренному пассажиру парашют не полагался. И вот, весь экипаж из солидарности свои парашюты оставлял на земле, тем самым оказывая нашему герою беспримерное доверие. Однажды «Руслан» с Владиславом на борту обстреляли моджахеды. Капитан видел из иллюминатора яркие вспышки в скалах, проплывавших далеко внизу. Вспышек было много, и он ясно видел: эти люди в скалах враги, одержимые желанием убить его - Владислава и оставить вдовой его молоденькую хорошенькую жену и сиротами его малышей. Он сам не помнил как, схватил крестик на цепочке, прижал его к губам и мысленно воззвал: «Господи помоги! Господи спаси!» но уже спешила подмога. Из-за гребня горы вынырнули три вертолёта, очевидно поджидавшие «Руслан» на подлёте к Кабулу, и открыли огонь «нурсами» по огневым точкам противника. «Руслан» благополучно приземлился в столице Афганистана. Молодой капитан стеснялся рассказывать кому-либо про эти тяжёлые минуты, но для себя сделал выводы: очевидно Господь слышит его молитвы, а также молитвы его супруги. Наконец, из Афганистана мы ушли, и наш герой продолжал служить на Украине. Однако, спокойствие и стабильность пропали. Военные чувствовали это острее чем штатские «в миру». Напрасно Владислав отгонял дурные предчувствия, стараясь отключиться от внешних забот и нестроений в лоне семьи. Слишком уж быт  и всё существование офицера завязано с его главным делом – службой.  Кругом соседи – такие же офицеры, товарищи по оружию, их жёны и дети – соседи по дому. С ними встречаешься повсюду: в магазине, в клубе, в бане. И от общего предчувствия беды никуда не деться. Союз дал трещину. Началось отделение Украины от России. Как будто военнослужащие уже были подготовлены к этому трагическому акту грозными событиями на Кавказе и в Прибалтике, но всё равно, крах СССР, разделение армии и её имущества по национальному признаку потрясали, возмущали, ставили в тупик. Власти «Нэзалэжной» распространили среди офицеров анкету, в которой был и такой вопрос: «В случае войны Украины с Россией, на чьей стороне  будете вы?» Это было неслыханно, как гром среди зимы: единый народ разделяли, рвали с кровью все родственные связи, растаптывали общее славное прошлое, натравливали обе ветви единой нации друг на друга, и за всем этим проглядывала коварная и мерзкая маска исстари знакомого циничного и наглого заокеанского врага, расползающаяся мерзкой, сатанински торжествующей гримасой. Однако, что мог ответить на такой иезуитский вопрос прямодушный русак, уроженец Подмосковья? Прочитав анкету Владислава, командование сообщило, что в его услугах «Свободная Украина» не нуждается. Пусть катит в свою «Московию»! И он покатил. Правда, восвояси отправилась половина офицерского состава. Любопытно: среди присягнувших Украине оказались некоторые этнические русские, а в рядах беженцев – украинцы. Поделили и имущество. Аэродром, военный городок и три «Руслана» достались Украине. России отдали только один «Руслан», но лётчики, невзирая на приказ, ухитрились угнать в Россию ещё один самолёт, таким образом, Украине досталось два, из которых, как выяснилось позднее, в воздух уже не поднялся ни один. Горючее стоит дорого, и где напасёшься авиационного бензина, если «москали» не помогают? Впоследствии украинские «Русланы» разрезали на металл. Владислав повёз семью домой к матери в однокомнатную «хрущёвку». При увольнении и расчёте, как бы в виде компенсации, ему выдали зарплату в украинских гривнах и обмундирование, в числе которого оказался и новый свеженький плащ.      
                2
    Этот новичок был тёмно-зелёным щёголем, ловко сидевшим на широких плечах хозяина, а плащ-ветеран, о котором мы ведём рассказ, уже начал линять. У Владислава имелся свояк – муж свояченицы, то есть младшей сестры жены. Они недавно поженились. Офицер с супругой ещё приезжали к ним на свадьбу. Познакомившись с новым родственником, Владислав узнал, что Георгий (имя свояка) страстный рыбак. Военное снаряжение всегда считалось добротным и удобным в походах. Все, кто носил форму, это знают. В частности, офицерские плащи – замечательный подарок  рыбаку или охотнику. Владислав подарил старый плащ Георгию. Молодая, но хозяйственная супруга Георгия Марина сочла, что плащ слишком  хорош, чтобы грязнить его на рыбалке. «Носи его в городе в ненастную погоду, а когда сносишь, тогда и бери в свои походы» - заявила она. Это был момент материальных затруднений. НИИ, где работал Георгий, дышал на ладан. Зарплата стала ничтожной, да и ту задерживали. Попытки подзаработать молодой супруг предпринимал постоянно, но они оставались мало удачными. Между тем, Марина забеременела и плохо переносила своё состояние. Трудилась она преподавателем в музыкальной школе и тоже получала гроши. В то тревожное время родители не спешили обучать своих чад музыке. Семья жила в основном на грошовую, но стабильную пенсию Валентины Сергеевны – матери Георгия. Наступило осеннее ненастье. По утрам после скудного завтрака Георгий отправлялся на поиски работы, которые шли с переменным успехом. Иногда ходить (он предпочитал передвигаться пешком, экономя на транспорте) приходилось много и долго. И тут новенький плащ сослужил хорошую службу. По ним было сухо и тепло. А когда дождь поливал с особой яростью и силой, Георгий нахлобучивал широкий капюшон поверх берета и застёгивал его на горле. Тогда голова и лицо находились, словно в трубе, куда не попадали никакие холодные струи и даже отдельные капли. Он состоял на учёте в бюро трудоустройства, но там ему предлагали, то работу кочегара, то землекопа. Георгий считал это издевательством, справедливо полагая, что инженер с высшим образованием достоин чего-то лучшего. Не то, чтобы он был против физического труда как такового, но кидать в печку уголь лопатой и с перемазанным лицом дышать угольной пылью или стоять в резиновых сапогах в хлюпающей грязью траншее – увольте, это слишком! Георгий неплохо владел английским языком и раза два ему удалось подработать переводами. Однако, бюро переводчиков находилось в Москве, а в столице своих специалистов в избытке, так что на его долю больше таких удач не выпадало. Когда денег совсем не оставалось, молодой инженер шёл на рынок. Город располагался всего в получасе езды на электричке от Москвы, поэтому все торговцы, по каким-либо причинам не продающие товар в столице, спешили провернуть свои сделки в ближайшем пригороде. В длинных бесконечных рядах торговали и продуктами и ширпотребом. В основном продавцами были женщины, привозившие товар в громадных матерчатых сумках-баулах. Вот эти баулы и подряжался за скромное вознаграждение таскать Георгий, если у торговки не было спутника-мужчины, которого можно использовать в качестве лошадиной силы.
                В тот день ему повезло. Целая компания женщин цыганского обличья столпилась у ворот рынка, громко крича и жестикулируя. Перед ними вздымался Эверест разномастных сумок и узлов. Довольно скоро Георгий выяснил, что дамам не хватает как раз грузчика и предложил свои услуги. Пришлось попотеть, но в результате он получил довольно хорошее вознаграждение и поспешил купить на том же рынке немного фруктов для жены, которая в её положении нуждалась в витаминах. Он спешил домой, думая обрадовать супругу, но на пороге мать встретила его сообщением, что Марину срочно увезла «Скорая помощь». У неё открылось кровотечение. Тут же, не раздеваясь, обеспокоенный муж собрался в больницу. «Я пойду с тобой» - вызвалась Валентина Сергеевна. «Не надо мама. На улице ненастье, да и идти далеко» (больница находилась на другом конце города). Однако, мать настояла на своём: «Ничего. Доберёмся. И не волнуйся так. Бог милостив. С женщинами чего только не случается! Мы выносливее вас- мужчин и многое способны перенести». И они вышли вместе – Георгий, кутаясь в офицерский плащ, и Валентина Сергеевна со старым зонтиком в руке. Непогода, между тем, разыгралась не на шутку. Ветер свистел и завывал, задирая полы плаща и выворачивая наизнанку зонтик. Косые холодные струи летели в лицо и хлестали, как мокрым шлангом. Под ногами слякоть, а весь асфальт там, где он был проложен, скрылся под слоем воды. Мать с сыном долго шли навстречу ветру. Лишь через полчаса  они выбрались на финишную прямую – уже на виду у больницы предстояло пресечь территорию каких-то складов. За ними начинался больничный двор. Неожиданно возникло препятствие: в конце переулка путь к складам преградили ворота, которых прежде здесь никогда не было. Вероятно, складские помещения срочно кому-то понадобились. Какой-то «новый русский» купил их для своих целей и для начала обвёл высоким забором. Вход теперь был закрыт, а обходить нужно было очень далеко и в такую непогоду для усталых людей просто невозможно. Впрочем, приглядевшись, Георгий заметил, что ворота не заперты и даже слегка приоткрыты. Обрадованный, он ринулся вперёд, таща за собой под руку уставшую задыхающуюся мать. Вдруг, из будки сбоку от ворот показались два мужика, очевидно сторожа. Один был высокий, грузный, чернобородый в кепке, другой – маленький, худой и шустрый, одетый в ватник и большие резиновые сапоги. «Ну-ка подсоби!» - крикнул  бородатый щуплому и они оба, навалившись на воротину, раскачали её вперёд-назад и стали медленно закрывать. «Подождите! Подождите пожалуйста!» - срывающимся голосом прокричала Валентина Сергеевна, - «мы так спешим! Можно пройти?» «Да, пропустите нас, пожалуйста!» - вторил Георгий, - «нам скорее в больницу надо!» Но мужики продолжали закрывать створку. «Пропустите пожал…» «Иди, иди!» - гаркнул бородатый, - «иди отсель! Не положено!» «Но мы опоздаем. Скоро в больницу перестанут пускать. Пожалуйста!» - взмолился Георгий, но дверь безжалостно закрылась. Этого он уже не мог стерпеть. Все обиды и горечь последних дней, а теперь и тревога за жену и будущего ребёнка выплеснулись из души молодого супруга, выразившись в самых отборных выражениях, каких никогда ранее он не употреблял. Мать, слегка остолбенев, воззрилась на сына, не веря своим ушам: как это её интеллигентный Юрик, тихий и ласковый, вдруг ругается, как портовый грузчик? А сторожа решительно двинулись на него, причём замухрышка сжимал в руке какую-то железяку. Как истый интеллектуал, Георгий никогда не дрался и старался избегать конфликтов. Теперь же он сам удивился ярости, которая кипела в его душе. Ему захотелось разорвать и смять этих двух случайных людей, ставших у него на дороге. Размахнувшись, он изо всей силы, но не очень умело, двинул бородатого в зубы. Противник приостановился на мгновение, но снова попёр буром. Валентина Сергеевна закричала на весь переулок и повисла на руке сына, стараясь его остановить. Её любимый сыночек, оказывается, умеет не только ругаться, но и руки распускает! Из-за этого неожиданного препятствия Георгий не смог воспользоваться левой рукой, которой собирался нанести второй удар, и пнул ногой противника в голень. Это было чувствительно – бородач взвыл от боли. В этот момент коротышка замахнулся своей железкой, но инженер успел его опередить и тоже двинул недомерка ногой в живот, после чего тот участия в схватке уже не принимал, достал свисток и засвистел, что есть мочи. Между тем, бородатый, выплёвывая кровь изо рта, бросился на Георгия и мёртвой хваткой вцепился в его плащ. Освободиться никак не удавалось – Георгию сильно мешала мать. Напуганная, она, как безумная вцепилась в его руку и кричала. Наконец инженеру удалось скинуть с себя плащ, оставив его в руках нападавшего. Валентина Сергеевна на секунду выпустила сына. Этого момента ему хватило, чтобы бросить на землю бородатого. Георгий уже собрался спешно удалиться, уводя мать с собою, но тут, как из-под земли возникли четверо дружинников с красными повязками на рукавах, и схватили его с двух сторон за руки. Видимо они услышали свист сторожа и подоспели к месту свалки. «Вот! Избил сторожа!» – завопил коротышка, - «ведите его в участок, пусть его посадят!» Дружинники повели грязного и мокрого нарушителя по улице в ближайший пункт милиции. Рядом громко причитая и плача, следовала его мать, сбивчиво рассказывая на ходу, как было дело. Уловив суть, старший из дружинников приостановился: «Вот оно что. «Бороду» надо было брать. А вы, молодой человек, всё-таки будьте поосторожней! Зачем в драку ввязались?» «У него жена болеет!» - всхлипнула Валентина Сергеевна. «Ну-ну! Выздоровеет, успокойтесь, пожалуйста. Никуда мы вас не поведём, а отпустим с миром. Вот только проводим до больницы, чтобы уж без приключений…» и довели. У больничной двери распрощались, провожаемые изъявлениями благодарности и благословениями Валентины Сергеевны. Плащ же, между прочим, забытый хозяином и всеми участниками конфликта, остался лежать на улице.

                3
                По еле освещённому переулку, сгибаясь под порывами ветра и закрываясь от дождя воротником, шествовала высокая сухопарая фигура в длиннополом стареньком пальто. Человек двигался мелкими быстрыми шажками, что-то бормоча себе под нос. Споткнувшись о какой-то предмет, распростёртый на земле, он приостановился, нагнулся, взял его в руки и приблизился к фонарю, бросавшему неровный колеблющийся свет на небольшую площадку вокруг столба, на котором он висел, подрагивая и поскрипывая под ударами стихии. Если бы какой-нибудь прохожий находился поблизости, он признал в этом человеческом экземпляре старика, очень худого, с длинными седыми редкими космами, выбивавшимися из-под шляпы, маленькой реденькой бородкой на остром подбородке. Щёки его были впалыми, так что скулы, обтянутые желтоватой, словно пергаментной, кожей, выпирали слишком резко. Старик поднёс свою находку    к свету   и взглянул на неё маленькими, глубоко запавшими глазами. В предмете, подобранном стариком, тот же прохожий признал бы нашего старого знакомого – военного плаща. Однако, никаких прохожих вокруг не было и вся сцена ограничивалась одним действующим лицом. «Ого! Хорошая вещь! Добрая вещь! Потерял кто-нибудь? Или выбросил? Ага! Здесь порвано и двух пуговиц нет. Значит, всё-таки выбросили. А сукнецо-то доброе! Мне бы сгодилось. Взять, что ли? Сейчас народ такой пошёл: ничего не бережёт. Чуть с изъяном -  на помойку, а ведь это грех расточительства!» Произнося вполголоса этот монолог, старик вертел и ощупывал плащ узловатыми негнущимися пальцами. «Его зашить и снова носи, износу не будет. Возьму, пожалуй». С этими словами старик перекинул находку через плечо и заспешил в прежнем направлении, не домой, ибо своего жилища у него не было, а в то место, где удалось найти приют. Вассиан – таково необычное имя старика. Необычное для мирянина, но он был иеромонахом, поэтому отселе мы будем именовать его отцом Вассианом. Судьба этого человека была необычна и трудна. Тяжкое голодное детство на Украине, пришедшееся на коллективизацию и раскулачивание, затем война, оккупация. После многих злоключений и невзгод он, ещё довольно молодым человеком, пришёл в С-й монастырь, куда был принят послушником. В постриге получил имя Вассиан, а после окончания семинарии стал иеромонахом. «Усердный, ревностный, трудолюбивый» - так характеризовали его собратья. И если последнее качество, выработанное тяжёлым крестьянским бытием, всех устраивало, то два первых часто вредили отцу Вассиану. Его ревность и обострённое чувство справедливости, привычка говорить всем правду-матку в глаза и нежелание отступать от правил благочестия, преподанных духовными наставниками и переданных в писаниях святых отцов, в трудное время при богоборческой власти  снискали молодому монаху репутацию «неудобного», «неуживчивого» и даже «скандального». Вассиану не раз делали внушения и непосредственное и высшее начальство. Грозили даже изгнанием из монастыря, однако до крайностей до поры до времени не доходило. Эти угрозы его пугали, но каждый раз пересиливала мысль, что его долг выполнять своё предназначение (в том виде, как Вассиан его понимал) и нельзя преступать Божия повеления ради каких-то сиюминутных выгод и желания нравиться начальству. К тому же, он был популярен у прихожан, и на исповедь к отцу Вассиану выстраивалась очередь, даже когда он был ещё молод и не набрался духовного опыта. Его простота, доброта, отзывчивость, искреннее стремление всем услужить, и вместе с тем какая-то строгая целомудренная сдержанность, проявлявшаяся в решении самых щепетильных и тонких вопросов, наконец, его аскетическая внешность и некоторая наружная суровость импонировали паломникам. В пожилом возрасте его авторитет духовника вырос ещё сильнее. Влияние Вассиана на паломников было отмечено и соответствующими структурами, беззастенчиво вмешивающимися в жизнь Церкви. Его отстранили от исповеди и «посадили на воду», то есть поручили раздавать паломникам целительную влагу, бившую из святого монастырского источника. Но тут его недоброжелатели просчитались, так как далеко не все посетители монастыря, среди которых встречалось немало туристов- любителей старины и просто зевак, ходили к исповеди, но святой источник посещали абсолютно все. Соответственно аудитория отца Вассиана на порядок увеличилась. Он завёл ещё больше знакомств и привёл к Церкви ещё больше народа. Некоторым по их просьбе он давал книги: то Священное Писание (Библию в те времена достать было невозможно), то брошюрки христианско-назидательного содержания, то перепечатки из святых отцов. Когда всё это было поставлено ему в пику, монах, твёрдо уверенный в своей правоте отвечал: «Да, мне запрещали общаться с паломниками, тем более снабжать их литературой, но люди меня спрашивали, а мне что, надо было молчать и пренебрегать своим долгом проповедника? Они погибают, а моя обязанность помочь им спастись. Разве я не покорен властям и начальству? Но это до тех пор, пока дело не касается моего пастырского долга. Тут уж мне лично отвечать перед Богом, а не перед власть имущими». Кончилось всё изгнанием из монастыря. Разумеется, произошло оно из-за давления «сверху». Братия, да и сам настоятель монастыря ему сочувствовали, но поделать ничего не могли. 55-летний отец Вассиан поселился у своей духовной дочери, усердной прихожанки Марфы, владевшей половиной небольшого домика с садиком и огородом на окраине города. Вначале он очень горевал по монастырю, по своей привычной и уютной келье, по братии, среди которой у него были добрые друзья. Монах, большую часть жизни проведший за монастырской оградой, в миру чувствует себя рыбой, вытащенной на берег (сравнение избитое, но чрезвычайно выразительное и точное). Если у него раньше были две обязанности: ora et labora (лат. «Трудись и молись»), а все прочие попечения, как то: одеяние, пропитание, ночлег брали на себя другие, то теперь отцу Вассиану пришлось самостоятельно прокладывать курс в этом чуждом житейском море, иными словами, искать источник существования. Крошечной пенсии Марфы и овощей с огорода было недостаточно на двоих. Отец Вассиан нашёл работу сторожа при детском садике. Зарплата небольшая, зато трудиться надо было через трое суток, и у него оставалось достаточно времени для молитвы, чтения духовной литературы и возделывания скромного участка земли у своей хозяйки. Обладай он хорошим слухом и голосом, можно было бы устроиться певчим в монастырском хоре, предлагался такой вариант, но отцу Вассиану ещё в семинарский период поставили «диагноз» - «петь не будет», так как полностью лишён музыкального слуха.
                В свободное время, утром и вечером, он неуклонно посещал монастырские службы, только стоял теперь не впереди, вместе с другими монахами,  а сзади, с мирянами. Братия жалела Вассиана и исподволь помогала ему: то гостинец какой дадут, то рублик в руку сунут и обязательно скажут пару ободряющих фраз. Вот такому человеку достался офицерский плащ.

                4
                Дома старый монах усердно занялся находкой. Плащ был тщательно выстиран, выглажен, пуговицы пришиты. Пуговиц, подобных прежним, не нашлось и он использовал чёрные и пришил их нитками такого же цвета, так как зелёных у Марфы просто не было. Отец Вассиан стал брать плащ на работу и одевал его, делая обход территории в непогоду.
                Между тем, его пятилетнее изгнание близилось к концу. В стране начались перемены. Новые люди пришли к власти. Изменилось отношение к Церкви. В отличие от многих, отец Вассиан не испытывал эйфории от этих событий. С недоверием отнёсся он к перекрасившимся коммунистам и с тяжким предчувствием следил за событиями, прозорливо полагая, что новые люди у руля не принесут русскому народу добра и счастья. Впрочем, его личная судьба устроилась. Прежний настоятель, выставивший Вассиана на улицу, умер. Новый отнёсся с симпатией и отец Вассиан получил разрешение возвратиться в монастырь, в котором тоже начались некоторые перемены. Теперь за то, чем занимался изгнанник – общение с паствой во внеслужебное время, поощряли. Церковь возобновила своё социальное служение: духовенству открыли доступ в больницы, тюрьмы, детские дома. Никто больше не препятствовал отцу Вассиану общаться с паствой.  Наоборот, молодым монахам и послушникам его ставили в пример, и в глазах молодёжи у него даже возник ореол страдальца за веру.
              Подобранный когда-то плащ продолжал служить монаху. Правда, теперь по назначению употреблялся не часто. Хозяин плаща почти никогда не покидал пределов монастыря, а идти от своей кельи до храма ему приходилось всего метров двести, а до трапезной и того меньше. Поэтому плащ мирно висел на вешалке в крохотной келье вместе с немногочисленными предметами монашеского гардероба: старенькой рясой, мантией, выцветшим подрясником и парой клобуков. Вне богослужений отец Вассиан, на ту пору уже игумен, принимал многочисленных паломников. Его келья сообщалась с небольшой комнаткой, вроде прихожей или скорее чуланчиком. В ней стояли: аналой с лежащими на нём Евангелием и крестом, столик, пара стульев. На стене висел киот с многочисленными иконами, а перед ним горящая лампада, да в углу светился подсвечник, весь уставленный свечами всех размеров. Перед дверями старца Вассиана всегда была толпа. Я не случайно здесь впервые назвал его «старцем». Он вполне заслужил это почётное наименование, которое в нашей Церкви является своеобразным знаком отличия, наградой за богоугодную жизнь, за ОКОРМЛЕНИЕ пасомых. Здесь дело вовсе не в возрасте, хотя и по годам, в прямом смысле, отец Вассиан соответствовал этому званию. В принципе, старцем может быть и молодой монах, обладающий старческой мудростью и влиянием. Люди, некоторые из которых приезжали из самых дальних окраин страны, сидели и стояли в ожидании вызова и хотя бы краткого разговора с отцом Вассианом. Иногда в приёмные дни их набивалось столько, что келейник ради доступа свежего воздуха приоткрывал дверь кельи, а форточка в ней всегда была открыта, и дышать становилось легче. Тут, если б наш старый приятель-плащ оказался существом одушевлённым, какую пищу для размышлений заимел бы! Какие тайны узнал бы! И если допустить такое чудо, чтобы кусок материи заговорил, кое-кто наверное бы распрощался с жизнью, а уж со свободой наверняка, сколько бы начинаний рухнуло, а браков распалось! Один перечень лиц, побывавших в крошечной каморке, поразил бы несведущего слушателя откровений старого плаща, и наверняка даже прорезиненное нутро нашего знакомца содрогнулось бы от услышанного, особенно, когда старца посетил седовласый лётчик с орденом героя Советского Союза за Афганистан или громкоголосый, «аки лев рыкающий», генерал – десантник. Да, здесь частенько появлялись военные или сотрудники МВД, иногда одетые в форму, иногда в штатское. Что тут удивительного? Несмотря на оголтелую антирелигиозную пропаганду в военных училищах советского времени, военные и священнослужители тяготеют друг к другу. У них много общего. И те и другие СЛУЖАТ. У тех и других мужской коллектив, скреплённый накрепко соответствующим воспитанием, чувством долга, дисциплиной, строгой иерархией. Кроме того, многие священники и монахи в прошлом военные – иногда офицеры, а солдаты – почти всегда, по крайней мере, старшее поколение. Им легко понять друг друга. Вот и теперь, вслед за группой монахинь из какого-то отдалённого монастыря в комнату вошёл высокий, моложавый и подтянутый милицейский майор в форме. Подойдя к старцу, он с улыбкой протянул руки, сложенные для благословения. «Благословите батюшка». «О, Миша!» - отозвался отец Вассиан, - «давно тебя не было. Какими судьбами?» «Да вот, благословиться пришёл. В Чечню отправляют». При этом известии старец нахмурился и покачал головой. Затем встал, повернулся лицом к киоту и стал вполголоса читать молитвы. Михаил стоял, почтительно склонясь, вслушиваясь в слова монаха. Закончив молитву, старец несколько секунд молчал, прикрыв глаза, очевидно о чём-то размышляя. Затем шагнул в свою келью и вынес из неё на вытянутых руках защитного цвета плащ. «Вот возьми Михаил. Он мне добрую службу сослужил, а теперь он тебе нужнее. Как в непогоду оденешь этот плащ, так и обо мне вспомнишь. И знай: моя молитва всегда с тобою  и не бойся ничего!» Михаил молча поклонился и поцеловал руку монаха.

                5
                В довольно большой неуютной комнате полуразваленного обгоревшего дома на окраине Грозного сидит с десяток собровцев (СОБР – Специальный отряд быстрого реагирования. Создан для борьбы с террористическими организациями Управлением по борьбе с организованной преступностью) под командованием нашего знакомого Михаила. Сырой холодный воздух беспрепятственно проникает через разбитые окна, заставляя голодных людей, оставшихся без завтрака и обеда, дрожать от холода. Поэтому командир разрешил развести огонь в нише, скрытой от глаз чеченских снайперов. На топливо пошли оторванные доски пола, горящие жарким весёлым  пламенем. Чёрный вонючий дым вытягивают дыры и частично проёмы окон. В первую очередь поближе к теплу переносят раненого, распростёртого на двух снятых товарищами бушлатах. Сверху он прикрыт выцветшим хорошо нам знакомым командирским плащом, из-под которого время от времени раздаются тихие стоны. Собровец ранен осколками гранаты из подствольного гранотомёта. Его перевязали, но иной помощи оказать не в состоянии. Медиков в этой группе не имеется, а подойти со стороны никому не удаётся – все подходы простреливаются боевиками.
«Хотел бы я посмотреть на того кретина, который сочиняет и пишет эти дурацкие приказы!» - с возмущением рассуждает молодой собровец Володя Уржумцев, - «отвечать огнём в дневное время только по видимой цели». Где ты видел эти цели днём? Пальнут из развалин и поди догадайся – откуда!» «Точно!» - вторит ему Гена Шмаков, коренастый крепкий парень с обветренным красным лицом, - «крысы тыловые! Теоретики хреновы! Что они понимают в реальной войне!» «Это братцы не командование виновато, а эти козлы -  политики, дерьмократы и либералы!» - отозвался третий собеседник Женя Котов, - «всякие там Ковалёвы, Бабицкие, что б их всех прихлопнуло! Слышьте! Они Басаева Робин Гудом кличут! И уж конечно! Наступи чечену на мозоль, вся эта свора визжать начинает: не трожь патриотов-освободителей! Они за свою родину умирают! Вот наши командиры только и озабочены не тем, как противника зажать, а как ему не навредить! Тьфу! Можно так воевать, я спрашиваю?» «Да, в прежние времена было не так» - поддакнул до сих пор молчавший собровец Иван Чурилов, - «с генералом Ермоловым в ту, «царскую» войну такие шутки не прошли бы. Он «духов» умел держать в кулаке. Они его боялись и называли «Ермул». «А по-моему, всё одно» - возразил Уржумцев, - « и тогда генералы лишь о наградах думали, а на простого солдата им было наплевать». «А вот и ошибаешься! К Ермолову это никак не относится» - снова заговорил Чурилов, - «вот, кто слыхал про дело Швецова?» Оказалось, что никто. Пользуясь затишьем все стали просить Ивана рассказать об этом необычном деле, дабы время скоротать и отвлечься от невесёлых дум.
Чурилов внял просьбе товарищей и начал свой рассказ. «Был на Кавказе такой капитан Швецов. Не Бог весть, какая шишка, но герой и храбрец – трижды георгиевский кавалер. По-нынешнему это, как бы трижды Герой России. Представляете?» «Да уж, понимаем. Такие всегда наперечёт» - отозвались слушатели. «И вот попал этот капитан в плен. Ехал в отпуск. Конвоя при нём не было, только несколько горцев из «мирных», да и случилось нападение во владениях князей, с Россией не воевавших. И вот одолели Швецова числом и хитростью. Он, однако ж, так просто не дался – троих успел уложить, молодец был! А сопровождавших его джигитов всех убили. Ну, абреки видят – вся грудь в орденах, знать важная птица и заломили за него выкупа аж 250 тысяч рублей. По тем временам сумма баснословная! И взять её неоткуда. Тогда все офицеры и солдаты ( и не только Кавказского корпуса, но и некоторых других подразделений) стали эти деньги собирать по крупицам из своего жалованья. Узнал об этом Ермолов и возмутился. Вызвал всех горских князей, через земли которых проследовал Швецов, в количестве 18-и человек и объявил: если вы все, такие сякие, в течение десяти дней не найдёте мне капитана, все будете повешены на крепостном бастионе. Вот они забегали! И за свои денежки выкупили Швецова, всего за десять тысяч рублей! Так-то вот!»
« Вот это да! Молодец был Ермолов!» - горячо отозвался Уржумцев. Все остальные тоже согласились, что нашим современным командирам не худо бы поучиться у предшественников на предмет заботы о подчинённых. Беседа была прервана самым энергичным и бесцеремонным образом: «духи» дали очередь по уцелевшему окну комнаты, где засели собровцы. «Вот они! На крыше пятиэтажки. Я засёк!» - гаркнул Михаил и пустил  ответную порцию свинца по замеченной цели. Остальные бойцы заклацкали затворами. Завязалась перестрелка. Влетевшая граната осыпала осколками собровцев. Михаил слышал их свист и удары по стенкам. Со всех сторон гремели выстрелы. Укрываясь за выступами и подоконниками, собровцы вели изнурительный бой сразу с несколькими группами противника, засевших в зданиях сбоку и напротив. Во время минутного затишья командир заметил, что его правая штанина вся в грязи и намокла. Ничего удивительного: на полу стояло несколько грязных луж из талого снега пополам с грязью, которой пропитались комбинезоны собровцев. Однако, задрав штанину, он обнаружил в икроножной мышце два красных отверстия, кровь из которых сочилась в ботинок.
                Стрельба продолжалась до наступления темноты. После прекращения огня в дом пробрался врач из соседнего подразделения и спросил, нет ли раненых. Ему указали на фигуру, закутанную в плащ, распростёртую у догоравшего костра. Хирург откинул покрывало и обнаружил, что раненый собровец уже закоченел. Товарищи не заметили его кончину среди яростного боя. Других пострадавших, кроме Михаила не было. Врач сделал перевязку и, заявив, что кость не задета и раны скоро заживут, отбыл восвояси. Пользуясь плащом как носилками, бойцы унесли покойника из здания и на специальной бронированной труповозке отправили в тыл. Окровавленный плащ не вернули хозяину. В результате описанных событий и появились на плаще те выцветшие пятна, о которых говорилось выше.

                6
                Самолёт с пресловутым «грузом 200» летел из Ростова-на–Дону в Иркутск. Отсюда был родом погибший собровец, напарник Михаила. Так получилось, что в цинковом гробу находились и кое-какие вещи убиенного. Вместе с ними и наш знакомец-плащ. Собственно, родители погибшего жили в глухой деревне в Иркутской области, а не в самом городе. Поэтому ещё не скоро они смогли похоронить сына. Опустив все тяжкие и грустные подробности, скажу лишь, что интересующий нас предмет обрёл нового хозяина. Им оказался старший брат собровца – таёжник и охотник. Он взял себе плащ и в качестве грустного напоминания о безвременно отшедшем родственнике и как жизненно необходимую в промысле вещь. В наше время, когда жизнь сосредоточилась вокруг больших городов (В Москве – в первую очередь), когда большинство жителей России – горожане, лишь летом стремящиеся в тихие зелёные пригороды на дачи от скученности, смога и чада мегаполисов, не все могут представить, что в глухой провинции жизнь течёт во многом по-прежнему: тихо, неторопливо, где, пожалуй, главные заботы и потребности неприхотливого населения исчерпываются повседневными нуждами и потребностями: накормить,  одеть и обучить детей и хоть как-то просуществовать самим. Там ждут не дождутся начала охотничьего сезона, когда можно будет приобрести патроны (иногда в кредит, ибо средств не хватает) и уйти в тайгу на промысел, чтобы выручить хоть какую-то деньгу, добыть рыбы, мяса, что-то продать и на эти, тяжким трудом добытые гроши содержать семью. Брат погибшего собровца Андрей Высотин – жилистый сорокалетний мужик, с нетерпением ожидал момента, когда можно будет вырваться в лес. Летом он нанимался на лесопилку, где заработал мизер. Работа эта ему не нравилась, и он отбывал её, как рабскую повинность, возможно оттого, что в душе Андрей был лирик, любитель природы и в лесу он проявлялся не хищником-добытчиком, а рачительным хозяином и доморощенным натуралистом. Обрабатывая топором огромную сосну, он размышлял о том, как это дерево красиво смотрелось среди себе подобных, как давало приют и пищу зверям и птицам, как гордо поднимала свою зелёную крону к небу и жалел, что безжалостная пила сгубила такую красоту. Однако нужды семьи – двух подрастающих дочерей и супруги требовали нешуточных расходов. И под вечное ворчание жены, недовольной скудным заработком мужа, Андрей тащился на пилораму и под несмолкаемый рёв пилы, которая, казалось, заменяла в рабочие часы сварливую супругу, среди облака опилок, предавался тайным мечтам о таёжном приволье, о чистых студёных речках с тайменями, о стройных красавцах-кедрах, о птицах и зверях, о благословенном безлюдье.
                Его прошлый сезон не был особенно удачным. Он добыл всего двух соболей, а  белки встречалось мало, так как кедровый орех не уродился. Правда, завалил он пару изюбрей и заготовил мясо, которое вывез уже по санной тропе домой. В этом году Андрей задумал разведать новые места для промысла, куда никто из его соседей не заходил. Быть может там, в глухих угодьях, пушного зверя будет больше и ему повезёт? Следующим летом старшая дочь Лена заканчивает школу и собирается в город в институт плюс забота о престарелых родителях, обязанность, лёгшая теперь, после смерти брата, целиком  на плечи Андрея. Деньги понадобятся. Его задача – их добыть. С этой целью Андрей предпринял разведку: в конце августа прибыл в намеченный район налегке, с минимумом снаряжения. Договорился с лётчиками, что заберут его через неделю на том же месте, где высадили – у небольшого лесного озерка.
                Первым делом Андрей нашёл на берегу место для ночлега под большим кедровым выворотнем на берегу небольшого чистого шумного ручейка, впадавшего в озерцо. Отсортировав своё имущество, охотник повесил всё, что могло заинтересовать непрошенных гостей, таких, как росомахи и медведи, на высокое и тонкое деревце, обрубив нижние сучья и снабдив ствол «ожерельями» из крупных рыболовных крючков жалами вниз – старинный таёжный способ отпугивания четвероногих грабителей. В первый поход отправился налегке, закинув за плечи ружьё и небольшой рюкзак, в котором лежали: топорик, запасная пара носков, котелок, кружка и прочие мелочи, а также чай, сахар и сухая колбаса. Патроны, нож, спички в непромокаемой упаковке он рассовал по карманам. Сверху накинул видавший виды плащ – память о брате, поскольку небо хмурилось, и накрапывал дождь. Ещё, когда вертолётчики искали подходящее место для посадки, Андрей заметил в иллюминатор тёмную полосу спелых кедрачей на востоке. Вот сейчас он и отправился в этом направлении.
              Некоторые думают, что в глухом лесу вдали от людских поселений дичь кишмя кишит. Это не так. Хотя, идя по тайге скорым пружинистым шагом, охотник с радостью убеждался в отсутствии в данной местности следов пребывания человека – ни порубок, ни тропинок, ни кострищ, лес встречал его угрюмым молчанием, нарушаемым лишь скрипом дерева, да писком невидимых синиц. Только опытный таёжник, каким и был Андрей, по еле уловимым признакам отметил наличие зверя и промысловой птицы. Часа три шёл он к кедрачам и за это время удостоверился, что окрестности посещает медведь-самец средних размеров. Бывают здесь и изюбри, а также рысь, росомаха, колонок. Следов пребывания соболя пока не находилось. Зато рябчиков и глухарей водилось немало. Судя по первым встречным кедровым деревьям, год обещал быть урожайным на орехи. Белок хватало, наверное, должны быть и соболя. Довольно скоро путешественник получил неопровержимое доказательство присутствия драгоценного зверька – наткнулся на останки недавно убитого молодого изюбря. Тщательное изучение следов показало, что юный олень стал жертвой медведя, а когда хищник насытился, к трупу подходили, по крайней мере, два соболя. Кедровый бор был великолепен. Сосны вздымались колоннами, загораживая небо, и Андрей обрадовался, что верно выбрал место и его надежды начинают оправдываться. И тут он заметил нечто, испортившее ему настроение. До этой минуты он шёл по тропе, проложенной зверями. Теперь что-то изменилось, он даже не сразу сообразил, что его насторожило, и вдруг понял: в эйфории он пропустил явный признак присутствия постороннего двуногого – порубку. Глаз зафиксировал это необычное для здешних мест явление, а мозг только сейчас послал сигнал. Андрей резко повернулся назад и зашагал обратно. Вот это место – дерево наклонилось поперёк тропы и от него отпилили кусок, чтобы не мешал проходу. Охотник внимательно осмотрел распил. Он был старым – года три, не меньше. Однако, отсюда следовало, что и здесь бывают люди. Открытие расстроило его. Теперь ищи избушку и если она имеется, возможно, кто-то другой может предъявить права на этот охотничий участок. Надо выяснить, есть ли кто-нибудь поблизости. Ещё с полчаса шёл Андрей по тропе и убедился, что если кто из людей по ней и ходил, то достаточно давно. Он нашёл ещё пару распилов, тоже застарелых. Звери также пользовались этим маршрутом и ходили по тропе в обоих направлениях, о чём красноречиво свидетельствовали следы и свежие  и давние. Вскоре тропинка привела к ручью, и некоторое время змеилась по его берегу, пока, наконец, не подвела к маленькому роднику, откуда ручей брал своё начало. Путник напился чистой холодной воды, а когда повернулся, увидел то, что искал – небольшую бревенчатую избушку, старую, замшелую, словно в сказке про бабу Ягу. Нельзя сказать, чтобы это открытие его сильно обрадовало, но, в конце концов, охотник уже раньше догадался, что эта местность не столь глухая, как казалось, и по-видимому посещается людьми.
                По не писанным таёжным законам всякий путник, нуждающийся в убежище, вправе занять подобное жилище и стать его временным постояльцем, поэтому Андрей спокойно вошёл в избушку. Она была сложена из крепких сосновых брёвен и глядела на мир крохотным квадратным окошком, затянутым какой-то мутноватой плёнкой, как выяснилось позже, полиэтиленовой. Дверь, висящая на кожаных петлях, бесшумно отворилась, и нос гостя уловил сильный запах аммиака и немытого тела. В избушке кто-то был. Дневного света оказалось недостаточно, и Андрей включил фонарик, предусмотрительно взятый с собой. Большую часть избушки занимала большая русская печь. В углу стоял грубый самодельный стол и две лавки. В красном углу висела икона старого письма с потухшей лампадой. С печки раздался не то вздох, не то стон и луч фонаря, направленный на лежанку, высветил груду шкур и какого-то вонючего тряпья, на которой лежал человек.

                7
                Это был древний старик с длинными жидкими прядями свалявшихся желто-белых волос и нестриженой  бородой. Одет он был в какое-то подобие власяницы из мешковины. Кожа на впалом лице мертвенно бледная, глаза закрыты, так что если б не звук, послышавшийся при появлении незнакомца, старца можно было принять за покойника, тем более, что от постели шёл тяжёлый запах, говоривший, что незнакомец не вставал уже давно. Печка, судя по всему, тоже не топилась изрядное количество времени, и только деревянный выдолбленный ковш с водой на дне стоял у изголовья. Не раскрывая глаз, старик чуть слышно вздохнул, и на его лице появилось страдальческое выражение. «Эге, дедок! Так ты точно живой!» - воскликнул гость и принялся хлопотать вокруг ожившего «покойника». Первым делом он достал из рюкзака маленькую фляжку и, разжав губы больного, влил несколько капель водки в беззубый старческий рот. Дед закашлялся и приоткрыл глаза. «Так-то лучше дедуля! Гляди веселей! Сейчас тебя спасать буду» - приободрил незнакомца Андрей, но старик был, вероятно, при последнем издыхании и не понял, что происходит. «Ну, полежи, полежи. Сейчас я тебя отогрею и накормлю, а там посмотрим» - заявил гость и побежал в дровяник, в котором к счастью оказалось вдоволь сухих дров. Через пару минут огонь уже ярко пылал, наполняя избушку дымом и теплом. На стене Андрей обнаружил источник света, о котором он только слышал от стариков – лучину, то есть щепку, воткнутую в щель между брёвен наклонно к полу под углом в 45 градусов и деревянную чашку с водой под нею. В лампаде перед иконой масла не оказалось. Андрей пока воспользовался лучиной. Все предметы в избушке, очевидно, были сработаны руками старика, надо сказать, очень умело и рационально. Была тут и кое-какая заводская посуда, но в незначительном количестве. Из съестных запасов обнаружились лишь несколько вяленых рыбин, подвешенных к потолку, туес сушёных ягод и жбан прошлогодних кедровых орехов. Андрей вскипятил воду в древнем жестяном чайнике, насыпал в кружку заварку из собственных припасов, добавил несколько капель водки и размочил сухарик. Всё отвратительное тряпьё с лежанки он выкинул вон,  постелил вниз две полустёртые оленьи шкуры, переодел деда в собственное бельё, предварительно протерев старческое тело зельем всё из той же бутылки, и укрыл плащом. Объект его забот никак не реагировал на происходящее и только, когда горячая жидкость заструилась и забулькала в горле, сделал попытку разглядеть Божий мир. Он молча прожевал беззубыми челюстями два размоченных сухаря и спросил: «Ты кто?» «Я Андрей, охотник. А тебя как зовут?» «Архип». «Ну вот, дедушка Архип. Напугал ты меня спервоначалу. Думал, уж не жилец. Ты попей-ка ещё чайку потихонечку, согрейся, а потом поспи, а я тебе что-нибудь посущественней сварганю». «Чай – антихристово зелье» - изрёк старик и снова прикрыл глаза. «Так ты из кержаков что ли?» - опешил от такой реакции на свои заботы Андрей, - «уж извини, не знал, а то бы амброзии и нектара притащил!» Но старик не отозвался. Он снова спал. «Все эти староверы малость чокнутые!» - забормотал Андрей, - «вот хотя бы моя бабка, которая для «никониан»  в избе особую посуду держала, называемую втайне «поганой» и гостей «не нашей» веры только из неё потчевали. Ну да это… У каждого свой закон». И утешившись таким философским умозаключением, принялся за стряпню. Охотничьим ножом Андрей покромсал высушенную рыбу, добавил кое-каких съедобных трав, собранными на полянке, и получившимся супчиком накормил старика. Воздух в избушке между тем согрелся, приятно потянуло ароматом сосны. Архипу заметно полегчало: исчезла мертвенная бледность лица, порозовели щёки. Установив эти благоприятные для хозяина зимовья перемены, Андрей задумался, что делать дальше. До ближайшего селения 150 километров. Даже будь у него лошадь, доставить Архипа живым в такую даль нереально. Остаётся только ждать вертолёта. За неделю старик, быть может, настолько оправится, что вынесет перелёт. Похоже, у него никакой особой болезни нет, просто старческая слабость. Он слёг, а потом и голод сказался. Во всяком случае, оставлять его одного нельзя. Архипово отшельничество закончилось. В принципе уже ясно: угодья здесь богатые и ничто не мешает Андрею с началом сезона вернуться сюда и поселиться в избушке старика. Самому же хозяину суда возврата нет. Это очевидно. Его срочно надо везти в больницу и выхаживать, а там, как Бог даст.
               На другое утро, убедившись, что Архип чувствует себя сносно, Андрей сходил к лагерю за вещами. Собственно, он взял только продукты. Не было смысла таскать туда-сюда вещи. Если старик доживёт до появления вертолёта, Андрей вместе с лётчиками решит, как быть дальше: может машину удастся посадить ближе к избушке и тогда перенести Архипа не составит труда. Прихватив маленький разборный спиннинг, Андрей через семь часов вернулся в зимовье. Архип находился в том же положении, но предложенный обед съел, чем немало порадовал своего спасителя: «Кушай, кушай дедуля, поправляйся, авось ещё небо покоптишь!» В последующие дни до появления вертолёта дела пошли столь успешно, что старый таёжник совсем воспрял и скоро более-менее связно поведал свою историю.
                Архип был из старообрядцев или, как говорят в Сибири, из кержаков (по реке Керженец – притоку Волги, где в прежние времена хоронились раскольники). У Андрея отцовская родня тоже придерживалась старой веры, в этом не было ничего из ряда вон, но Архип принадлежал к довольно редкому согласию или секте «бегунов», которые издавна не признавали никакой власти, считая её «антихристовою», не держали паспортов и прочих документов, считали себя «страдальцами за истинную веру христианскую» и, чтобы скрыться от преследований, скитались с одного места на другое, оттого и «бегуны». После 1917 года совершенно понятно, каково пришлось людям с подобными воззрениями. Для них очевидно начался Апокалипсис. «Бегуны», как и прочие беспоповцы, не имеют священной иерархии. Крестины и некоторые обряды у них совершают так называемые «старцы», то есть знатоки закона, начётчики, хотя по возрасту они могут быть и не старыми. Вот таким «старцем» при бегуновской молельне и был Архип. Коллективизация и жестокие сталинские репрессии загнали его единомышленников в самые глухие, труднодоступные места. Но и здесь до них добрались. В 1942 военном году преследования «неблагонадёжных» усилились и Архипа тайно предупредили: молельню прикроют и ядро секты арестуют. Он принял меры. Срочно собрал всё ценное: древние книги, иконы, серебряную утварь и спрятал в тайнике, а сам снарядил лодку и подался на восток, увозя лишь самое необходимое снаряжение для жизни в тайге. Таёжником он был опытным, а кроме того владел плотницким, слесарным и гончарным ремёслами. Нашёл подходящее место и срубил избу. Развёл огород. Ловил рыбу, собирал орехи и другие дары леса. Удивительно: Архип не был охотником. У него не имелось ружья, но он ловил зверей и птиц ловушками, слопцами, силками и прочим. Правда, мясо на его долю доставалось редко, но жил он вполне сносно. В этом Андрей убеждался ежедневно: в жилище старообрядца всё было продумано до мелочей, даже баня с парилкой имелась. Изредка, может раз в 3-4 года он добирался до какого-нибудь таёжного посёлка и приобретал некоторые крайне необходимые предметы в обмен на рыбу, шкуры, кедровые орехи и другие таёжные гостинцы. У Архипа имелся целый сундук старопечатных книг. Он ежедневно (!) вычитывал службу Божию (то, что можно читать мирянам) и помнил Евангелие наизусть. Ни одна душа не знала о его местопребывании. Никто не потревожил его за почти 60-летний период строго отшельничества и ни тени сомнения в своей правоте Архип не испытывал. Конечно, он вовсе не был бесчувственным, и его расположение к Андрею как к своему спасителю день ото дня возрастало, но всё же, они жили в разных измерениях. Архип спрашивал Андрея: «Ты никонианин?» «Кажется, я понимаю, о чём ты дед хочешь спросить, хотя на моём месте далеко не каждый парень моего возраста сообразит, о чём идёт речь» - ответствовал вопрошаемый, - «можешь считать меня никонианином, коль крещён я в православной вере, хотя отец у меня, как и ты, из кержаков, но правил ваших особо не придерживается – курит,  случается и выпивает». Мать Андрея была дочерью раскулаченного крестьянина из Курской губернии, сосланного в Сибирь на поселение, отец же из старообрядцев «беспоповцев». Охотник хорошо помнил деда по отцу с редким именем Амос. Именно он был наставником Андрея в охотничьем деле. Дедушка Амос не был фанатиком своей веры, но никогда не пил, не курил и не ругался. Он спокойно относился к тому факту, что далеко не все люди разделяют его религиозные убеждения и, в отличие от своей супруги, не препятствовал сыну в женитьбе на «никонианке». Охотником слыл лучшим в округе. И если Амос шёл по следу, можно было быть уверенным – без добычи не останется. Он брал внуков в тайгу с 12 лет и если Андрей сейчас в лесу, как дома, то это, главным образом, благодаря науке дедушки Амоса.
                Через четыре дня Архип уже мог сидеть, свесив ноги с печи. Ходить пока не получалось, но этого и не потребовалось. Когда лётчики, наконец, прибыли и, выслушав рассказ Андрея, появились в избушке, было решено, соорудив носилки из знакомого нам плаща, перенести старика на борт. Архип благополучно перенёс перелёт и был доставлен в районную больницу. Его удалось  вылечить. Собственно, как и предполагал его спаситель, у старого таёжника не было серьёзных заболеваний. Главный врач больницы всё дивился: «Надо же! В 91 год с одра поднялся и хоть бы что!» Дедушку Архипа устроили в дом престарелых, где его пару раз до начала промыслового сезона успел навестить Андрей. Плащ достался больничному санитару, присматривавшему за дедушкой. Именно в в квартире этого санитара я и увидел  плащ в том виде, как это написано в начале этой маленькой повести.

                Январь 2007