Воздаяние

                ВОЗДАЯНИЕ
                «По естеству благ Един Бог. Но и чело-
                век бывает благим чрез ревностное
                тщание о благих нравах, будучи из-
                меняем в то, чем не есть по сущест-
                ву»
                Блаженный Диадох.

                Речь пойдёт о воздаянии, воздаянии за добро. Если вы как верующий человек признаёте некий надмирный  божественный нравственный закон, неуклонно исполняющийся в веках, то всё, сказанное далее не будет для вас ни новостью, ни откровением, но если сомневаетесь, колеблетесь, а среди современных людей таковых не мало, в чём убеждает меня многолетний опыт исповеди, рассказанное мною будет, быть может, иметь известный интерес. Часто задаются вопросом, бывает ли воздаяние за сделанное добро и зло ещё здесь, на земле и, если бывает, то соразмеримо ли оно с содеянным? Чаще всего ответы даёт сама жизнь, и я собираюсь это проиллюстрировать на примере собственной семьи.
                У меня была дальняя родственница Елена Андреевна Левенстерн, настолько дальняя (но только формально), что я даже затрудняюсь правильно классифицировать подобное родство – двоюродная сестра моего деда, наверное, троюродная бабушка? Её мать Екатерина Флоровна (урождённая Огнёва) была младшей и любимой сестрой моего прадеда по матери Ивана Флоровича Огнёва, профессора московского университета. Против воли семьи Екатерина Флоровна вышла замуж за крещёного еврея Андрея Арнольдовича Левенстерна. В дворянской среде подобные браки не поощрялись, но она настояла на своём выборе. Ещё сильнее против этого брака выступала еврейская родня Андрея Арнольдовича. После свадьбы еврейские родственники  прекратили с ним всякие отношения, а молодую жену вообще не признавали Так продолжалось до рождения второго ребёнка, пока дедушка Арнольд случайно не повстречался со снохой на улице, где она прогуливала своего маленького сына Георгия. Дедушка, уловив черты семейного сходства во внуке, а в детях, рождённых в подобных браках, семитские черты, как правило, превалируют, умилился и с тех пор примирился с тем фактом, что сноха у него русская. Однако, в чём-то обе семьи были правы, так как брак Екатерины Флоровны оказался несчастливым. У Левенстернов родилось трое детей: дочь и два сына, но даже этот факт не спас их от развода. Андрей Арнольдович красавец, мот и папийон пользовался большим успехом у женщин, частенько бывал в оперетке, где одаривал своим вниманием хорошеньких актрис и делал прочие глупости, свойственные этому сорту людей. Русские родственники Екатерины Флоровны – Огнёвы очень её жалели. Прадед, а в особенности его жена – моя прабабушка София Ивановна всячески помогала ей и духовно, и материально. На лето она забирала свою несчастливую золовку вместе с детьми в своё имение Кирилловку, где  дети из обеих семей особенно сдружились и сошлись. О жизни в Кирилловке мне много и интересно рассказывала Елена Андреевна Левенстерн или, как я её называл тётя Лена. Похоже, с эти местом её связывали самые счастливые детские воспоминания. В свою очередь, воспоминания мои личные тесно связаны с тётей Леной, оказавшей на меня значительное воспитательное влияние, ведь я её помню с самого раннего детства. Теперь я сознаю, что она представляла собой весьма своеобразный и лично мне больше никогда в жизни не встретившийся тип образцовой христианки. Её характерный облик прочно отложился в моей памяти и прошедшие годы не в силах его стереть. Тётя Лена была небольшого роста, плотного и крепкого сложения. Восточным типом лица походила на отца, но в отличие от него красивой не была: слишком крупные и резковатые черты, которым густые нависшие брови придавали чопорный и даже суровый вид. Глаза небольшие, чёрные, глубоко посаженные. По их выражению можно было определить много пожившего и немало повидавшего человека, который, однако ж, не потерял вкуса и интереса к жизни. Порою в них метались искорки юмора, свидетельствующие, что смешные стороны жизни не ускользают от их обладательницы, но в целом у тёти Лены был строгий  вид ПЕДАГОГА, кем она и была всю жизнь (тридцать лет преподавала немецкий язык на восточном факультете ленинградского университета). Тем не менее, многие  облагодетельствованные ею люди неоднократно убеждались, какая нежная, тонкая и отзывчивая на чужое горе душа скрывалась за этой неприступной оболочкой. Я имел возможность хорошо узнать и оценить её деятельность, так как последние шесть лет своей жизни тётя Лена провела в нашей семье. Даже будучи совсем больной, полупараллизованной, она ухитрялась делать добро и помогать другим. Она часто подолгу беседовала со мной, так что я знаю о её жизни, наверное, больше всех других  родственников, по степени родства даже более ей  близких. Елена Андреевна прожила до 82 лет и скончалась на руках моей мамы (своей двоюродной племянницы), когда я служил в армии.
          Её жизнь была тяжёлой и полной испытаний, выпавших на долю всего её поколения. Родилась Елена Андреевна в 1894 году в Москве и была старшей из трёх детей Левенстернов. Вот ведь, как получается: родятся дети в одной семье, воспитываются теми же родителями, а отличаются друг от друга совершенно кардинальным образом. При внешнем сходстве и идентичности манер, разговорных выражений, культурных пристрастий, литературных и эстетических вкусов – полное внутреннее различие. Я не буду здесь подробно описывать братьев Елены Андреевны, которых я знал недостаточно, однако ж, довольно, чтобы эти различия отметить. Георгий Андреевич и в особенности Пётр Андреевич были красивы, если кому-то нравится семитский тип красоты. Они были хорошо образованы и эрудированны. Старший служил офицером ещё в 1 мировую, как мой родной дед Владимир Иванович Огнёв, но в отличие от него Георгий Андреевич не поддержал белое движение, остался в России, стал служить новой власти, закончил Фрунзенскую военную академию и был репсессирован – просидел в лагерях и ссылках лет 20, где совершенно потерял здоровье. Пётр Андреевич был успешным адвокатом, слыл докой в своей профессии, говорят, очень ловко спасал уголовников от вышки. Оба брата оказались донжуанистыми, как   их родитель, и своими похождениями доставляли массу беспокойства и огорчения своей сестре, которая в нравственном отношении была настоящий адамант добродетели. Тем не менее, души не чаяла в своих братьях, в какой-то степени заменила им  умершую мать, и заботилась о них до самой смерти, закрывая глаза на их недостатки, эгоизм по отношению к сестре и многие чуждые ей по духу поступки. Эта была её маленькая слабость – она защищала и прикрывала недостатки своих братьев, в особенности «бедного Юры», который вернулся из заключения и ссылки совершенным инвалидом.
                Первым серьёзным ударом, принёсшим Елене Андреевне много  горя, был развод её родителей. Ей в ту пору было лет 15. До 1917 года разрыв супругов не был столь привычным и обыденным случаем, как в наши дни. Наверное, все вокруг судачили, обсуждая эту новость, а она разрывалась между родителями, которых равно любила. Характерно, что оба брата сразу прекратили всякие отношения с отцом, несмотря на внутреннее сходство и родство натур (Георгий Андреевич впоследствии проделал то же самое, оставив жену с двумя детьми ради новой пассии), а Лена продолжала видеться с отцом, хотя не раз, как признавалась мне, подумывала о самоубийстве. И в наши дни дети всегда в особенности  страдают от разводов, а такие любящие, впечатлительные и цельные натуры, как Елена Андреевна, да ещё до времени падения всеобщего нравственного градуса, в особенности. По-видимому, это событие явилось полной катастрофой для Екатерины Флоровны, у которой помимо детей на руках оставалась и престарелая мать, упорствующая в своём желании жить только у дочери и представляющая собой скорее обузу, чем защиту. И в этой ситуации молоденькая девушка, какой была Елена Андреевна в то время, взвалила на себя обязанности главы семьи. Она ухаживала за матерью и бабушкой, одёргивала легкомысленных братьев, распоряжалась финансами, при этом блестяще училась в гимназии, которую окончила с отличием, поступила на высшие женские курсы Герье… И тут началась 1 мировая война. Мой дед Владимир Иванович Огнёв, её двоюродный брат, товарищ  детских игр, по признанию тёти Лены, самый близкий ей по духу человек, а вслед за ним и родной брат Георгий пошли на фронт. В те дни общество всколыхнулось. Патриотический порыв в начале войны был так велик, что забывались мелкие личные нужды и проблемы пред всеобщей задачей и целью - победой. Многие женщины и девушки, от великих княжон и аристократок из высшего общества до рядовых работниц становились сёстрами милосердия, ухаживали за ранеными. Последовала этому порыву и Елена Андреевна. Она, правда, выбрала для себя несколько иную форму служения фронту: участвовала в культурно-благотворительной программе. Вместе с другими девицами и женщинами устраивала концерты для фронтовиков, посещала «летучие», то есть в непосредственной близости от военных действий, госпитали, где навещала раненых, писала для них письма домой и читала послания из дома, с родины (ведь тогда среди солдат было много неграмотных), а также доставала желающим книги  и даже ставила небольшие спектакли. Кстати сказать, Елена Андреевна была весьма музыкально одарённой: играла на фортепиано, недурно пела приятным меццо-сопрано и вообще являлась тонким ценителем искусства. Вся эта деятельность развёртывалась не где-нибудь в тылу, а в непосредственной близости от фронта, на Западной Украине. И вот однажды случилось большое несчастье: немцы внезапно прорвали фронт и стремительно ринулись в сторону местечка Коломыя, где находился крупный госпиталь, который обслуживала Елена Андреевна вместе со своей подругой Женей. Началась паника. Толпа обезумевших от страха людей наводнила городок, появились дезертиры, кричавшие, как всегда бывает в подобных случаях, что всё пропало и всем конец, усиливая всеобщее смятение. Комитет, который на ту пору представляла Елена Андреевна вместе со своей подругой, занимал две комнаты в маленьком мещанском домике. Там имелось кое-какое казённое имущество и, главное, значительная сумма денег, за которые отвечала непосредственно Елена Андреевна. К несчастью, её подруга Женя на тот момент тяжело болела дизентерией и почти не ходила от слабости. Первым делом  Лена побежала за помощью к начальнику госпиталя, но тот, поглощённый эвакуацией раненых, лишь вынул из кармана заряженный револьвер, показал, как им пользоваться и сказал: «К сожалению, больше ничем помочь не могу, подвод и для раненых не хватает, защищайте свою жизнь, честь и имущество сами». В растерянности девушка вышла на улицу. Всюду царили страшный переполох и сумятица: разрозненные группы запылённых солдат метались между домов, жители, навьючивая скарб на скот, стремились покинуть дома, некоторые из которых уже полыхали, подожжённые то ли хозяевами, то ли мародёрами. Быстрым шагом  Лена отправилась по улицам, надеясь найти хоть какой-нибудь транспорт, и вдруг заметила пожилую даму, которая грузила вместе с двумя помощницами вещи на подводу. В этот страшный миг дама (а это была именно дама, весь её облик говорил об этом) совершенно хладнокровно распоряжалась делом, не теряя головы. Елена Андреевна кинулась к ней с мольбой о помощи. Собеседница выслушала её, затем, молча, скинула часть вещей и скомандовала: «Скорей показывайте дорогу к вашей подруге!» Они застали Женю на кровати в слезах. Она решила, что Лена её бросила. Вобщем, всё кончилось хорошо, девушки добрались до своих, Женю эвакуировали в тыл в больницу, а спасённые деньги  Лена до копейки вернула в комитет. Их спасительница представляла какую-то тыловую благотворительную организацию и благодаря её отзывчивости, человечности и хладнокровию весьма трагичный эпизод завершился благополучно, но он явился подготовкой, прелюдией к грядущим, гораздо более страшным испытаниям, которые пришлось пройти Елене Андреевне.
                Всё-таки я не могу во всех подробностях восстановить её биографию, есть пробелы. Впрочем, для поставленной мною цели это и не так существенно. Знаю, что тётя Лена последний год войны и обе революции встретила в Москве, где сумела закончить высшие женские курсы, что впоследствии ей весьма помогло. Новой власти она не сочувствовала и никогда не обманывалась на её счёт, но и монархисткой не была, допуская в рассуждениях о прежнем режиме известное свободомыслие. Так, она всегда резко критиковала правящий кабинет в последние годы перед переворотом, императора за слабость, министров за глупость и уверяла, что только бездействие и попустительство прежней власти породили 1917 год, хотя очень жалела и Государя и всю его Семью, в особенности детей за страшную смерть. Конечно, мне было бы приятней написать о близком человеке как об убеждённой монархистке, хранящей   верноподническое обожание к монарху, как то наблюдалось у некоторых других моих родственников из военной среды, но, увы: частенько мнение современников событий и последующих поколений существенно разнятся.
В начале 20-х годов в Москве, да и по всей стране царили голод и разруха: производство стало, продукты исчезли. В этом ещё полбеды,  шла война, уничтожали «бывших». Братьев Елены Андреевны, к тому времени уже женатых, прятали, поскольку старшего могли арестовать как офицера, а младшего мобилизовать на гражданскую войну, а тут ещё и больная мать… Короче, снова заботы  о пропитании и выживании всей семьи легли на плечи тёти Лены. За продуктами она ездила на поезде в Сергиев Посад, благо хорошо знала туда дорогу, частенько навещая Троице-Сергиеву лавру. Здесь, в Подмосковье у крестьян можно было купить или выменять на вещи хлеб, картошку, молоко, иногда даже курочку или мясо. Продавались носильные вещи членов семьи, немногие ценности, столовое серебро. К этому периоду относится знаменательная поездка Елены Андреевны вместе с двумя подругами к старцу в Зосимову пустынь. У каждой из них были свои проблемы, за разрешением которых они и устремились к святому человеку, но у тёти Лены положение совсем отчаянным, так как к заботам, так сказать глобальным и всеобщим, прибавилась какая-то драма личного свойства. За давностию лет, а может вследствие перенесённого инсульта, она не помнила имени старца, но уверяла, что навсегда весь его облик и все его слова  врезались в память. Они долго и с трудом добирались до монастыря, так как транспорт действовал из рук вон плохо, но когда добрались, с огорчением узнали, что старец никого не принимает по нездоровью. Видя их разочарование, келейник посоветовал обратиться к духовнику письменно, обещав передать записки в руки батюшки, а уж ответы – на его усмотрение. Через некоторое время он вышел и пригласил в келью старца одну Елену Андреевну. Он принял её, сидя на скромном ложе, закутанный в тёплый платок. Беседовали они довольно долго, но тётя Лена никогда не рассказывала о подробностях разговора и всегда заканчивала так: «Напоследок батюшка улыбнулся и, благословляя меня сказал : «Ни за что не выходи замуж за коммуниста». Эту рекомендацию я выполнила: ко мне сватались в разное время два партийца, но я им отказала».
                После смерти родителей Елена Андреевна переехала в Петербург (тогда уже Ленинград). Образованных людей не хватало и ей предложили пост заведующей библиотекой. Эта работа ей нравилась, кроме того, в то голодное время за неё давали продуктовый паёк. На этой должности приходилось часто выступать с лекциями перед рабочими питерских заводов и на других предприятиях, а также обслуживать целый ряд учреждений, в том числе и тюрьму. Тётя Лена по желанию заключённых подбирала книги и разносила по камерам. Так она познакомилась с двумя совсем юными сёстрами Немирович-Данченко, по каким-то причинам очень долго ожидавшими суда. Они делали большие заказы, так как в камере кроме чтения и заняться то было нечем. Иногда Елене Андреевне удавалось немного поговорить с девушками и немного их развлечь и ободрить. Каков же был её ужас, когда однажды она обнаружила камеру Немирович-Данченко пустой. Оказывается, сестёр расстреляли! «Они были совсем юными и далёкими от политики, такие хорошенькие чистые девушки! Их «вина» была только в происхождении и их не пожалели!» - даже через десятилетия негодование тёти Лены не иссякало. С читателями же из рабочих был связан совсем другой, забавный эпизод. Им она стала предлагать М. Горького, считая, что это самое подходящее чтение для пролетариев. В ответ рабочие заявили: «Не хотим читать «мужикастые» книги. Дайте нам лучше Пушкина и Гоголя».Нет, она никогда не обманывалась в отношении новой власти, но что могла поделать слабая женщина? И, сцепив зубы, она трудилась, выполняя свой служебный долг, сначала в библиотеке, затем преподавая немецкий язык в университете, но без славословий режиму, без унижений перед правящими всесильными партийцами (на каком-то педагогическом  диспуте вступила в спор с Н. Крупской, критикуя её позицию), не выставляя, но и не скрывая своих убеждений, столь отличных от установившихся с 1917 года, живя всегда по совести, помогая другим.
                В брак тётя Лена вступила довольно поздно (о своей личной жизни она всегда говорила очень мало) и в этом событии ощущался определённый вызов властям, так как муж её, по отзывам достойнейший человек, был из «бывших», крупный дореволюционный юрист (действительный тайный советник, то есть штатский генерал), находящийся, как тогда выражались, «под колпаком», другими словами, под негласным наблюдением. Так что они венчались тайно на дому, не зарегистрировав брак гражданский. Впоследствии супруга сослали в Тверь (тогда Калинин), где тётя Лена регулярно его навещала, привозя деньги и продукты. Разлучила их ленинградская военная блокада. В этот страшный период Елена Андреевна лишилась возможности содержать мужа и старик (он был намного старше супруги) умер от голода в занятом немцами городе, а она узнала об этом лишь через два года. Она плакала, когда рассказывала мне об этом, а надо сказать, тётя Лена обладала не то что железным, а прямо таки стальным характером и увидеть её плачущей можно было лишь в исключительных обстоятельствах. В повествовании о своей почившей родственнице я подошёл, пожалуй, к самому ужасному периоду всей её жизни – к блокаде. Я много раз, ещё будучи совсем маленьким мальчиком, слышал рассказы о ленинградской блокаде и от тёти, и от её знакомых, переживших этот кошмар. Тётя Лена всегда говорила, что опыт первой мировой войны ей помог: как только по громкоговорителю объявили о нападении Гитлера на СССР она, схватив все наличные деньги, побежала в магазин и купила мыло, соль, спички и кое-что из продуктов (крупы, консервы). Этот своевременно сделанный запас при крайне экономном расходовании буквально выручил не только её, но и кое-кого из друзей Елены Андреевны. Занятия в университете прекратились, и она устроилась педагогом в детский дом, куда собирали осиротевших детей, которых в северной столице с каждым днём войны становилось всё больше и больше. За эту работу полагался, хоть и мизерный, продуктовый паёк. Начались бесконечные бомбардировки и обстрелы с обрушением зданий, с воем сирен, призывавших прятаться в бомбоубежища, затем ещё нечто более страшное – голод, разруха, лишения, трупы на улицах. Всё это она видела и вытерпела. «Иногда» - рассказывала Елена Андреевна, -«наши орудия замолкали, а ОНИ всё били и били по городу и, казалось, бери нас голыми руками и занимай город – никто его не защищает, но Господь сохранил». После работы, усталая, еле живая от голода, тётя Лена возвращалась домой, благо от детского дома она жила не далеко, затапливала «буржуйку» и готовила себе скудный ужин, причём топливом служила старинная мебель, доставшаяся от родственников и частично книги из богатой библиотеки мужа. Жила она в громадной коммуналке (как и большинство ленинградцев) в большом старинном доме с двумя парадными на одной из центральных улиц города. Между прочим, среди её соседей были две сестры – прежние дореволюционные хозяйки квартиры, с которыми тётя Лена очень сдружилась. Они были много старше её по возрасту, но принадлежали к тому же кругу общества – прежних дворян-интеллигентов. Однажды Елена Андреевна пошла получать хлеб – те самые знаменитые блокадные 125 грамм по карточкам: своей и соседок, поскольку те уже не были в состоянии выходить на улицу. С эти грузом, в то время представлявшим настоящее сокровище, она подверглась нападению банды голодных подростков. «Это было ужасно! Они были одеты в лохмотья, глаза их горели безумием от голода. Они рвали мой хлеб, как стервятники и засовывали его в рот, а я кричала изо всех сил и закрывала наши жалкие пайки, ведь это был не только мой хлеб, но и людей доверивших мне свои продуктовые карточки! Меня услышала милиция и нападающих разогнали».
                Она выжила. Я думаю, у таких людей всегда на первом месте надежда на Бога, которая, однако ж, не исключает энергичных собственных действий, ибо жизненный опыт показывает, что Господь скорее помогает именно тому, кто борется. Как-то, уже в конце блокады одна подруга преподнесла тёте Лене сырую картофелину (к тому времени снабжение стало чуть лучше). Это был настоящий праздник, ибо за всё время блокады она ни разу не видела картошки.
                После войны овдовевшая Елена Андреевна продолжала трудиться в университете. После смерти Сталина стали возвращаться домой оставшиеся в живых репрессированные, среди них брат её Георгий, превратившийся из крепкого цветущего мужчины в жалкую развалину, троюродная сестра Ольга Кузнецова и дальний родственник мужа Михаил. Всем им тётя Лена помогала материально. Саму её репрессию счастливо миновали, хотя по её словам никто в то время ложась спать не был уверен, что встретит утро в своей квартире, а не в камере предварительного заключения. Однажды её вызвали повесткой в НКВД. Надо сказать, что две родные тётки по отцу Елены Андреевны после революции уехали в Финляндию, где у них была дача. В кабинете следователя разыгралось действие, похожее на старый еврейский анекдот: еврея спросили, можно ли отвечать вопросам на вопрос? «Почему бы и нет?» ответил тот. Чекист спросил Елену Андреевну: «Чтобы вы сделали, если б узнали, что получили наследство в Финляндии?» «Можно вопрос?» - осведомилась она. «Давайте» милостиво согласился следователь. «А что сделали бы вы, если б узнали, что получили наследство в Финляндии?» «Я бы от него отказался». «Вот и я отказываюсь». После этого от неё отстали и больше не вызывали в грозное учреждение.
                В 1956 году мы трое: дед Владимир Иванович, мама и я приехали из Югославии в СССР по разрешению советского правительства. В последние годы переписка прервалась и мы не знали, кто из родственников жив, а кто уже умер, где живёт и прочее. Однако дед, по словам мамы, всё время твердил: «Главное найти Лену, тогда я буду за вас спокоен». Так он надеялся на неё и верил ей, заботясь, главным образом о нас, о себе он не думал. Эти надежды полностью оправдались: тётя Лена бросилась помогать нам, как будто её кто-то обязывал, а детская дружба с дедом вовсе не прерывалась тридцативосьмилетней разлукой. Так получилось, что живя и работая в Питере, на момент нашего прибытия она гостила в Москве у младшего брата. Именно благодаря энергии тёти Лены и другой нашей родственницы  Инны Евграфовны Огнёвой – жены среднего брата деда -  профессора зоологии Сергея Ивановича Огнёва нам подобрали жильё, выхлопотали деду пенсию, а маме работу. В разгар этих хлопот между моей мамой и тётей Леной произошёл знаменательный разговор, о котором Елена Андреевна впоследствии часто вспоминала, а моя мама подзабыла. Мы только что получили комнату в коммунальной квартире, что в то трудное время считалось большой удачей. Мама, со свойственной ей домовитостью уютно обставила наше жилище немногими имевшимися предметами мебели и вещами. «Какая милая комнатка и как уютно ты её обставила, Оленька» - восхитилась тётя Лена, «мне самой захотелось в ней пожить». «О!» отозвалась мама, «когда ты, тётя Лена станешь старенькой и немощной, я возьму тебя к себе, и ты поживёшь в ней». Через 15 лет это обещание осуществилось буквально: разбитую параличом Елену Андреевну забрала к себе и ухаживала за ней моя мама, хотя у тёти были другие родственники, более близкие. Все эти годы тётя Лена неустанно поддерживала нас. В детском саду мама получала маленькую зарплату, но каждый месяц из Ленинграда нам приходил денежный перевод  с суммой равной маминому авансу. На каждый значительный праздник мы получали подарки, а на лето тётушка забирала нас на дачу в Павловск, которую снимала на летние месяцы. При этом Елена Андреевна не прекращала щедрой помощи и другим родственникам. В какой-то момент она поняла, что эта помощь станет гораздо эффективнее, если она заработает научную степень. В возрасте около 70 лет Елена Андреевна защитила кандидатскую диссертацию, что можно считать настоящим подвигом, но в те времена учёных действительно ценили. Сама она продолжала жить в коммуналке и ежедневно ездить в свой любимый университет. При этом, тётя Лена не была замкнутым человеком. У неё имелся значительный круг знакомых, близких ей по духу лиц и не только из университетской среды. Мы узнали об этом в полной мере после её тяжёлой болезни. Инсульт поразил Елену Андреевну на 77 году жизни. Её, парализованную, обнаружили соседи, вызвавшие родственников. Младший брат свёз тётю Лену в больницу. Я помню телеграмму, посланную им маме, извещающую о трагедии. Мне было тогда всего 15 лет, но мама впервые обратилась ко мне, словно к взрослому: «Тётя Лена тяжело заболела. Я решила взять её к себе. Ты согласен?» Конечно, я был согласен. «Вот и хорошо. Она слишком много сделала для нас, и мы не можем её оставить».
                Тётю держали в больнице до лета, до маминого отпуска. Всё это время за ней ухаживали её друзья, в основном бывшие студенты, которые организовали дежурство, дабы не оставлять свою преподавательницу без помощи в одиночестве. Мы познакомились с этими милыми людьми, некоторые из которых занимали значительные государственные должности, и в частных беседах то и дело слышали рассказы о разнообразной помощи, которую в своё время оказывала им Елена Андреевна. Кроме того, целый сонм старушек навещал её в больнице и в Павловске, куда мы перевезли тётю Лену после выписки и все они в один голос твердили, как часто Елена Андреевна выручала их.
                Тётя Лена прожила у нас ещё шесть лет, до самой смерти. Мама самоотверженно ухаживала за ней. У них всегда были необыкновенно тёплые отношения. Не имея собственных детей, Елена Андреевна полюбила двоюродную племянницу, как родную дочь, хотя они были очень разные. Разные и внешне и внутренне, но одновременно и очень похожие в главном, в важнейших жизненных ориентирах: в религиозном, в нравственном отношении, в эстетических и моральных установках и даже в мелких привычках – всё-таки члены одной семьи. На даче в Павловске я часто присутствовал при взрослых разговорах и, хотя не всё понимал, был достаточно внимателен, чтобы это заметить. Они иногда говорили о религии, чего никогда не происходило при посторонних и мне становилось понятным: для обеих это слишком важный, слишком интимный предмет, чтобы выносить его на широкое обсуждение и становилось понятным, что обе они идут евангельским курсом, сверяя с ним свои слова, деяния и поступки, что за тем добром, которое изливается и на меня, и на окружающих стоит кроткий лик Христа…
               Как тяжело ухаживать за больным человеком, умственные и духовные качества которого повреждены тяжёлой болезнью мозга! Поведение и весь стиль мышления такого страдальца изменются и вы не можете узнать человека, которого, как вам казалось, вы изучили досконально! А мама моя это выдержала. Выдержала до конца с неизменными терпением и кротостью. В начале пребывания у нас тётя Лена пыталась ещё нам помогать – давала уроки немецкого языка частным ученикам, но в последние годы самочувствие её ухудшилось, а когда я ушёл в армию, она превратилась в лежачую больную. Наверное, многие по своему опыту представляют, что это значит и для самого страдальца и для окружающих. Мама же моя при уходе за болящей продолжала работать, так что последние месяцы жизни тёти Лены были особенно тяжкими, а я в то время не мог ей помочь.
             Телеграмма, извещающая о смерти Елены Андреевны Левенстерн застала меня на втором году службы. О том, как меня не пустили на похороны и о побеге из армии я уже писал в одном из рассказов, поэтому повторяться не буду. Скажу лишь, что сей тяжёлый проступок обошёлся без всяких последствий, благодаря одному хорошему человеку, имя которого я, к сожалению, не помню. Заполнил лишь его необычную фамилию: Повод, командир нашего отряда полковник Повод. Да воздаст ему Господь за милость и справедливость ко мне!
              Похороны начались без меня, но я успел к отпеванию. В гробу у тёти Лены было то задумчивое и чуть грустное, но спокойное выражение лица, которое я часто наблюдал, когда она, утомившись, дремала в кресле. Немногочисленная родня  и те знакомые и друзья, что могли приехать, толпились у гроба, а я, глядя на лицо покойной, отчётливо понял: вот она, праведная смерть, спокойная, тихая, безмятежная и вот оно – ВОЗДАЯНИЕ за добро, сотворённое здесь, на земле.

                Март 2009