Зимние картинки. День

Будит меня гость – солнечный луч. Он, как сом, распустил шевелящиеся усы, освоился, смело шагнул, прошёлся по потолку диагональю, уселся пятном на стене, огляделся, пробежался по дому, вспыхнул в стекле и зеркалах.
Набрать полные лёгкие свежего воздуха, чтобы взбодриться и окончательно проснуться, выхожу на веранду. Утро встречает по-царски. Рубиновый солнечный шар давно поднялся над горизонтом. Небо на востоке горит холодными аметистами, в снегах рассыпаны фиониты. Вот оно, светило, здравствуй! Счастье видеть тебя так близко, почти в собственном дворе, над горой, тропинкой, садом, глупой курицей, гребущейся в куче. Нарушая всякие космические субординации, греховно заигрывая с вечным, настежь распахиваю входные дверцы, тихо, чтобы никто не услышал и не подумал, что полностью тронулась умом, говорю: «Дружище, заходи». Молча и сияет. Прости, забылась восторгом. Ни на что не претендую. Понимаю и, подражая светилу, сияю биологическим счастьем живого человека. Мы, наконец, едины.
Из домовых труб торчат вертикально прямо, задорно и пружинисто косматые хвосты бледно-серых дымов. Дымы целеустремлённо клубятся только вверх, не отвлекаются, не стелятся низко и не увиливают в стороны. Вверх и только вверх, к чистому небу, солнцу ради обшей идеи слияния в бескрайне вечном.
В зимние предпраздничные дни всё вокруг напряжено в хлопотливом ожидании. Весело, то тут, то там, жужжат бензопилы, под навесы ровно, как под линейку, складывают дрова. Выходит длинная, тонкая, прямая, как спина балерины, стена, целое фортификационное сооружение. Я буду вглядываться в узор ячеек, удивляться хрупкой её прочности и безнадёжно неумело пробовать воздвигнуть нечто подобное. Нет, я дровесно бездарна. Не получается. Способна только на воздвижение короткой горбатой пародии. Лучше сложу дрова в дроварне, подальше от чужих глаз, хотя повод бдительные соседи всегда узрят, либо высосут из пальца. Чесать языки приятно. Свиньи тоже чешут спины, испытывая при этом безумное наслаждение. Скучно обитать на селе, без чувства смысла бытия. Человек здесь его не ищет. Он полон другими смыслами. Но об этом говорить ещё не время.
 Вернёмся к зимней укладке дров. Мудрый крестьянин знает: дровам мороз не помеха, а в помощь, он их пощиплет, подсушит, и они будут, как полагается, весело трещать и потрескивать, обогревая дома.
 Пока нет больших снегов, с гор из салошей свозят сено, пополняют уменьшившиеся запасы. Грузовики, навьюченные пахучими перинами из сухой травы, по-утиному грузно спускаются с вниз по узким горным дорогам, останавливаются возле добротных хлевов. Мужчины, ловко орудуя вилами, подают его в открытые нараспашку ненасытные чердачные пасти.
Конец декабря – время забоя свиней. Во дворах разделывают распластанные на досках туши. Возле тела  суета и оживление. Кто-то орудует паяльной лампой, кто-то ножом. Женщины носятся туда-сюда с вёдрами, тазами, кастрюлями, горячей водой. На подхвате дети, путаются под ногами, но в общем деле участвуют обязательно. Полоски мяса, сала, похожие на длинные увесистые рыбы, осторожно, как хрусталь, несут на вытянутых руках в дом. У жарко натопленных печей хозяйки готовят гостыну. На сковородах шипят, во все стороны брызгаются жиром куски мяса. Сладкий запах свежины разносит по округе ветер. Пахнет то слева, то справа, то снизу, пахнет всюду. В сёлах свинина особенно вкусная и нежная, потому что животных подкармливают молоком. Блюда готовят простые и на скорую руку. Некогда поминки по поросёнку справлять, - работа ждёт. Варится обязательный в таких случаях рипляный токан: плотно до вязкого клейстера вымешанная на воде каша из кукурузной муки и картофельного пюре. Много лет назад тёплую токанную массу брали рукой, сжимали в ладони плотной горсткой и ели, как хлеб. Теперь от традиции отказались, но бывает, кто-то за столом пренебрежёт чопорной вилкой и по старинке полакомится токаном. Рукой вкусней.
Семья, гости, главное действующее лицо – ризник, садятся за стол, справлять комашню по насильственно почившему кормильцу. Женщины подают пахучие дымящиеся блюда, в стопки не единажды разольют горькую, закусят хрустящим огурцом, маринованным охристым перцем, алым круглым помидором. Засиживаться не станут, у хозяев хлопот полон рот. Работа растянется на несколько дней. Приготовят мясные консервы, колбасы, ливер пойдёт на паштеты и гурку. Из коптилен дружно потянутся пахучие дымки, тут на медленном огне будут томиться всякие вкусности, из-за чего собаки и коты надолго потеряют покой и всякое животное соображение.
Пройдёт несколько дней, людской муравейник внезапно рассосётся. В селе вдруг, как по мановению дирижёрской палочки, воцарится тишина. Пауза, ожидание и снова взрыв. Грядёт вереница затяжных праздников. Салюты, церковный звон и коляда - верные и неизменные сопутствующие признаки всеобщего ликования. Ведьмы и всякая гоголевская рождественская нечисть, либо на пенсии (значит материально обеспечены и таким образом нейтрализованы) либо списаны по причине устаревания концепции и не задействованы в святках. Тут уж усомнимся и поставим знак вопроса. Повидали всякого на своём веку.
Мне нравится сезонная праздность, затяжное безделье, незаметно переходящее в классический абсурд. Стреноженная вынужденной ленью, утешаю себя - не грех и отдохнуть. Я так устала за лето, я так устала за целую жизнь. Хребет зимы мы одолеем легко и незаметно, съедем с горки на праздничных санках, а дальше, дальше нас ждёт унылое зимнее прозябание.
У зимы в этом году мода на серое. Она отдаёт ему предпочтение не навязчиво, в лоб, и серый у неё не безликий, стандартно-шинельный. Серо-ватные туманы клубятся и застилают горы, серое небо собирается в снеговые тучи. Зимний день тяжёло-серый, давит. С неба льётся дождь, переходит в снег, похожий на манную крупу, она больно бьёт по лицу. Дороги размыты, река поднялась, её грозный шум слышен во дворе. По улицам ходить затруднительно. Грязный бесформенная жижа, как африканский крокодил, заглатывает ногу. День пролетел в однообразных хлопотах, я утонула в нём, как в снегу, в окнах сгустился серый-серый цвет.
Серый нависает, обездоливает, убивает зимнее солнце. Серый ровный свет весь день прячется за бледную, в розово-размытый крупный цветок, тюль. Он, цветок, единственное утешение, напоминание о лете. Когда темнеет, надо только заметить и не пропустить, свет за оконным стеклом становится голубым, как будто застиранные серые небеса прополоскали и чуть добавили синьку. Потом он сгущается, переходит глубокий синий и  чёрный.
Обречённо стою у плиты. Варю холодцы, борщи, прозрачные куриные бульоны, жарю птицу, рыбу, взбиваю крем и сливки, пеку, начиняю животы вареников. Пора бы остановиться, заниматься чревоугодием неприлично и грех, но очень хочется кролика в сметане или можно приготовить бигус, добавить чернослив, только немного, иначе если переборщить, то он перебьёт вкус блюда. А может, испечь блинов, хорошо промазать каждый маслом, есть с вареньем или мёдом, запивать какао. Салат из свеклы лучше заправить домашним подсолнечным маслом, (какой замечательный запах), добавить чуть сахарку, рубленых грецких орехов для пикантности. Любим мы, литераторы, обезьяньичать. У нашого Мирослава Дочинца книги пестрят рецептами. И я туда же. Нынче кулинария в моде.
Мы носим из пивницы банку за банкой, поглощаем солёную капусту, огурцы, сосём, как сырое яйцо, круглый помидор. Культ еды нас съедает и разрушает умственно.
И снова мороз сменяется оттепелями, с крыш лавинами сходит подтаявший снег, ухает филином тревожно, часто. Ночами будит этот страшный шум, пугает. Никуда не хочется. В центр, в магазин? Нет, ни за что, далеко! Капризничаю, валяюсь на диване. Рука тянется к полке, выбирает Бруно Шульца. Плыву среди пейзажей и слов, среди чужой жизни, наполненной чужими вещами, плыву, уплываю и засыпаю.
Все дела отложены до весны. Мы в спячке. Или нет, едем в поезде, но там ограниченность пространства другая. Она соединяет прошлое, из которого уехал, с будущее, в которое стремишься. Тут - бесконечная монотонная неподвижность смерти. Неправда, нет городов, тротуаров, людской толпы, нет Парижа и Рио-де-Жанейро. Неужели была другая жизнь? И всё это, что осталось там, произошло со мной?
Учусь сосредоточиться на себе, думаю, скучаю, вспоминаю. Теперь меня волнуют совсем простые вещи. Жду появления куриного яйца. Стараюсь обнаружить ещё тёплым, взять в руку его гладкую округлость. День без яйца – потеря. Вот идёт говорливая утка, ищет под снегом ручей. Крольчиха укутала детёнышей одеялом из сена, комок шевелится, значит, живут, не замёрзли. Кот Левко живым рыжим львом застыл на треугольнике калитки.
В доме потрескивают в печи дрова, тихо, чисто, спокойно. Коты вернулись со двора, расселись в окнах, выпустили из под занавесок пушистые хвосты. Зачем мне туда, где тротуар и люди зло толкают друг друга плечом?