Фортуна, сияющая на солнце

                Делай добро и бросай его
                в воду…
   
   Море безмятежно лежало у её ног. Время от времени оно словно огромной лапой добродушного великана  сгребало  с берега раковины, камешки, маленьких крабиков  и с весёлым шорохом уносило их обратно. У неё всегда были особые отношения с морем, детьми и животными.

  Но море… Море было её самым верным другом.  Оно то ластилось у ее ног, то недовольно шипело белой пеной, то добродушно ворчало, словно мудрая 
бабушка на непутевую внучку.
  Она приезжала, прилетала  к нему с радостями, чаще с болью
Сегодня она пришла с ним проститься.

  О страшном диагнозе она узнала неожиданно. Как все медики, лечиться она не любила. На недомогания старалась не обращать внимания, относя  это к усталости. Но, когда во время операции она почувствовала, что у нее дрожат руки, призналась себе, что происходит что-то серьёзное.  И ещё  она поняла, что сама не сможет собрать необходимой суммы на лечение. Друзья, конечно же, отдали бы последнее, но в безнадёжность, навалившуюся на нее, она не хотела их вовлекать. С ЭТИМ она должна справиться сама. У неё вдруг появился повод исполнить свою давнюю мечту- побывать  в Венеции.

   Её тонкие сильные пальцы бережно держали маленькое,  хрупкое, почти  игрушечное  ручное зеркальце венецианского стекла.  Когда она увидела его  в бабушкиной шкатулке, у нее замерло сердце от  волшебного мерцания трех  камешков золотисто-медового цвета. Бабушка вложила ей в ладошку это сокровище, и она впервые услышала  околдовавшее ее слово «Венеция». В нём было что-то звонкое, воздушное, загадочно мерцающее. А про камешки бабушка сказала:
    -Это оникс. Камень вождей, капитанов, лидеров, словом, людей, которые умеют побеждать.

   Через много лет она прочитала, что камень защищает своего владельца от внезапной смерти. « Вот и правильно,- говорила она себе,- именно от внезапной». Она медленно шла по набережной, пытаясь угомонить гул роящихся мыслей.

  Рано утром осенью на набережной безлюдно. Она присела, протянула теплую ладонь холодной  волне.  Море словно ждало этих встреч, выбрасывая для нее на берег то хрустальный шар невиданной прозрачности, то хрупкий осколок амфоры. Однажды оно даже вернуло ей дорогую для нее заколку, упавшую глубоко на дно.  С морем она дружила с детства, часто вспоминая свою первую встречу с ним.

   Она шла, держа за руки  маму и папу. По набережной шли красиво одетые люди: женщины в крепдешиновых платьях, мужчины - в светлых чесучовых брюках. Играл духовой оркестр. Продавщицы в белоснежных накрахмаленных кружевных наколках, похожих на короны, доставали дышащее холодом эскимо на палочке. Увидев в дымке тающее море, она забыла про всё на свете. Вырвалась из тёплых родительских рук, помчалась к морю. Впервые здороваясь с ним, шлёпнула ладошкой  по волне.               
                ***               

   Она улетала из пасмурной, серой Москвы, а Венеция встретила её мягким солнечным утром. Быстро уладив все формальности, она оставила вещи в номере, отправилась на пристань и через несколько минут  стояла на корме вапоретто.
 
   Вокруг звучал  оркестр фотозатворов.  Тихо  щелкали кнопки «мыльниц». Уверенно отзывались солидные камеры, снабженные телевиками. Она не брала с собой фотоаппарата, зная, что ей не придется баловать себя воспоминаниями, перебирая снимки.  Она вдыхала теплый воздух, любуясь ажурной хрупкостью дворцов, сбегающих прямо в изумрудную воду ступенями мраморных лестниц, запоминая всё это настолько,насколько хватит ЕЁ времени.

    Рядом стоял старый священник, его взгляд также был устремлен вслед удаляющимся соборам и колокольням. Вдали показались кирпичные стены Сан-Микеле. Морской трамвайчик миновал  ладью Данте- памятник, установленный прямо в море. Два поэта-Данте и Вергилий- отправляются в путешествие по царству мертвых. Символично у кладбищенских ворот.

     Старик посмотрел на нее и перекрестил, благославляя,   по- католически- слева направо. Всё это время он смотрел не только на мраморное кружево дворцовых террас и бурный шлейф морской воды  за бортом. Старый священник был мудр и проницателен. Многое прочел он в ее глазах.

   Пройдя по трапу, она вошла в маленький цветочный магазинчик. В нем было прохладно, уютно, пахло свежестью. Она выбрала несколько белоснежных роз, уточнила по схеме нужное направление и пошла в сторону православной части кладбища, к Дягилеву и Стравинскому, мимо длинной Аллеи детей.  Она шла мимо маленьких могил, стараясь не смотреть  на игрушки, принесенные убитыми горем родителями, бабушками и дедушками. У барельефа с изображением девочки с букетом цветов, поднимающейся по ступеням в объятья ангела, ее остановил  звонкий голосок:
  -Скузи, синьора!
   Мальчик лет пяти, с огромными черными глазами и копной   смоляных волос протянул ей выпавшую из её рук розу.
  -Грацие!-с изумлением произнесла она. Он появился словно из шапки-невидимки. Наверно, это был сын одного из служителей  кладбища. Никого из взрослых рядом не было, но ребёнок чувствовал себя уверенно и был абсолютно спокоен. Отдав розу, он быстро убежал  по своим важным ребячьим делам. Глядя ему вслед, она вспомнила  другого мальчишку, неожиданно появившегося в ее жизни.

    Однажды, возвращаясь домой после тяжелого дежурства в клинике,  она решила пройти пару остановок пешком. Холодная осенняя ночь с высокими колючими звездами бодрила. Она шла быстро, слушая хрупкий звон  тонкого  льда под ногами. Настроение было отличное, и она по детской привычке стала насвистывать какую-то джазовую импровизацию.  Из песочницы, мимо которой она проходила, послышалось горькое всхлипывание. Она подошла, наклонилась и увидела совсем маленького мальчика. Он сидел, свернувшись комочком. Он  уже устал плакать и только безнадежно всхлипывал.
   -Вставай, маленький! Пойдем! 
Она подняла ребёнка с деревянного ограждения песочницы.
 
  Дома, накормив, искупав мальчика, она стала слушать его грустную историю.
У него было необычное имя. Его звали Клавдий. Успокоившись, он рассказал, как  они гуляли с няней и пуделем Крассом.
 Красс убежал, и Клавдий отправился его искать. Потерялся сам. Долго бегал по улицам, пока не заблудился совсем.

 Уложив ребенка спать, она разыскала номер телефона  бывшего одноклассника,  теперь начальника полиции. Она представляла, как сходят с ума родители в поисках сына. С завтрашнего дня у нее начинается отпуск, и ребенок останется у нее, пока не найдутся родители.

   А назавтра у Клавдия  поднялась температура. Маленький, беспомощный, он с трудом открывал глаза. Она колола антибиотики, поила бульонами, сутками не отходя от него. А вестей от родных так и не было. Только  через десять дней в дом ворвался звонок, возвестивший об окончании поисков.

   Оказалось, что перепуганная нянька просто- напросто сбежала, бабушка, с  которой  Клавдий остался на время командировки родителей, с  сердечным приступом попала в больницу. Поэтому столько времени они никак не могли найти друг друга.
    Сначала между ними были самые теплые отношения, потом семья уехала во Францию, и они писали друг другу письма. Но шло время и, как  это часто бывает в жизни, как-то потерялись…   

                ***
   Она остановилась перед памятником Сергею Дягилеву. Тишина, покой, безлюдье. На белом мраморе лежали  оставленные благодарными балеринами  атласные пуанты, заполненные песком, чтобы их не унесло  ветром. Кто-то совсем недавно принес и положил в балетную туфельку сиренево-белую орхидею.   Свои розы она положила рядом.

    Балет был ее долгой мечтой.  С детства, с маленькой пачки из марли, в которой она танцевала вальс  снежинок, началась ее влюбленность в танец. Бабушка, её главный союзник ,  ловко выглаживала  крепко накрахмаленные юбочки  костюма, сама мастерила для неё  атласные  туфельки. И она чувствовала себя самой красивой, самой нарядной, самой талантливой. В хореографическом училище, при всей строгости  отношений к воспитанницам, в ней видели будущую  приму.   И это было ее мечтой,   к которой она шла через долгие часы репетиций, усталость, боль. Она училась быть терпеливой, безжалостной  к себе. Всё перечеркнул маленький рыжий котёнок. 

                ***
   В городе уже неделю стояла нестерпимая жара и, наконец, в него прорвался проливной дождь. Он  барабанил по крышам, асфальту, весело выныривал  из водосточных труб и несся дальше  широкими  реками по дорогам и тротуарам.  Ливень закончился так же неожиданно, как и начался. Шум дождя сменился щебетом птиц. Размахивая босоножками  в руках, она прыгала с  одноклассницами по лужам, когда с  векового платана послышалось отчаянное мяуканье. Они подбежали к дереву и с трудом отыскали в густой листве высоко на ветке маленького рыжего котёнка. Вцепившись коготками в дерево, он с ужасом смотрел вниз, куда, казалось, дороги ему не было. Не раздумывая, она вскарабкалась вверх по голому стволу платана, дотянулась до рыжего дрожащего комочка и стала осторожно спускаться. Высоко забрался котенок. Её тренированное гибкое тело ловко скользило по влажному стволу. Спускаться  с дерева, перехватывая одной рукой ветки, было очень неудобно.  В какой-то миг  её сильный носок не дотянулся до надёжного сучка, и она сорвалась, крепко удерживая  спасённого.
     И всё… Всё померкло… Всё лишилось смысла…
               
                ***

    Она долго смотрела  на белый потолок. Теперь её тело мучила
непрекращающаяся боль. Недели. Месяцы. Год. Как только прошла череда изматывающих операций, она яростно занялась реабилитацией, не давая покоя ни себе, ни врачам, ни массажистам. Она заставила поверить в победу всех, кто, глядя на неё, были счастливы уже тем, что она просто  жива, поднимает руки и шевелит пальцами ног.  Тоненькая ,хрупкая тростиночка…

   Она вытаскивала себя из марева беспомощности и безнадежности. Теперь уже не на репетиции ради небесной легкости на сцене, а на тренажерах работала она до кровавых мозолей, чтобы  встать и пойти.
    Молодой, амбициозный доктор, которого учили в институте, что при таком диагнозе невозможно поднять человека на ноги, стал верным её союзником. Это других нельзя, но эта девчонка-кремень обязательно пойдет. Только  вот  пленительные арабески и стремительные фуэте теперь останутся для ее подруг. Они верили друг другу - врач и его отважная и терпеливая пациентка. 
Весть об одержимой «спинальнице» доброй волной прокатилась по отделению.
                Лежавшие в разных палатах спортсмены, страдающие тем же недугом и поникшие духом, стали прислушиваться к себе, оценивая свои возможности, уже меньше жалели себя, прибавляя минуты, часы  к своим тренировкам.  День, когда она сделала первый шаг, стал в клинике праздником. Но ещё очень долго её средством передвижения оставалась инвалидная коляска, своим необычным оранжевым цветом напоминавшая тыкву, увозившую Золушку на бал. Но это только в сказке быстро дело делается,  а ей до бала ещё  надо было пройти тысячи миль по бегущей дорожке,  чтобы ноги стали такими же послушными, как руки. Её изящные, трепетно нежные руки  превращались в сильные, уверенные  руки будущего  хирурга.   
                ***
            
 Ночью  она просыпалась от взрыва аплодисментов. Последний вздох оркестра. Чуть отдышавшись в кулисах, она выбегает на комплимент  еще и еще раз. Но, открыв глаза,  понимает, что это опять сон. И не восторженный зал рукоплещет ей, а тоненькая веточка березы сиротливо постукивает в больничное окно. Она давно перестала плакать по ночам. Во время своих дежурств доктор всегда приходил к ней в палату, и они подолгу говорили обо всём. Он научил её смотреть правде в лицо. Она будет ходить, даже бегать, даже танцевать, но не на сцене. Она мучительно расставалась со своей мечтой: ведь зачем-то прикоснулся  к ней ангел, одарив её талантом, ведь почувствовала она уже этот пьянящий хмель успеха!
 
     -Будем растить другую мечту, - говорил доктор.- Посмотри, как благотворно ты действуешь на больных уже только своим  примером, умением убеждать.   А как  насчет того, чтобы стать прекрасным  хирургом?

     Тогда она впервые посмотрела на свои руки как на руки спасающие, а не просто трепетные  Одетты или любящие  Джульетты.

  Прошло много лет, а коллеги порой не могли  оторвать взгляд от её рук во время операций: так точны, грациозны, искусны были их движения, словно в танце. Сколько раз эта легкость и точность помогли потерявшим надежду, измученным, испуганным людям встать, пойти и продолжать жить. Спасённые ею балерины  выходили под сиянье софитов, воздушные гимнасты вновь взлетали под купол цирка, а фигуристы своими коньками плели причудливые кружева на зеркальной поверхности льда.
     Потом они звонили, приходили с розами, ромашками, хризантемами. Она всё знала  про их детей, внуков, премьеры, рекорды.

     И вот теперь опять всё стало рушиться. И она знала, что никто не в силах ей помочь.  Да она и не впустила никого в свою беду. Только старый доктор  был посвящен  в её горькую тайну, но даже он не смог убедить её  достать меч и  запылившиеся доспехи и сразиться с недугом.   
   
               
                ***
               
   Она подошла к причалу, когда к нему пришвартовывался неутомимый  водный трамвайчик. На  берег никто не сошел, попутчиков не было, и предупредительный мариайо подал ей руку, помогая взойти на трап. Она опять прошла на корму. Пассажиров стало заметно меньше, они выглядели уставшими, впечатлениями  делились негромко.   Никто не отвлекал её от мыслей о только что пережитом.

   Собираясь покинуть Сан - Микеле, она услышала звон колокола   и вошла  в распахнутую дверь церкви. В полумраке мерцали свечи, драгоценными  камнями вспыхивали от лучей заходящего солнца  яркие стёкла витражей. Опустив в ящичек монету, она затеплила свечу и стояла в нерешительности, раздумывая, какому святому её поставить. И вдруг она увидела уже знакомое ей лицо.

   Это был тот самый священник, который не более часа назад благословил её, когда она сходила с вапоретто. Она поняла, что, занятая своими мыслями, не заметила того, что священник  вышел на том же причале.  Он приветливо кивнул ей, нисколько не удивившись её появлению здесь. Заметив её замешательство, он подошёл, чтобы помочь ей, и неожиданно произнес:
  -Я знал, что вы обязательно сюда придете. Не удивляйтесь, что я говорю по-русски. Я из России, родился в Сибири. Судьба занесла сюда.

    Услышав родной язык в этом прекрасном, но чужом мире, тёплый участливый тон, она не сдержала рыданий. Напряжение, копившееся в ней столько времени, словно прорвав плотину, вырвалось, наконец, наружу.

    Она никогда не исповедовалась, даже не знала, как это делается. Её душа, ища спасения,  потянулась к этому старому мудрому человеку, как погибающий от жажды ищет спасения у прохладного источника или продрогший в зимнюю стужу путник протягивает руки к жаркому огню. Сдерживая слёзы, она спешила рассказать ему о своей детской несбывшейся мечте, об  нечеловеческих муках, которые ей пришлось преодолеть, чтобы встать снова на ноги, о людях, которым она помогла подняться, о том, что она не понимает, за что теперь  у неё земля уходит из-под ног, почему всё сломалось…

    Старик слушал ее, не перебивая. Наконец , выговорившись, она затихла,
               
пытливо глядя ему в глаза. И тогда заговорил он. Не о библейских истинах, не о евангельских притчах. Он рассказал ей  о своей маме.
     - Я говорил вам, что родился в Сибири. Мне не было и трёх лет, когда я заболел дифтерией. Врачей  в округе на сто вёрст и в помине не было, вся местная медицина - бабка-повитуха. Она посмотрела на меня и сказала моей измученной маме :
     -Не жилец… Зови священника…
     -Ни за что!- шепотом прокричала   мама.

Она выпроводила оторопевшую повитуху, тепло одела меня и вышла в тридцатиградусный  мороз  на улицу.  Долго ходила по заснеженным дорогам, обнимая свою пылающую жаром ношу, молясь, умоляя о спасении.
ЧТО в ту ночь спасло меня, не знал никто, но мама  всегда говорила, что спасла меня ее ВЕРА.

  Она прощалась с мудрым старцем, озаренная  внутренним светом, наполнившим  очищенную слезами её душу, и очень уставшая, словно после тяжелой работы. Но, главное, в ней ожила её прежняя вера в себя, которая не давала ей опускать руки, и твёрдое желание  облечься в доспехи, чтобы бороться.

     Солнце спускалось к морю. Она  подняла глаза и  увидела город в новом цвете: он стал ярче и звонче в золоте уходящего солнца. В Венеции было благородство пожилой аристократки, не скрывающей своего возраста, гордая стать, душа юной красавицы. Длинноногие трубы  самых разных форм на крышах домов напоминали  бокалы, поднятые за победу и удачу. Только удача, а скорее, чудо сможет помочь этому городу-сказке,  медленно, но неотвратимо  уходящему под воду.

    «А ведь она больна, как и я,- подумала она о Венеции. Но ведь живет. И надеется на удачу.   У нас обязательно  всё получится…»И, словно даря ей надежду, солнечный луч   зажег огнём парус Фортуны,  венчающей
золотой  шар таможни.

                ***

     Самолёт приземлился в Шереметьево рано утром . Было ещё темно. Осень добавила в холодные лужи теплых красок опавших листьев.  Таксист попался словоохотливый. Она  была рада возможности помолчать, слушая новости
доброжелательного водителя. Когда подъехали к дому, уже рассвело. Расплатившись, она вошла в подъезд. Лифт не работал. Она быстро поднялась  по лестнице. У своей двери она столкнулась с юношей, державшим  в руке телеграмму. Поинтересовавшись, не из этой ли она квартиры, почтальон протянул ей бланк, на котором было написано:
«На  Ваше имя открыт счет для лечения в клинике…»