Сказка про цветок Филикристу

Далеко ли, близко ли… да чего уж скрывать, трамваи туда не ходят, да и вообще ничего не ходит, не летает и не плавает…располагалась деревенька из полутора десятка домишек. Жили в ней старики разного возраста. Был до недавнего времени и совсем древний старик Прохоров, да схоронили прошлой осенью. А говаривали, прилично за сто годочков то ему Бог отмерил. Да… знаменитый был старик.
А ещё там росла у своей бабки, набиралась силёнок и ума  Лушка – единственное дитё на всю деревню. Вот вся деревня ей сполна свою не траченную любовь и отдавала, растила её, берегла, думками о ней болела. А у Лушки то своей любви, тихой и улыбчивой,  столько было, что впору все Ледовые моря-океаны вскипятить. А вот мамку вернуть было нельзя – потерялась где-то Лушкина мамка.
В серёдке деревеньки, на толковище, у обочины росла яблонька небывалого вида – веточки шатром раскинуты. По весне так буйно пенилась цветком яблоневым, что отцветая, всю деревню припорашивала душистыми лепестками будто снегом. А уж яблоками плодила такими медово-наливными, что и во всём свете не сыскать.
Вокруг деревеньки поля круглились сенокосные, за полями леса, в которые не совались без особой надобности - дикие уж очень. За лесами – река Рябушка, а за ней снова леса дремучие.
Так и жили.
                ***
Жили поживали, вот и такую историю пережили.
По грибы-ягоды ходили всей деревней с берестовыми коробами заплечными. Искали по  окаёмку лесному, да всё аукались, перекликались, песни кричали, а в глубь чащобную  никто носа не совал. Потому как бывали случаи невозвратные.
А Лушенька с четырёх годков в самую лесную глушь забиралась одна. Куда её лёгкие ножки несут, туда и ходила. Бывали у неё такие денёчки привольные, когда все в хлопотах да хозяйственной суете про неё напрочь забывали. А Луша шмыг – и в лес. Вроде и не таится, а никто про то никаких догадок не имел до поры до времени.
Лушенька уходила в лес надолго. Проголодается – ягодкой лесной насытится. Захочет домой возвратиться – повернёт в любую сторону, а там уж и просвет за деревьями. И всё Луше казалось, что деревья над ней шумят, чтобы беды-печали от её головки отгонять. Ну и вообще, чтобы что-нибудь на неё не свалилось ненужное. Хорошо ей было в лесу, покойно.
Иногда Мурзю брала с собой, подругу закадычную, сочинённую из бабкиного бумажного чулка красненького, посерёдке перекрученного, с хвостом на пятке чулочной. Луша бестолковой Мурзе всё показывала, всё растолковывала – где дятел дырок настучал, где соечка гнездо свила, где валерьяночка растёт – травка такая шибко духовитая. А то, бывало, сядет на лесной опушке и учит Мурзю голоса птичьи различать.
                ***
Лушанина бабуля много всяких небылиц и бывалиц знала. Вечерним временем сказывала про то и про это. А Луше больше всех нравилось слушать про цветочек Филикристу. А байка вот про что была. Ещё в стародавние времена, сказывала бабуля, когда народца  в деревеньке проживало не в пример больше теперешнего, закатился к ним  книжник-иноземец. А каким его ветром надуло -  никто и не ведал. Пришлый был малахольный какой-то, телом жидковат, с нестриженными куделькам на лбу, с двумя сундуками книг почерневших, а уж о повадках его вся деревня языками чесала до мозолей. Особливо баб его исподняя одежонка очень всколыхнула и покоя лишила. Как настирает его хозяйка подштаников разных, да рубах нижних, как вывесит в огороде сушиться, так и толпа набегает поглазеть на это диво дивное. Всё-то глазастые бабы примечают, от стежочка до пуговки, от расшитого кантика до узорчатой вставочки. Глядишь потом - то у одной, то у другой на одежонке и всплывёт невесть где иноземная заумь. И посейчас бывает, нездешний узорчик там и тут на глаза попадается.
  Пробыл этот причудник в деревне с самого Петрова поста да почти до Первого Спаса, Медового. А потолковать по душам так ни с кем и не случилось ему. По-нашему он не разумел даже малости, а по ихнему у нас не обучали. Ходил он по дворам, пальцем в талмуд иноземный тыкал и повторял всё «филикриста» да «филикриста». Вот и прозвал его народ Филькой.
А на той картинке в книжице Филькиной цветок пропечатан был со всеми тонкостями, прям как живой. И пошёл средь стариков слушок, что это тот самый цветок то и есть, который прозывался у нас Белосвечником, или ещё Царевниной Свечой. Редкий был цветик, заманящий, опасный шибко. Много про него что говаривали, а точно знали одно – через него тьма народа загинула в лесах дремучих, о силе чудодейной его соблазнилися на свою погибель. В чём та сила была - тоже много врали, да толком никто не ведал. Фильке про него вся деревня молчком молчала, чтобы вдругорядь ещё беды не случилось. Да не помогло видать – тоже сгинул в один денёк погожий, как корова языком слизнула.
Не сильно горевали о нём, некогда было – страда полным ходом шла. Вещички иноземные собрали все до единой, напоследок простирнули кое-чего, чтобы баб ещё разок потешить, да и отправили с подводою к далёким властям с отчётом.
 
                ***
Лушка эту рассказку слушать не уставала, всё просила бабушку про Филикристу ещё чего посказывать. А по ночам горячо молилась, чтобы разыскать ей чудовинку чащобную. В головку свою малолетнюю вбила, что цветок ей с мамкой пособит  свидеться. Как мошка безыскусная, как бабочка полуношная  влекётся на огонёк во мраке, чтобы сгореть дотла, так и Лушенька, ягодочка недозретая, всей душенькой своей стремилась к смертной беде.
               
                ***
На самом исходе летнем, после Успения, Луша опять в лес навострилась. Между дождями обложными погожий денёк выдался - она шасть из избёнки, и не углядел никто.
Лес стоял точно похмельный, сомлевший от летнего пьяного сока, заросший, не прибранный.  Крепко пах измокшим деревом, перезрелой травой, душицей и пустоплодным малинником.
Лушка с лесом прощалася на осеннюю непогодь, на зимнюю стужу - ладошкой берёзы гладила, дубочки обнимала. И не узнавала лес – тревожный он был, опасный.
И тут почуяла Лушенька, что смрадом повеяло, духом тяжёлым. Слышен стал шум странный, гудение мушек навозных. Под ногами земля вся взрыта так, что трава лесная вверх кореньями вывернута, а по ней ветерок клочья  рыжей шерсти туда-сюда гоняет.
Обомлевшая Лушка шагнула вперёд и замерла, таращась во все глазёнки. Что увидала – сама не поняла, но смертное дыхание почуяла.
Взвизгнула Лушка и понеслась прочь из леса, а он не пускает – шумит вокруг тёмный, незнакомый. Тут Лушенька сомлела, упала наземь и горько заплакала.
Вдруг сквозь пелену слёз, в томлении тяжком, видит – плывёт к ней по воздуху цветок невиданной красы, почти в рост ей. Светится в сумраке лесном, словно светляки на стебелёк насели.
Опустился рядышком, будто к земле прирос. И сразу от того места вкруг Звездчатка лесная, цветочек беленький, заплелась и расползлась по всей полянке. А как до Лушиных ножек доползла, так с девочкой бесчувствие и случилось.

                ***
Нашли Лушку поутру по игрушке тряпичной, из бабкиного чулка красненького пошитой. За еловый сучок зацепилась – издалече видать. А на подходе к местечку тому  наткнулись на задранного волком молодого кабанчика - видать из летнего приплода.
Не чаяли уж, что девчонка живенькая, а она вроде дышит ещё. Спиртом растёрли, да и не мешкая в районную больницу снарядили. Потом говаривали, что в самую последнюю минуточку врачи девоньку с того света вытянули.

                ***
К Сочельнику Лушка совсем оправилась от болезни. Допреж ещё бабушке от маманьки своей, Марии Рыковой, передала сердечный поклон. Божилась, что у мамки гостила после того, как цветок Филикристу видала.  Сказывала, что долго у неё пробыла и хотела с ней насовсем остаться, молила-умоляла об том, да горько плакала. Жалилась, что бабуся старенькая уже, да и лес её тепереча не любит, не защищает. Маменька, вся светленькая, радостная, с тонким шрамом на височке, Лушке растолковала, что у леса человечьей души нет, вот он любить то по-человечьи и не сподоблен. Просто всё, что в нём имеется, людям в дар отдаёт, да и только. А у Лушеньки, рыбочки серебристой, самая что ни на есть бесценная душенька есть, Богом приданная, которая и любит, и муки терпит. С собой остаться не позволила, хоть и утешала Лушку сердечно, голубила и обещала своей любовью материнской её согревать и защищать пуще прежнего.
Про цветочек Филикристу маманя тоже рассказывала. Что не опасный он, а отрадный. Является тем, кто в лесу смертный страх пережил и желание заветное в утеху исполняет. Только желания людские всё больше бедовые, душегубные. Либо свою душу губящие, либо чужую. Оттого-то и происходят вокруг цветочка разные страсти.
Так внуча бабуле всё рассказывала, а та неутешные слёзы платочком промокала.
Потом, обнявшись, долго сидели у окошка.

                ***
А по весне, как водится, Лушка опять в лес понеслась на первоцветы дивиться, Мурзе своей показывать. Не таилась от бабки своей, у неё и отпросилась.
Малашка, по прозвищу Языкатая, и тут уши нашла, в которые свои новости насвистеть. Говорила, что Лушка в лесу так звонко смеётся и песни поёт, что и к Малашкиной избе ветром доносит. А чего ей смеяться то - сироте горемычной? Чудно!
Да никто толком её и не слушал – работы пошли огородные, отсеяться надо было, к лету подготовиться.
А там что Бог даст.

.