Дамы пик, треф, бубей и черв с обочины

Пиковая дама.
... Тройка, семерка и туз выиграют сряду,
но с тем, чтобы ты в сутки более одной карты не ставил
и чтобы во всю жизнь уже после не играл...  А.С. Пушкин.

***

Бубновая дама, теплый прием и холодный отказ

 Она светотенью стоит на краю дороги, у автобусной остановки за Красногорским Чернево, где сквозняки гуляют свободно, меж пустырей, окружённых билбордами, которые навязчиво манят прикупить метры на холмах строящегося Изумрудного городка. Её руки сложены, словно в молитве, пытаясь привлечь внимание проезжающих машин. Опускаю стекло:

— Что случилось?

— На Глебовку, — умоляет она, и её голос едва слышен сквозь шум мотора и печки. — Денег нет, но я могу свои стихи вам почитать.

Её слова — не просто просьба, а деловое предложение, честного натурального партнёрства: она готова отдать частичку своей души, свои стихи, за возможность доехать с точки в пространстве до цели, где, может быть, её ждут. Или не ждут. Но где она сможет снова почувствовать себя дома.

— Садись, пристегнись, — говорю я, включая подогрев пассажирского сиденья.

Она едва успевает пристегнуться и тут же протягивает к диффузору отопителя тонкие, синие от холода пальчики.

— Тепло. Можно разобуюсь? Ноги замерзли, а так быстрее отогреются, — тихо спрашивает она, быстро стаскивая холодные кроссовки и поджимая под себя ноги, чтобы хоть немного согреться.

Машина трогается, и девушка, наконец, чувствует оживление, как тепло начинает возвращаться к её оцепеневшему телу.

— Какая тёплая песня! — восклицает она, услышав в авто музыку.

— Сам пишу стихи понемногу, а девушки поют и записывают. Владимир Иванов. Может, слышали мои Аморальные песни или Ебайки читали? — представляюсь я, слегка улыбаясь.

Она смущённо хихикает:

— Я не такая аморальная, чтобы трамваев ждать на автобусной остановке.

— Так и я не такой, — смеюсь я. — Амор — это любовная лирика, песни, чтобы не скучно было. А е-байки — это про электрички, которые вскоре по-настоящему начнут теснить байкеров и автолюбителей.

Она улыбается, чувствуя, как лёгкость разговора согревает её не меньше, чем печка.

— Я — Кристина Пухова, приятели зовут Выни. Я вам Волчицу свою почитаю, — говорит она и достаёт из внутреннего кармана куцей куртки смятую тетрадку, исписанную неразборчивым почерком.

Я киваю:

— Давно не видел рукописных строк.

Она улыбается и начинает читать. Сначала тихо, потом увереннее.

"Волчица воет на луну,
Её тоска — как белый шум.
Она бежит, сквозь снег и тьму,
Ищет то, что не вернуть..."

Слушаю, изредка на неё поглядывая.

— Стихи — ничего так, с душой, но какое-то уныние через край в строчках, — замечаю я.

— Это моя действительность, дядя Вова. Птичник и ферма закрылись, на механическом заводе работы нет, казанские ликами не ободряют, а местные власти предлагают настоящим образом изучать французский к черлидингу для футбольной сборной Франции на местечковом тренировочном поле. По-секрету, а я уже французский поцелуй освоила на пять с плюсом и дальше больше. Местные мотоциклисты обучили через села — дала.

Я корректно возражаю:

— Не Вова, а Владимир, на крайний случай — Ильич.

В её расширенных тёмных зрачках промелькнуло нечто такое, что заставило меня взглянуть на неё иначе.

— Ну, Выни, дочитывай свою Волчицу. Послушаем, как она воет, и сравним в натуре с окружающей природой.

И она продолжила что-то монотонное о потере пятачка, что на мед одного горшочка мало, а сгущёнка и лирика на условке не помогают.

Чувствую, что ночь перестаёт казаться томной, хотя и наполовину не понимаю ничего из её бубнежа на сленговой тарабарщине. Машина едет, неспешно петляя по скользкой зимней дороге, но теперь она кажется не такой унылой в сравнении с Глебовкой.

— Ой, колготки зацепились за бардачок ваш, стрелка поехала, они у меня последние были, — вдруг вдыхает она и разрыдалась.

Я вздыхаю, сбавляю скорость и прижимаюсь к обочине между Нахабино и Дедовском.

— Ну, Выни, не реви. Колготки — дело наживное. Доедем до Глебовки, там разберёмся.

Она смотрит на меня сквозь слёзы, потом загадочно улыбается, показывая, что стрелка на колготках поднялась высоко, открывая дамский секрет, что денег не хватило и на трусики:

— Смотри, Ильич, на киску Маугли, воспитанную законом джунглей и стаей ночных волков. Денег дашь? До Глебовки ещё далеко, а мне хоть пару банок ответрки купить надо, Буратино на язык развести?

— Выни, денег — нет, я тебе стихами вернуть могу за душевный стрит-стриптиз.

— Олень — ты, дядя. Ему открывают самое дорогое и сокровенное, а ему девичьи секреты — трынь-трава. Стоп, баста — я выйду, а ты баранку ручонками крути и себе думай, почему муза к четырёхколёсному приятелю подсела и не дала. Вовек тебе не понять глубинную тоску одинокой волчицы с её погонялом — Выни!

— Пока. Ступай с миром!

Она с силой всей своей хрупкости хлопает дверью и уходит во тьму, оставляя меня в машине наедине с её секретами, дурью и тоской, которая отныне и навсегда станет добрым уроком старому дуралею: не позволять мотать лапшой на уши девичьи секреты.

Машина снова трогается, и я еду дальше, всматриваясь в тени кустов и оленьих рогов. А где-то там, за поворотом, её ждёт что-то важное. Или не ждёт. Но это уже другое дело.

***

Затрахаться, ещё не значит устать от работы.

***

Час пик с авоськой в молчаливом деле потрёпанных королей

В начале девятого утра, за пару часов до часа волка, я оказался в торговом центре «Час пик» на обочине МКАД. Из карманов я достал две колоды игральных карт и пузырёк одеколона «Шипр».

Кассирша с опытным взглядом, свойственным пиковым дамам, окинула мою продуктовую корзину. Она сопоставила моё потрёпанное состояние с трёхдневной небритостью и уточнила, есть ли у меня утренние скидки и наличные.

— Всё из карманов? Пакет нужен? — спросила она.

— Карта, — произнёс я и ловким движением провёл ею над сканером.

Кассирша с нетерпением ждала, пока запрос и ответ банков уйдут в систему. Она пыталась уловить в моём дыхании нотки перегара или съеденной в торговом зале закуски. А может быть, она размышляла о дамских романах и утренних играх бывалых горожан, которые прерываются сонным выползанием чековой ленты.

— Авоська, — произнёс я, перекладывая покупку в сетку из кармана. Не рассказывать же даме историю о том, как зять в выходные искал у деда «Шипр» от краснокожести и ворчал на карты, заигранные внуками до непотребного состояния.

***

Они маячат с взрослым делом на дороге,
Торг телом, где прилавок - сиськи,
а витрина - губы...
- Я трепетать умею и люблю,
За трёшку раком, стоя по рублю,
Могла бы девицей — по пять,
Да только жабе, как ей стать?
Работа - размять булки и раздвинуть ноги,
Отзываются, как утки,
мужики им вовсе грубы,
 - Вы, все словно - проститутки.
Я удивлять умею и люблю,
За трёшку раком, жабой по рублю,
Случалось, что вчера  — по пять,
Завтра никто не будет вспоминать.

***
Профуры и профурсетки

 Со всеобщим потеплением обочины дорог ожили и сведущие всё про фуры, их внутреннюю планировку и их дальнобойцов, профуры  старались быть заметными мясцом с перевязками короткими юбками издали и без стоп-сигналов.
 А профурсетки ещё робко жались к профурам, маскируя свои мослы сетками колготни.

***

Автостоп дамы бубей

 Однажды я решил подвезти женщину, которая рыдала от непогоды и несправедливости, чувствуя себя на обочине жизни. Оказалось, что у неё были проблемы не только с властью, но и с географией.

На мой вопрос «Куда?» она только махнула рукой и ответила: «Прямо, вперёд, холодно».

Позже, немного согревшись, она попросила купить ей пива, потому что её тошнило после выпитой водки, от которой её трясло не меньше, чем от воспоминаний о прошлом.

Когда она успокоилась, протёрла слёзы и согрелась, то предложила снизить уровень своей социальной ответственности или отвезти её к маме.

На моё уточнение «К чьей?» она ответила: «Да хоть к чертовой!» — и перекрестилась.

Возникает вопрос: почему молодые девушки не обучаются географии, а только рецептам коктейлей на основе водки, пива и других алкогольных напитков?
***

Обочина дамы пик

 Каждый день, когда я еду на работу по одному и тому же маршруту, в моей памяти невольно откладываются события, происходящие на обочине дороги, и детали жизни её обитателей.

Однажды я обратил внимание на пожилую женщину, которая каждый день шла навстречу мне по обочине в легкомысленной шляпке. Мне показалось, что это сочетание не совсем соответствует её возрасту.

В другой раз я увидел эту же старушку в компании девушек лёгкого поведения, предлагающих прохожим недорогие сексуальные услуги. И в третий, и в четвёртый раз, когда я встречал её по дороге, я уже не удивлялся несоответствию между её внешним видом и стилем одежды.

Мне стало непонятно, как можно, имея такой жизненный опыт, пытаться найти счастье на обочине дороги, выпрашивая деньги у прохожих. Она шла по обочине жизни, пока могла ходить, не имея ни сил, ни желания, ни удачи, чтобы изменить свою судьбу. К тому же, ей уже поздно было выходить из круга узнаваемых публичных личностей.

Мимо дряхлеющей проститутки стремительно пролетали машины, люди разных национальностей.

Трёшка, семёрка и пиковая дама на розыгрыше карт или перечитываю Пушкина

Герману предстоит всю жизнь маяться от воспоминаний о том, как пиковая дама не дала ему построить новую Россию.

Ай, да Пушкин — он предвидел в своих стихах, что код Европы будет +3, а России +7, и Тузы +1 назначат свой расклад карт? Но в рубленное окно империи было видно, как пиковая дама увлекается арабесками арабов и охотнее показывает варварскому Востоку голимый зад.

***

Быль о подкустовных выползнях, хотя у нас и не совсем сказочное Бали

Однажды утром в лесу я встретил рыдающую совершенно голую русалку. Судя по обилию царапин на её теле, она долго пыталась взобраться на колючее дерево.

— Помогите мне, — попросила она.

— Что ты хочешь? — спросил я.

— Пива и отвези меня к моему бойфренду, — озвучила свои истинные желания лесная фея, распространяя вокруг дух от вчерашней вины или поминок по романтическим душам, которые находят приключения на абсолютно гладком месте.

***

Мизер с паровозом кисок от подмышек

 За спиной — порядком миллион километров за баранкой вножества милых и неуклюжих отечественных пылесосов. Это - почти двадцать пять кругосветок, чтобы оглядеть родные просторы, вслушиваясь в движение собственной души, в такт ударам сердца и в посторонние звуки.

 Привычно вглядываться зеркала и окна, в спешку или вальяжность пеших, в смену красных, желтых, зелёных, в проблески синих огней, в призывные взмахи рук и даже полосатых жезлов — чтобы оценить это рукопожатие с высшей судьбой: подвезти, подсадить, когда сердешным не повезло или когда жизнь выкинуло их на пустую обочину пути.

 И всё же — наступать на те же грабли снова и снова. Ведь в девичьих секретах таится целая вселенная нюансов: они непутёвые модели или режиссёры, они дизайнеры или художницы, они вокалистки или танцовщицы, а вот и психологи, коучи или простые альтушки. Все они — оказавшиеся в трудных обстоятельствах лишь от незнания географии, но так свободно владеющие то языком, то игрой на флейте, то целым богатым внутренним миром при скудных внешних обстоятельствах. И многие из них так и готовы обстоятельно вовлечь в игру с нежными обнимашками сквозь обритые подмышки и ласками ручных кисок, а заодно — попутно обчистить карманы у доверчивых скуфов.

Но если вдруг кому-то карт и мастей в колоде покажется чересчур мало — можно бежать искать другой удачи, потрясно хлопнув дверью.

Громкий хлопок дверью — точно не лучший способ расшатать нервы обладателю уазика. А спидометр продолжить мотать в тон шелесту шин или цоканью шипов вместо метронома. Хлопок дверью был завершающим ударом камертона. Инструмент слуха снова настроен погузится в прекрасную тишина, чтобы снова услышать себя.