Катализатор

слегка шпионская повесть о прошлом,
настоящем и возможном будущем


ПРОЛОГ

Сегодняшние дни. 30 сентября. Побережье Кубы

Гена, растянувшись на белом песке, глядел на бирюзовое заграничное море. Невдалеке натужно пыхтел какой-то местный кораблик, еще советской, видимо, постройки.
 У воды два загорелых мальчугана строили из песка причудливый замок. Им настойчиво пыталась помочь белокурая девчушка лет трех, которую опытные строители всячески старались отвадить от их архитектурного творения.
Вволю накупавшись, Гена грелся на солнце, наслаждаясь морским воздухом и стараясь не думать о тех странных, даже необъяснимых событиях, которые произошли с ним за последние дни.
Девчушка стояла растерянная, не понимая, почему мальчишки отвергают ее искреннюю помощь.
Гена сделал приличный глоток из высокого стакана. Пиво, которое ему услужливо принесли из гостиничного бара, было уже теплым, но за холодным идти было лень. 
Сделав еще несколько безуспешных попыток, отвергнутая помощница принялась бросать в строителей замка песком. Те вроде бы внимания не обращали, но явно злились.
Через пару минут стакан был пуст, и Гена блаженно откинулся на песок, прикрыв голову полотенцем.

Недалекое будущее. Сентябрь 20... года

Новости CNN:
«… Кавказ. Исламская федерация северокавказских республик обратилась в Евросоюз с требованием незамедлительно признать ее суверенитет, защитить от посягательств России и оказать экстренную гуманитарную помощь. По мнению экспертов, только такие действия могут предотвратить дальнейшие многочисленные жертвы в регионе и стабилизировать обстановку, которую иначе как хаосом назвать нельзя.
… Венесуэла. По-прежнему продолжаются кровопролитные бои между партизанами и правительственными войсками. По просьбе правительства, в страну переброшен дополнительный контингент иностранных войск –  13-я бригада Сухопутного командования США. Все военные эксперты склоняются к мнению, что вооруженные старым российским оружием повстанцы вряд ли смогут долго противостоять специальному подразделению, в распоряжении которого имеется техника пятого поколения.
… Дальний Восток. Продолжаются самозахваты российских земель жителями КНР. Очередной китайский поселок был заложен на днях на левом берегу реки Амур. По периметру захваченной территории, как обычно, выставлена вооруженная охрана. Российский МИД направил руководству КНР ноту протеста, которая, вероятнее всего, останется без ответа, как и все предыдущие. Российские власти не способны сейчас вступить в открытую военную конфронтацию с Китаем, поэтому захваты земли, скорее всего, продолжатся.  КНР настаивает на соблюдении неотъемлемого права граждан планеты на свободную миграцию и предупреждает, что, если российские власти будут препятствовать процессу переселения,  Китай прекратит финансовую помощь России.
… Иран. На аэродром Тегерана прибыла очередная партия гуманитарного груза из Евросоюза. При разгрузке самолета голодное население иранской столицы прорвало выставленное оцепление и начало растаскивать мешки с продовольствием. По предварительным оценкам, в давке погибло не менее десяти человек, много раненных. Доставка продовольствия в Иран вызывает все больше трудностей. В частности, пилоты альянса из-за прямой угрозы их жизням отказываются выполнять рейсы в эту страну. Временной администрацией США в Иране рассматривается вопрос о введении военного положения».


ЧАСТЬ 1


Взрыв

Сегодняшние дни. 20 сентября. Москва. Улица «Правды»

У Гены Бугаева был законный выходной. Лежа на чешской софе, сделанной в братской стране специально для советских людей, он мечтательно смотрел в облупившийся потолок и ни о чем не думал. Это было его самое любимое время. Только что он вернулся с футбола, попил маминого кваску из холодильника и теперь блаженно ощупывал трудовой мозоль, определяя, на сколько граммов он похудел во время еженедельного товарищеского матча.
Называть жировые отложения трудовой мозолью любил его давнишний приятель, можно сказать, друг, Серега Арзуманов. Крылатые фразы у того были припасены на все случаи жизни.
Осмотром мозоли Бугаев остался доволен – граммов шестьсот долой. Как минимум. Пройдет полчаса, засосет под ложечкой, он пойдет на кухню, сварит пачку останкинских пельменей и, утопив их в сметане, смолотит под очередную оперную серию. Про оперов, конечно, смотреть надоело, но с пельменями они проходили неплохо. Бугаев старался о предстоящем нарушении режима не думать  и наслаждался очередной победой  над весом.
Футболист он был никудышный. Тяжелый, плохо координированный, Гена с юных лет всегда был в роли запасного. В родном дворе подобралась на редкость сильная футбольная бригада, и Гену выпускали лишь тогда, когда уж совсем играть было некому. Он не обижался и всегда очень старался. Пыхтел, падал, вставал, опять падал и опять вставал. Сначала над ним смеялись. Потом перестали, оценив беззаветную преданность футболу.
Прошли годы, все вокруг изменилось, а дворовая футбольная компания сохранилась почти в том же составе. Погрузнела, поседела, но осталась верной любимой игре. Многие давно разъехались по разным районам Москвы. Но разве это помеха? Ровно в одиннадцать, в воскресенье,  на спортплощадке местной школы все повторялось вновь и вновь. Как и много лет назад, на Бугаева кричали – по поводу и без, а он терпел и молча сопел в защите. Зато сколько было у него счастья, когда  удавалось выбить у кого-нибудь мяч и заслужить одобрительные реплики товарищей по команде. А уж если мяч от Гены случайно отлетал в ворота соперников – положительных эмоций  ему хватало на неделю.
Бугаев перевернулся на бок и лениво подумал, что надо бы кому-нибудь звякнуть. После футбола они всей компанией ходили в местные бани. Это коммунальное заведение местные авторитеты время от времени пытались переделать в ночной клуб, но по каким-то неведомым причинам это им не удавалось, и бани пока работали по прямому назначению – мыли людей, а не деньги.
Обычно, вернувшись из бани, Бугаев чувствовал в себе неисчерпаемую мужскую силу. Развелся Гена недавно и с удовольствием и теперь по полной программе наслаждался преимуществами холостяцкой жизни, особенно после парной. Вот и сегодня рука сама собой потянулась к трубке.
У Светки, как всегда, было беспробудно занято. Ладно, попробуем другой вариант. А здесь никто не подходит. По третьему номеру сонно ответили, что Людмила Ивановна на даче. Гена отложил записную книжку и решил четвертой попытки не предпринимать. Пусть им всем будет хуже. Завтра на работе наверстаю.
Работал Гена в интеллектуальной сфере – продавал на Савеловском дернутые программы и базы данных. Работу свою любил и слыл в местных торговых кругах большим профессионалом своего дела. Ценил его и хозяин павильона Чингиз, который ничего в компьютерах не понимал, зато быстро считал деньги и умел виртуозно договариваться с администрацией рынка, крышами, проверяющими и прочими надстройками над частным бизнесом. И хотя по-русски Чингиз говорил неважно, все всегда его сразу понимали. Видимо, знал какие-то волшебные слова, которые звучат на всех языках одинаково. Хозяин в дела  Бугаева не вмешивался, его вполне устраивало, что тот честно и вовремя сдает выручку.
В павильоне на рынке была небольшая кладовка, где Гена время от времени устраивал романтические свидания с хозяйкой соседней торговой точки Эльвирой. Дама была не первой свежести и не идеальных размеров, но попав к Гене в подсобку, творила чудеса.  Соседи по бизнесу им даже пару раз делали замечания насчет уровня финальных Эльвириных децибелов. 
Что ж, сэкономим силы для соседки по бизнесу. Решив таким рациональным образом женский вопрос, Бугаев натянул на себя плед и решил полчасика вздремнуть. Но поспать ему не удалось. На улице сработала автомобильная сигнализация, и ее разноголосый вой заставил отдыхающего футболиста выйти на балкон.
Окна Гениной квартиры выходили на серое длинное здание, где с незапамятных времен располагались ударные силы советской агитации и пропаганды. За прошедшие годы  здание по адресу «Улица «Правды», 24» внешне почти не изменилось, чего не скажешь о его начинке.
Балкон Бугаев всегда содержал в чистоте. Здесь у него было место отдыха и единения с окружающим миром, куда он выбирался, когда четыре стены надоедали окончательно. Отсюда он любил летним вечерком понаблюдать за суетой в редакционных комнатах, которая не прекращалась допоздна. Осмотр он обычно начинал с окна кабинета, где работал  его приятель Серега Арзуманов. Твердого рабочего графика у того не было, мог по будням вообще не появляться, зато в выходные сидеть за полночь. Вот и сегодня, в воскресенье, свет в знакомом окне горел – видимо, Серега, выражаясь его собственными словами, клепал очередную нетленку.
Август 1979 года. Абхазия. Пицунда

Познакомились они в Третьем ущелье, что возле Пицунды. Райское было место. Природа и море – это само собой. Но главное было в другом. Пять студенческих лагерей в одном месте, полторы тысячи загорелых, свободных, как ветер, юных тел. Атмосфера безграничного  счастья. Утром – солнце, море, горы. Вечером – танцы, смех, вздохи и поцелуи.
А ночью… Да что там говорить, таких ночей больше не будет.
В спортивный лагерь МГУ Бугаев попал случайно. Как, впрочем, и в сам университет. Лет с четырнадцати его обуяло странное для их семьи желание – стать врачом. Казалось бы, что тут плохого – лечить людей? Но, когда в десятом классе он заикнулся о своей мечте родителям, мама сделала круглые глаза и долго рассказывала Гене, что в медицинском нужен дикий блат, которого  у их семьи отроду не наблюдалось. Зато имелась куча знакомых в университете, где мама проработала библиотекарем много лет. Среди этой кучи особо выделялась моложавая и грудастая Лилия Павловна, замдекана по хозяйственной работе истфака, с которой мама часто шушукалась на кухне.
Однажды, когда мать Гены была на работе, Лилия Павловна зашла к Бугаевым забрать приготовленные для нее книги. Как-то сама собой состоялась обстоятельная беседа о Генином светлом будущем в университете. Лилия Павловна так увлеклась рассказами о важности исторической науки, что в творческом порыве начала стаскивать с себя блузку, а с Гены – майку.
Так Бугаев стал историком. Учился неплохо, даже повышенную стипендию иногда получал. Однажды между парами к нему подошел физрук и предложил записаться в секцию городков. По комплекции Бугаев подходил скорее для тяжелой атлетики, но у физкультурного работника была разнарядка только на городки.
– Так я же не умею, – пробормотал Гена, который видел русский народный вид спорта только по телевизору.
– Не волнуйся, никто не умеет, – успокоил его физрук и записал фамилию Бугаева в тетрадь.
Уже позже Гена узнал, что сверху пришло указание срочно возрождать в массах народные игры и в секцию городков записали всех, кто был непригоден для остальных видов спорта. Бугаеву было все равно, чем заниматься на уроках физкультуры. К тому же, бросать биту оказалось куда приятнее, чем размахивать руками и приседать на ОФП.
Очень скоро, к удивлению физрука, выяснилось, что Гена – прирожденный городошник. А когда его стали снимать с занятий на городские соревнования и выдали талоны на спецпитание, Бугаев в полной мере оценил мудрый план руководства по возрождению старинной русской игры. Венцом его спортивной карьеры стала бесплатная путевка в спортивный лагерь МГУ в Пицунде.
Лену он увидел на пляже в первый же день. Бугаев даже не представлял, что у обычных советских девушек бывают такие фигуры: Мэрилин Монро и Клаудиа Кардинале по сравнению с ней просто отдыхали.  Когда студентка филфака сбросила халатик на камни, Гену будто мешком по голове ударили, даже дышать стало трудно. Он отвернулся и нервно закурил, хотя этого и не разрешалось делать в местах купания спортивных студентов.
А вечером в восьмиместную палатку, где проживал Гена с коллегами по городошной команде, набилась невообразимая куча тел. Пили чачу и портвейн, курили и пели.  Вокальные данные демонстрировали все подряд – кто умел петь и кто думал, что умеет. И даже те, кто так не думал. После долгих уговоров Лена взяла гитару и запела про коней, которые умеют плавать, но не долго и не далеко. Песенка была так себе, и играла она неважно. Но голос, этот голос… Такого необычного, волнующего тембра Гена не слышал ни до, ни после.
Как бычок на привязи он ходил за Леной. А она … Не то что бы гордилась этой победой, но видно было, что ей приятно такое страстное поклонение. Из жалости она даже разрешила Гене поцеловать себя на скамейке под ароматным деревом с неизвестным названием.
Серега появился  через три дня после начала смены. Красивый и самоуверенный, в фирменной майке «Адидас» – редкость тогда была страшная. Одно слово, журфаковец. Он подошел к ним вечером на танцах и почему-то заговорил по-английски. Ленины подружки, с которыми она стояла в ожидании очередного танца, смущенно хихикали. А он смотрел  на нее своими черными армянскими глазами и вдохновенно декламировал монолог Гамлета со староанглийским акцентом.
Бугаев как-то потом спросил, зачем был нужен весь этот выпендреж. Серега откровенно объяснил: в самом начале операции  главное – ошарашить противника, и Гамлет для этого подходит гораздо лучше, чем «Мы с Вами раньше не встречались?».
А потом они подрались. Бугаев не мог вынести, что этот хлыщ с налету покорил сердце его избранницы. Сейчас он уже и не помнил, по какому поводу началась драка. Столкновение самцов было неизбежно. Сначала все ограничивалось словесными уколами, но очень скоро в ход пошла тяжелая артиллерия.
У Бугаева шансов не было. Мало того, что Серега играл за университетскую футбольную команду, так он еще и боксом, стервец, занимался. Тогда Гена этого не знал. Впрочем, если бы и знал, ничего бы не изменилось. Чего-чего, а боевого духа Бугаеву было не занимать.
Неравная схватка продолжалась минуты две. Открыв глаза, поверженный претендент увидел Лену, которая участливо вытирала ему кровь с лица, сквозь зубы выговаривая что-то победителю.
Потом они сидели втроем и пили чачу. После безусловной победы нокаутом Серега без всякого намека на превосходство первый подал Гене руку и просто сказал: «Пойдем, шарахнем по стакану».

20 сентября. Москва. Улица «Правды»

Бугаев развалился в старом плетеном кресле, которое каким-то чудом выдерживало его раздобревшее тело, и с удовольствием закурил. Свет в редакционном окне погас, и через пару минут Гена увидел приятеля выходящим из подъезда. Хотел окликнуть, но передумал.
Серега завернул за угол, где обычно парковал машину под знаком «Остановка запрещена». Докурив, Бугаев с трудом вылез из низкого кресла и направился, было, в комнату, но в этот момент раздался сильнейший хлопок. Гена сразу не сообразил, в чем дело, но через секунду уже все понял. Это был взрыв. И как раз в том месте, где обычно стояла машина его друга и куда тот направился буквально минуту  назад.
Бугаев набросил куртку, влез в кроссовки и, как был, в тренировочных штанах и майке бросился из квартиры. Лифт никак не хотел вызываться, и Гена рванул по лестнице.
Удивительно, но за те считанные минуты, пока он одевался и бежал, вокруг места происшествия появилось оцепление. Гена пытался прорваться, кричал, что у него там друг, но его никто не собирался пускать. В конце концов Бугаев бессильно повис на щуплом милиционере, наблюдая за  горевшей машиной вместе с остальными зрителями.
Машина горела, как в кино. Бугаев был уверен, что киношники специально обливают автомобили бензином для пущего эффекта. Оказывается, и в жизни такое бывает – без всякой пиротехники. Огонь бушевал как в доменной печи. И в этом крематории сгорал его друг Серега Арзуманов.
Поверить в это было невозможно. Через два дня они должны были встретиться на его, Бугаева, дне рождения. Гена уже купил выпивку и все необходимые ингредиенты для любимого салата оливье. И вот…
За оцепление Гену так и не пустили. Возвращался домой он в полузабытьи. Механически передвигая ноги, вошел во двор. На скамейке с бутылкой пива сидел Октябрь – потомственный работник ЖКХ и по совместительству Генин сосед по лестничной клетке. Бравый слесарь был, в общем-то,  неплохим мужиком, но страдал неизбывной пролетарской ненавистью к богатым соседям. Социальную справедливость он восстанавливал немудреным способом: улучив момент, проводил гвоздиком по бокам лакированных лимузинов, припаркованных во дворе их дома. Когда-то его уважали и даже побаивались: мог ведь и воду отключить. Но, увы, те светлые времена остались лишь в старых выпусках «Фитиля», которые Октябрь любил смотреть на своем дряхлом видеомагнитофоне под бутылочку портвейна.
В целом же, Генин сосед был прогрессивно настроенным гражданином. В девяносто первом даже ходил защищать демократию, но по прошествии нескольких лет понял, что его жутко надули. Вместо коммуняк его теперь эксплуатировали отечественные буржуи, которые умудрились в кратчайшие сроки разворовать родную страну. Не то чтобы Октябрь хотел возвращения к зеленой колбасе и пустым прилавкам. Но и смотреть на бывших красных директоров, жирующих в обнимку с бандюганами, обманутому демократу было невмоготу.
Вот и сейчас Октябрь отпил из бутылки и с кривой усмешкой поинтересовался:
– Ну что, опять нувориша взорвали?
«Откуда он знает это слово?» – невпопад подумал Бугаев и врезал Октябрю по уху, отчего недопитая бутылка отлетела из рук слесаря далеко в сторону.
Гена стоял и смотрел, как Октябрь трясет головой и что-то кричит. Слов было не разобрать – то ли сосед от удара потерял внятность речи, то ли Бугаев перестал воспринимать окружающую действительность. 
Поднявшись в квартиру, Гена вышел на балкон. Толпа все прибывала. Опустошенный Бугаев почему-то подумал про неиссякаемую любовь граждан поглазеть на чужое горе.  Хлеба и зрелищ… Пропитание теперь можно купить, лучше или хуже, а вот  зрелищ по-прежнему не хватало. Чтобы не по ящику, а вот так, вживую, с запахом и звуком. Чтобы на халяву адреналинчику в кровь.

…Однажды он был в гостях у своего разбогатевшего однокашника и видел, как горел дом  в элитном поселке. Загорелось ночью, хозяина не было, и к тому моменту, когда наконец опомнился полупьяный охранник поселка, полыхало вовсю.  Собрались почти все обитатели поселка, некоторые с детьми, кто-то пришел даже с коляской. Стояли, смотрели, оживленно обсуждали. У всех глаза горели –  возможно, правда, это были отблески пламени …
Бугаев поначалу метался, пробовал что-то сделать, требовал ведра. Никто за ведрами не пошел. А один знающий господин успокоил: мол, чего вы суетитесь, у хозяина наверняка все застраховано. И стал дальше что-то увлеченно втолковывать своей полуодетой соседке, которая восхищенно внимала его эрудиции.
Засуетились только тогда, когда изнутри раздались крики. Наблюдающая публика стала кричать на охранников, чтобы те еще раз срочно позвонили пожарникам. Пожарники все не ехали. На счастье прибежали мужики из соседней деревни и, поливая друг друга водой, вытащили из дома таджика –  обгоревшего, но живого.

От воспоминаний отвлек телефонный звонок. Звонила мама.
– Геночка, сыночек, у тебя там все в порядке? По телевизору нашу улицу показывают, машина горит, ужас…
После смерти отца мама уехала к новому мужу в Чертаново и очень переживала, что бросила бедного Геночку одного. Поэтому и звонила несколько раз в день, отчего великовозрастный сыночек пару раз пытался выбросить телефон с балкона.
Говорить было трудно, но Бугаев собрался с силами.
– Со мной все в порядке, мам. Не волнуйся. Я перезвоню.
И положил трубку.

Похороны
22 сентября. Москва. Ваганьково

Шуму Серегина смерть наделала много. Писали и говорили все кому не лень. Версии были на любой вкус, но одна сразу же стала основной. Всегда все знающий тележурналист сообщил, что получил из компетентных источников сенсационную информацию: Арзуманов в последнее время вел журналистское расследование махинаций с российскими деньгами, идущими в Абхазию. На просьбу прокомментировать это сообщение тучный представитель прокуратуры обещал все версии проверить  и неминуемо изловить преступников, поднявших руку на святая святых – свободу прессы. Говорил убежденно и искренне. Ему, как всегда, не очень верили.
На опознание никого не приглашали – нечего было опознавать. То, что удалось собрать в обгоревшей машине, хоронили в закрытом гробу. Сомнений, что погиб именно Арзуманов, у следствия не было: нашли его часы, ручку, ключи. Да и опрос свидетелей показал, что за минуту до взрыва он вышел из здания и направился к своей машине.
Некоторое недоумение вызывал сильный огонь, который за считанные минуты спалил машину практически дотла. Даже при взрыве бензобака такого обычно не бывает. Впрочем, быстро нашлось объяснение: по словам представителя прокуратуры, в машину был заложен особый вид взрывчатки.
Два дня после взрыва Гена находился в оцепенении. Он, конечно, не сидел на месте: куда-то бегал, кому-то звонил, что-то выяснял. Но все это было как бы отдельно от него, как будто он смотрел фильм про самого себя. Серега был Другом. Единственным. Бугаев почему-то точно знал, что больше у него настоящих друзей не будет. Кусок жизни отрезали. Еще тоскливее было оттого, что никак не мог связаться с Леной. Она как сквозь землю провалилась.
Хоронили Серегу на армянском кладбище. Распоряжался всем дядя погибшего –  Артем Вартанович, который был Арзуманову вместо отца. Родители Сереги погибли еще во время землетрясения в Спитаке. За два дня до катастрофы они поехали навестить родственников в этот небольшой армянский город. Те чудом выжили, а вот Серегиных родителей завалило. И вот в родовой могиле теперь хоронили их единственного сына.
За день до похорон Артем Вартанович попросил Гену договориться насчет отпевания – сам был занят прочими траурными хлопотами. В небольшой армянской церкви на кладбище непрерывным потоком шли заказанные заранее отпевания, крестины, свадьбы. Гена долго пытался убедить молодого черноволосого священника найти «окно», но тот лишь терпеливо слушал и сокрушенно разводил руками.
В итоге отпевали Серегу в часовенке напротив, на Ваганьковском. Бугаев, человек неверующий, стоял и гроба, слушал малопонятную речь священника и пытался приобщиться к действу, в котором ничего не понимал. В зале было нестерпимо душно, но на душе стало полегче.
Потом гроб на руках перенесли через дорогу и занесли в маленькие воротца армянского кладбища. У могилы Бугаев стоял молча, вместе со всеми ожидая указаний проворного похоронного агента. Народу пришло столько, что и без того тесное кладбище, казалось, сейчас задохнется от посетителей.
Гроб опустили в яму, по крышке застучали комья земли. Машинально бросив щепоть, Гена отошел в узкую аллейку, где курил Артем Вартанович. Дядя Тёма, как его называл Серега. Люди все шли и шли к могиле, земля все сыпалась, и, казалось, могильщикам не останется работы.
Не было только Лены.
Заиграла народная армянская музыка. На чем-то, напоминающем кларнет, солировал краснолицый мужчина с обвисшими щеками, которые раздувались, как меха у горна. Играл он что-то необычное и печальное. Бугаев несколько раз слышал название этого инструмента, но никак не мог его запомнить.
– Дудук, – как будто услышал его мысли стоявший рядом Артем Вартанович.
Он приоткрыл небольшой саквояж и достал сверток.
– Серго просил тебе передать… Если с ним что-нибудь случится, – старик развернул бумагу и передал Гене небольшую коробку, заклеенную скотчем, после чего пошел собирать людей для традиционного завершения обряда.
На поминки Гена не поехал. Не любил он жующую скорбь. Решил дома помянуть, самостоятельно. Выйдя с кладбища, вскрыл коробку и обнаружил то, что меньше всего ожидал увидеть: на мягкой бархатной подстилке лежала морская раковина. Красивая и непонятная. Гена повертел ее в руках и положил обратно в коробку, которую засунул в широкий карман куртки. Задумавшись, он медленно побрел к метро.
Всю дорогу он думал о раковине – хороший повод отвлечься. Зачем Сереге понадобилась эта странная посылка после смерти? «Если с ним что-нибудь случится…». Значит, знал, что может случиться. Но причем здесь раковина?
В метро он  достал коробку из кармана, открыл и стал тщательно осматривать раковину со всех сторон, не обращая внимания на любопытные взгляды пассажиров, для которых мужик с морским сувениром был каким-никаким, а развлечением в унылом однообразии душной подземки.
Выходя из вагона, Бугаев, наконец, прозрел. Он даже остановился в дверях, за что получил пару мощных толчков в спину и полагающийся в таких случаях набор эпитетов. Выкинутый могучим потоком на перрон, Гена еще раз взглянул на содержимое коробки. Сомнения отпали. Это была та самая раковина…

Август 1979 года. Абхазия. Пицунда

Бугаев хорошо плавал, чем искренне гордился. Но, как выяснилось, Серега плавал еще лучше, нырял глубже и дальше. Купаться они теперь ходили вчетвером. Лена, добрая душа, пыталась залечить Генину душевную травму и все время брала с собой подругу – рыжую бестию с тонкой талией. Девица была хороша собой, одни волосы чего стоили, но Бугаев глядел в основном  в землю, чтобы не смотреть на Лену.
Они забирались подальше от общего пляжа. Берег здесь был похуже, чем у лагеря, зато свобода и уединение – полные. Метрах в двадцати от берега из воды торчала скала, на которую Серега в первый же день вскарабкался с кошачьей ловкостью. Постояв наверху и обозрев окрестности, он лихо сиганул рыбкой вниз.
Скала была высокая, метров десять, не меньше, но Серега приводнился успешно, за что был награжден восхищенными ахами и охами женской аудитории. Бугаев, естественно, решил не отставать. Не менее ловко, как ему показалось, он взобрался на скалу и удовлетворенно поглядел на компанию. Девушки оценили подвиг, и Гена собрался продолжить свое героическое выступление, но, взглянув вниз, вдруг с ужасом понял, что прыгнуть просто не сможет. Снизу все казалось гораздо проще, а здесь, наверху, перед ним была настоящая пропасть.
Гена присел на камни и сделал вид, что осматривает побережье. Прыгать, да еще рыбкой, совсем не хотелось. Время шло. Очень скоро он ощутил нестерпимый жар от нагретых полуденным солнцем камней. Голые ступни высохли и стали медленно поджариваться. Сначала это был неприятно, через пару минут стало больно, а потом – совсем нестерпимо.
Положение было катастрофическим. Гена вдруг отчетливо понял, что даже если плюнуть на гордость и попробовать спуститься вниз обычным путем – шансов у него никаких. Спускаться оказалось гораздо страшнее, чем карабкаться наверх. В этот момент он вообще слабо понимал, как сюда забрался.
Внизу девчонки хохотали над очередным Серегиным анекдотом, а Бугаев на раскаленной скале пропадал во цвете лет. В конце концов он понял, что лучше разбиться об воду, чем поджариться на камнях, и полетел вниз ногами вперед. Солдатика не получилось, и он больно стукнулся животом об водную гладь, которая, по Гениным ощущениям, временно превратилась  в асфальт.
В воду он ушел метра на два, не меньше. Открыв глаза, огляделся и собрался всплывать. И в этот момент он увидел большое отверстие в основании прибрежной скалы, которое светилось изнутри.
Так они нашли грот.  Он был маленьким, и сокровищ в нем не было, но это был ИХ грот. Свет проникал через узкое отверстие наверху и делал  его настоящей сказочной пещерой. Вход в нее был всего в метре от поверхности воды, поэтому девчонки тоже смогли оценить Генино открытие. Первой, смешно зажав носик, погрузилась в воду Лена, и Гена буквально втащил ее за руки в грот. Вся компания сначала восхищенно осматривала новые владения, а потом принялась кричать и прыгать. Взрослые вроде уже были, студенты как-никак, а радовались как дети.
На протяжении смены новые владельцы несколько раз забирались в свой сказочный грот. Здесь Лена однажды и нашла ту самую раковину. Необыкновенную, с какими-то фантастическими переливами. И подарила ее Сереге. Кому же еще?..

Друзья

23 сентября. Москва Улица «Правды»

Утро Бугаева неизменно начиналось под советско-итальянский хит «Уно моменто». Лет пять назад он по случаю купил чудо восточноазиатской техники, которое включало песню в назначенное время, и с тех пор каждое утро вместо трели будильника слушал гениальное произведение неизвестного ему автора. Втайне Гена стыдился этой своей привычки, но ничего с собой поделать не мог:  без утренней побудки под «Уно моменто» день проходил как-то уныло.
Впрочем, сегодня любимое музыкальное произведение прозвучало пыткой. Просыпаться с тяжелого похмелья Бугаеву, конечно, было не впервой, однако на сей раз ощущения были запредельными. Напился Гена чисто по-русски. На одной не остановился  – побежал еще и по дороге домой встретил подбитого в ухо Октября. Тот, увидев бутылку, все обиды благородно забыл, и дальше давили вместе. Потом Октябрь сбегал еще за одной. Бугаев долго плакал на плече великодушного работника ЖКХ, который утешал, как мог, вспоминая почему-то войну, когда всем было тяжело. После третьей бутылки Гена уже ничего не помнил.
Проснулся он одетым и с наждачной бумагой в горле. Долго пил холодную воду из-под крана, пару раз обнялся с унитазом (чертов Октябрь уговорил напоследок выпить самогону) и наконец к двенадцати часам окончательно принял вертикальное положение. Растопив на сковородке огромный кусок сливочного масла, поджарил себе яичницу из четырех яиц и разрезал завалявшийся в холодильнике помидор. Похмельная яичница, как называл это блюдо Гена, действовала на него лучше всякого алкозельтцера. Не прошло и получаса, как под воздействием ударной дозы калорий он обрел способность соображать.

Июль 1980 года. Москва. Улица «Правды»

…Во время Олимпиады Бугаева, как и многих его сокурсников, записали в дружину. Не сказать, чтобы он был самый идейный, но крамольных высказываний за ним не наблюдалось, и сомнений насчет его кандидатуры у ответственных товарищей не возникло.
Инструктировали их много и подолгу. Усевшись в последнем ряду, Бугаев особо не прислушивался, но и не зевал, как некоторые, которых быстро из дружины отчислили. В конце концов, гулять летом по чистой и праздничной Москве было куда веселее, чем торчать у родственников в деревне.
Иногда их назначали на дежурство в кинотеатры. Репертуар был, мягко говоря, странноватый, зато меню в буфете – царское. Фильмы шли не только на русском, но и на языках братских народов СССР. Было это весьма забавно, и Бугаев потом часто рассказывал в компании, как смотрел «Чапаева» на киргизском. Знаменитая сцена на чердаке, когда Чапай с Петькой отстреливаются от коварно напавших беляков и герой революции спрашивает, остались ли патроны, звучала следующим образом:
– Петька, патрон бар?
– Йок, Василий Иванович, бир гранат калдым…
Это означало, что патронов нет, осталась одна граната.
История нравилась, многие смеялись, удивляясь, как мог этот увалень, обычно молчаливый и угрюмый, выдумать такую байку. Гена сначала пробовал доказывать, что Чапай действительно с Петькой на киргизском разговаривали, но вскоре разуверять аудиторию бросил и просто наслаждался минутной славой веселого рассказчика.
В эту субботу собирались у Бугаева. Предки поехали осваивать недавно полученную целину в шесть соток, и на выходные образовалась хата, как тогда было принято называть свободную от родителей квартиру. Напрашивались многие, но после тщательной селекции отобрали самых достойных. Лена специально для Гены пригласила подругу Олю, девушку веселую, но  внешностью не блиставшую. Это мягко говоря.
Как-то Серега, собрав очередной сабантуй, на вопрос по телефону про достоинства приглашенных дам, произнес нетленное: «Одна ничего, другая тебе». Оля проходила по второму варианту, но Бугаев обижать девушку не стал и весь вечер галантно наливал ей «Солнцедар». Вообще-то выпивка в местных магазинах была и поприличней, но Оля почему-то попросила купить именно этот бодрящий до боли напиток.
За провиантом  отправились, как всегда, в местную кулинарию. В обычные дни весь скудный ассортимент заведения умещался в двух поддонах, остальное витринное пространство было заставлено сгущенкой и консервированным горошком. Но сегодня торговую точку было не узнать. Мало того что обычно засаленное торговое помещение сияло как колонный зал Дома Союзов, так еще и продавщица тетя Маша  блистала в накрахмаленном ажурном переднике (и где она его только взяла?). 
Выкладка поражала воображение и вгоняла в легкий ступор. Вместо окаменевших в прошлом году котлет и зеленого мясного фарша за стеклом красовались невиданные деликатесы: сервелат, язык, дальневосточные крабы, икра, балык. Да здравствует Олимпиада – праздник прогрессивного человечества! Дураки все-таки эти американцы, что отказались приехать, вот и не попробовали настоящей русской жратвы.
От незнакомых запахов у голодных студентов закружились головы и началось обильное слюноотделение. Денег было мало, хотелось купить все. В конце концов взяли всего по чуть-чуть и радостной гурьбой отправились осваивать плоды всемирного спортивного форума. С хорошей закуской вечер прошел на редкость удачно: никого не вырвало, ничего не разбили. Расходиться начали, когда стало светать.
Серега, даже не спросившись у хозяина, уволок Лену в родительскую спальню. Гена, как обычно, ушел страдать на кухню. Когда закончилась последняя бутылка пива, вдруг вспомнил, что в гостиной скучает девушка Оля. Зайдя в комнату, обнаружил, что та зря время не теряла. Старая тахта была разложена, аккуратно застелена, а раздетая гостья возлежала, едва прикрывшись одеялом, с томиком Мандельштама, купленным Гениными родителями на макулатуру. Хозяин квартиры погасил свет, молча разделся и забрался под одеяло.
В темноте Оля была ничуть ни хуже других, тело у нее было нежным и бархатистым. Очень быстро Бугаев ощутил то, что должен ощущать двадцатилетний человек в кровати рядом с обнаженной женщиной. Преодолев робость, он пошел в разведку по неизведанным местам Олиного тела. Однако соседка по кровати, сама проявившая инициативу с тахтой, всячески демонстрировала, что неопытные Генины ласки ее ничуть не трогают. Видимо, так ее учила мама, которая не знала лучшего способа заинтриговать мужчин.
С холодностью партнерши Гена кое-как смирился, но когда разгоряченный юноша взгромоздился на скромницу и приступил к делу, случилось нечто совсем уж неожиданное. Почувствовав Бугаева в себе, Оля хорошо поставленным голосом громко запела: «Союз нерушимый республик свободных». Видимо, решила добить партнера неординарностью.
Сначала Бугаев оторопел и даже почувствовал, что его мужское естество слегка обмякло. Но потом решил довести дело до конца и с удвоенной энергией задвигал тазом. Гимн прекратился, а через пару минут громкий женский стон разнесся по всей квартире. Олина мама была посрамлена.
На завтрак ели грибной суп. Лена лукаво поглядывала на экспрессивную пару, явно радуясь, что Гена не сидит, как обычно, насупившись, а иногда даже застенчиво улыбается. Пятилитровая кастрюля, которую мама наварила на всю неделю, закончилась неожиданно быстро. Серега с Леной засобирались, любительница гимнов тоже не стала засиживаться. Провожать их Бугаев не пошел – лег спать. Вечером надо было заступать на дежурство в клубе, где должна была состояться настоящая дискотека – с прожекторами, записями Бони Эм и группой  товарищей в штатском.

23 сентября. Москва. Тверская

Из дома Гена вышел уже человеком. С работы он отпросился и решил пройтись  по своему традиционному маршруту –  через Горького мимо Белорусского на Пушкинскую. Тверской улицу своего детства Бугаев так и не привык называть.
На мосту через железную дорогу Гена остановился. Тут, возле будки «Спортлото», они с Серегой подолгу стояли, глядя на поезда, и спорили про будущее. Серега, как всегда, оказался прав. Только вот теперь и поспорить стало не с кем.
Дальнейший отрезок пути Гена почти пробежал – очень не любил привокзальную суету – и, свернув с Тверской в большую арку, углубился в знакомые кварталы. Гулять здесь он привык с юности, но в последнее время особой радости это не доставляло. Москва была чужая. Теперь она принадлежала другим – крепким, настырным, удачливым. Старую Москву они сберегать для потомков не собирались, это был не их город. Жили они в нем не потому, что любили его, а потому что так было ближе к кормушке. Впрочем, Бугаев никогда всерьез не испытывал неприязни к новым хозяевам города. Жизнь – это янь и инь. Он хорошо помнил, как Москва в свое время чуть не захлебнулась в грязи.  Ценой за чистоту и блеск стали  копья шлагбаумов, которыми ощетинились старые московские дворики. Сколько бы он дал, чтобы вновь побродить по нетронутым заветным уголкам, пусть даже натыкаясь на бутылки и жестянки. Но  дворики вычистили, вылизали – не дворики стали, а конфетки. От которых Гену почему-то воротило.
Впрочем, один двор почти не изменился. Сколько вечеров провел он здесь, прячась за старым тополем, чтобы просто увидеть Ее. Одну, неповторимую. Он видел, как возвращалась она с вечерних курсов, как целовался с ней у подъезда Серега. Он ненавидел себя за эти тайные слежки, но ничего поделать с собой не мог. Потребность видеть Лену была как жажда, которую надо было время от времени утолять.
Бугаев подошел к старому дереву, привычно поднял глаза к окнам третьего этажа. Ее нет. Это чувствовалось даже на расстоянии. Жила Лена одна, родители переехали на дачу. Работа у нее была надомная – в Интернете, и если бы она была дома, окно обязательно бы открыла: не могла жить без свежего воздуха.
До похорон он раз сто звонил ей. Без толку. И мобильный, и домашний молчали. На кладбище все время искал ее глазами, не найдя, вконец растерялся: не придти ее могло заставить только что-то из ряда вон... Правда, в последнее время они с Серегой опять были в контрах – в который раз! Но не придти на похороны… Нет, что-то точно случилось.
Бугаев вошел в знакомый подъезд, почти бегом поднялся на третий этаж и надавил на звонок. Он так долго не убирал палец с кнопки, что устройство не выдержало и, чмокнув, замолчало. Из квартиры напротив выглянула не совсем причесанная соседка  Роза Ивановна, многолетняя блюстительница Лениной нравственности.
– Ты чего это тут шумишь? – оценивающе осмотрела она Гену. – Выпил – сиди дома.
Роза Ивановна любила говорить лозунгами, которые сама же и изобретала.
– Добрый день. Это я, Геннадий. Вы Лену не видели в последнее время?
– Почему же не видела? Пару дней назад встречались. Она с чемоданом спускалась. Уехала, одним словом. Жизнь – это дорога.
– Это когда было? – Бугаев почему-то напрягся.
– Ты что, следователь? Так вызови повесткой на допрос, – Роза Ивановна была в своем репертуаре.
– Вы не сердитесь, я ее потерял, дозвониться не могу.
– Немудрено. Говорю, уехала она, третьего дня тому как. Сказала, что надолго, – смягчилась соседка и сделала многозначительное лицо. – Выглядела такой счастливой, как будто приз какой выиграла. А вообще, мне кажется,  она туда подалась…
Роза Ивановна кивнула куда-то вверх и в сторону.
– Куда туда? – не понял Бугаев телодвижений проницательной соседки.
– В цивилизацию. Теперь все туда навострились. А кто Россию подымать будет?
А? Я тебя спрашиваю…
Обсуждать с Розой Ивановной подъем родного государства Гене не захотелось. Патриотичная дама в халате еще что-то вещала про разваленную страну, а он уже спускался по последнему пролету. Лена уехала. Получается, что это было в день Серегиной смерти. Выглядела счастливой. Влюбилась в кого-то? Вряд ли. Кроме Сереги ей никто не нужен был. Но почему по телефону не отвечает? Значит, действительно могла за границу уехать. И ничего не сказала – тоже мне, подруга называется.

Всю свою сознательную жизнь после Пицунды они провели втроем. Кроме Сереги и Лены Бугаев себе друзей так не завел. Им тоже хватало друг друга и Бугаева в качестве вечного спутника. После возращения из спортивного лагеря Лена и Сергей друг от друга не отходили, их приморский роман развивался, как в кино. На филфаке, где училась Лена, ей обзавидовались: такого мужика отхватила! Правда ближайшая подруга, та самая рыжая бестия, постоянно твердила, что с этими армянами – сплошная катастрофа, в неволе они не размножаются. Но Лена не слушала. Такого, как Серега, на свете больше не найдешь. И он ее любит.
Однако бестия оказалась права. Вскоре до Лены стали доходить нехорошие слухи, что ее возлюбленный привычки менять не обирается и гуляет, как и прежде, налево и направо. Лена верить слухам отказывалась. 
Все закончилось месяца через три после Олимпиады. У Бугаева на квартире затеяли очередной сабантуй. Лены не было – уехала с родителями отбывать на садовом участке огородную повинность. Все протекало как обычно, только Серега куда-то пропал. Вернулся, когда уже стемнело – под руку с той самой рыжей бестией и долго танцевал с ней в полумраке. Потом они исчезли из поля зрения.
Когда прозвенел дверной звонок, Гена громко зашипел на развеселую компанию:
– Все, труба. Я же просил не орать, как сумасшедшие. Соседи, наверное, в милицию позвонили…
Все замерли и сделали трезвые лица. Бугаев угрюмо отворил дверь, приготовившись к тяжелому объяснению с блюстителями порядка.
В дверном проеме стояла Лена – румяная и сияющая. С порога она принялась оживленно щебетать, как ей удалось досрочно выполнить план по корнеплодам и как она бежала на последнюю электричку. В кухне, куда все набились в ожидании экзекуции, повисла напряженная тишина. Улыбка понемногу сползла с лица девушки – как быстро все-таки женщины чувствуют то, что мужикам надо долго объяснять. Ни слова не говоря, Лена решительно двинулась к родительской спальне и распахнула дверь. Рыжая бестия сидела верхом на Сереге и изображала страсть. Лена молча закрыла дверь и направилась к выходу из квартиры.
Через три месяца она позвонила Бугаеву и пригласила его на свадьбу. Отмечали скромно – в заведении, известном в народе как кафе «Антисоветское», так как располагалось оно прямо напротив гостиницы «Советская». Жених крепко выпил и был на седьмом небе. Долго рассказывал, как познакомился с Леной, точнее, это она с ним познакомилась – подошла на улице и попросила угостить ее кофе. Бугаев молча слушал, жуя невкусный салат, и смотрел на Лену, которая отплясывала с отцом жениха цыганочку.
Через год они развелись. Муж оказался человеком непонятливым и своенравным. Он подкарауливал Лену у подъезда и угрожающе напрягал хилые бицепсы, чтобы вернуть любимую в лоно семьи. В конце концов Лена не выдержала и пожаловалась Бугаеву. Тот подстерег упрямца во дворе, пару раз  хорошенько встряхнул, и на этом семейные неприятности его подруги завершились.
А еще через год женился Серега. С милой веснушчатой однокурсницей он прожил два года. Развелся тихо и без скандала.
И вот наступил день, когда Арзуманов с Леной заявились к Бугаеву вдвоем – счастливые и веселые, как будто ничего и не было. Гена побежал за шампанским. Когда вернулся, верные друзья уже кувыркались в родительской спальне.
С тех счастливых времен прошло много лет. Его друзья сходились и расходились. Вновь сходились. И вновь расходились. Не клеилось у них семейное счастье. Возможно, потому, что Лена никак не могла родить. А, может, потому, что постоянно пытались друг другу что-то доказать. Вот уже и по полтиннику стукнуло, а все никак не могли прекратить эту бессмысленную борьбу за лидерство.
Построить семейное гнездо Гене тоже  не удалось. Женат был дважды, но выдерживал недолго. Видимо, так и не смог разлюбить Ее, одну единственную.

Бугаев вышел дворами обратно к Белорусскому. На узком пятачке выстроились палатки со свежей выпечкой и прочей ароматной снедью. Опять захотелось есть, хотя, вроде бы, совсем недавно позавтракал. Это с ним бывало – на нервной почве, да еще с похмелья. Гена подошел к палатке, где продавали печеную тамбовскую картошку по цене французского фуагра. Платить бешеные деньги за две картофелины, непонятно чем наполненные, рука не поднималась.

Сентябрь 1979. Подмосковье. Бородино

…Сводный отряд гуманитарных факультетов ударными темпами очищал Бородинское поле от корнеплодов. Картошка уродилась на славу, и Гена, которого в силу комплекции назначили грузчиком, быстро ощутил на своих плечах всю мощь небывалого урожая.
Поселили их в полузаброшенном пионерском лагере, а в поле возили на раздолбанном автобусе времен освоения целины. На работу ехали с песнями, а иногда и с плясками – под японский портативный магнитофон Андрюши Широяна, у которого папа работал в спецраспределителе.
Обратно возвращались усталые и голодные. То, что им давали в столовой, даже неприхотливые студенческие желудки принимали с трудом. Поэтому вечером, немного оклемавшись, шли в ближайший перелесок и жгли костер, пекли картошку и высыпали на разостланное одеяло присланные из дома пайки.
Особый энтузиазм у картофельного братства вызывали посылки Широяна, которые приходили чуть ли не каждый день. Чего в них только не было! Бурят Ацуев рассказывал потом дома про невиданные продукты, которые он впервые в жизни попробовал на картошке, и  все его многочисленные родственники цокали языками, удивляясь этой непонятной Москве, где даже в студенческом лагере кормят, как в ресторане.
Копченая колбаса из распределителя была совершенно необыкновенной. Когда ее доставали из коробки, ингуш Валера Якубов чуть не плакал. В самом начале картофельной эпопеи юный горец торжественно объявил, что свинины, как истинный мусульманин, он не ест. Это, впрочем, не помешало ему в первый же вечер схватить с общего стола большой кусок колбасы и торопливо запихнуть его в рот. Не успел он дожевать, как Серега участливо предупредил правоверного, что в колбасе наверняка есть свинина.
Стали спорить насчет состава продукта, а Валера, пользуясь моментом, подмел полбатона. В итоге пришли к выводу, что без свинины колбасу не делают, чем безмерно огорчили  вечно голодного последователя Корана.
Не обходилось, конечно, и без допинга. Спиртное, привезенное из дома, быстро закончилось, а магазина поблизости не оказалось. И вот тогда Серега открыл БСТ –  Большой Самогонный Тракт, который вел из лагеря строго на запад – в деревню Бородино, где можно было разжиться самогоном. Продавать домашнее зелье студентам сначала никто не хотел, но коммуникабельный Арзуманов нашел подход к бабе Глаше, которая жила на краю деревни. Старушка жалела бедных студентиков, которые каждый год приезжали помогать колхозникам спасать урожай, и быстро давала себя уговорить. Жалость к страждущим оборачивалась солидной прибавкой к пенсии, поэтому у бабы Глаши был единственный в деревне цветной телевизор. Наведываться к доброй бабушке можно было только затемно, но выходили сразу после ужина – топать приходилось километров пять.
Вот и сегодня друзья бодро шагали по заветному тракту, позвякивая пустой тарой. Точнее, бодро шагал Серега. Бугаев же из-за своей комплекции начал пыхтеть после первого же километра. К тому же, безбожно натирали сапоги. Можно было, конечно, пойти и в кроссовках, но в том месиве, которое местные жители называли дорогой,  спортивная обувка сразу бы утонула.
Вокруг расстилались нетронутые колхозные поля с обильным урожаем. Сезон уборки заканчивался, но к этим угодьям, судя по всему, еще и не приступали. Скорее всего, запашут вместе с корнеплодами, чтобы не попало от районного начальства. Бугаев уже наблюдал подобную картину в прошлом году.
Остановились покурить.
– Вот, Ген, видишь, сколько добра пропадает…
Бугаев не ответил. Иногда Серегу начинало распирать от желания прочитать кому-нибудь лекцию. Поощрять его в таких случаях не стоило, но и останавливать было бесполезно.
– Так вот, скоро все это кончится…
Серега взял паузу, ожидая от приятеля вопроса. И тот не выдержал.
– В смысле?
– Все это скоро будет принадлежать людям.
– Каким людям?
– Фермерам – как в Америке. Уж они-то сгнить урожаю не дадут.
В Серегиных высказываниях иногда явно чувствовалось влияние забугорных голосов. Как это его приятеля до сих пор не вычислили? Вот и сейчас понесло его про каких-то фермеров...
– Что, и колхозов не будет?
– Нет, конечно. Будут объединения свободных фермеров.
– Скажешь, и капитализм будет?
– Вполне возможно…
Бугаев про политику обычно не думал – других хлопот хватало. Серегины разглагольствования он обычно всерьез не воспринимал, но сейчас все-таки спросил:
– И на картошку никто ездить не будет?
– А зачем? Всё будут автоматизированные комбайны делать.
Гена не ответил. Он и сам думал, что машины скоро заменят человека, но чтобы все перевернулось с ног на голову, чтобы фермеры и капитализм... Неужели сам Серега в это верит?
Через полчаса они вышли к речке Воинке. Старый мост подозрительно поскрипывал под ногами, но опасаться было нечего. По мосту ездили трактора, так что уж двух студентов он должен был выдержать. На другом берегу сидел с удочкой странный мужик в панаме. На поплавок он не смотрел,  уставившись куда-то в небо.
Неожиданно мечтательный рыболов вскочил, стал хлопать себя по карманам, и, видимо, ничего не найдя, крикнул:
– Ребятки, у вас ручки не найдется? А то свою где-то потерял…
Они остановились. У Сереги даже в ватнике всегда имелись блокнот с ручкой, и, перейдя мост, он стал быстро спускаться по некрутому склону к незнакомцу. Так они познакомились  с Владимиром Петровичем Карташовым – изобретателем из Бородина.

Раковина
23 сентября. Москва. Большая Дмитровка

От Белорусского Гена вновь побрел по Тверской. За последнюю неделю людей на улице прибавилось – после летних вояжей вернулся к компьютерам офисный планктон. Наполнили центр Москвы и фланирующие без определенной цели дамочки. Витрины шикарных магазинов, которым безоговорочно сдалась старинная улица, пестрели  яркими объявлениями о скидках и распродажах. Дамочки перебирались из одной торговой точки в другую с таким усталым видом, будто выполняли трудную, но необходимую работу.
Бугаев, задумавшись, шел сквозь дорого одетую толпу и даже не заметил, как добрел до Юрия Долгорукого. Что бы ни случилось в Москве, князь никогда не покидал своего насиженного места. Гена поравнялся с памятником и в глубине квартала увидел крышу прокуратуры, у ворот которой он пару раз поджидал Валерку после работы.
Странно, что мысль про Валеру Якубова сразу не пришла ему в голову. За прошедшие годы их с Серегой приятель по картошке сделал стремительную карьеру. На юрфак он попал по так называемой нацразнарядке: для союзных республик и национальных автономий выделялись специальные квоты на места в престижных вузах. Это должно было обеспечить равные права нацменьшинств на высшее образование. И права обеспечивались неукоснительно. В основном – для отпрысков партийной и советской элиты.
 После окончания юрфака Валера, несмотря на неважное знание русского языка, прочно зацепился в столице и потихоньку карабкался по служебной лестнице. Один из немногих, он успешно пересидел многочисленные чистки, зачистки, вычистки и добрался в итоге до высокой прокурорской должности. Серега поддерживал с Якубовым отношения, и Бугаев несколько раз встречался с ним на дружеских попойках. Последний раз это было в прошлом году. Где-то должен быть его мобильный...
Бугаев остановился и достал записную книжку. Все правильно, вот, на последней странице. Интересно, узнает?
Гудки в трубке были недолгими.
– Здорово…
– Привет, Ген, – память на голоса у Якубова оказалась профессиональной. – Я сейчас говорить не могу. Ты, наверное, насчет Сереги? Давай минут через двадцать. В Яме.
Знаменитую некогда пивную, давно ставшую шикарным рестораном, старшее поколение по привычке называло Ямой. Гена спустился в подземный переход, вышел у книжного, прошел, не торопясь, вдоль памятника Долгорукому и зашел в пивной ресторан. Все здесь изменилось до неузнаваемости. Но пиво по-прежнему было отменным, а креветки подавали так же, как и в пору их студенческой юности – сваренными с петрушкой.
Бугаев сел в дальний угол и попросил разливного светлого. Официант обернулся с немыслимой скоростью, и Гена с наслаждением сделал большой глоток главного похмельного лекарства русского народа.
Якубов появился точно по расписанию. Был он без мундира, но и в штатском выглядел внушительно – хотелось встать и отдать честь.
– Смотрю, все прибавляешь, – оглядел он грузную фигуру Бугаева. – Бегать надо утром, а лучше – плавать.
«Почему бы и не поплавать, если на даче есть собственный двадцатиметровый бассейн, построенный на прокурорскую зарплату», – подумал Бугаев, но озвучивать мысль не стал.
Судя по всему, Валеру в ресторане хорошо знали: официант, не спрашивая, принес ему рюмку текилы с лимоном и солью на блюдце.
«Да, неплохо живут российские прокуроры», – продолжил свои философские размышления Бугаев. Таких аперитивов он себе за обедом позволить не мог. Гена выждал паузу, пока его знакомый совершит обряд с текилой, и приступил к делу.
– Вокруг да около ходить не буду. Если что знаешь, расскажи.
Якубов откинулся на спинку стула и закурил.
– Подробностей не знаю, похоже, действовали профессионалы. Версий  несколько, официальная – абхазская. Впрочем, об этом писали уже.
– А ты? Ты сам что думаешь?
– Не знаю, Ген. Серегу очень жалко…
Бугаев исподлобья смотрел на собеседника. Темнит. Что-то наверняка знает.
– Да ты не бычься, – заметил его взгляд Якубов. – Давай лучше помянем.
Он окликнул проходящего официанта.
– Юра, нам двести и закусить.
Когда принесли заказ, не говоря ни слова, выпили. Первым нарушил молчание Бугаев.
– Так ты тоже думаешь, что это с Абхазией связано?
– Вряд ли. Смысл им его взрывать? Там не только он, мы ничего раскопать не можем. Тут что-то другое.
Якубов отправил в рот кусок семги.
– Знаешь, я тебе так скажу, – прокурор наклонился поближе к Бугаеву. – Похоже, тут очень серьезные люди действовали. По высшему разряду все было подготовлено. Ты сам лучше вспомни, может, говорил он тебе что-то важное, намекал?
У Бугаева от выпитого на свежие дрожжи слегка закружилась голова. Что важного говорил ему в последнее время Серега? Ничего особенного. Разве что…
– Знаешь, какая-то странная история: он мне через родственника раковину передал. Ну, это у нас из молодости – когда мы в спортивном лагере познакомились. Сказал, чтобы мне отдали, если с ним что-то случится.
– Что ж ты молчал? Это же серьезно. Значит, знал,  что может что-то случиться. Но почему раковина? Зачем?
– Я сам голову ломаю. Мы ее в гроте одном нашли, когда студентами были.
– Стой, а ты в саму раковину, ну, внутрь, смотрел. Может, там что-то есть…
– Смотрел. Нет там ничего.
Мобильный Якубова заиграл полонез Огинского. Прокурор минуты две внимательно кого-то слушал, потом поднялся, положив на стол пару крупных купюр.
– Мне пора. Посмотри повнимательнее, может, там все-таки есть что-нибудь. Звони, если что.
И быстро вышел на улицу.
Гена с тоской оглядел остатки Валеркиной трапезы, но доедать чужого не стал, хотя очень хотелось. Решил перекусить где-нибудь сам.
Выйдя из ресторана, Бугаев прошел пару кварталов и в задумчивости остановился. К кому теперь идти? Кого спрашивать?
– Эй, тэбэ подвезты? – услышал он гортанный голос с сильным южным акцентом. Обернулся. Рядом притормозила бежевая «пятерка», сияющая как семидесятилетняя дама на выданье. За рулем сидел симпатичный горный орел с белозубой улыбкой.
– Нэт, мэнэ никуда нэ нада, – ответил Гена на том же диалекте.
Пятерка обиженно взревела стареньким мотором и отправилась дальше искать пассажиров.

Июль 1985. Москва. Ленинградский проспект
…В тот жаркий июльский понедельник Гена шел на работу после очередной многосерийной вакханалии, которая затянулась в его квартире на все выходные. Когда в воскресенье вечером все уже разошлись, они с Серегой обнаружили за шкафом недопитый кизлярский коньяк и под разговоры о дружбе народов уговаривали его почти до закрытия метро. Хорошо хоть его приятель успел добежать до Белорусской и уговорил толстую вахтершу его впустить.
На углу с Ленинградкой стратегический пост занимал пивной ларек, который стоял здесь, сколько Гена себя помнил. Голова раскалывалась, хотелось прильнуть к животворящей кружке. Но Бугаев давно дал себе зарок – с утра ни-ни. Тем более по дороге на работу, которую он не то чтобы очень любил, но без которой жизнь себе не представлял. Гена быстрым шагом прошел мимо ларька. Прочь искусы. Недаром же его закадычный приятель любил повторять старую футбольную присказку: «Стакан с утра – весь день в офсайде».
Вот и мост через железку. На нем размещалась еще одна местная достопримечательность – будка «Спортлото». А перед ней стоял не кто иной, как его приятель, с которым они совсем недавно расстались и который теперь что-то внимательно изучал в витрине за стеклом будки. Встреча не была неожиданной: поутру они частенько пересекались, когда Серега шел пешком от метро в свою редакцию на улице «Правды».
– Ген, дай рубль, – начал Серега, как обычно, без приветствия.
– Нету у меня, только на обед.
– Любишь же ты пожрать. У меня сегодня видение было – спустилась ко мне сама Фортуна в белом хитоне и говорит мне…
– На каком языке? – попытался съязвить Гена.
– По-латыни, естественно. Ты же знаешь, я учил этот вечный язык, – как будто и не заметил подвоха Серега. – Так вот, она и говорит мне: «Будет тебе, Арзуманов, сегодня удача».
– Так прямо по фамилии и назвала? – не унимался ироничный приятель.
– Эх, приземленный ты человек, Бугаев, неинтересно с тобой. Если честно, то в роли Фортуны выступал главный начальник «Спортлото», у которого я вчера брал интервью. Говорит, что в новой лотерее «Спринт» выигрышей много. То да се. Словом, убедил. И сказал на прощанье: «Играйте, Сергей Мамиконович, и вам обязательно повезет».
«Все-таки удивительный Серега человек, – подумал Бугаев. – Умный, образованный, а верит в чепуху как мальчишка».
Энтузиаст «Спринта» тем временем принялся шарить в карманах и выгребать оттуда мелочь.
– Ну, вот, десяти копеек не хватает… Хоть гривенник-то дашь, жмот?
Около них стали останавливаться люди. Среди прохожих всегда найдутся те, кому  интересны чужие разговоры – неважно про что. В числе любопытствующих оказался и рыжий долговязый мужик – как потом выяснилось, Серегин сослуживец.
– На, лови, – Бугаев бросил приятелю монетку, отвернулся и, оперевшись на перила моста, закурил.
Через пару минут с отравой было покончено, и Гена уже  собрался было следовать своим маршрутом, как вдруг за спиной услышал коллективное и протяжное «Ах». Или «Ох». В общем, вздохнул народ дружно и громко. Бугаев обернулся.
Сцена была достойна пера Николая Васильевича. В середине стоял совершенно ошарашенный Арзуманов и держал в руках вскрытый билет лотереи «Спринт». Граждане смотрели ему через плечо – их лица выражали сложную гамму чувств. В мизансцене особо выделялся рыжий сослуживец, который свысока смотрел в макушку Сереги совершенно ненавидящим взглядом. Такого выражения лица Бугаев не видел в своей жизни ни до, ни после.
Бугаев выдвинулся на авансцену. На билете, который молча протянул ему приятель, в хитросплетении геометрического узора было написано: «ВАЗ–2105». И чуть ниже: «5300 рублей». Только потом Гена узнал, что надо было выбирать: либо деньги, либо машину. А тогда, на мосту, ему показалось, что человеческому везению просто нет границ: и машину Серега выиграл, и деньги впридачу.
Получали бежевую «пятерку» вместе. За модный цвет счастливый владелец, как полагается, выложил сто рублей. Права у Сереги были, в школе еще получил, но вот водить он практически не умел. Так что пришлось отдать еще десятку, чтобы необычайный выигрыш из магазина на Варшавке доставили до дома. Везунчик напился до чертиков и все обещал Бугаеву отдать десятую часть стоимости выигранного автомобиля. Гена, будучи тоже изрядно навеселе, благородно отказывался получать такие дивиденды со своего гривенника.
Руль Арзуманов освоил быстро. И все было бы просто замечательно, если бы не одно маленькое обстоятельство. Дар Фортуны почти стразу же проделал серьезную прореху в личном бюджете журналиста, который и так сводился с хроническим дефицитом. Выяснилось, что машину нужно отгонять на техосмотр, заправлять бензином, а иногда даже чинить. Редакционной зарплаты на такие излишества не хватало, и выход Серега нашел  весьма тривиальный – стал бомбить. Раз в неделю бежевая «пятерка» выезжала по вечерам на хлебные маршруты – к гостиницам, вокзалам и аэропортам. А утром измученный автовладелец шел в редакцию, где и отсыпался в каморке непонятного назначения, примыкавшей к отделу писем.
Заработок был незаконный, в те годы за не санкционированный государством труд можно было схлопотать серьезные неприятности. Но Арзуманова голыми руками было не взять. Когда бдительные гаишники прихватывали его за выгрузкой очередного пассажира, журналист-бомбила доставал редакционное удостоверение и сообщал стражам порядка, что готовит материал для рубрики «Журналист меняет профессию». Верили или нет – неизвестно, но всегда отпускали. Прессу тогда уважали даже милиционеры.

23 сентября. Москва. Васильевская улица

После встречи с прокурорским приятелем Бугаев направился по направлению к дому. В животе у него урчало так, что, казалось, прохожие услышат. Гена даже стал присматриваться к лицам – но нет, до его живота никому дела не было. Все-таки надо было картошки съесть. Или в Яме поплотнее закусить. Ведь уплачено же было…
С похмелья у Гены обычно разыгрывался зверский аппетит. Приятели-собутыльники, которые с утра на еду и смотреть не могли, считали его уникумом. Вместо утренних ста граммов Бугаев съедал все, что было в холодильнике. В обычной жизни он питался, как все, но вот с бодуна метал, как только что вышедший из лагеря зэк, отчего медленно, но неуклонно каждый год прибавлял в весе. 
Гена брел без определенной цели. Минут через двадцать ноги вынесли его на Васильевскую. Дом Кино невесело глядел темным стеклянным фасадом – видимо, киношники экономили электричество, что было немудрено в эпоху упадка отечественного киноискусства. В небольшом переулке показалось знакомое здание. Теперь стало понятно, куда несли его ноги, точнее сказать – желудок.
Гена свернул направо и подошел к лесенке в небольшой подвал. Вывески здесь никогда не было, но все окрестные гурманы знали сюда дорогу с закрытыми глазами. Это была знаменитая хашная, которую держал дядя Сереги – Артем Вартанович.
Дядя Тема был, как всегда, на посту. В своем заведении он был, если требовалось, и поваром, и снабженцем, и официантом. И не потому, что экономил на зарплате персонала, а из-за неуемной жажды к работе. Сидеть без дела – прямая дорога в могилу, считал Арзуманов-старший
В поварском колпаке дядя Тема, которому недавно исполнилось восемьдесят пять, бодро орудовал огромной поварешкой в не менее внушительном котле. Все это происходило прямо в зале, но протестов у посетителей не вызывало. Наоборот, всем явно нравилось это кулинарное священнодействие. У присутствующих явно слюньки текли в ожидании волшебно приготовленного хаши, которое сам хозяин должен был вскоре разлить в их тарелки.
Увидев Бугаева, старик, не торопясь, обтер руки полами белого халата, кивком подозвал помощницу и молча указал гостю на дальний столик, куда мгновенно доставили бутылку армянского, зелень и сыр. Ни слова не говоря, Артем Вартанович налил в рюмки прозрачную ароматную жидкость. Коньяк этот доставляли прямиком с Ереванского коньячного завода, и ничего общего с ширпотребовской бурдой из магазинов он не имел.
– Давай помянем Серго, – услышал, наконец, Гена голос старого армянина, так и не изжившего акцент за пятьдесят лет жизни в Москве. Артем Вартанович называл племянника только по-армянски – Серго, что, собственно, и было записано в паспорте Арзуманова.
– Дядя Тема, вы знаете, я как-то с утра…
Старик сдвинул густые брови и посмотрел на Гену тем взглядом, от которого, вероятно, стыла кровь в жилах у немцев, которых он брал в плен.

С первых дней войны Артем Вартанович служил в разведке, сначала в батальонной, потом в дивизионной. Закончил войну в армейской, в звании капитана. Богатырской комплекцией, как и большинство его земляков, он не отличался, но жилистый был необычайно – мог при рукопожатии кисть сломать. За эту необыкновенную жилистость и выносливость, собственно, и взяли его в разведку.
После демобилизации бывший разведчик проторенной армянской тропой отправился работать в торговлю, где немало преуспел. В конце шестидесятых Артем Вартанович уже заведовал крупной плодоовощной базой, которая гремела на всю страну. Сам Гришин, тогдашний первый секретарь московского горкома партии и член Политбюро, числился у него в друзьях. Вскоре к орденам военным прибавились награды мирные, и все вместе они уже еле умещались на неширокой груди ударника социалистической торговли.
Дисциплина на его базе была как в разведроте. Людей набирал сам – старый разведчик мог раскусить человека с первого взгляда. Показатели хорошо подобранный коллектив давал такие, что не только Москва, вся страна могла гордиться.
Не забывал Артем Вартанович и про себя. Воровали тогда в торговле практически все, но директор образцовой базы до прямой уголовки не опускался. Было у него то, что позже стали называть бизнес-моделью: его золотой жилой был лук. Обыкновенный репчатый лук, который, как известно, имеет свойство подгнивать. По правилам такой товар положено было списывать и отправлять на помойку, но Артем Вартанович не давал добру пропадать. Пара нанятых им бригад  посменно обрезала подгнившие части луковиц, а из полученного таким образом посадочного материала проращивала в специально оборудованных помещениях зеленый лук. Зимой этому витаминному лакомству цены не было. Магазины брали нарасхват и продавали «по-красному» –  без проводки по документам.
Луковая империя процветала. Хватало и на хорошую жизнь, и на благосклонность местных проверяющих и, конечно же, на подарки руководству города. Но с кем-то Артем Вартанович, видимо, забыл поделиться. Судили его как особо опасного преступника. Еще бы: столько лука вырастить из гнилья и родному государству ни копейки не отдать!
Вышел из тюрьмы Артем Вартанович как раз к началу кооперативного движения. Продал припрятанный золотой запас (деньги в бумажках армяне никогда не хранили) и основал хашную, в которой и трудился много лет не покладая рук.

Всю эту историю, которую он услышал от Сереги, Бугаев вспомнил, глядя на блюдо со свежей зеленью и сыром.
Чокнулись. Выпили. Помолчали. Гене принесли дымящуюся тарелку с хаши и покрошенным туда армянским лавашем. Он попытался что-то сказать, но Артем Вартанович только кивнул на тарелку: мол, ешь. Долго упрашивать Гену не надо было. Тем более что блюдо было восхитительное, язык утянет, как выражалась деревенская тетка Бугаева. Очень скоро от внушительной порции ничего не осталось. Вторую заказывать было неудобно.
– Дядя Тема, – начал наконец разговор Бугаев.– История какая-то мутная. Даже Валерка Якубов глаза в сторону отводит – помните, мы с Серегой пару раз его приводили, он в прокуратуре работает.
Артем Вартанович все так же молча кивнул и налил еще по одной. Гена продолжал:
– Вот я и говорю, что-то непонятное творится. По ящику про абхазский след твердят, а мне кажется, что ерунда это. Даже если что-то Серега и раскопал, не стали бы его так вот. Ну, демонстративно, что ли…
Немногословный хозяин хашной, по-прежнему не перебивая, слушал Генины размышления.
– Еще вот и раковина, которую вы мне передали, – Бугаев полез в карман куртки. – Зачем он мне ее послал?
– Ты меня спрашиваешь? – подал, наконец, голос старик. – Ты лучше сам подумай, вспомни.
– Уже вспомнил. Мы эту раковину в Пицунде нашли, в спортивном лагере, где познакомились. Там еще грот такой был, необыкновенный. Точнее, нашла раковину Лена и подарила Сереге.
– Ну, вот. Уже на что-то похоже, – старый разведчик слегка оживился. – Думай дальше.
– А дальше не получается. Для чего он это сделал? Что-то хотел передать? Тогда бы записку какую-нибудь вложил…
– Ты искал?
– Где? В раковине? Конечно. Мне Валерка тоже об этом говорил. Но туда в самое нутро ведь не залезешь. Может, на рентгене просветить?
– На рентгене, говоришь? Хороший ты парень, Гена. Только вот…
Артем Вартанович не стал заканчивать Генину характеристику, поднялся со стула и неторопливо побрел к двери в маленькую кладовку. Вышел он оттуда с разделочной доской и старинным молотком причудливой формы, который достался ему, видимо, от деда – знатного сапожника.
– Это зачем? – почуял неладное Бугаев.
Хозяин хашной положил доску на стол, аккуратно разместил в центре раковину и взял в руки молоток.
– Это наш армянский рентген, – Артем Вартанович несильно, но метко ударил молотком по раковине.
Среди осколков пицундской реликвии лежала маленькая бумажка. Бугаев развернул записку и прочитал:  «Там, где мы с тобой нашли раковину – флэшка с записями Карташова. Это очень важно. Если что со мной, найди и опубликуй. Подключи Анджея – поляка из фонда (на обороте его телефон). Ко мне приходили господа чекисты. Думаю, правда, что все обойдется. Пишу так, на всякий случай. Все как в кино, конечно. Но ты же кино любишь. Обнимаю».
Гена протянул записку старику. Тот неторопливо достал из кармана очки, нацепил на горбатый нос и стал читать.
– Знаешь, я тут ничего не понимаю. Но раз Серго просил – сделай, как надо.
Когда Гена уже направился к выходу, дядя Тема все-таки не удержался:
– А кто такой, этот Карташов?


ЧАСТЬ 2


Изобретатель

1 сентября (за 20 дней до взрыва). Москва. Улица «Правды»

Бугаев лежал на любимом диване и смотрел фильм про шпионов. Кино было старое и интересное. Шпионы были матерые и очень хотели что-то взорвать, но наши все просчитали и должны были вот-вот их схватить. Развязки Гена так и не увидел. В дверь позвонил Серега. То, что это был именно он, Бугаев ни секунды не сомневался – только его закадычный друг мог так музыкально извлекать из дверного звонка ритм спартаковского гимна.
– У тебя штук пять не найдется? – сходу спросил взъерошенный гость и быстро протиснулся мимо хозяина на кухню.
Жадно опорожнив стакан воды из-под крана, гость зашел в комнату и плюхнулся на диван. Гена ни о чем спрашивать не стал и молча полез в тумбочку за деньгами. Зарабатывал известный журналист раза в три больше скромного труженика с Савеловского, но денег у него никогда не было.
– Я к Карташову, – Серега был явно взволнован. – Он звонил. У него вроде бы все получается. Говорит, что осталось совсем немного. Просит расчеты в Академии наук показать. Представляешь? Нет, ты не представляешь! Это же… 
Возбужденный Серега начал трясти друга за плечи и стучать по груди, как будто пытаясь вколотить в него потрясающее известие.
Бугаев, ни слова не говоря, освободился от дружеской тряски и протянул купюру, на которую планировал купить себе зимнюю куртку. Серега кивнул, что означало высшую степень благодарности, засунул деньги в карман брюк и, не попрощавшись, направился к выходу. Дверь, как всегда, за собой не закрыл. Бугаев щелкнул замком и вернулся на диван. Грохнутые они все-таки, эти журналисты. Почти у каждого есть свой пунктик. Тема, которую первым нарыл именно он, и к которой неизменно возвращался, как бы ни стучали за это по голове. У Арзуманова таким пунктиком стал Владимир Петрович Карташов.

Тогда, на картошке в Бородине, Бугаев сначала даже и не обратил внимания на невзрачного мужичка в панаме. А вот Серегу после встречи у моста как будто подменили. За самогонкой он больше не ходил, зато почти каждый вечер убегал на берег к Воинке. На все расспросы отмалчивался, но однажды не выдержал и все рассказал приятелю.
Они сидели в сушилке, среди мокрых телогреек. Самогон закончился, и Бугаева клонило ко сну. Серега с горящими глазами бегал по тесной комнатушке из угла в угол и взахлеб рассказывал про свое первое журналистское открытие.
Таких, как Карташов, обычно называют повернутыми. Подающий надежды химик вдруг бросил московский НИИ и уехал в глушь. Начальство особо не расстроилось – Карташов всех достал своими утопиями о новом водородном двигателе. Требовал лабораторию, штат и все прочее. Отказов слушать не желал. Какие могут быть объективные причины, когда решается судьба человечества?!
Разработки водородного двигателя начались сразу после войны – и у нас, и за океаном. К середине шестидесятых и нам, и американцам стало ясно, как его сделать. К концу семидесятых его сделали. И все бы хорошо, но при производстве топливных элементов в качестве катализаторов использовались платина и палладий. Стоимость выработки энергии получалась космической, а заменить редкие металлы чем-то подешевле было невозможно даже теоретически, в чем единогласно сходились специалисты во всем мире. 
Впрочем, что касается Советского Союза, то на оборонке деньги тогда не экономили, и водородные двигатели в единичных экземплярах применялись для военных нужд, в частности –  на подводных лодках. Однако ни о каком масштабном развитии водородной энергетики из-за дороговизны катализаторов речь идти не могла.
 Институт, где работал Карташов, напрямую водородными двигателями не занимался, но по касательной сотрудники НИИ с темой были знакомы. И когда в толстом журнале вышла статья самого авторитетного в этой области ученого, утверждавшего, что решить проблему в ближайшей перспективе нереально, молодой химик загорелся ни на шутку и взялся за то, чем любят заниматься русские изобретатели – совершать невозможное. Карташов прилюдно объявил, что теоретически обоснует создание нового катализатора, для производства которого потребуются самые что ни на есть обычные химические элементы. И вскоре, к удивлению коллег, его первые разработки уже лежали на столе у начальства.
Не то чтобы идею отвергли с порога. Три комиссии долго заседали и единодушно сообщили: полный бред. Для очистки совести построили даже опытную модель, но испытания, как и ожидалось, закончились ничем. Идею Карташова списали в архив – вместе с упрямым автором, который от своих идей отречься не желал.
Непонятый гений обиделся на весь белый свет, запил по-черному и пришел в себя только в Можайске, куда его выписали из Москвы за аморальное поведение. В провинциальном городке он жить не пожелал, а уехал еще дальше – в деревню Бородино. Здесь он устроился работать сельским учителем химии, и ему выделили покосившийся домик, в котором он продолжил, между запоями, создавать топливо будущего.
Этот человек и заразил Серегу на всю жизнь.
После окончания журфака Арзуманова распределили в одно из многочисленных партийных изданий. Газета была не самая известная, но на красной корочке,  которую выдали Сереге, многозначительно красовалась тисненая золотом надпись: «ЦК КПСС».
Первую Серегину статью  об изобретателе из Бородина опубликовали почти без правок. Образ эдакого подмосковного Кулибина понравился главному редактору. Конечно, история Карташова была неоднозначной, но ничего особо крамольного в ней не было. Ну, уехал кандидат наук в деревню, ну, преподает химию в сельской школе. Так это же любопытно: настоящее хождение интеллигенции в народ. И то, что создает двигатель будущего, – тоже изюминка что надо. Неважно, что идеи Карташова, по мнению экспертов, это полная  утопия. Агитпроп ЦК время от времени разрешал рассказывать народу сказки, прославляющие неудержимый полет фантазии советского человека. В конце концов, Циолковский тоже в глуши учителем служил. 
Когда в следующем материале Арзуманов предложил выделить Карташову лабораторию, главный решил с ним поговорить по душам. Серега потом в лицах рассказывал Бугаеву, как его шеф, бывший директор совнархоза, учил его жизни.
– Ты, Арзуманов, сколько журналистом работаешь? Года еще нет? А я тут уже пятнадцать сижу. Всякого насмотрелся. В смысле – начитался. Каких только прожектов мне не приносили…
– Так ведь Вы же сами поддержали в прошлый раз.
– Хорошего помаленьку. Нам и так разрешают писать то, чего другим и не снилось.
– Но ведь у Карташова в самом деле может получиться.
– Когда получится, тогда и напишешь.
– Чтобы получилось, ему лаборатория нужна.
– Вот ты ее и организуй. На гонорары…
Главный радостно засмеялся собственной шутке и нажал кнопку селектора:
– Машенька, мне бы чайку…
Из динамика раздался слегка надтреснутый голос Машеньки, которой на днях стукнуло шестьдесят, и Арзуманов понял, что аудиенция закончена.
Потом закружилась совсем другая жизнь. Перестройка. Застройка. Надстройка. Место работы Арзуманов менять не стал, благо его газета быстренько перестроилась и из органа партийной пропаганды превратилась в нечто совсем уж либеральное. О бородинском изобретателе журналист пробовал писать еще несколько раз, но ни родная газета, ни другие серьезные издания материал не брали, а в желтой прессе печататься не хотелось. 
И все-таки пару лет назад статью о Карташове взяли в одно вполне приличное издание. Когда вышел материал, Серега прибежал к Бугаеву с бутылкой, к которой так почти и не притронулся. Пил в основном Гена, а его неугомонный друг, как и тогда, в сушилке,  бегал в возбуждении по комнате, время от времени вытаскивая из кармана мобильник. Надеялся: вот-вот позвонят откуда-нибудь сверху и пригласят для беседы. Уж он-то им все бы рассказал. Как прозябает в глуши величайшее российское достояние. Как, вложив совсем немного денег, можно добиться колоссального прорыва в энергетике. Как мощно шагнет вперед родная страна.
Увы, то ли газет наверху не читали, то ли рулевым новой жизни было не до энергетических прорывов. Мобильник молчал. Никакой реакции Арзуманов не дождался и в последующие дни.

Благотворитель
10 сентября (за 10 дней до взрыва). Москва. Сретенка

Из окна особняка открывался симпатичный вид на патриархальный московский дворик. Если бы не лексусы и мерседесы, можно было бы подумать, что находишься в той самой старой Москве, которую  Анджей видел в советских фильмах.
Анджею Домбровски нравилось в России. Конечно, эти русские народ странный, хамят без причины и на ровном месте деньги вымогают. Но в целом ладить с ними можно. Анджей по-своему даже любил братьев-славян. К тому же, плюсов в его заграничной жизни было больше, чем минусов. Взять хотя бы женский вопрос – таких страстных и беззаветных любовниц в его родной незгиневой найти было трудно, не говоря уже про другие страны европейской демократии.
Сначала Домбровски, как и многие его коллеги-иностранцы, пользовался оплачиваемой по таксе  любовью, однако вскоре выяснилось, что даже его немалых заработков едва хватает на безумные московские расценки. И тогда Домбровски решил пойти другим путем, благо Бог внешностью не обидел: на высокого голубоглазого блондина дамы заглядывались с плохо скрываемым вожделением.
Знакомиться с русскими женщинами было легко. Они сразу шли на контакт с импозантным иностранцем и дарили необузданную славянскую любовь – даже расставаться не хотелось. Но связывать себя надолго Анджей не мог, и очередной роман заканчивался финальной встречей в ресторане, где даме приходилось выслушивать трогательный рассказ, как ему, Анджею, не хочется возвращаться домой, но что поделаешь – командировка заканчивается.
На самом деле окончания его командировки в России пока, вроде бы, не предвиделось. Сегодня исполнялся ровно год, как он вошел в этот маленький особнячок в одном их сретенских переулков. Вытянув ноги в уютном кресле своего кабинета и потягивая вполне приличный кофе, Анджей мысленно подводил итоги. В целом все складывалось неплохо. Благотворительный фонд, где он работал, был уважаемой организацией с хорошей репутацией у российских властей. Говорят, в свое время сам Ельцин лично выделил им особняк, где сегодня и пил утренний кофе скромный труженик благотворительного фронта Анджей Домбровски.

С русскими Анджей познакомился еще в ранней юности. Он был активным пионером и хорошо пел советские песни, за что и был премирован поездкой в Артек. Папа, который на кухне называл русских оккупантами, совсем не возражал, чтобы его сын бесплатно позагорал на их море. Собственно, и возражать-то он не мог, так как занимал не самое последнее место в заводском партийном бюро.
В Артеке Анджею понравилось. К тому же, он безумно влюбился в официантку из столовой  – грудастую девушку со странным именем Прасковья. С ней он успешно потерял невинность в кустах чертополоха, который в обилии рос за корпусом комбината питания.
Когда смена закончилась, детям из братских стран решили устроить на прощанье морскую прогулку и повезли катером до Анапы, откуда уже автобусом они должны были добраться до Симферополя. Когда катер отчалил, Анджей перебежал на корму и, не отрываясь, смотрел на удаляющуюся фигуру Прасковьи, которая махала ему с пирса. Через несколько минут влюбленный юноша не выдержал и, как был, в одежде, бросился в воду. Яростно загребая, он изо всех сил греб к пирсу, где одиноко стояла его первая любовь. Судно остановилось, мальчика выловили. Сжав зубы, Анджей не произнес ни слова до самой Варшавы.
Отец Анджея уехал в Америку, когда «Солидарность», хорошенько профинансированная заокеанскими спонсорами, только еще точила зубы на коммунистов. Бывший инженер устроился на автомойку в Нью-Джерси и вскоре выписал семью к себе. Жили они небогато – отец выше управляющего мойкой так и не шагнул, но молодому Анджею на новой родине нравилось. Когда спустя два года на большом стадионе его принимали в ряды американских граждан, он даже плакал от волнения. Впрочем, не он один прослезился: устраивать торжественные церемонии американцы умеют, надо отдать им должное. С покрасневшими глазами стоял на трибуне стадиона и отец Анджея, которому гражданство так и не дали.
В школе, куда пошел Анджей учиться, он себя не жалел и в результате получил грант для учебы в университете, который вновь обращенный американец закончил блестяще. После выпускной вечеринки к нему подошли два человека в строгих костюмах и пригласили для беседы, которая вскоре и состоялась в неприметном особняке в пригороде Вашингтона. Так Домбровски попал в Русский отдел.

Анджей болтал ложкой в кофейной чашке, где черная ароматная жидкость давно уже закончилась. Надо бы сходить налить еще, но вставать было лень.
Поехать в Россию он согласился охотно. В конце концов, приносить пользу новой родине  гораздо комфортнее в Москве, чем в трущобах Судана или в пекле арабских разборок.
Сначала дела не заладились. Русские, делая многозначительные глаза, с удовольствием брали гранты, но ничего интересного выудить у них не удавалось. Выйти на серьезную тему Домбровски никак не мог. По тону хозяев он уже начал понимать, что его замечательная командировка, да и вся карьера под угрозой.
И вот появился интересный вариант с этим Карташовым….
Основной задачей Домбровски был мониторинг российских научных разработок. Его наставники из Русского отдела рассказывали, что когда-то это был адский труд. Найти в прессе что-то стоящее было трудно. Засекречивалось все – вплоть до технологии производства армейских портянок. Конечно, время от времени удавалось кое-что наскрести. Как-то Анджей услышал от одного бывалого сотрудника, как тот вычислил объем производства металла в одной из областей СССР, где применялся новый способ выплавки. Находчивый разведчик, работавший под видом журналиста, просто собрал в областной библиотеке все заводские и районные газеты, где труженики огненных печей рапортовали о своих достижениях. Оставалось только просуммировать опубликованные цифры.
С особым пиететом опытные работники Русского отдела вспоминали «Науку и жизнь» и «Рационализатора и изобретателя», из которых всегда можно было что-то выудить – если и не секрет, так хотя бы пищу для размышлений. И все-таки ничего по-настоящему серьезного зацепить не удавалось. Главлит, одно из основных подразделений КГБ, каменной стеной стоял на защите государственных тайн.
Но теперь, слава Богу, все изменилось. Ходить по библиотекам и копаться в кучах пыльной периодики уже не было необходимости. Русские, некогда самая закрытая нация, стали открыты до наивности. А Сеть, великое американское изобретение, выносила на поверхность все, что нужно – оставалось только внимательно анализировать информацию. И вот недавно Анджей откопал в электронном архиве одной газеты  очень любопытную статью о полуспившемся русском изобретателе Карташове.
С автором материала, Сергеем Арзумановым, поляк познакомился на церемонии вручения журналистских премий. Среди номинантов его нового знакомого не было, но впечатление он произвел превосходное. «Вот бы такого заполучить», – подумал тогда Домбровски. Но дальше размышлений пока не пошел – с такими людьми надо  действовать крайне осторожно. Знакомство с журналистом Анджей активно поддерживал, приглашая того на все мероприятия фонда.
Сначала статья о Карташове Анджею показалась просто очередной газетной уткой. Для поднятия тиража и не такое печатали – и здесь, и у него на новой родине. Но, поразмыслив, Домбровски мысль эту отмел. Публикации Арзуманова он изучил – тот никогда до желтизны не опускался. А раз так…
Анджей все-таки поднялся из кресла и побрел за кофе на маленькую кухоньку, которая была оборудована рядом с его кабинетом. Поглядел на часы – до открытия выставки оставалось два часа.

10 сентября (за 10 дней до взрыва). Москва. Манеж

Бугаев не любил ходить на выставки: мало того что он там уставал, так еще и скучно ему было неимоверно. Но на этот раз открутиться не удалось. Моторный Серега буквально за шиворот вытащил ленивца из насиженного гнезда, затолкал в машину и отвез в Манеж, где демонстрировались экзерсисы какого-то очень модного фотографа. Арзуманов должен был делать о нем материал, но, видимо, в одиночку погружаться в психологизмы новой волны фотоискусства не захотел, потому и зацепил с собой приятеля – под предлогом повышения Гениного кругозора.
Как и ожидалось, голые попы вперемежку с искореженной арматурой Гену не вдохновили. Слабым утешением стали бутерброды с пивом, которыми восходящая звезда фотоискусства щедро угощала приглашенную публику. Когда немудреная снедь уже подходила к концу, к ним протиснулся импозантный блондин, с которым Серега поздоровался как со старым знакомым. Впрочем, он со всеми так здоровался.
– Ген, познакомься, – Арзуманов дружески похлопал подошедшего по плечу. – Вот так выглядят современные меценаты и филантропы. Это господин Домбровски – бывший гражданин бывшей социалистической Польши, а ныне работник американского благотворительного фонда. Помогает, так сказать, чем может, нашей многострадальной Родине.
После этой тирады Арзуманов представил Гену, на голубом глазу сообщив поляку, что Бугаев – видный российский историк и его лучший друг. Бугаев начал было уже краснеть от такой неожиданной характеристики, но польско-американский меценат, одобрительно пожав Гене руку, сразу переключился на другую тему.
– Читал тут вашу статью про одного изобретателя… Карташов, по-моему, у него фамилия, 
– И что? – Арзуманов оживился.
– Честно говоря, не знаю, как к этому относиться. Вы вроде бы не похожи на человека, который может написать… Как это по-русски?..
– Утку, – с готовностью подсказал Серега.
– Да, именно – утку. Но уж слишком фантастично все это выглядит. Чтобы вот так, деревенский учитель – и двигатель будущего.
Арзуманов налил всем по стакану пива, которое в малом количестве еще присутствовало на столе.
– Знаете, Анджей, вы, западники, народ, безусловно, продвинутый. Только вот полета фантазии вам не хватает.
– Так значит, все это фантазия? – в голосе поляка прозвучало разочарование.
– Кто знает… Поймите, я ведь пока не утверждаю, что Карташов изобрел новый водородный двигатель, а говорю лишь о том, что он вполне может это сделать. Улавливаете разницу?
– Улавливаю. Ну, а что же родное российское государство? – не удержался собеседник от легкого сарказма. – Почему не помогает гению?
Арзуманов с хитринкой посмотрел на иностранца.
– Да потому, что, как и вы, не верит в чудеса. Если бы оно всем, кому надо, помогало, трудно и представить, как бы мы жили. Как вы, американцы, наверное. А, скорее всего, и покруче.
– Меня впечатляет ваша уверенность. Тогда, может быть, грант ему выделить? У нас на такие цели деньги предусмотрены…
– Спасибо, конечно, но, возможно, уже и не потребуется. Я тут на днях его последние расчеты одному светиле из Академии наук показывал. Так вот…
Арзуманов выдержал легкую драматическую паузу и отпил из стакана.
– Заинтересованность проявил необычайную. Говорит, что это может быть бомбой. В мирном смысле, конечно. Похоже, наш старик все-таки родил нечто гениальное. Так что лед тронулся, господа присяжные заседатели…
Арзуманов сиял, как Остап Бендер, выигравший лот на распродаже стульев.
– И все-таки, может быть, грант не помешает, – поляк явно не хотел отступать. – Дело ведь быстрей пойдет.
– Возможно, и не помешает. Знаете что, я вам адресок черкну – сами с ним и поговорите.

Тетрадь
12 сентября (за 8 дней до взрыва). Подмосковье. Бородино

Домбровски вылез из такси на автобусной остановке, крыша которой едва держалась на покосившихся опорах. Дорога была вдребезги разбита, и Анджею пришлось перепрыгнуть большую яму с водой, чтобы перебраться на другую сторону. Да, не скоро русские у себя человеческую жизнь наладят. Всего сто километров от сияющей богатством столицы – и попадаешь в темное советское прошлое.
Найти в деревне дом учителя химии не представлялось сложной задачей. Купив в местном магазине бутылку коньяка и поговорив пару минут с пышногрудой продавщицей Зиной, Домбровски получил точные инструкции, как найти дом Карташова. Туда он и зашагал по неширокой улице, которая вела от главной дороги вглубь деревни.
Через несколько минут Анджей уже стоял перед покосившимся серым строением – домом это назвать можно было с большой натяжкой. Ни одного прямого угла в конструкции не наблюдалось, а крышу, похоже, последний раз ремонтировали до войны. Зато палисадник с кленами и яблонями выглядел чудесно.
Домбровски откинул с калитки проволочное кольцо, которое исполняло роль запора, и, пройдя по еле заметной тропинке, поднялся на крыльцо. Дверь, несмотря на прохладную погоду, была приоткрыта.   
– Здравствуйте. Есть кто дома? – крикнул Домбровски в темноту сеней.
На пороге появился седой мужчина невысокого роста, одетый в доперестроечную рубашку и линялые джинсы. Почему-то Анджей представлял русского гения несколько другим – эдаким Толстым в его усадьбе, с седой бородой и в армяке. А тут перед ним стоял вполне современный старичок без растительности на лице, разве что кожа была покрыта склеротической сеткой, характерной для пьющих людей. Единственное, что выдавало в Карташове сельского жителя, так это валенки, в которые были заправлены джинсы.
 – Чем обязан? – хозяин строения был явно не настроен беседовать с незнакомыми людьми.
– Я от Сергея Арзуманова, он мне про вас рассказывал.
– От Сереженьки? – лицо Карташова мгновенно изменилось. – Милости просим. У меня, правда, не прибрано, но вы проходите, проходите. Вот сюда, направо. Осторожно, не ударьтесь. Лампочку никак не вкручу.
Внутри было довольно чисто, если не считать пыльных бутылочных батарей, выстроившихся в разных местах комнаты, но и они держали довольно ровный строй. В красном углу, как и полагалось, висела большая икона Николая Чудотворца, который с подозрением смотрел на незваного гостя.
Анджей, не начиная разговор, первым делом поставил бутылку посередине стола и сел на один из двух венских стульев довоенной работы. Хозяин также молча достал стаканы, банку с солеными огурцами и уселся напротив. Употреблять коньяк с русскими соленьями поляку еще не приходилось, и он пожалел, что не купил коробку с шоколадными конфетами, которую ему настойчиво предлагала продавщица Зина. Огурцы так огурцы, не побежишь же обратно. Гость откупорил бутылку, разлил темную жидкость по стаканам.
– Ну, за знакомство, – Домбровски неплохо изучил русские обычаи и знал, с чего надо начинать.
Выпили. Хозяин избушки сразу слегка осоловел и смотрел на Анджея, видимо, ожидая, когда тот начнет объяснять цель своего визита.
– Давайте знакомиться, Владимир Петрович. Меня зовут Анджей Домбровски – вот моя визитка. Я из благотворительного фонда, который занимается, в том числе, поддержкой изобретателей.
Карташов неторопливо надел очки, которые лежали тут же, на столе, между кадушкой с солью и хохломской вазой, наполненной почему-то вилками. Изучив содержание визитки, хозяин посмотрел на Домбровски с уважением.
– Очень… Очень рад. Значит, Вы знаете про мою работу? Очень рад. Понимаете, я ведь столько лет… Столько сил… И вот сейчас… Знаете, у меня, кажется получилось…
Следующие полчаса Домбровски слушал Карташова, который взахлеб рассказывал, перескакивая с одного на другое. Складывалось впечатление, что он пытался втиснуть в короткий рассказ все, что наболело за долгие годы. Время от времени Анджей доливал коньяк и приподнимал стакан, пытаясь что-то сказать. Но изобретателя было не остановить – очень уж соскучился он по интеллигентным собеседникам.
Половину из того, что Карташов говорил про свои исследования, Анджей не понял. Уловил главное: работа практически закончена и можно приступать к созданию опытной модели.
– Вот и отлично, – вклинился, наконец, Домбровски, когда силы рассказчика стали иссякать. – Я как раз приехал, чтобы предложить вам сотрудничество. Наш фонд готов выделить вам грант. Мы верим в вас.
На лице старика, разогретого коньяком, появилось совершенно блаженное выражение, которое сразу же сменилось почти детской растерянностью.
– Вы знаете… Спасибо, конечно. Но дело в том, что Сережа… Он передал все в Академию наук. Приезжал не так давно, снял копии – представляете, прямо на телефон. Он разве вам не рассказывал? Ну, и отвез туда. А там очень заинтересовались. Так что спасибо, но дело вроде бы уже закрутилось. Поверить не могу… Но я всегда знал… Всю жизнь … Я был уверен, что получится… Извините, я сейчас.
Глаза старика увлажнились, и он быстро вышел из комнаты на маленькую кухоньку, прикрыв за собой дверь.
Домбровски понял, что Карташова уговорить будет трудно. Точнее, невозможно. Предложить работу за границей? Зачем ему это? Всю жизнь прожил в деревне, одержимый одной идеей. Даже не женился. Таким людям мирские блага малоинтересны. Да и потом, если родное государство, наконец, оценило…   
Поляк достал из кармана маленькую капсулу, вскрыл и насыпал порошок в недопитый стакан хозяина. Так будет вернее и проще. Пусть поспит немного, а копии и мы на телефон умеем снимать. Анджей усмехнулся и долил коньяка в стаканы.
Говорили еще минут десять. После очередного тоста окончательно осоловевший старик заплетающимся языком попросил извинения и направился к кушетке, которая стояла здесь же, в углу комнаты. Гость заботливо уложил гостеприимного хозяина, не поленившись снять с него валенки.
Тетради с записями нашлись практически сразу. Изобретатель, похоже, особо их и не прятал. В соседней комнатке стоял старый письменный стол, в верхнем ящике которого лежали две толстых тетради с виниловыми обложками.
С копированием пришлось повозиться, но уже через полчаса Домбровски все закончил и вышел в горницу – так, кажется, русские называют холл.  Наклонился над спящим: дыхание старика было неровным, время от времени он судорожно вздыхал, как будто ему не хватало воздуха. Анджея предупреждали, что средство, которое ему выдали, может иметь побочные эффекты, особенно вместе с алкоголем. Ничего, старик вроде бы крепкий, выдержит.
Домбровски вышел на улицу, оглянулся и быстро зашагал к покосившейся автобусной остановке.

13 сентября (за 7 дней до взрыва). Подмосковье. Можайск

В больнице шел ремонт, и из коридора тянуло свежей краской. Медперсонала почти не было видно, зато как дома хозяйничали чернобровые граждане союзных некогда республик. Войдя в палату, Сергей сначала и не узнал сильно осунувшееся лицо Карташова. Нечесаные седые волосы старика были почти одного цвета с подушкой. «А ведь он всего лет на пятнадцать старше меня», – подумал Арзуманов.
Карташов всегда был для него стариком, даже тогда, когда они познакомились у моста через Воинку. Возможно, оттого что волосы у Владимира Петровича всегда были длинные и с ранних лет поседевшие. К Карташову Сергей испытывал весьма сложное чувство – жалел его и одновременно восхищался им. Было у того качество, которого так не хватало ему самому. Ленка любила повторять, что если бы добавить Арзуманову карташовской упертости, из него мог получиться видный государственный деятель.
Известие о внезапном сердечном приступе Карташова застало Арзуманова врасплох. Не то чтобы он считал старика вечным, но тот на здоровье никогда не жаловался, и слово «болезнь» ему было неведомо – несмотря на многолетние возлияния. Когда позвонили из больницы и сказали, что Владимир Петрович просит его приехать, Сергей, побросав дела, сразу же помчался в Можайск
Сразу попасть в палату ему не удалось. Карташов находился в крайне тяжелом состоянии и лишь изредка приходил в сознание. Пришлось представиться сыном, долго уговаривать главврача, и вот сейчас Сергей сидел у больничной койки в ожидании, когда старик вновь сможет говорить.
– А, Сереженька, – Владимир Петрович открыл глаза, – Как хорошо, что ты пришел. Понимаешь, все наконец сложилось…
Старик говорил прерывисто, каждое слово давалось ему с трудом. Полежал молча с закрытыми глазами. Потом вдруг резко приподнялся на подушке.
– Это должно заработать. Обязательно. Я нашел, что искал много лет. Одно единственное решение. Найди тетрадь с последними записями. Там главное. Я нашел, я придумал главное... Последние расчеты… Очень прошу тебя – в икону я ее спрятал, в ту, что в углу. На всякий случай. Опубликовать надо… Ты уж постарайся.
Старик снова закрыл глаза, еле слышно прошептал:
– И все-таки я это сделал…
Как умирают люди, Сергей видел только в кино –  так уж вышло – и сейчас смерть он наблюдал воочию впервые. Карташов как-то по-детски поморщился и затих. Запиликал какой-то датчик, прибежала медсестра. Арзуманова вытолкали из палаты.

Журналист
14 сентября (за 6 дней до взрыва). Москва. Улица «Правды»

Арзуманов сидел в редакционном буфете и жевал бутерброд с сырокопченой колбасой. Конечно, это был далеко не тот ароматный деликатес, который при советской власти доставляли в редакционную столовку с кремлевской спецбазы. Но ничего, есть было можно. Нельзя сказать, чтобы Сергей слишком сильно переживал из-за смерти старика. Но на душе было тоскливо – как-никак Карташов был частью его жизни.
 
Выйдя из можайской больницы, он сразу же поймал частника и поехал в деревню. До самого дома водитель отказался ехать, молча указав пассажиру на огромную канаву, которая как окоп перегораживала дорогу, и Сергей пошел пешком. Перепрыгнув очередной буерак, он поднял глаза и увидел, что навстречу ему идет баба Глаша. Та самая, у которой они студентами закупали самогонку и с которой время от времени Арзуманов виделся, приезжая в деревню. Сельская предпринимательница, не сильно постаревшая за прошедшие годы, бодро семенила с белым бидоном в руке. Самогонкой старушка давно перестала заниматься из-за отсутствия спроса и теперь приторговывала водкой в ночное время да еще молоко разносила по дачникам. В ее восемьдесят лет бабе Глаше и в голову не могли прийти, чтобы сидеть без дела.
– Ты, никак, к Петровичу? – слегка удивленно приветствовала она  гостя. – А его скорая увезла намедни. Сказали, сердечный приступ. Допился, чертяка.
– Знаю, баба Глаша. Умер Петрович. Я прямо из больницы.
Старушка ничего не сказала в ответ, только перекрестилась и, не прощаясь, засеменила прочь. Через несколько метров остановилась, обернулась:
– Хороший был мужик, Царство ему Небесное.
И добавила со знанием дела:
– Вот только пить столько нельзя…
Дверь в доме была не заперта. Собственно, и запереть теперь ее было некому. Арзуманов вошел в горницу и сразу увидел икону, на которую раньше почти не обращал внимания. Подставив стул, он аккуратно снял с полки деревянный с серебром оклад, внутри которого и лежала последняя и главная тетрадь Карташова.

Дело шло к обеду, и разноголосый гомон журналистской братии все плотнее наполнял небольшое помещение буфета. С бутербродами было покончено, и Сергей допивал остывший чай, когда к нему бесцеремонно подсела Юленька – блондинистая секретарша главного с пятым размером и осиной талией.
– Маэстро, вы когда соизволите командировочное забрать? – девушка наклонилась к Сергею всей роскошью открытого декольте. – Вам все давно подписано.
Соблазнительная секретарша неровно дышала к Арзуманову, о чем не упускала случая подавать ему разнообразные сигналы.
– Как только так сразу, моя прелесть. Вот только дождусь, пока ты закончишь трапезу. Жду в опочивальне…
Продолжать игривый диалог с обворожительной Юленькой у Сергея настроения не было, и он решительно направился к двери.
Через полчаса, взяв документы, зашел к себе в кабинет, чтобы собрать в командировку все необходимое. Жаль старика. Не получится даже на похоронах побывать. У Карташова и близких-то нет. Как все там пройдет? Кто похоронами займется? Впрочем, в деревнях это вопрос обычно не возникал. Хоронили всем миром. Не то что в городе, где соседи стакан воды лишний раз не подадут.
Устроившись за столом, Сергей достал из портфеля тетрадь Карташова. Еще по дороге домой журналист пытался что-то разобрать в малопонятных записях – безуспешно. И не потому, что почерк был неразборчивый. Наоборот, писал Владимир Петрович старорежимно, как отличница в пятом классе. Просто все написанное было для Сергея полной абракадаброй, чего, собственно, и следовало ожидать.
Но то, что именно это тетрадка в виниловом переплете содержит итог работы Карташова, у него сомнений не было. Ему так и сказали тогда в Академии наук – должны быть еще записи, главные, на которые постоянно ссылается автор.
Вернувшись из Бородино домой, Сергей первым делом сделал копии всех страниц тетради. Это уже давно стало привычкой – иметь электронные дубли всех важных документов. Флэшку Сергей убрал в портмоне – так будет надежнее.
На вторую половину дня у него назначена встреча в Академии, куда он должен передать главную тетрадь. Интерес у них огромный, Арзуманов это сразу увидел по глазам знакомого академика, у которого когда-то брал интервью и к которому обратился не так давно с записями Карташова. И вот, судя по всему, теперь у него в руках недостающее звено. Неужели старику все-таки удалось совершить невозможное?.. Дождаться бы результата экспертизы... И тогда можно будет опубликовать. Как просил Владимир Петрович.
Арзуманов полистал тетрадь, сунул ее в портфель, закрыл кабинет и двинулся по направлению к лифтам.
Выйдя из здания, он достал ключи от машины и, пройдя вдоль серого фасада здания, повернул за угол.
– Сергей Мамиконович, не могли бы вы уделить нам несколько минут, – услышал он голос молодого подтянутого мужчины, который стоял, опершись на черный блестящий ауди. 

14 сентября (за 6 дней до взрыва). Москва. Сретенка

Итак, можно подводить первые итоги. Домбровски откинулся в кресле, вытянув ноги вперед. Сегодня пришел ответ. Судя по всему, записями Карташова в отделе заинтересовались чрезвычайно. Правда, то, что он нашел в столе у старика – всего лишь наброски. Должна быть главная тетрадь, там – основное. И он, Анджей, должен быстро выяснить, где эта тетрадь. Во что бы то ни стало. Значит, надо вновь ехать к старику и любыми путями добывать записи. И побыстрее. Такого случая второй раз в жизни может и не быть.
Домбровски подтянулся к столу и нажал кнопку селектора:
– Мария, будьте любезны, закажите мне такси.

14 сентября (за 6 дней до взрыва). Подмосковье. Бородино

На этот раз Домбровски доехал почти до самого дома. На улице было безлюдно. Через пару минут быстрой ходьбы показался знакомое строение. В соседнем дворе что-то увлеченно мастерил мужичок в телогрейке, которая странно смотрелась в этот теплый, ясный день. Этих русских не поймешь: то в январе в прорубь голые ныряют, то в жару в телогрейках и валенках ходят.
Домбровски остановился у калитки Карташова и потянулся к проволочному запору.
– Нету его, – услышал он голос из соседнего двора.
– Добрый день, не подскажете, а где Владимир Петрович?
– А вы кто ему будете? – подозрительно спросил мастеровитый сосед, не прекращая работу.
– Знакомый. По работе. Так, где все-таки Владимир Петрович?
– Все там будем, – оторвался наконец от работы мужичок в телогрейке.
– В каком смысле?
– Умер Петрович. Вчера скорая увезла. А сегодня мужчина один из города приезжал, тоже, вроде вас, его знакомый. Чернявый такой. Сказал, что сердечный приступ. Потом в дом зашел и почти сразу же вышел. С тетрадкой какой-то под мышкой.
Новость неприятно резанула Домбровски. Значит, все-таки не выдержал старик. Такого поворота Анджей не ожидал. Печально. Стоп…
– Что вы про тетрадь говорили?
– А что? – мужик уже совсем подозрительно смотрел на приезжего.
– Да нет, ничего. Спасибо. Жаль Владимира Петровича…
Продолжать разговор Анджей не стал и быстро ретировался обратно к автобусной остановке, где почти сразу же поймал машину до города. Усевшись на заднее сиденье, Домбровски достал телефон и стал искать номер Арзуманова. Чернявый. Ну, конечно же, это он. Кому еще мог сказать Карташов, где лежит тетрадь…
– Алло, Сергей? Это Анджей. Как вы насчет того, чтобы провести время? Я тут знаю одну отличную сауну на Чистых Прудах. Может быть, отдохнем?
– Спасибо, Анджей. Рад вас слышать. Только вот настроение у меня не банное. Помните, мы говорили про одного изобретателя, Карташова. Ну, вы статью мою о нем читали. Так вот умер Владимир Петрович. Сердце.
– Печально. Мои соболезнования. Но, возможно, мы можем позже встретиться?
– Хорошо. Баню я люблю. Но в любом случае я сейчас улетаю. В Абхазию. У меня командировка. Так что, уже когда вернусь… Я позвоню.

Котовский

15 сентября (за 5 дней до взрыва). Москва. Сокольники

– Ну, и…
За долгие годы совместной работы майор привык, что этим коротким словечком Котовский заменял стандартные служебные фразы типа «Доложите о проделанной работе» или «Что собираетесь предпринять?». Точнее, и то, и другое одновременно.
– Не вышел у нас разговор, товарищ полковник. Господин Арзуманов считает своим профессиональным долгом опубликовать записи.
Они шли по одной из глухих аллей в Сокольниках. В этот сумеречный предвечерний час здесь было безлюдно. В воздухе витали привычные для городских парков ароматы: запах прелых листьев был приправлен гарниром из ближайшего фастфуда. Майор угрюмо смотрел в затылок Котовскому. Вообще-то у полковника была другая фамилия, но голова Григория Ивановича была гладкой, как шар для боулинга, имя и отчество совпадали, да и вел он себя порой точь-в-точь, как его революционный тезка. Поэтому и получил соответствующее прозвание.
– Ты ему о последствиях его профессионального героизма рассказал?
– Не стал слушать. Считает, что мы не имеем права становиться на пути прогресса.
– Это он так сказал?
– Я обобщил.
Полковник остановился и задумчиво уставился на заросший пруд, где с кваканьем заступал на вечернюю вахту отряд комариных истребителей.
– Что с тетрадью?
– Изъяли. Сказали, что сами передадим в Академию. Наверняка копии снял. Это у них, у журналистов в крови.
– Правильно думаешь. Собственно, что он тогда собирается публиковать, если все записи теперь у нас…Спрашивал про копии?
– Естественно, Григорий Иванович. Молчит.
– А ты сам что думаешь?
– Скорее всего, на флэшку записал и с собой носит. Изъять?
– Погоди. Это мы всегда успеем.
В пруду плеснулась небольшая рыбешка. Полковник заинтересованно уставился на разбегавшиеся круги.
– Надо же, а здесь, оказывается, и рыба водится… Так что там с экспертизой записей?
– Подключили всех необходимых спецов. В Академии целый отдел занимается. Почти не спят. Похоже, действительно открытие века, выражаясь языком нашей уважаемой прессы.
Наклонившись, Котовский взял отколовшийся кусок асфальта и неожиданно сильно бросил его вдаль. Камень, долетев до противоположного берега пруда, чуть не зашиб зазевавшуюся лягушку, которая едва успела сделать отчаянный прыжок в сторону.
– Зачем он в Абхазию-то летит?
– Наш транш пропал. Скандал назревает. Его тема.
– Возможно, это будет весьма кстати. Очень даже кстати…
Полковник повернулся лицом к пруду, присел на корточки и уставился на воду. Разговор пока был закончен, понял майор. Котовский думать будет. И придумает. В этом можно было не сомневаться.
Через несколько минут полковник поднялся с корточек. Гладкий затылок, казалось, сиял от удовлетворения.
– Знаешь, вроде бы, есть неплохой вариант. Громкий, правда, но, возможно, сейчас это то, что нужно. Так что ты там говорил про Абхазию?
– Арзуманов громкое дело раскапывает, больших людей касается…
– Это же ведь очень опасно, – полковник слегка скривил рот, что, видимо, должно было означать улыбку.
Майор промолчал. Он давно уже привык не отвечать на риторические вопросы начальника.
В конце аллеи показалась одинокая парочка. Лиц видно не было, но по тому, как влюбленные тесно прижимались, склонив друг к другу длинноволосые головы, было видно, что роман в самом расцвете.
Полковник задумчиво и даже с некоторой ностальгией уставился на влюбленных. Но по мере их приближения лицо его вытянулось, и он резко, с досадой отвернулся. Майор повнимательнее взглянул на гуляющих и увидел двух нежно обнимающихся парней, которые о чем-то нежно ворковали.  Нетрадиционная парочка, проходя мимо, оценивающе оглядела двух немолодых граждан, непонятно что делающих в парке в этот час, и грациозно продефилировала в сумерки аллеи.
– Вроде бы и привыкнуть уже надо, а все никак не могу,– вздохнул полковник. – Ладно, Бог им судья. Ты мне лучше скажи, как там поживает конкурирующая фирма?
Полковник обернулся к майору и прикурил от его зажигалки.
– Анджей Домбровски. Работает под прикрытием благотворительного фонда. Был взят под наблюдение во время встречи с Арзумановым на фотовыставке. Тот дал ему адрес Карташова. Домбровски ездил в деревню, был у старика перед смертью – соседи видели. Усыпил хозяина, как показало вскрытие.
– Усыпил?
– В крови Карташова обнаружено неизвестное спецсредство, но это не яд, а именно снотворное. Так что фактически старик сам умер. Правда, в НТО говорят, что, возможно, в результате смешивания с алкоголем мог быть побочный эффект. У Карташова сердце было никудышное – пил много.
– Значит, убивать не планировали. Дальше.
– Мы его электронку перехватили. Отправил копии двух тетрадей Карташова. Там лишь наброски, самое главное – в тетради, которую Арзуманов забрал после смерти старика. В той, которую мы у него изъяли и передали специалистам.
– Не мог журналист как-то передать копию этой тетради поляку?
– Не думаю…
– Не думаешь или уверен?
– Уверен. После фотовыставки у них контактов не было.
– Саня, я тебя очень прошу… Мы эту игру проиграть не можем. Не имеем права. От нас сейчас столько зависит, что и представить страшно.
Полковник не договорил и быстрым шагом устремился вперед.
Майор поглядел ему вслед. По имени начальник назвал его второй раз за все годы их совместной службы. Первый раз это было, когда у полковника родился внук и счастливого деда в состоянии крайнего подшофе пришлось грузить в служебную машину. Впрочем, и без прочувственных обращений начальника майор понимал, что дело серьезней некуда. Даже обсуждать его в стенах родного учреждения Котовский запретил. Вот и гуляют теперь по парку.
Полковник шел по шуршащим листьям, к уборке которых еще не приступали, и размышлял, что пора на рыбалку – в Астрахань. Там сазаны, там тепло и весело. Впрочем, на рыбалку он в этом году не поедет, так же как и в прошлом, и в позапрошлом.
–  Что еще по поляку?
– Вчера снова ездил в деревню, узнал от соседа о смерти Карташова. В дом не заходил. Звонил Арзуманову, договаривался о встрече, приглашал в сауну.
– И что наш бравый журналист?
– Сказал, что не может, улетает в командировку.
– Ну, вот и славно. Пора мне самому с ним поговорить, – Котовский обернулся к майору. – Он когда улетает?
– Завтра. Наши ребята его в Сухуми встретят.
Полковник задумчиво посмотрел на ряску на воде.
– Будет жаль, если не согласится… Мне его сочинения нравятся.
– Мне тоже…
Начальник внимательно посмотрел на подчиненного, как будто в первый раз увидел.
– Собирайся, поедем в аэропорт. Давненько южного солнца не видел, надо косточки погреть…

Командировка

16 сентября (за 4 дня до взрыва). Абхазия. Пицунда

Арзуманов шел вдоль моря и высматривал, где бы перекусить. Некогда оживленная набережная в этот теплый осенний день казалась вымершей. Отдыхающих наблюдалось немного, соответственно, и с общепитом было негусто. А ведь что тут творилось в славные застойные времена! Шашлык, хачапури, настоящие, ручной работы чебуреки. От запахов можно было с ума сойти.
Сразу после возвращения из больницы он зашел к главному, и тот, как всегда, не спрашивая согласия, отправил его в Абхазию. Срочно нужен был материал о сложных путях возрождении независимой республики, точнее, о том, куда девался очередной транш из российского бюджета.
Прилетев в Сухуми, Арзуманов побывал в местной администрации, взял пару интервью и в этот же день сел в автобус до Пицунды.
Снять номер в гостинице этого некогда знаменитого на весь Союз курорта удалось без труда. Из семи интуристовских корпусов на набережной восстановили не все, но и того, что было, хватало для не очень многочисленных туристов – российские граждане побаивались все-таки отдыхать во все еще неспокойной самопровозглашенной республике.
Бросив вещи в номере, Сергей вышел к морю. В конце набережной под реликтовой сосной приютилась симпатичная забегаловка, где Арзуманов и решил перекусить. Заказ выполнили быстро: буквально чрез пять минут на столе журналиста дымилось аджарское хачапури – лодочка из пышного теста с запеченным сыром, растопленным маслом и разбитый сверху яйцом. В сациви явно не пожалели орехов и кинзы, а вино, как полагается, принесли в глиняном кувшине. Натюрморт был ностальгический – именно такой набор они заказывали с друзьями много лет назад здесь, в Пицунде. Арзуманов отломил горячий кусочек хачапури и макнул в ароматный соус от сациви – это сочетание он полюбил с юности. Надо же, вкус любимых блюд практически не изменился…
Через пятнадцать минут с трапезой было покончено, и Сергей вышел на улицу. На поднятую руку отреагировали сразу две машины. И хотя вторая выглядела гораздо презентабельнее, Арзуманов из чувства справедливости наклонился к водителю первой.
– Мне бы в Третье ущелье… Это за рыбзаводом.
Хозяин авто с любопытством посмотрел на Сергея. Выражение лица у него было приблизительно такое же, как у потомственного московского таксиста, которому приезжий объяснял, что Манеж находится рядом с Кремлем.
В дороге молчали. Во-первых, потому что машина тарахтела как трицатьчетверка во время штурма Берлина. Ну, а во-вторых, водитель попался нетипичный для этих мест и лишних вопросов не задавал.
Дорога, бежавшая змеей сквозь горы, вывела, наконец, к знакомому ущелью. Расплатившись, Сергей вышел и глубоко вдохнул. Воздух был такой же, как тогда, в молодости. Волнующий и радостный.
Все остальное напоминало картину после судного дня. Сергей шел к морю и не узнавал мир своего студенческого счастья. Остовы зданий с провалившимися крышами чернели выломанными оконными проемами. Чудом уцелевший репродуктор болтался на одиноком фонарном столбе без светильника. Дорожки заросли бурьяном, так же как и фундаменты под палатки, в одной из которых молодой Арзуманов совращал любовь всей своей жизни.
Вот и пляж. Единственное место, которое не изменилось. Море регулярно следило, чтобы здесь было чисто и красиво.
Вокруг не наблюдалось ни души. Сергей сбросил футболку, стал стаскивать брюки. Вон там, слева, виднелась их скала, а под ней – вход в грот. Достав из кармана брюк маленький пакетик, многократно обмотанный скотчем, журналист побрел по пляжу в сторону скалы.

Спрятать флэшку именно в гроте Арзуманов решил еще в Москве, когда ему подписали командировку в Абхазию. Прятать дома или у знакомых было бессмысленно. Банковская ячейка тоже не подходила – учитывая всесилье наследников Дзержинского. После беседы с подтянутым товарищем из органов Сергей ясно понял, что вокруг  открытия Карташова начинается очередная чекистская возня. Тогда, в черном ауди спортивного вида майор так и не смог ему внятно объяснить, почему записи изобретателя нельзя публиковать. Все твердил про государственные интересы. Господи, столько лет прошло,  так все в мире изменилось, а они все те же. Как чуть что неординарное, так первым делом пытаются засекретить. Иными словами – похоронить. Нет уж, господа-товарищи чекисты, на этот раз у вас номер не пройдет… Мир должен все узнать. И про изобретение. И про гениального деревенского учителя Владимира Петровича Карташова.
Но ведь эти ребята могут, если надо… Да нет, времена сейчас не те. Однако страховка не помешает. Бугаев хоть мужик и неповоротливый. Но если что – за него, Сергея, рогом упрется. А записку ему можно передать, допустим, через дядю Тему. Только это надо сделать как-нибудь так, чтобы никого не подставить…

Вернувшись после поездки в гостиничный номер, Сергей прилег на старый диван с советской еще обивкой и включил телевизор. Это был единственный в комнате предмет, который напоминал о том, что наступил новый век. По местному каналу в очередной раз показывали недавние празднества по случаю Дня независимости. Все пели и плясали. Ну, и конечно, палили в воздух из калашей.
Стреляли громко, поэтому Сергей сразу и не расслышал вежливый стук в дверь. Наконец он понял, что стучат, и пошел открывать. На пороге стоял мужчина плотного телосложения, по виду которого можно было сразу определить: товарищ не местный и пришел с официальным визитом.
То, что этот человек из органов, Арзуманов понял сразу. Как бы ни одевались работники спецслужб, кем бы ни представлялись, было у них во взгляде что-то такое, что не оставляло сомнений в роде их деятельности.
Полковник с интересом оглядел гостиничный номер, где обосновался Арзуманов, и без вступления констатировал:
– А вы, как я посмотрю, большой любитель приключений.
– Чем обязан? – Сергею не очень понравилось начало беседы. Визитер мог хотя бы поздороваться для приличия.
– Добрый день. Полковник Кудрявцев, – вошедший словно услышал мысленный упрек журналиста и протянул ему удостоверение. – Около редакции с вами разговаривал мой помощник. Как вижу, он вас не убедил. Даже искупаться в прохладной воде не поленились. Романтично, ничего не скажешь…
Арзуманов сразу не нашелся что ответить. Да, слухи про смерть наших спецслужб оказались преувеличенными. Работают, ребята, как и прежде, с размахом. Итак, за ним следили. Значит, все знают.
– Вы чайку не хотите? – неожиданно для самого себя предложил журналист.
– Спасибо, уже пил. Давайте-ка лучше прогуляемся. Воздух тут – на хлеб можно намазывать. Нам надо с вами о многом поговорить.

Поклевка
19 сентября (за день до взрыва). Москва. Чистые пруды

О том, что русские ходят в баню не только чтобы помыться, Анджею рассказали еще в Русском отделе. Бани в России почему-то называли саунами, хотя ничего финского в них уже не осталось. Пар был влажный и такой жуткой температуры, что уже через пару минут хотелось поскорее выскочить из парилки наружу. Но Анджей был человек выносливый и только сжимал покрепче зубы, когда ему приходилось выдерживать экзекуцию вместе со своими русскими знакомыми. После проверки температурой начиналось другое, не менее тяжелое испытание организма – пивом, водкой и обильными закусками. С этим Домбровски тоже справлялся успешно, благо всегда под рукой были необходимые средства. Словом, русскую баню поляк почти что полюбил.
В сауну на Чистых Прудах Домбровски решил пригласить своего нового знакомого потому, что здесь было чисто, красиво и очень прилично кормили.
К входу в заведение Арзуманов пришел не один. Рядом топтался его вечный спутник – историк Бугаев.
– Добрый день, Анджей. Надеюсь, Вы не будете возражать, если Гена составит нам компанию.
– О чем вы говорите. Буду очень рад.
В планы Домбровски не входило присутствие третьих лиц, но что поделаешь, видимо, Сергей с его приятелем были не разлей вода, как говорят русские.
Вошли внутрь. Администратор провел их в кабинет, где заранее был накрыт шикарный стол.
– Смотрю, вы быстро осваиваете наши обычаи, – усмехнулся журналист, оглядывая закусочное великолепие.
– Стараюсь. Жить в стране надо по тем правилам, которые в ней приняты.
Разделись, сполоснулись под душем и зашли в парилку. Домбровски оглядел Сергея.
– Извините, но мне кажется, вы успели загореть с нашей последней встречи. Во всяком случае, судя по лицу. В командировке было много свободного времени?
– Не сказал бы. А загар… Это у меня по армянской линии. Достаточно немного побыть на солнце – и результат, как говорится, на лице.
Выйдя из парилки, бросились в холодную воду бассейна, где долго плескались и фыркали. Потом занялись содержимым стола. Все было вкусно и обильно. Насытившись, в блаженстве развалились на диване.
– Жизнь прекрасна, – начал Домбровски разговор, ради которого пригласил журналиста. – Жаль только, нет с нами вашего знакомого… Царство ему Небесное. Правильно я говорю?
– Да, правильно говорите, – Сергей на минуту помрачнел, но быстро с собой справился. – А знаете, он прожил счастливую жизнь. Не всем так повезло.
– Ты имеешь в виду его открытие? – вступил в разговор Бугаев, который после обильной трапезы чувствовал, что если не заговорит, то попросту заснет.
– Открытие – это лишь мгновение. Финальная точка. Счастье – это когда есть то, чему ты можешь посвятить всю жизнь, все силы и время без остатка. Извините уж за высокий штиль.
– И все-таки точка у него, судя по вашим словам, получилась грандиозная, – повернул разговор в нужное русло Домбровски.
– Безусловно. Пока и осмыслить даже трудно. Владимир Петрович перед смертью попросил меня забрать из дома его последнюю тетрадь. Там главное. Та самая финальная точка. Старик просил эти записи опубликовать.
– Ну, и как вы решили? – Анджей напряг все силы, чтобы не выдать волнение.
– Пока не знаю. Передал в Академию наук. Сейчас идет экспертиза, но похоже, у Карташова получилось действительно что-то невообразимое.
Сергей рывком поднялся с дивана, сбросил простынь и бомбочкой плюхнулся в бассейн. Бугаев тотчас последовал за ним, отчего вода выплеснулась за борта и маленьким цунами докатилась до стола. Через пару минут журналист с наслаждением обтерся полотенцем, обернулся простыней и вновь уселся за стол.
– Знаете, там, наверху, – показал он пальцем в деревянный потолок сауны, – засуетились страшно. Прислали даже оперативника, который уговаривал меня обо всем забыть. Видимо, засекретить хотят.
– А вы? – Анджей чувствовал, что вот-вот сорвется на фальцет.
– Не знаю даже. Думаю. Могу сказать только одно. Копия тетради в надежном месте. Я им такое открытие замылить не позволю. Возможно, понадобится и ваша помощь – в смысле опубликования. Если что – вот он будет в курсе.
Арзуманов указал на Гену, который как морской слон пыхтел в воде от удовольствия и даже не догадывался обо всей важности уготованной ему миссии.


ЧАСТЬ 3

Флэшка
24 сентября. Москва. Сретенка

Утро опять выдалось теплое и солнечное. В большие окна лился сентябрьский мягкий свет. Домбровски крутил педали велотренажера, которым пользовался не столько для поддержания физической формы, сколько для того, чтобы приводить мысли в порядок.
Итак, машину его нового знакомого взорвали.
После знакомства с журналистом Домбровски постарался собрать все, что можно было найти о нем в открытых источниках. Арзуманов был рисковый человек. То, что он накопал за последние годы – и ни за такое убивали в этой дикой стране. Последнее время вел сразу три темы, и все, как говорят русские,  на острие бритвы. Самый  опасный вариант был связан с Абхазией. Деньги туда шли огромные, и, судя по  публикациям, журналист подошел вплотную к тому, где они растворялись. И к тем, кто был к этому причастен в верхних эшелонах российской власти.
Но убивать?.. Да еще таким голливудским способом? С другой стороны, и не за такие деньги на тот свет оправляли… Ну, а то, что взрыв устроили… Так, возможно, решили специально напугать особо любопытных.
И все же какое-то странное совпадение. Карташов добивается результата – передает записи журналисту – тот погибает. Нет, это не совпадение…
Значит, остается только одно. Поработало ФСБ. И все дело в той главной тетради. Изобретение Карташова для русских – бомба замедленного действия. Конец их нефтегазового благополучия. Развал. Хаос. Выпустить из рук такую разработку они просто не могут. Как и всех, кто о ней знает. Наверняка с журналистом пытались договориться. Тот отказался. За что и поплатился. Взрыв –  и концы в воду. И все можно списать на абхазский след.  Да, кагэбэшники, судя по всему, по–прежнему не очень разборчивы в средствах.
Но из этого непреложно следует…
Анджей закрутил педали быстрее. Получается, что у этого деревенского изобретателя реально что-то получилось. Да, да. Они бы не стали такое устраивать без серьезного повода. Значит, за работой Карташова следили давно? Вряд ли. Не хватит денег и сил в этой стране, чтобы вести всех полусумасшедших изобретателей. Но как-то они все же узнали об исследованиях старика…
Анджей стал прокручивать в памяти свои разговоры с журналистом. Ну, конечно же, Академия наук. Туда отнес копии записей Арзуманов.
Домбровски начал задыхаться от взятого темпа и уменьшил обороты. Все встало на свои места. Каким бы фантастичным это ни казалось, но деревенский учитель химии, скорее всего, своего добился. В полусгнившем деревенском домике он сделал открытие, которое, возможно, изменит весь мир. 
Увы, русские оказались проворнее. Записи у них.
Домбровски бросил крутить педали и, обтерев пот, устало опустился в кресло. Стоп… Как это он сразу не сообразил? Ведь остается вариант с приятелем журналиста – этим Бугаевым.  Арзуманов тогда в бане четко сказал, что спрятал копию в надежном месте. И что этот здоровенный увалень, который его всегда сопровождал, будет в курсе, где эту копию искать.
Раздалось треньканье монитора внутренней связи. Домбровски разражено нажал кнопку:
– Я же просил меня не трогать полчаса.
–  Вам звонит некто Бугаев. Говорит, что очень важно.
Домбровски усмехнулся. Как это там русские говорят – на ловца и зверь бежит?
– Соедините.

25 сентября. Абхазия. Пицунда

Выходной люк плавно отъехал в сторону, в лицо ударил плотный воздух, по-особенному теплый после самолетного кондиционера. Этот запах южного курорта, замешанный на морском бризе, мандариновых листьях и авиакеросине, ни с чем спутать было нельзя. Каждый раз, когда Бугаев вдыхал его, в груди что-то поднималось и на миг становилось трудно дышать.
Путешествие до Адлера прошло на редкость быстро и без приключений. Сев на Павелецком в аэроэкспресс, он уже через час с небольшим стоял в очереди у регистрационной стойки аэропорта, который сиял забугорной красотой. Так уж случилось, что последний раз Гена был в Домодедове лет двадцать назад. Все здесь изменилось до неузнаваемости, неизменными остались лишь озабоченные лица девушек в униформе и та степенная неторопливость, с которой они оформляли бумаги вылетающих.

После того, как Бугаев обнаружил записку друга в раковине, он не спал всю ночь. Как теперь поступить? Лететь в Пицунду искать записи в гроте? А что потом с ними делать?
Вопросы в Гениной голове толпились, оттесняя друг друга. В записке упоминался Домбровски. Значит, Серега хотел, чтобы именно ему он передал записи Карташова. Но почему? Неужели его друга за отказ от сотрудничества действительно взорвали? Не может быть… А впрочем, кто их знает. Бугаев никогда не сталкивался с ФСБ, этой могущественной организацией, овеянной тайным и не всегда приятным ореолом, и не ему было судить, что они могут, а чего нет. Важно, было другое. Серега просил опубликовать записи, подключив к этому поляка. А раз так… Что он, собственно, мучается? Надо звонить Домбровски.
Дождавшись девяти утра и так и не сомкнув глаз, Гена достал из кармана куртки записку и прочитал номер телефона на обороте.

– Проходите, Ваша очередь, – поторопила задумавшегося пассажира женщина с двумя симпатичными мальчишками-близнецами, которые с интересом рассматривали большого дядю, застывшему на желтой линии в нерешительности.
Бугаев сделал несколько шагов к стекляшке с молодым абхазским пограничником внутри и протянул паспорт.
Выйдя из здания аэропорта, он стал искать глазами стоянку такси, но таковой не обнаружил. Собственно, особой необходимости в ней и не было. Машин с шашечками тут не было, зато прилетевших встречала группа усатых автомобильных диспетчеров с барсетками в руках, которые стали наперебой предлагать услуги по доставке в любую точку небольшой республики.
Бугаев выбрал наугад одного из группы, и вскоре уже ехал на вполне приличной «девятке» вдоль моря. Эту дорогу он запомнил на всю жизнь, хотя и ездил-то по ней всего два раза – туда и обратно. В молодости все запоминается совсем по-другому, не нейронами мозга, а, видимо, какими-то другими клетками тела.
Гостиницу Гена решил не заказывать. Отдыхать и загорать времени не было. В Москве ждал Домбровски, с которым он договорился по телефону, что привезет тому записи Карташова для опубликования.
Третье ущелье встретило его ласково – полной тишиной и почти неподвижным морем. Хозяин «девятки», получив приличный аванс, с удовольствием согласился подождать пассажира на дороге.
Бугаев вышел на пляж и сразу увидел ту скалу, на которой когда-то переминался с ноги на ногу, обжигая пятки. Гена прошел метров двести по песку, разделся и зашел в бодрящую сентябрьскую воду. Холода он никогда не боялся, благо подкожных отложений хватало с избытком. Набрал воздуха, нырнул и открыл глаза. Вода была удивительно прозрачной, даже без маски все было видно, но заветной дыры в скале он не обнаружил. Гена вынырнул и растерянно огляделся. Чудеса, не могло же отверстие исчезнуть. Хотя, кто знает, может быть, его завалило. Ерунда, Серега же был в гроте.
Бугаев вылез из воды, еще раз огляделся. Ну, конечно же, вечная его невнимательность. Надо было еще метров на десять дальше пройти.
Вынырнув внутри грота, Гена обнаружил, что за прошедшие годы, похоже, никому так и не удалось повторить их с Серегой чудесное открытие. Грот был девственно чист, как и много лет назад. Бугаев огляделся. И где здесь искать флэшку? Куда ее Серега здесь засунул?
И тут Гена обнаружил то, что меньше всего ожидал увидеть. На стене была выцарапана эмблема «Спартака», за который они с Серегой всегда дружно болели. А из нижнего угла ромба вниз указывала еле заметная стрелка. Бугаев посмотрел туда, куда указывал немудреный знак, оставленный его другом, и увидел большой камень, приваленный к стене. Отодвинув его, Гена обнаружил небольшой, перемотанный скотчем сверток. 
 
 27 сентября. Москва. Сретенка

Домбровски налил себе водки чисто по-русски – полный стакан. Бросил пару кусочков льда. Отпил немного. Закусывать в России он так и не научился. Хмель быстро ударил в голову – теплыми волнами побежали приятные мысли. Свой шанс он не упустил. То, что ему удалось достать, цены не имеет. И это сделал он, Анджей Домбровски!
И уже не важно – вычислило его ФСБ или нет. Файлы он передал, это главное. Завтра улетает домой. Прицепиться к нему не могут. В отделе его ждут почести и немалые деньги. А главное: наконец-то эти ребята с имперскими замашками получат то, что заслуживают. Ничего, не умрут. Быстрее построят нормальное демократическое государство и перестанут всем угрожать своими ракетами.
Анджей потянулся за стаканом – сегодня можно было расслабиться по полной. Он это заслужил.

Пляж

30 сентября. Побережье Кубы

Гена, растянувшись на белом песке, глядел на бирюзовое заграничное море. Невдалеке натужно пыхтел какой-то местный кораблик, видимо, еще советской постройки. Около самой воды резвилась детвора.
Вернувшись из Пицунды, Гена сразу же позвонил поляку и договорился встретиться с ним в хашной на Васильевской, где и передал Серегину флэшку. Он не был уверен, что поступает правильно. Но так хотел его друг.
А возле дома, куда он отправился с Васильевской, его ждал черный автомобиль и двое с гербастыми удостоверениями. Сопротивляться не имело смысла. Гена вообще чувствовал слабость в ногах при соприкосновениях с представителями власти. А уж спорить с этими ребятами… 
Все вместе поднялись к Бугаеву в квартиру. Где-то в глубине души Гена предвидел этот визит. Но то, что произошло дальше, и представить себе не мог. У него потребовали заграничный паспорт, попросили собрать самое необходимое, включая, почему-то плавки, посадили в машину и, ничего не объясняя, отвезли в аэропорт. Свой паспорт он увидел уже на стойке регистрации – вместе с вложенным в него авиабилетом. Ребята в штатском словно воды в рот набрали. Они сопроводили Гену до трапа самолета, который улетал на Кубу. И только здесь один из них, судя по всему, старший по званию, короткими рублеными фразами сообщил Бугаеву:
 – Все вопросы потом. На месте все узнаете. Очень вас просим – без эксцессов. Маме мы сообщим. Для вас оплачен номер в отеле «Баккара». С такси проблем не будет.  В чемодан мы вам положили немного денег. Для начала хватит. Счастливо долететь.
Все это было сказано тоном, не терпящим возражений. Гене, который с трудом понимал, что происходит, ничего не оставалось, как начать подъем по трапу. В любом случае, полет на Кубу – это лучше, чем допрос в подвалах Лубянки, о которых он столько читал в перестроечные времена…
Долетел он прекрасно. Сначала, правда, мучился, не зная как пристроить свое большое тело в узком кресле. Но маленькая фляжка с виски, которую он купил у смуглой бортпроводницы, сработала лучше всякого снотворного. Проснувшись, он увидел в иллюминаторе очертания Острова Свободы, которые видел когда-то в киножурналах «Новости дня».
Гостиница оказалась, как и репортажи о Кубе – из социалистического прошлого. Задерживаться в номере Гена не стал. Бросив чемодан на узкую кровать, он нашел любимые полосатые плавки и быстро направился к пляжу. Свободное место искать не пришлось. Если быть точным – на огромном песчаном пространстве искать нужно было отдыхающих.
 У воды два загорелых мальчугана строили из песка причудливый замок. Им настойчиво пыталась помочь белокурая девчушка лет трех, которую опытные строители всячески старались отвадить от их архитектурного творения.
Гена сделал приличный глоток из высокого стакана. Пиво, которое ему услужливо принесли из гостиничного бара, было уже теплым, но за холодным идти было лень. 
Сделав еще несколько безуспешных попыток, отвергнутая помощница принялась бросать в строителей замка песком. Те вроде бы внимания не обращали, но явно злились.
Через пару минут стакан был пуст, и Гена откинулся на песок, прикрыв голову полотенцем.
……….
– Смотри, аккуратнее – сгоришь…
Бугаев открыл глаза. Над ним склонился Серега Арзуманов, собственной персоной. Абсолютно живой и даже слегка навеселе. От неожиданности Бугаев даже откатился в сторону.  Потом вскочил с песка. Да, это действительно был его взорванный друг, живой и невредимый, да еще улыбающийся во весь рот. 
– Ты садись, Гена, в ногах правды нет.
Гена послушно опустился на песок. Когда ребята в штатском отправили его на Кубу, он уже понял, что должно произойти что-то необычное. Но не до такой же степени…
– Так ты … жив? – ничего более умного Гена из себя выдавить не мог.
– Живее всех живых. Знаешь, давай сопли-вопли оставим. Насколько я помню, у тебя сегодня день рождения. Так что поздравляю.
– Спасибо, – Бугаев был неповоротлив в экстраординарных ситуациях. А уж сейчас вообще не знал, что говорить и как себя вести.
– Знаю, ты натерпелся. Но, поверь, у меня выбора не было…
Арзуманов закурил. С наслаждением выпустив дым, он поглядел на живописную группу у самой воды, которая возводила песчаный замок.
– Ну? – не выдержал Бугаев. – Ты, Серега, эти свои драматические эффекты брось…
– Я, между прочим, теперь не Серега. И не Арзуманов. Меня теперь зовут Андрей Воробьев, и я являюсь собственным корреспондентом на Кубе одной очень уважаемой белорусской газеты.
– А почему именно белорусской? – только и смог выдавить Бугаев.
– Эх, Гена, ну ты совсем ничего в шпионских делах не понимаешь. Ладно, давай пока закончим о грустном. Вон и Ленка с коктейлями идет.
Бугаев обернулся. К ним приближалась стройная фигура с подносом и тремя стаканами. Теперь понятно, куда она пропала. А Роза Ивановна оказалась наблюдательной: разве это не счастье – уехать с любимым на край света?
Лена даже по песку шла, как будто танцуя. Удивительно, но она почти не изменилась за тридцать лет. Такая же, как в Пицунде. Ну, почти такая же.
Лена опустилась на колени и протянула им поднос, на котором красовались высокие стаканы с коричневым напитком и кусочками льда.
– Мне бы пивка, – протянул Бугаев.
– Пиво будешь в Москве пить, – отрезала Лена, – а здесь изволь потреблять, что и все – «Куба Либре». С днем рождения.
Они чокнулись, и Бугаев сделал приличный глоток. Напиток ему понравился. Через пару минут стакан был пуст, и Гена блаженно откинулся на песок. Постепенно в голове началась легкая центрифуга – то ли от выпитого, то ли от того, что  Арзуманов наконец соизволил рассказать. Уже через пару минут Гена провалился в тяжелый сон.

Наживка

18 сентября (за два дня до взрыва). Абхазия. Пицунда

Эвкалиптовая аллея от военных действий почти не пострадала, разве что была непривычно пустынна. А ведь когда-то здесь отбоя не было от отдыхающих. После того, как полковник в гостиничном номере пригласил Арзуманова на прогулку, прошло уже несколько минут, а разговор все не начинался. Они шли по длинному тоннелю из сомкнувшихся ветвей вековых гигантов, и впереди открывался открыточный вид на море. Полковник молчал, словно приглашая журналиста начать первым.
– Хоть этого и не предполагают законы жанра, но можно сначала я спрошу.
– Конечно, Сергей Мамиконович.
–  Если не секрет, давно вы занялись этим делом? Ну, Карташовым. И мною.
– Недавно. Спасибо академикам: бдительные мужики оказались. Когда вы им первые записи принесли – сразу позвонили. Ну, а дальше … Дальше уже дело техники, как говорят.
– Понятно. И еще вопрос.
– Это прямо уже интервью начинается, – усмехнулся полковник. – Впрочем, я вас и пригласил сюда, чтобы многое вам рассказать. Спрашивайте.
– Судя по такому интересу к моей скромной персоне, у Карташова действительно что-то  получилось?
Полковник ответил не сразу, словно подбирая нужные слова.
– Да, похоже, именно так. Видно, не перевелись на Руси гении.
– Я знал, я верил, – Арзуманов почувствовал необычайное возбуждение. – Ай да Карташов. Ай да старик. Никто не верил, а я…
Сергей разволновался как мальчишка. Сложно было даже осознать, что произошло. Мысли скакали, и выстроить их в стройный ряд казалось невозможным.
– И это… Работает? – почему-то шепотом спросил Сергей.
– Скажем так: будет работать. Сейчас идет экспертиза. Скорее всего, ваш знакомый действительно сделал уникальное открытие.
Сергей остановился. Возбуждение нарастало. Хотелось на всю набережную заорать: «Победа!!!» и пуститься в пляс.
Постепенно первая эйфория прошла. Вопросов пока было больше, чем ответов. Арзуманов стал нагонять своего собеседника, который неторопливо продолжал прогулку.
– Я так и знал, что он своего добьется. Ну, и к чему теперь вся эта секретность? Ведь скоро все равно весь мир узнает, когда установку запустим …
– Не узнает, и не запустим.
– Что вы имеете в виду? – Арзуманова снова резко остановился и замотал головой, как будто его ударили по голове туго набитым мешком.
– Похоже, все-таки не убедил вас мой коллега.
– В чем? В том, что изобретение Карташова погубит страну? Конспирология какая-то. Знаете, я слишком взрослый и, смею вас уверить, образованный человек, чтобы поверить в эту ерунду.
Почти то же самое сказал Арзуманов тому симпатичному майору, который пригласил его в черный ауди, когда он выходил из редакции. Беседа была спокойная, без угроз и драматических сцен. Сергею предложили отдать тетрадь и раз и навсегда забыть про Карташова. Мол, внедрение его разработок поставит страну на грань экономической катастрофы. Контраргументы Арзуманова о том, что прогресс не остановишь и страна, наоборот, сможет вырваться вперед, майор внимательно выслушал, ничего в ответ не сказал, вежливо, но настойчиво потребовал тетрадь и попрощался, приоткрыв для Сергея дверь. И вот сегодня, судя по всему, назревает вторая серия.
Полковник задумчиво взглянул на собеседника.
– Человек вы, безусловно, образованный. Тем более удивительно, что не хотите просчитать на пару шагов вперед.
– Я не счетная машина, – огрызнулся расстроенный Арзуманов, который совершенно не ожидал такого поворота.
– Хорошо. Тогда давайте вместе посчитаем. Надеюсь, вам не надо рассказывать, какой процент бюджета мы получаем от нефти и газа. Вижу, что не надо… А теперь представьте, что будет, если в мире появится альтернативный источник энергии, да еще столь простой и дешевый, как установка с катализатором Карташова.
– Так он же у нас появится, а не где-нибудь…
Полковник задумчиво взглянул на журналиста.
– Вы действительно думаете, что можно запустить что-то принципиально новое в отдельно взятой стране? Вы знаете способ засекретить технологию, которая широко применяется? Я лично такого способа не знаю.
– Ну, и что? Не умрем. Слезем, наконец, с нефтегазовой иглы, перейдем на инновационные рельсы, как выражается наш уважаемый президент. Да и обо всей планете надо думать, а не только о нас…
Арзуманову стало слегка досадно от пафоса его последней фразы, но по-другому выразиться как-то и не получилось.
– Планета – это здорово. Только вот когда на ней образуется больное государство с ядерным оружием – мало никому не покажется.
– Да что вы заладили.. Извините… Неужели вы всерьез считаете, что такая мощная страна не проживет без экспорта нефти?
– Это не только я считаю, – полковник полез во внутренний карман пиджака и достал сложенный вдвойне файл. – Вот, читайте. Простым смертным это видеть не полагается, но вам можно.
Арзуманов взял файл и поискал глазами скамейку. Читать стоя бумаги с грифом «Совершенно секретно» было как-то несподручно.
Присели. Арзуманов углубился в бумаги. Легкая ирония на его лице постепенно сменилась задумчивостью. Доклад, который он листал, с убийственной логикой цифр и графиков рисовал безрадостную картину будущего страны в случае появления принципиально новых источников энергии. Да что там безрадостную – Россию ждал крах.
Из задумчивости Сергея вывел голос полковника.
– Теперь вы понимаете, что будет, если записи Карташова попадут к нашим заокеанским партнерам-противникам? Установка Карташова станет своего рода катализатором развала всей страны.
– Допустим... Но разве американцы всего этого не понимают? Им же не нужен хаос в ядерной России. Или там дураки сидят?
– Там разные люди сидят. Есть и те, кто воспитан на ненависти к нам. Между прочим, когда они разваливала Союз, риск был не меньшим. И ничего – рискнули.
– Так уж и они нас развалили? Неужели и вы в эту чушь верите? А то, что строй сгнил – здесь уже и не при чем?
– Не обижайтесь, но... Знаете чем вы, журналисты, отличаетесь от нас, профессионалов? Тем, что расчетам вы предпочитаете эмоции. Строй, конечно, был не из лучших. Только вот Китай почему-то устоял и неплохо себя чувствует. А Союзу устроили самую глобальную в истории спецоперацию. Договорились с саудитами и опустили цену за нефть до 12 долларов. И на весьма продолжительный период, которого хватило, чтобы схлопнулась наша экономика. А развал политический – это уже следствие. Без денег страну в руках не удержишь, не говоря уже про социалистических друзей.
– Значит, все огромное государство держалось на какой-то там цене на нефть. Вы это признаете?
– Как это сейчас молодежь выражается? А, вот… Ежику ясно, – усмехнулся полковник. – Но вам ли не знать, что все могущество Штатов держится только на их печатном станке, который, не выключаясь, штампует ничем не обеспеченные деньги? Отключи его – и Штаты рухнут как карточный домик. И ничего, считают себе величайшей державой. Впрочем, давайте оставим наши макроэкономические дебаты. Скажите честно: доклад вас убедил?
– Ну, допустим…
– Извините, но у нас на допуски и припуски времени сейчас нет. Вы понимаете всю серьезность ситуации?
– Хорошо. Понимаю. Без «допустим».
– Тогда давайте о главном. Ваш новый друг, я имею в виду господина Домбровски, является сотрудником зарубежной спецслужбы и пытается заполучить главную тетрадь с записями Карташова. Допустить этого мы ни в коем случае не можем. Но и оставить нашего польского благотворителя не солоно хлебавши тоже не хотим.
– Любопытно, но непонятно.
– Мы сейчас обрабатываем записи последней тетради таким образом, чтобы у наших зарубежных коллег сложилось полное впечатление, что разработка Карташова действительно прорывная, выражаясь современным языком. Все будет очень правдоподобно. Они, возможно, даже опытную модель начнут делать. Но вот чтобы  довести дело до конца – с этим у них, как вы уже, вероятно, догадываетесь, ничего не выйдет. В технические детали вдаваться не буду, но они не получат главного – того, до чего, собственно, и додумался ваш гениальный знакомый в последние дни перед смертью.
– Зачем же так сложно?
– Пусть помучаются. А главное – наши заокеанские друзья должны быть твердо уверены, что и у нас в руках тупиковый вариант. Это очень важно. А для этого надо очень осторожно, не напрямую, передать им в руки обработанные записи. Понимаете?
– С трудом. Я не специалист в подобных комбинациях. Ну, а какова моя-то роль в этой шпионской драме?
– Вы будете исполнять роль трупа.
– В смысле?
– Вас придется ликвидировать.
Журналиста слегка передернуло от спокойного тона, которым произнес эту фразу его собеседник. Можно было, конечно, предполагать, что будут угрожать. Но вот так, спокойно, как само собой разумеющееся…
– И как, если не секрет, вы собираетесь меня… ликвидировать?
– Какие от вас могут быть теперь секреты? Лучше всего подойдет взрыв машины – это всегда производит впечатление.  Злые кагэбэшники взорвали талантливого журналиста – борца за прогресс. За океаном такие сюжеты любят. 
Сергей остановился. Шутит? Или всерьез?
Полковник как ни в чем не бывало шел вперед, и журналисту снова пришлось его нагонять.
– Как вы уже, надеюсь, догадались, ликвидация состоится чисто виртуальная. Вас в машине не будет. Похороны придется устроить настоящие, но, думаю, ваши друзья выдержат. Ведь родителей у вас нет?
– Нет, – пробормотал Сергей, который никак не мог толком понять хитроумный замысел полковника. – И что дальше?
– А дальше все пойдет, как Вы и задумали на случай Вашей … скажем так, Вашего внезапного отсутствия. То есть, ваш друг Бугаев должен получить информацию о местонахождении флэшки. Можете сделать это каким-то экстравагантным способом.
– Разрешаете?
– Конечно, – полковник словно и не заметил иронии. – Так даже достовернее будет. Вы человек креативный, вам и карты в руки.
– Прямо шпионские страсти. Вот не думал, что доживу до таких приключений. Если не секрет, зачем нужна вся эта фанаберия? Не проще ли мне самому передать поляку копию тетради. Точнее того, что вы из нее сделаете.
 – И что дальше? Вы что, действительно думаете, что они стремятся заполучить записи, чтобы их опубликовать? Делиться таким богатством с остальным миром – не в стиле наших заокеанских коллег. Во всяком случае, в ближайшей перспективе. А раз так, то при прямой передаче записей вы становитесь крайне неудобным свидетелем. Молчать вы не станете, поднимете шум в прессе. Значит, самый надежный ход – это вас убрать. И очень быстро. У них с этим не заржавеет, поверьте. С Карташовым они, например, особо не церемонились.
– Вы хотите сказать…
– Ну, смерти его они не желали, но факт остается фактом: спецсредство, которое ваш благотворительный знакомый подсыпал старику в спиртное, спровоцировало сердечный приступ. Так что, как видите, мы о вашей безопасности заботимся.
– Премного благодарен. Особенно если учитывать, что вы меня в эту историю втравили.
– Никто вас еще никуда не втравливал. Обстоятельства так сложились. Так вы согласны?
– Стать виртуальным трупом? И что я потом буду делать?
– Ну, допустим, купаться и загорать в дружественной стране в качестве корреспондента другой, не менее дружественной страны. Операций на лице мы вам делать не будет, а вот фамилию и имя заменим.
– И долго я буду купаться под чужой фамилией?
– Пару лет, как минимум. Возможно, несколько больше.  Все зависит от развития ситуации.
– То есть, мне ждать следующего доклада?
– Можно и так сказать.
– Как выражаются в таких случаях киногерои: я могу отказаться?
– Можете.
– Даже так? Хорошо, я подумаю.
– И заодно подумайте, как лучше довести до Бугаева ваше посмертное послание.
– Вы что, решили уже, что я согласен?
– Мне кажется, что да.
Арзуманов в нерешительности задумался.
– А Гена? Он не пострадает?
– Ни в коем случае. Он исчезнет из Москвы. Естественно, не столь драматичным образом, как вы. И вы обязательно встретитесь – это я вам обещаю.


ЭПИЛОГ

Недалекое будущее. Сентябрь 20... года. Москва. Улица «Правды»

…Раннее осеннее утро точно соответствовало озвученному накануне метеопрогнозу. На улице было темно и зябко. Фонари горели через один, и Бугаев шел осторожно, чтобы не споткнуться о незамеченное препятствие. Последнее время их становилось на тротуарах все больше. Ладно бы бутылки и пакеты валялись, так нет, уже и старую домашнюю утварь на свалку вывозить перестали. Гена на днях столкнулся в темноте со старой газовой плитой, которая перегородила во дворе привычную тропинку. Коммунальщиков, которым по полгода не выдавали зарплату, понять было можно, но легче от этого не становилось.
Настроение было паршивое.  Вообще-то, можно было сегодня поспать и подольше – как-никак день рождения. Но он вчера сдуру наприглашал кучу народа, и только потом обнаружил, что со спиртным засада. Единственный в районе винный открывался в девять, и, чтобы успеть взять до полудня, надо было встать в очередь не позже пяти утра. Бугаев посмотрел на часы – было без четверти.
В конце улицы светлым пятном выделялось здание бывшего казино. Когда-то, до перестройки, это был клуб, куда Гена бегал с уроков в кино. Здесь продавали дюшес в зеленых бутылках и бутерброды с вкусной колбасой, которую больше было купить негде. Потом колбаса исчезла, но кино осталось.
После успешного завершения перестройки приехали дюжие молодцы и взяли клуб под охрану. Как-то очень быстро фасад здания изменился до неузнаваемости и светящийся неон возвестил о пришествии новой эры. Бугаев пару раз заходил в заведение, один раз выиграл, затем проиграл всю зарплату, после чего играть перестал и по дороге на работу торопливо проходил мимо игрового вертепа, украдкой взирая на чудеса заграничного автопрома, выставленные у входа в качестве призов.
И вот теперь все вернулось на круги своя. Неон пообдирали, а над дверью висела наспех сделанная табличка: «Союз Спасения России». В этот ранний утренний час спасителей на работе, естественно, еще не было, и окна на светлом фасаде зияли темными дырами.
Бугаев обогнул здание. Очередь у винного жила своей обычной жизнью. Опустив головы, пошатывались синяки. Оживленно ворковали бабки-перекупщицы. Угрюмо смотрели по сторонам  работяги, которым еще нужно было успеть на смену. У входа зевал страж порядка, что было отрадно и хоть как-то гарантировало от бардака с мордобитием, который здесь время от времени случался.
Сегодня повезло: к одиннадцати Бугаев уже выбрался из кипящей толпы и зашагал к дому. В сумке позвякивали три бутылки «Столичной», за которые пришлось отдать четверть зарплаты. Бугаев о деньгах не жалел – как известно, день рождения  только раз в году. С закуской вот будет слабовато, но ничего, гости не обидятся, сейчас все так живут.
Бугаев вошел во двор и увидел то, что сегодня меньше всего хотел бы увидеть. На скамейке вальяжно развалился Октябрь, на рукаве которого, как всегда, алела повязка с надписью «ССР». Рядом примостились два прыщавых подростка с такими же знаками отличия.
– Смотрю, отоварился, - недобро усмехнулся бывший работник ЖКХ.
Гена решил молча миновать препятствие и направился к двери подъезда. Октябрь неожиданно резво вскочил и перегородил дорогу. Два юных помощника заняли выжидательную позицию у него за спиной.
– Я тебя в последний раз предупреждаю, – начал, как обычно, Октябрь, – либо выходишь на общественные работы, либо платишь взносы…
Как давно хотелось врезать в эту харю! Но Бугаев в очередной раз сдержался. За оскорбление представителя «ССР» мало бы не показалось. Вон, Лешка с четвертого не сдержался и сейчас пишет письма из трудового лагеря.
Эсэсэровцы стали захватывать власть года два назад, когда Катастрофа уже ощущалась во всем. К тому времени, собственно, в стране и не осталось никого, кто бы мог им реально противостоять.
Первыми уехали олигархи. Не то чтобы простой народ от этого сильно расстроился (туда им и дорога), но насторожился. Заводы и рудники, конечно, остались, однако на душе стало смутно. К олигархам народ успел привыкнуть. Если разобраться, те же коммуняки, только в Куршавель ездить не стеснялись. Да и жить при них стало лучше, что там говорить. А тут раз – и всех как ветром сдуло.
Следом потянулись либеральные патриоты. Потом как-то тихо и незаметно пропал с экранов главный защитник Отечества, который с пеной  у рта призывал завоевать всех бывших сателлитов. Поговаривали, что осваивает он теперь свою бразильскую фазенду. Но и тут народ особенно переживать не стал. В конце концов, патриотов у нас и без него хватало.
Но вот когда в теплые западные края потянулись косяки вполне обычных состоятельных граждан, народ крепко призадумался. И побежал в банки – снимать кровные. Банковская публика, естественно, тоже не дремала. Конторы схлопывались быстро, дружно и с какой-то особой лихостью. Охрану не выставляли, мебель и оргтехнику не вывозили – надо же было чем-то вознаградить разъяренную толпу. Впрочем, погромов было мало. Народ на происходящее  реагировал неактивно и как-то обреченно.
Власти поначалу вели себя мужественно: «Лебединое озеро» не показывали и чрезвычайное положение не объявляли. Бугаеву стало даже немного жаль этих некогда уверенных в себе и в миг погрустневших ребят. Они по очереди призывали с экрана к спокойствию и сплоченности в трудные времена, но, судя по их глазам, сами мало верили в то, что говорили.
Вскоре пропали с телеэкранов и они. Теперь рулили генералы. А сознательная часть населения, которая не успели или не захотела уехать, начала объединяться в «Союз Спасения России»…
– Я подумаю, – Гена попытался потеснить эсэсеровский патруль и прорваться к двери.
– Подумай, подумай. И мамаше своей передай, чтобы завтра к восьми была в клубе. Как залуженному работнику культуры ей доверили ответственный участок – сортиры драить…
Начальник патруля от всей души заржал над собственной шуткой, обнажив лошадиные желтые зубы. Подростки с повязками услужливо захихикали. Бугаев, который уже взялся было за ручку двери, вернулся и со смаком послал кулак в ржущий полусгнивший рот. Октябрь отлетел – прямо в руки испуганных помощников.
Гена зашел в квартиру и захлопнул дверь. Удивительно, но ответных военных действий со стороны эсэсеровцев не последовало. Видимо, что-то задумали. Но Бугаеву было уже все равно. Он зашел в комнату, хотел включить телевизор, но передумал. Теперь он редко смотрел ящик. Развлекуха была вся старая, еще советская, новости слушать было не интересно – говорили одни и те же одно и то же. Просили всех соблюдать дисциплину и сплотиться. Слушать стало уже невмоготу.
Зато в сети как прорвало. Известный американский телеканал даже организовал круглосуточный интерактивный канал, который так и назывался «CNN Russia». Поговаривали, правда, что скоро и сеть отключат.
Бугаев нагнулся и нажал кнопку на процессоре. Когда монитор засветился, щелкнул по закладке, и на экране появилось сочувствующее лицо диктора, который еще пару лет назад патриотично вещал на одном из российских телеканалов.
  «… Кавказ. Исламская федерация северокавказских республик обратилась в Евросоюз с требованием незамедлительно признать ее суверенитет, защитить от посягательств России и оказать экстренную гуманитарную помощь. По мнению экспертов, только такие действия могут предотвратить дальнейшие многочисленные жертвы в регионе и стабилизировать обстановку, которую иначе как хаосом назвать нельзя».
Бугаев вытащил из шкафа белую мамину скатерть. Раритет использовать было жалко – чем стирать потом, непонятно. Стиральный порошок уже кончился, а до следующего месяца, когда можно будет отоварить карточки, еще больше двух недель. Но раздумывал именинник недолго и торжественно раскинул на столе белоснежное чудо. На экране монитора появились бравые мужики в камуфляже, которые продирались сквозь джунгли и при этом лихо палили из ручных пулеметов.
«…Венесуэла. По-прежнему продолжаются кровопролитные бои между партизанами и правительственными войсками. По просьбе правительства, в страну переброшен дополнительный контингент иностранных войск –  13-я бригада Сухопутного командования США. Все военные эксперты склоняются к мнению, что вооруженные старым российским оружием повстанцы вряд ли смогут долго противостоять специальному подразделению, в распоряжении которого имеется техника пятого поколения».
Гена вышел на кухню и стал мыть картошку. Сегодня он всех удивит. Будет настоящий салат оливье. Ингредиенты он собирал целый месяц. По случаю купил замороженные американские ножки, которые планировал отварить. Картошку привез из деревни – так сейчас многие делали. А майонез и маринованные огурцы купил вчера на толкучке у Аэровокзала. Деньги отдал огромные, но за удовольствие надо платить. Хотя бы раз в году.
Из-за стены доносился все тот же дикторский голос.
«…Дальний Восток. Продолжаются самозахваты российских земель жителями КНР. Очередной китайский поселок был заложен на днях на левом берегу реки Амур. По периметру захваченной территории, как обычно, выставлена вооруженная охрана. Российский МИД направил руководству КНР ноту протеста, которая, вероятнее всего, останется без ответа, как и все предыдущие. Российские власти не способны сейчас вступить в открытую военную конфронтацию с Китаем, поэтому захваты земли, скорее всего, продолжатся.  КНР настаивает на соблюдении неотъемлемого права граждан планеты на свободную миграцию и предупреждает, что, если российские власти будут препятствовать процессу переселения,  Китай прекратит финансовую помощь России».
Гена высыпал картошку в раковину и принялся ее ожесточенно чистить.
«…Иран. На аэродром Тегерана прибыла очередная партия гуманитарного груза из Евросоюза. При разгрузке самолета голодное население иранской столицы прорвало выставленное оцепление и начало растаскивать мешки с продовольствием. По предварительным оценкам, в давке погибло не менее десяти человек, много раненных. Доставка продовольствия в Иран вызывает все больше трудностей. В частности, пилоты альянса из-за прямой угрозы их жизням отказываются выполнять рейсы в эту страну. Временной администрацией США в Иране рассматривается вопрос о введении военного положения».
Картошка была плохая и Бугаев, чертыхаясь, срезал больше половины с каждой картофелины. Но выхода не было: в оливье должны были пойти только качественные части корнеплодов. А на экране монитора тем временем появился самодовольный тип, которой на общем плане что-то упоительно вещал с небольшой трибуны. Неутомимый диктор излагал речь в кратком пересказе.
«…Сенатор Мак-Кейн выступил с подробным докладом о положении в России после постигшего ее финансово-экономического коллапса. Он считает, что мы должны протянуть руку помощи страдающему русскому народу, который фактически вернулся к временам военного коммунизма. Разработан подробный план всесторонней поддержки России, который позволит ей в течение 3-4 лет вернуться к нормальной жизни. Некоторые аналитики говорят, что по своей масштабности проект Мак-Кейна не уступает известному плану Маршала. При этом сенатор вновь подчеркнул, что обязательным условием реализации плана должны стать определенные встречные действий со стороны России, а именно – восстановление прав человека и свободы прессы, демилитаризация и отказ от ядерного оружия, беспрепятственный выход из состава государства территорий, выбравших самостоятельный путь развития».
В прихожей раздался требовательный стук. Звонок уже месяц как сломался, и Гена никак не мог найти время его починить. Бугаев понял сразу: день рождения сегодня не состоится. Оливье, жаль, не попробует, а так хотелось.
Гена вытер руки стареньким полотенцем и побрел открывать дверь. На пороге стояли те, кого он и ожидал увидеть. Не мог принципиальный слесарь упустить такой шанс…
– Собирайся, вот ордер…

30 сентября. Побережье Кубы

Бугаев проснулся. Сон был тяжелый, мутный. Гена открыл глаза и сдернул с головы полотенце. Яркое солнце ударило в глаза. Он приподнялся и огляделся. Вокруг белел пляж. Маленькие строители замка, похоже, нашли общий язык и дружно топтали ногами песчаный недострой.
Лед в стаканах растаял, и на подносе образовалась небольшая лужица из конденсата. Бугаев смачно зевнул, вскочил и побежал к морю, где, как дети, плескались его друзья.



ИЗ БЛОКНОТА АРЗУМАНОВА


Цветы и женщины увядают от невнимания.

Любимая музыка – это та, под которую мы любили.

Чем сильнее женщины хотят казаться моложе, тем старше они выглядят.

В доме хозяин тот, кто не спрашивает, кто в доме хозяин.

Теща всегда справедлива в пользу своей дочери.

Ревность осуждают те, кто не любил.

Умная женщина сделает вид, что муж умнее неё. Мудрая женщина сделает так, чтобы муж действительно стал умнее неё.

Всю жизнь боролся за демократизацию своей тоталитарной жены.

Странное совпадение: женщина, не желавшая детей, почему-то сразу беременеет, как только муж соберется уйти к другой.

Женщина капризничает, чтобы мужчина ее больше любил. Как правило, добивается обратного.

Женщины любят ушами, мужчины – глазами, дети – новыми игрушками.

Умиление детьми обратно пропорционально размерам их обуви.

Как часто мы забываем, что воспитание ребенка – это питание его души, а не только тела.

Щенок – это ребенок, который не лает на вас, когда вырастает.

Ваша собака знает все ваши скрытые пороки. Но она никому не скажет.

Собака спит вместе с вами на одной подушке, чтобы сделать вам приятное.

Посадить дерево. Построить дом. Вырастить детей. И главное – не спрашивать себя, зачем ты все это делал.

Увидев новую квартиру подруги, постарайтесь не заскрипеть зубами от радости.

Успех друга – твой успех. Слабое, но все-таки утешение.

Надо сделать приятное соседу – рассказать всю правду о его жене.

Мода: наивное желание выглядеть оригинально, одеваясь в то, что носят все остальные.

Мода: стремление выглядеть хуже, чем ты есть на самом деле.

Настоящее кино – это когда ты забываешь, что ты в кино.

Телесериал – лапша на уши быстрого приготовления.

Из моря на сушу вышли земноводные. Вернулись отдыхающие.

Купите слона в рассрочку. Вы сможете водить его по улицам практически даром.

Мечта оперативника – мышка-наружка.

Свистофор – гаишник на нерегулируемом перекрестке.

Апрельсиновый цвет.

Новый год – это тот же старый, только с большими амбициями.

По-настоящему храбрым бывает только очень испуганный человек.

Иногда ордена получают не за отчаянную смелость, а за нечаянную глупость.

Национальная гордость обострена у тех, кому больше нечем гордиться.

Когда не хватает аргументов, вспоминают про патриотизм.

Многозначительное молчание – отличный способ скрыть собственную глупость.

Сделать карьеру очень просто. Надо не думать о том, как сделать карьеру.

Драка – лучший способ доказать свою глупость.

Если вы хотите наверняка переспорить вашего оппонента, сделайте так, чтобы он до самого последнего момента не догадывался, о чем вы спорите.

Умение выслушивать глупости – величайшее из искусств.

Факт – это мнение более напористого собеседника.

Смеюсь, следовательно, существую.

Он придумал нас, чтобы мы придумали Его.

Старость – это когда долго обдумываешь, как сделать то, что в молодости сделал бы, не задумываясь ни на секунду.

К тому моменту, когда точно знаешь, как нужно жить, пора умирать.

Стать святым очень просто: надо всегда делать то, чего не хочется делать.

Чтобы стать мудрецом, надо много страдать. Чтобы стать страдальцем, много ума не нужно.

Только дурак знает все обо всем.

Процесс отделения мух от котлет психологи называют самоанализом.
Сколько же радости в глупости! Сколько же глупости в радости!

Чтобы увидеть свет в конце тоннеля, иногда стоит просто взглянуть назад.

Общественное мнение формируют, рассказывая об общественном мнении.

Главная цель рекламы – довести вас до состояния, при котором вы купите то, что никогда не купили бы в здравом уме.

Реклама – единственное средство улучшить качество товара после того, как он произведен.

Создать новое лекарство не очень сложно. Гораздо труднее придумать для него новую болезнь.

Лифт изобрел не тот, кто придумал, как поднимать кабину, а тот, кто научился ловить ее при обрыве троса.

Дружба биллиардистов: от любви до ненависти один шар.

Историк – специалист по изменению прошлого.

У каждого поколения своя история предыдущих поколений.

Журналист – удивительный коктейль из цинизма, романтики и менторства.

Эколог: чем дальше в лес, тем выше бровь.
.
Хорошим учителем может быть только тот, кто хорошо помнит свою школьную юность.

Чтобы стать физиком, надо долго учиться. Чтобы стать философом, достаточно немного выпить.

Смысл жизни в том, чтобы научиться не искать смысл жизни.

Когда мы доберемся до края Вселенной, то окажется, что мы вернулись обратно.

Однажды, заглянув глубоко в микромир, мы изумимся: до чего же просто все устроено!

Умные мысли любят залетать в хорошо проветриваемые головы.

Наверняка стал бы известным писателем, если бы не ленился вставать из кровати посреди ночи.

На похороны убитого им героя автор пришел со своим новым героем.

Фабула – королева романа, описания и диалоги – ее придворная свита.

Авторы делятся на две категории: одни пишут для читателей, другие – для писателей. Вторые, как правило, получают литературные премии.

Краткость – сестра таланта. Талант – брат юмора. Юмор – супруг краткости. Жаль, что все семейство редко собирается за одним столом.

Как и вкусную еду, афоризмы нельзя глотать в спешке.

Если вдруг выяснится, что рожденную вами глубокую мысль уже изрек кто-то из великих, не расстраивайтесь и смело причисляйте себя к великим.