Евгеньич. Глава 3

     Не знаю, сколько времени я провел в таком неуютном состоянии, пока не очнулся на какой-то старой кушетке. Рана на боку была заботливо перевязана и чем-то обработана так, что боли я практически не ощущал. За окном по-прежнему было темно, что говорило мне о том, что без сознания я находился либо очень недолго, либо более суток. Второй вариант был менее желаемым, но я был готов и к нему. Куртки на мне больше не было, как не было и пистолета, оставшегося в ее кармане, и без него я сразу почувствовал себя слишком уязвимым.
     Я попытался встать, но остатки кусачей боли в боку огрели мое ослабшее тело огненными шлепками. Пришлось свалиться обратно на кушетку. Видимо, я издавал слишком много звуков, и в закрытую до этого момента дверь вошла медсестра. Приглядевшись к ней, я обомлел. Определенно я знал эту девушку, облаченную в белый халат и медицинский колпак, скрывавший ее потрясающе густые волосы. Знал настолько хорошо, что ближе, наверное, уже и быть не могло.
     – Евгеньич? – полулежа на кушетке, выдавил я из себя. – Ты? Но какими судьбами ты здесь? В такой глуши... Еще и ночью! Или я умер и попал в рай? Ничего не понимаю. Или сплю до сих пор?
     – Точно, Евгеньич, – рассмеялась девушка в подтверждении моих слов. – Всегда бесилась, когда ты так меня называл. Будто бы у меня своего имени нет. Ты дурак, Виталя! Всегда был дураком. И всегда им будешь! В рай он попал! Ага! Скорее в тюрьму попадешь за свой образ жизни.
     – Твоих рук дело? – кивнул я на перевязанный бок.
     – Моих, – подтвердила Евгеньич. – Кому ты еще нужен в этой глуши?
     – Ты как вообще здесь оказалась? – полюбопытствовал я. – В деревне у черта на куличках. Место не самое козырное.
     – У меня же медицинское образование, если ты еще не прощелкал этот момент в своей памяти, – начала рассказывать девушка. – Время сейчас голодное, ребенка надо кормить. Вот я и устроилась на работу к Клещеву. Он обещал из этой деревни сделать элитный поселок для работников завода, который тут неподалеку в лесу расположен. Я просекла фишку, подсуетилась и устроилась в деревенский медпункт. Но это только пока он медпункт, – тут она подмигнула мне, и в ее глазах заиграли яркие огоньки азарта. – Через пару лет все вокруг будет застроено элитными коттеджами богатеньких представителей мира сего, а медпункт превратится в современную лечебницу. И у меня будет возможность занять хорошую должность. Ведь я пройду весь путь с самых низов. Как мне говорили, Клещев таких целеустремленных любит. А ты говоришь, что место не козырное. Дурак ты, Виталя.
     – Планы у тебя и вправду наполеоновские, – выслушав Евгеньича, не мог не согласиться я. – Попробуй! Должно получиться.
     – Сам-то как? – перевела тему на меня девушка. – Когда уже олигархом станешь? А то все обещал мне, обещал. А я все ждала, ждала, – и она закатила глаза к потолку, разразившись при этом заразительным смехом, от которого мне почему-то самому захотелось рассмеяться.
     – Я на пути к этому, Ань, – впервые за время диалога назвал я девушку по имени. – Сама ведь видишь: на месте не стою. Кручусь, верчусь, клювом не щелкаю. Ты знаешь, – я потупил взгляд и попытался приподняться на кушетке. Рана в боку предательски заныла. – Прости меня за то, что расстались так нелепо, так некрасиво. Никто в этом не виноват, правда. Такая жизнь. Ее капризы. Козни судьбы и все такое.
     – Виталя, брось ты! – шикнула на меня Аня. – Что было, то было. Лучше скажи, как ты очутился здесь, да еще и с огнестрелом. Опять за Дона впрягался? Он настолько трус, твой Дон?
     – Да вот как раз по заводу с Клещевым дела и решали, – как на духу выпалил я всю правду.
     – Порешали, видимо, не очень, – кивнув на мой перевязанный бок, резюмировала Евгеньич. – Мальчики-мальчики... Не наигрались в детстве в казаков-разбойников! А вроде все такие взрослые, серьезные, бизнесом занимаются. Спокойно не живется людям...
     – Не все проходит гладко. Пацанов всех положили. Я один ушел.
     – Печально, – скривила губы девушка. – Уходил бы ты из этого всего. Не твое это. Ты же другой. Ты можешь быть другим, уж я-то знаю, – и она, сделав шаг в мою сторону, с нежностью погладила меня по щеке.
     – Да я ведь ради тебя, ради Юльки хотел, – попытался было оправдаться я, но у меня это как всегда плохо получилось. – Чтобы у вас было все самое дорогое, самое лучшее. Да, мы мало времени проводили вместе, я часто пропадал неделями, но ведь все ради вас. Я хотел обеспечить ваше будущее.
     – Ради Юльки не надо стараться. У нее свой папа есть, хоть он особо и не интересуется жизнью дочери. И ради меня тоже не надо. Не получилось у нас с тобой, что же теперь. Но это не повод оставаться врагами. Можно же просто дружить, общаться. Жизнь длинная. А теперь тебе нужен покой, – она как будто бы поняла, что задела не самую приятную тему и поспешила ее закрыть. – Высыпайся, набирайся сил. Пару дней полежишь, потом отпущу тебя в город. Там медицина получше нашей, деревенской. У нас только бинты да обезболивающие уколы. Клещев пока не добрался до этого медпункта. Но за ним не заржавеет, ты же знаешь.
     – Тогда до утра, Евгеньич, – был вынужден попрощаться с девушкой я, хотя и прощаться мне не хотелось.
     – Дурак ты, Виталя, – кинула мне на прощание девушка, повернулась на одной ножке вокруг своей оси и вышла за порог, прикрыв за собой дверь.
     Я вновь откинулся на кушетку и бесцельно уставился в потолок. Мне хотелось отбросить все мысли и просто отключиться, но они так и лезли в мою голову, изыскивая все новые и новые способы для своей высадки. Вспоминать прошлое было и приятно, и горько одновременно, и приходилось принимать то, что получилось.
     Мы познакомились с Анькой несколько лет назад, когда я еще только начинал работу с Доном. Мне довелось участвовать в нелегальных подпольных боях без правил, которые в то время были диковинкой для нашей страны. Когда-то я активно занимался борьбой, и эти навыки пригодились в трудный момент. Мне позарез были нужны деньги на дорогущие таблетки своим родителям, и не оставалось ничего другого, как метелить всех, кто попадался под руку на ринге, ставя под угрозу свое здоровье. После одного из таких боев, в котором я опять одержал легкую победу, ко мне подошел солидный немолодой мужчина, представившийся Лисовым, и предложил поработать на одного очень солидного господина, имя которого, конечно же, гуляло по нашему городу легендой. Любой парень с улицы мечтал оказаться среди пацанов бригады Дона, не был исключением и я. При этом мне сразу показалось, что для меня уготована более весомая роль, нежели чем участие в простых разборках за сферы влияния и неминуемая смерть в одной из них.
     И через несколько дней я уже ехал в машине Лисова на первую в своей жизни стрелку. Дон хотел проверить меня в деле, прежде чем взять в свою бригаду. Надо было отбить какой-то ларек, торгующий всякой мелочевкой не по лицензии, и приплюсовать его к бизнесу Дона. Дело было плевое, и я был уверен в том, что справлюсь, и проблем не возникнет.
     Мы почти подъехали к месту стрелки, и тут я увидел в окно машины девушку, которая катила перед собой видавшую виды сломанную коляску, одно колесо которой ходило восьмеркой, другое принадлежало явно не этой коляске, как и третье. Четвертого же колеса и вовсе не было, но девушка как-то умудрялась катить ее перед собой. Тогда я чуть было не завалил свое первое задание. Вместо того, чтобы спокойно решить все возникшие вопросы по этому ларьку, я все время думал о той девушке, которая шла по улице со сломанной коляской. Как будто она саданула мне тогда по сердцу и осталась в нем на долгое время, если не навсегда.
     На той стрелке мне помог Лис, бывший на тот момент главным помощником Дона. Он взял инициативу в свои руки и спас мою впечатлительную шкуру. Именно Лисов отбил тот ларек за меня, а после всего случившегося не сказал о моем промахе Дону. Что и говорить, Лис был хитрым человеком. Жаль, что его потом убили. Не забили стрелку, не наехали, а просто прикрепили взрывчатку к днищу автомобиля. Помню, я должен был ехать с Лисом в тот день на важную встречу, но в последний момент Дон отозвал меня. И буквально на моих глазах Лисова, опытного мужика, прирожденного вояку, прошедшего нелегкие годы Афганистана без единой царапины, разорвало в разлетевшиеся на добрые несколько десятков метров ошметки плоти, как только он завел мотор своей машины.
     Я был на его похоронах и видел, как убивалась жена Лиса, немолодая уже женщина, оставшаяся одна с детьми в такое трудное время. Зрелище не из приятных, скажу... Дон проявил огромное уважение к семье покойного Лисова и каждый месяц затем выделял его жене какую-то сумму в дань уважения к безвременно ушедшему товарищу. Но все-таки Дон и сам не был примером для подражания, и я старался не относиться к нему лучше, чем он того заслуживал. С тех самых пор я часто вспоминал Лиса. Именно он дал мне дорогу в этот пропитанный беспринципностью и жестокостью новый для меня мир, мир криминала. Если бы не Лисов, не было бы ничего, через что мне довелось пройти, что довелось пережить, и моя жизнь сложилась бы по-другому. Но теперь незачем об этом гадать.
     Но стоит все же вернуться в моем повествовании немного назад, к той девушке с коляской. После стрелки, которую завалил, я буквально дневал и ночевал на том месте, где увидел ее впервые. И мне повезло. Через пару дней я встретил девушку вновь. Она была одета в плохонький, не первой свежести плащик, который местами протерся. Она катила перед собой ту же видавшую виды коляску, что и несколькими днями ранее. У нее были красивые, длинные и при этом густые волосы, и они меня восхищали. Никогда не понимал девушек, которые стриглись и до сих пор стригутся под мальчика. Девушка априори должна быть с длинными волосами: красивыми, роскошными, подчеркивающими ее красоту. И меня смущают вкусы мужчин, которым нравятся остриженные под мужика девушки. Просто не понимал такого, да и сейчас не понимаю. Как здоровому мужчине без четко прослеживающихся проблем с психикой и сексуальной ориентацией может понравиться девушка с короткими волосами, а то и вовсе лысая? Но мы не об этом говорим, не стоит заострять внимание...
     Я набрался смелости, подошел и предложил познакомиться. Она еле заметно улыбнулась мне и прошла мимо с таким видом, словно вот так с ней знакомились каждый день и не по разу как минимум несколько мужчин. За ту заваленную стрелку ничего не подозревающий Дон отвалил мне пару сотен долларов, хотя я, конечно, и не заслужил этих денег. Я пошел следом за девушкой до самого ее дома, догнал у подъезда и достал из кармана одну сотню. Она подозрительно уставилась на меня и сказала, что не работает проституткой. А мне даже мысли такой не могло прийти в голову. Я наоборот хотел ей помочь, хотел, чтобы она купила что-нибудь себе или какие-нибудь детские вещички для ребенка. Ту бумажку она все-таки взяла. Точнее, я насильно запихал купюру в карман ее плаща и быстро ушел, не оглядываясь. Теперь я знал, где она живет, хотя бы дом и подъезд, и прекрасно понимал, что мы еще не раз увидимся. Так в итоге и произошло.
     И мы увиделись уже на следующий день. Я с самого утра поджидал ее у подъезда, и вскоре она вышла, увидав меня из окна квартиры, с ребенком на руках. Видимо, я ее тоже чем-то зацепил, и не только сотней долларов, или мне просто хотелось так считать в тот неловкий момент. Именно тогда мы и познакомились более детально и больше не бегали по верхушкам, как бегали в первую недолгую встречу. Я представился и сказал, как меня зовут, затем и она представилась, но почему-то по имени и отчеству – Анной Евгеньевной – как будто была старше меня на много лет, как школьная училка по какой-нибудь геометрии. Мне показалось это забавным, и я, на задорный пацанский манер, быстро прикрепил к ней кликуху – Евгеньич. Мы немного погуляли вокруг ее дома, и Аня, слово за слово, начала доверять мне эпизоды своей жизни, словно пролистывая их передо мной в форме качественно выполненных живописуемых слайдов.
     Она одна воспитывала ребенка – милую девочку по имени Юля, которой на тот момент не было и двух лет. Аня пару лет была замужем, но развелась. Муж бросил ее одну с ребенком в то смутное и голодное время, и это стало для девушки настоящим предательством. Он нигде не работал, ничего не хотел и однажды просто ушел из дома, чтобы никогда в него больше не вернуться. И девушка осталась одна. С ребенком. С безработицей. Со страной, которой до нее не было дела. Ей помогала только мама, и то временами. По-другому в том жизненном беспределе помогать ни у кого не получилось бы. У мамы Ани была своя собственная жизнь. Она долго отговаривала дочку от свадьбы с оболтусом, но ведь любовь, как известно, слишком зла, и Аня ничего вокруг не видела, слушая только свое женское сердце, которое, как тоже известно, не отличается особой прозорливостью.
     Зато теперь Аня считала бывшего мужа самым злостным предателем всех времен и народов, и всего лишь биоматериалом для рождения Юльки. Она не считала его за мужчину, гордо величая лишь капелькой семени, которой за что-то покарал ее несправедливый Бог, и не более того. Она говорила мне всегда, – и в тот раз, и в другие, когда мы уже стали общаться ближе, – что любой мужчина в понимании каждой женщины всего лишь животное, не отвечающее за свое потомство. Ни один волк не отвечает за своих волчат, не воспитывает их и не платит волчьи алименты. Ни один слон, верблюд, жираф и прочий представитель животного мира, относящийся к самцам, после спаривания не отвечает за потомство. И это нашло свое непосредственное отражение на мужчинах современности, буквально срослось с ними в одно целое, как говорила мне тогда Евгеньич.
     Аня еще тогда, много лет назад, люто ненавидела девушек, которые открыто заявляли, что рожают для себя. Такие роженицы появлялись пачками из ниоткуда уже в те непростые девяностые, но особый бум на обретение потомства для себя пришелся на нашу современную действительность. Дамы возрастом слегка за тридцать, иногда чуть меньше, обдающие окружавших их мужчин последними ароматами своей уходящей навсегда свежести, решали проверить фертильность и активно пользовались тем самым биоматериалом мужчин, рожая ребенка исключительно для своих целей и нужд, как сугубо для своего развлечения люди заводят декоративных собачек и возятся с ними до того момента, пока не надоест и не придет время отнести животное в приют.
     Евгеньич считала подобные "себя-роды" высшей ступенью женского эгоизма. Ведь ни одна женщина не задумывалась о том, что рождение ребенка для себя автоматически влечет за собой осознанную безотцовщину. Хотя я бы поспорил с Евгеньичем. Еще не известно, что все-таки лучше: родить ребенка для себя и видеть в нем всегда пекинеса на поводке, который недополучит внимание со стороны одного родителя и вырастет однополярным, или все-таки попробовать родить ребенка в полноценных отношениях и по пресловутой любви, потом с шумом и треском развестись, наложить злое проклятие на всех мужчин вокруг и уже только тогда, от безысходности, тянуть за собой тяжкое бремя матери-одиночки, имея желанного ребенка от некогда любимого, но в настоящем успешно проклятого мужчины.
     В те далекие девяностые мужики еще старались держаться рядом, несмотря даже на действительно трудное время, то теперь, спустя столько лет, покажите мне хоть одну семью, в которой мужчина сумел продержаться рядом с женой больше пяти лет, зачать здорового ребенка и не развестись! Да, не спорю, бывают такие ситуации, когда разводятся и из-за женщин, но в подавляющем своем большинстве все разводы происходят именно из-за мужчин, из-за того, что они являются всего лишь тем самым биоматериалом, после активации которого потребность в самих мужчинах для женщины просто отпадает. И не каждый может это принять, и не каждый может с этим справиться. Кто-то спивается, кто-то теряет работу, кто-то уходит от жены с маленьким ребенком к друзьям, вдруг осознав, что еще не нагулялся. А кто-то и вовсе находит себе любовницу и припеваючи продолжает разбрасывать свой биоматериал вокруг да около. И еще много таких примеров можно привести, но им здесь совершенно не место.
     С тех самых пор в современную Россию перетекла из девяностых еще одна интересная особенность, которая заключалась в следующем: пособие на детей составляло такие жалкие копейки, и ими, как писали в школьных задачах по физике, можно было просто пренебречь, и несчастных малюток поднимали всей страной. Тогда не было ни интернета, ни сайтов, ни сотовых телефонов. Люди подавали объявления в газету, либо относили вещи в комиссионку. И малыши донашивали чужую одежду, тогда как их родители попросту не могли позволить купить детям что-то новое, бескультурно по тем временем дорогое. Подобное было и тогда, в девяностые. Подобное повсеместно расплодилось и в наше с вами время.
     И если продажу коляски или кроватки, из которых малыш попросту вырос, еще можно как-то понять и оправдать, то куплю-продажу ношеных уже несколькими детьми распашонок, колготочек, сандалий и чепчиков я считал не просто недопустимым, но и крайне унизительным. Куда смотрят власти этой страны? Когда уже пособие на детей станет мало-мальски похожим на достойное? А ведь это наши дети, и именно они придут после нас с вами, придут во все социальные этажи, занимая в них все более и более влиятельные места. И эти выросшие дети вряд ли захотят донашивать что-то после нас в будущем, как донашивали когда-то чужую детскую одежду в детстве. У каждого ребенка должно быть все самое лучшее, чтобы спокойно расти и не знать никакой нужды. И это правильно, и так должно быть.
     В девяностые не было такого течения, которое появилось с внедрением высоких технологий: собирание с народа денег на операцию ребенку. Сколько наша страна помогает всем вокруг, давайте вспомним! Целые поезда с продуктами и одеждой отправляются в страны бывшего Союза, огромными самолетами мы высылаем гуманитарную помощь в страны Африки, помогаем детям Кубы и развиваем детишек Гваделупы. Мы послы мира. Мы показываем свою душу. При этом свои собственные дети вынуждены лежать в больнице и мечтать о том, чтобы за их здоровье, за то, чтобы сохранить им жизнь, продлив ее еще на месяц-другой, отправили sms-ку какие-нибудь сердобольные пенсионеры Олимпиада Васильевна и Крым Петрович, которые и телефона-то в руках никогда не держали. Своим детям помогать не модно, своим детям поможет народ. Народ несгибаем, он и оденет, он и обует, и даже чудотворным наложением рук на экран своего мобильника вылечит детей, будь то свои или чужие. Но это уже та история, в который уже раз не имеющая к моему повествованию ни малейшего отношения.