Святой Кобыла

1
 … - Так вот, красавица, я и говорю: в любом деле инструмент нужен!
Кобыла щёлкнул языком и осторожно потрогал лезвие отточенной им стамески. Рыжеволосая молодка зарделась от слова «красавица» и с нескрываемой нежностью посмотрела на Кобылу.
- Вы, Николай Петрович, осторожно, пальчиком-то… - обеспокоенно сказала она, не смея, даже теперь назвать на «ты» столь основательного и взрослого мужчину.
- Ха, какой я тебе Николай Петрович! Кобыла я! С детства им был, равно как и мой папаша.
Кобыла посмотрел на молодку, так что та заулыбалась, и сделал несколько уверенных движений стамеской, таких лёгких и естественных, слово занимался этим всю свою жизнь.
- А вы, Николай Петрович, раньше плотничали?
- Бывало…
- А ещё чем занимались?
- На стройке работал… автослесарем немного… а потом, когда война началась – служил в ремонтной бригаде, танки чинил…
Окончив строгать, Кобыла извлёк из тисков чурбак и ловко насадил на него грабли.
- Вот так… владей, Катерина!
- Вот, спасибо! А вы, наверное, всё делать можете?
- Нет, не всё… особенно на голодный желудок.
Катерина всплеснула руками.
- Да, что же это я, в самом деле. У меня же картошка на плите, со шкварками! Откушать пожалуйте, Николай Петрович!
- Откушать можно, - сказал Кобыла, потирая широкие, сильные руки.
Катерина вскочила, заспешив в дом, но затем, неожиданно остановилась, и, глядя в упор своими большими, не терпящими лжи глазами, спросила:
- А ты ко мне насовсем, или так… просто на ночь?
- Несознательная ты женщина, Катерина! Я ж тебе уже сказал, что остаюсь, уж больно шкварки мне твои нравятся! Пройти-то можно? – спросил он, глядя на заслонившую входную дверь, добротную грудь Катерины.
- Можно… - сказала она, стараясь рассмотреть на лукавом, покрытом оспинами лице Кобылы, нужный ей ответ.
- Вот, это хорошо! А то у нас, в ремонтной роте был случай. Чиним мы танки, да так, что аж пар с нас идёт! И тут, посреди цеха взрывается бомба…
После этих слов Кобыла замолчал, потому что Катерина поставила перед ним ещё горячую сковороду с вожделенными шкварками. Он прикрыл глаза, и какое-то время вдыхал их божественный запах, предвкушая удовольствие.
- Вот, за что я тебя люблю, Катерина, так это за то, что ты умеешь доставить удовольствие немолодому мужчине! - воскликнул Кобыла, лукаво подмигнув женщине.
- Прямо уж, немолодому… скажете, тоже… - вновь перешла на «вы» Катерина, поскольку на главный, интересовавший её вопрос всё-таки был получен ответ.
Кобыла не ответил. Он уже вовсю уплетал кушанье, и, судя по аппетиту, действительно, был ещё весьма далёк от старости.
- А у меня ещё и наливочка имеется, - сказала Катерина, залюбовавшаяся давно не виденным ею зрелищем обедающего мужчины.
«Это можно!» - хотел уже сказать Кобыла, но увидал из окна шедших к дому людей, точно определив, что до наливочки сегодня не дойдёт.
Он кивнул Катерине, и та, со словами «кого там ещё черт принёс», пошла во двор, красиво покачивая бёдрами.

2
… - Ты уж прости, Петрович, что отрываю тебя от заслуженного отдыха, но, правда – во!
Кандыбов провёл рукой по горлу, и было это так просто и честно, что даже Катерина сразу поверила этому большому скуластому человеку, пахнувшему казармой.
До войны Кандыбов преподавал в техникуме, где учил детей химии. Преподавателем он был не строгим, и дети его любили. А когда началась война, и всё вокруг в течение года превратилось в руины, - он сколотил отряд, что сражался от Дона до Кубани с поразительным успехом. Разъезжая на трофейных машинах и сея ужас в рядах противника, отряд разросся до нескольких сотен и вскоре уже совершал самостоятельные боевые операции по «непуганым» тылам противника. Командиром Кандыбов был суровым, даже жестоким, но бойцы его всё равно любили, ласково называя «наш Дыба» и демонстративно не подчинялись приказам оставшихся после первого удара армейских соединений.
Когда война отступила и вокруг началась разруха, страна вновь призвала Кандыбова, ибо учителя химии – слишком ценный контингент, чтобы позволить им вернуться к спокойной преподавательской деятельности в столь непростое время. Теперь он командовал отрядом самообороны родного города, и в шастающих вокруг бандах, то и дело, с уважением говорили: «наш-то, ушёл с повинной… Дыба обещал его не трогать», и понимающе качали головами, вглядываясь в манящие огни раскинувшегося по берегу реки города…
- Что, так срочно?
- Срочно, Петрович… очень срочно. Двух барышень, понимаешь, нужно провести!
- Далеко?
- До Степного.
Кобыла присвистнул.
- Это, почитай, километров шестьдесят будет!
- Так точно. Но очень нужно, выручай, брат!
- Что за барышни?
Кандыбов поморщился.
- Мать настоятельница и с ней монахиня. Женщины странные… религия, сам знаешь, - не тётка! Но я им обещал. Они, понимаешь, за ранеными нашими ухаживали, ночей не спали. А теперь, видишь ли, у них собор… съезд, то есть. Так, вот, проводить надо женщин!
- М-да…
Кобыла почесал за ухом, как делал всякий раз, получая трудновыполнимое задание.
- А я вот тебе и напарника подыскал! – радостно сообщил Кандыбов, выдвигая из своей широкой спины паренька лет двадцати с добродушным круглым лицом и ясными, как у начинающего карманника, глазами.
- Хорош, - сказал Кобыла, оценив ясный взгляд и могучие кулаки юноши.
- Сколько «выходов»?
- Чего? Каких выходов? Я что лошадь, что ли!
Кандыбов закатил глаза.
- Не было ещё у него «выходов»…
- Понятно… хороший парень! – резюмировал Кобыла, поскольку не имел обыкновения издеваться над новичками.
- Как зовут?
- Костя.
- Ну, вот и славно! – обрадовался Кандыбов. Так, значит, завтра в семь, у меня. Распишешься за боеприпасы и – с богом! Да, ещё…
- Что?
- Друг твой, п…ход… достал уже всех окончательно! Никого не слушается, по ночам спать мешает, всех вокруг критикует, - кроме тебя, разумеется… так, что если не хочешь, чтобы его разобрали на запчасти, то забери и его… от греха подальше. За его боеприпас тоже распишешься…
- Ну, всё, чего стоишь? Пошли! – сказал он юноше, уже давно шевелившему ноздрями среди бесовских запахов Катерининой стряпни.
- Так, я тебя завтра жду! – крикнул Кандыбов, уже с улицы, чавкая по грязи своими сапожищами.
- Вот и пообедали…
Кобыла налил себе стакан настойки и аккуратно (как он делал всё) выпил, занюхав кусочком хлеба.
- Забирают тебя?
Кобыла пожал плечами.
- Ты ж смотри там, не погибни…
-  Не хотелось бы, - сказал Кобыла, глядя на сверкнувшие в лучах заката неотразимые Катеринины волосы.

3
Штаб Кандыбова располагался в бывшем кинотеатре, на некогда главной улице города. Теперь здесь были военные склады и казармы, в которых квартировали бойцы городской самообороны, пришедшие добровольно, по найму, или призванные горсоветом от своих жён и каждодневных занятий. Улица уже не была такой людной, как это было до войны. Вместо ярко раскрашенных витрин и бутиков, на прохожих теперь смотрели добротно сколоченные окна со сшитыми из довоенного тряпья занавесками. А по заложенным битым кирпичом воронкам ездили телеги, смазанные доморощенным крестьянским салом.
- Куда прёшь?
Кобыла посторонился, пропуская мужика с мешком. Мужичонка был маленький, почти тщедушный, но закинутый за спину мешок был поистине необъятных размеров, так что Кобыла едва успел убрать свой «калашников» с пути не разбиравшего дороги мужика.
- А ты куда прёшь?
Бросил он ему вдогонку, но в этот момент на выщербленных ступенях появилась крепкая фигура Кандыбова и Кобыла не услышал, что шустрый мужичонка сказал ему в ответ. Завидев его, Кандыбов приветливо махнул рукой, будто старый знакомый, встретивший на городском бульваре своего бывшего сослуживца. Кобыла улыбнулся: довоенные воспоминания мелькнули вдруг перед ним родными лицами друзей и коллег, смеющимися глазами жены…
- Привет, Кобыла! – услыхал он знакомый механический голос и вздрогнул.
- Это опять ты, п…ход?
- Вездеход один ноль один приветствует тебя, отважный боец Кобыла! – прозвучал ответ, и на лицевой панели дрона весело замигали светодиоды.
- Ладно, ладно… иди, не до тебя сейчас… - отмахнулся Кобыла, и умное детище ушедшей эпохи тут же откатилось в сторону на своих мягких, пуленепробиваемых шинах.
- Что, встретил старого друга? – пошутил Кандыбов, дымя отвратительно пахнущей папиросой. – Тут ребята давно уже на него покушались!  А ты с ним, помнится, ладил…
- А что ж, - доброе слово ведь и машина понимает…
- А вот и наши дамы…
Кандыбов больше не стал ничего говорить, понимая, что комментарии здесь были излишни, потому что к ним направлялись две женщины в темно-серых одеяниях послушниц церкви Святой матери. Им уступали дорогу. Какой-то юноша, по нерасторопности, преградил им путь и был одарен таким пронзительным взглядом матери настоятельницы, что тут же поспешил убраться восвояси.
Правда, шедшая рядом с нею молоденькая послушница, вовсе не была такой строгой. Прикрывшись капюшоном, она стреляла по сторонам своими быстрыми серыми глазками, и испугавшийся юноша вызвал у нее смех, что, правда, был тут же прерван осуждающим взглядом её старшей сестры.
Подойдя к Кобыле, мать настоятельница посмотрела на него оценивающе, так что тот почувствовал себя школьником, прогулявшим урок. Но Кандыбов спас ситуацию, произнеся:
- Это мать настоятельница Анисия и послушница Лукерия, - сказал он, неловко кашлянув, потому что последняя ловко состроила глазки, - то ли ему, то ли Кобыле, то ли обоим сразу.
- Кобыла... фамилия такая, - уточнил Кобыла, отвечая на вопросительное выражение послушницы, в которой он, хоть убей, не мог отыскать даже намёка на отрешённость или послушание.
- Кобыла – лучший боец в нашем отряде. Так что, не беспокойтесь, барышни, - доведут вас в целости и сохранности!
- Очень надеюсь, - сказала мать Анисия, поморщившись от «барышень».
- А Костя где?
- В коптёрку побёг… там мыло дают…
 - Мыло для солдата важнейшая вещь! – послышался звонкий голос Вездехода.
- Святая мать, - что это?
Анисия осенила себя крестом, и Кобыла отметил, что кожа у неё была здоровая, гладкая и соблазнительно смуглая.
- Ты что тут людей пугаешь? – набросился на робота Кандыбов.
- Простите, никак не могу привыкнуть к тому, что за семьдесят лет моего существования человек слишком деградировал, чтобы адекватно воспринимать дронов! – отчеканила машина и в голосе её появились нотки сожаления.
- Один ноль ноль – сдам на лом! – пригрозил Кандыбов и Вездеход благоразумно замолчал, но светодиоды на его панели приобрели обиженные тёмно-зелёные цвета.
…- Ты, Кобыла, особо не рискуй. Иди по ночам, а то, знаешь... Ладно, ладно – не буду тебя учить! – поспешил сказать Кандыбов, видя, каким кислым сделалось лицо его старого боевого друга. – Ну, с богом! Да, вот тебе пропуск на Северный кордон.
- Куму там моему привет передай! – крикнул он, когда небольшой отряд уже тронулся в путь и не мог понять, то ли Кобыла услыхал его, то ли просто помахал рукой.
Начинался день. Из растревоженных ночных облаков выходило солнце. Мимо Кандыбова, громко чертыхаясь пробежал Костя. Цепко схватив вожделенное мыло, он пустился вдогонку нетерпеливому Кобыле и грозный «калашников» казался игрушечным в его широких, сильных руках.

4
Раньше родной город Кобылы был больше. Он еще помнил широкие автострады, по которым мчались полчища машин в неудержимой погоне за счастьем, хлебом и зрелищами. Помнил он и городской парк, где по вечерам так заманчиво пахли мангалы с шашлыками, и доносились звонкие девичьи крики с мигающих аттракционов. Он был тогда обычным горожанином: страдал от летней духоты, подхватывал простуду в предательски тёплом октябре и ухаживал за девушками, приглашая их в кино или на набережную.
Разве мог он тогда подумать, что эта тихая, мирная жизнь когда-нибудь закончится и вместо дома, работы и семьи его будут ждать походы, сражения и перестрелки. Кобыла никогда не жаловался на жизнь, - какой смысл, если у других было тоже самое! Но, проходя мимо городского парка, погребенного под бомбёжками еще в первые годы войны, он бросал взгляд полный грусти, и чтобы товарищи не заподозрили его в слабости, - усиленно тёр глаза, делая вид, что поймал случайную соринку. Многие знали об этом, но никто, конечно же, не смел шутить над ним, потому что у каждого из них были свои места, и свои, дорогие сердцу воспоминания.
Время шло к полудню. Небольшой отряд проделал уже больше половины пути до Северного кордона и пока что Кобыла был доволен их скоростью. Святые матери шли спокойно и размеренно, несмотря на внушительные заплечные мешки, навьюченные на их спины. Идя сзади, он отметил, что доверенные его попечению женщины были привычны к ходьбе, хотя обувь у них была стерта и вряд ли выдержала бы хороший ливень, бывшего нередким гостем в здешних краях. Кроме того, Кобыла не мог не отметить того, что обе послушницы были хорошо сложены и если бы не тянущиеся до земли балахоны, то они бы неизменно привлекли внимание проходивших мимо мужчин. Кобыла даже поразмыслил на эту тему, справедливо подумав, что служение господу отнимает красоту у природы, отдавая её невесть куда. Но его размышления вскоре были прерваны неугомонным Вездеходом, как всегда, жаждавшим общения.
- Как жизнь, Кобыла?
- Нормально…
- Ты не живёшь в казармах… ты нашёл себе женщину?
- Нашёл.
- Она красивая?
Кобыла раздражённо посмотрел на Вездеход, но его панель мигала доверительными тёмно-синими цветами и он ответил.
- Знаешь, в моём возрасте красивых уже не ищут…
- Понимаю. Но она, наверное, ласковая, да?
Кобыла не выдержал и засмеялся.
- Это ты, брат, угадал!
- Ты же знаешь, что я не умею угадывать. Просто, я провёл психологический анализ твоей личности и сделал вывод.
- Да, какая разница… Девушки, вы не устали? Может, отдохнём? – спросил он, увидав, как оступилась Лукерия.
- Нет, - повернувшись, ответила мать настоятельница. - И не называйте нас девушками, - добавила она, строго посмотрев сначала на Кобылу, а затем на прыснувшую послушницу.
- По-моему, ты оскорбил её религиозные чувства, Кобыла… - заметил Вездеход.
- А ты… - настоятельница бросила на него взгляд, полный ненависти, - вообще не подходи к нам, дьявольское порождение технической эпохи!
При этих словах Вездеход отпрянул (в исключительных случаях он мог двигаться с большой скоростью), благоразумно приблизившись к Кобыле, и доверительные огоньки на его панели сменились тревожными красными.
- Я мог бы с ней поспорить, - уменьшив громкость, сказал он Кобыле. – Я мог бы доказать ей, что технические достижения не противоречат божественной доктрине мироздания, но мне кажется, что это ни к чему не приведёт…
- Ты совершенно прав, приятель. Включи лучше музыку!
- Какую?
- А то ты не знаешь, - мою любимую, конечно!
- Включаю твою любимую, - сказал Вездеход, и вскоре из его динамиков полилась божественная музыка Чайковского.
Дальше они шли молча, и только Костя временами поглядывал на Кобылу, усмехаясь его чудачеству, ибо лившаяся из их железного друга «мелодия» не вызывала у него никаких чувств, кроме удивления от странностей старого поколения. Но дорога впереди была длинная, и с этим приходилось мириться, хотя он, с большим удовольствием находился бы теперь в дозоре, охраняя покой родного города, а не бродил пыльным степям с нервическими монашками и недобитым в ушедшей войне дроном.
 
5
Северный кордон встретил их перестрелкой. После голодной зимы, рыскающие в округе банды лезли на рожон, платя кровью за припрятанную на городских складах муку. Дрались они ожесточённо, отступая лишь тогда, когда заканчивались патроны, или если защищавший кордон гарнизон отличался выучкой и особо лютой злобой.
В этот раз не было ни того, ни другого. И увидавший сражение Кобыла быстро определил всю тяжесть положения. Наседавшая банда уже завладела первой линией обороны, и теперь забрасывала гранатами насыпь, за которой прятались бойцы, не смея поднять головы. Был здесь и Степан по прозвищу Бессмертный – кум и закадычный друг Кандыбова. Бегая от одного отделения к другому, он орал во всю свою лужёную глотку, безуспешно пытаясь поднять бойцов в контратаку.
- Может, пойдём через другой кордон? – спросил Костя. – Или, вообще, - через элеватор. Я там знаю тропку, в обход мин.
- Нет. Опасно с девушками. Ты подожди здесь пока…
С этими словами Кобыла направился к сражавшимся. Пригнувшись и вобрав плечи, он сделался ниже ростом, но, вместе с тем, стал похож на хищника, почуявшего близкую добычу. Костя с завистью следил за его движениями. Прошедшее войну поколение неизменно поражало его тем спокойствием и обстоятельностью, с которым оно выполняло ту смертельно опасную работу, каковой являлась война.
- Что случилось? Это опасно?
Подошедшая к Косте послушница Лукерья вовсе не выглядела напуганной. Казалось, при виде происходившего, в ней проснулось юное любопытство, пытающееся познать мир, каким бы ужасным он ни казался.
- Конечно, опасно… - ответил Костя, раздражённый её беспечностью, - вам с настоятельницей следует укрыться…
- Ура! Приключения начинаются! – неожиданно радостно вскрикнула девушка. Затем лицо её приняло серьезное, и даже набожное выражение.
 - Пойду, скажу об этом матери настоятельнице…
С этими словами она удалилась, разозлив Костю столь несерьёзным поведением в такие критические минуты.
Тем временем, спина Кобылы уже скрылась в окопах. Взрывы гранат и автоматные очереди вызывали в сознании Кости весьма противоречивые чувства. Потирая автоматный магазин, он уже начинал склоняться к мысли о том, чтобы покинуть святых сестёр, оставив их на попечение Вездехода, но, не тут-то было.
- Ты куда… куда поехал? – заорал он на машину, что, словно читая его мысли, первой приняла решение.
- Сам погибай, а товарища выручай! – изрек Вездеход, направляясь к месту сражения.
- А как же приказ Кобылы?
- На мой счёт приказа не было… - резонно заметил Вездеход, переходя в боевой режим.
При этом на его металлических боках открылись прорези, из которых со скрежетом выскочили и убрались обратно тончайшие лезвия ближнего боя; из открывшегося люка, скрипя несмазанными шарнирами, высунулось короткое пулемётное дуло.
- Дьявольское отродье! – услыхал Костя голос преподобной матери.
- А мне нравится! – ответила Лукерья.
Как уже понял Костя, дальше должны были последовать нравоучения, но он их не услышал, потому что стрельба усилилась. «Сражение переходило в решающую фазу, а он стоял здесь, в безопасности, спокойно наблюдая за тем, как отбивались от врага его боевые товарищи!» От этой мысли ему сделалось обидно, так что он сел на землю, обхватив руками родной автомат.
- Вы не переживайте, вам же приказали… - попыталась успокоить его Анисия, на что Костя не ответил, смерив взглядом высокую и неприлично стройную для послушницы фигуру девушки.

6
…- Да, что рассказывать? Ну, растерялись немного, ребята! Степан Сергеич-то, - Кандыбова кум, - мужик бывалый… так в отряде у него одна малышня. Им бы в футбол во дворе играть, а не кордон охранять! Ну, пособил маленько, так, чуть-чуть…
- Нет, вы герой! – сказала послушница, оглядывая коренастую фигуру Кобылы.
- Да, ладно тебе! – махнул рукой Кобыла, отчего послушнице сделалось не по себе, потому что на руке его остались следы крови, и, по-видимому, чужой.
- Что с вами, барышня? – притворно удивившись, воскликнул Кобыла, и рассмеялся по-юношески звонко, весело.
- Можно спросить, Николай Петрович?
- Чего тебе, Костя?
- Может, всё-таки, не стоило покидать город с северной стороны? Вы ведь не всех уничтожили, кому-то удалось уйти.
- Конечно, удалось! Да, разве ж они ожидают от нас такую наглость? Ведь полное безумие! Сейчас пройдём у них под носом. Да, вон и луна нам в помощь!
- Как полагаешь, Вездеход?
- Полагаю, у нас имеются определённые шансы на успех, - тут же изрёк дрон, - а введение в заблуждение противника, безусловно, является одним из испытанных приёмов боевого искусства.
- Вот, видал?
- Видал, - недовольно ответил Костя. – А только зря вы, Николай Петрович, руки не помыли. Девушка вон вся бледная…
- Ну, прости, не до того было… пока раненых собрали, потом убитых хоронили… ну а после, - был грех – соснул маленько!
- Ничего себе, маленько! – ехидно заметил Вездеход, не забывая, однако, сканировать окружавшую их степь, посылая информацию в надёжно спрятанный в своих недрах процессор.
А луна, тем временем, разгулялась вовсю. Словно почуявшая свою привлекательность девка, вышла она на всеобщее обозрение; засветила украденным светом как бесстыжая любовница, взявшая от жизни своё. И так и оставалась на небосводе, одним своим существованием бросая вызов тем, кто надеялся отыскать для себя счастье, не разрушая чужого, и обрести покой – не нанося страданий.
Освещённый этим светом, отряд пробирался по Северному тракту, - некогда широкому, а теперь заросшему ковылём и подорожником. Кобыла и Костя не разговаривали, уйдя в свои мысли. Запрограммированный довоенными специалистами на тактичное поведение дрон, тоже ехал молча. Только святые сёстры о чём-то спорили вполголоса, дополняя жестами невозможность говорить в полный голос. Склонный к самообучению дрон настроил свои приёмники на их частоты, но спор оказался религиозным, и он остановил запись, не имея возможности анализировать то, что не было заложено в его мозг атеистической профессурой ушедшей эпохи. Тогда, не имея более занятий, он перешел в спящий режим, запустив, параллельно с протоколом сканирования местности, расчёт возможных вариантов развития событий. Данных, конечно же, было недостаточно, поэтому он решил ограничиться десятью тысячами возможностей, наиболее вероятных для созданной им, эмпирической модели, и, заняв, таким образом, свой неугомонный ум, переключил остаток оперативной памяти на созерцание окружавшей его красоты.

7
Но волнения пережитого дня все же дали о себе знать и к середине ночи все почувствовали усталость. Дамы заметно замедлили шаг, и даже мужественно державшийся всё это время Костя начал клевать носом и спотыкаться. Лишь Кобыла, казалось, не знал усталости, да ещё, конечно же, неутомимый «один ноль ноль», экономно расходовавший запасённую за длинный жаркий день энергию своих солнечных батарей.
В планы Кобылы не входил ночной отдых. Окружавшая их местность имела дурную славу. Здесь, в опустошённых войной сёлах, находили себе пристанище банды, окружавшие города подобно вороньим стаям, кружащимся над мусорными свалками. Уходя от него на расстояние одного-двух переходов, здесь они могли не опасаться отрядов городской самообороны. В тоже время, затаившийся около них город всегда мог прокормить их своими «паршивыми овцами», отбившимся по каким-то причинам от защищённого зоркими пастухами стада. Они-то и были такими овцами, и Кобыла хорошо понимал это, когда осматривал местность, прежде чем дать команду к привалу.
Вездеход тоже осуществлял сканирование, но, наученный долгим опытом работы с людьми, он не спешил радовать командира отчётом, ибо знал, что отсутствие вражеских объектов ещё не означает безопасность местности.
- Что скажешь? – спросил, наконец, Кобыла, хотя по интонациям его голоса Вездеход понял, что он уже принял решение.
- Всё чисто… - ответил Вездеход, и светодиоды на его панели засветились осторожным тёмно-металлическим блеском.
- Чисто, - повторил Кобыла, - но место тревожное…
- А может, дальше пойдём? – спросил Костя, но в голосе его уже не было и напускной бодрости, которой он старался произвести впечатление на бывалого Кобылу.
- Ага, с вами пойдёшь! – раздражённо сказал Кобыла, бросив взгляд на еле державшихся на ногах сёстрах.
Но злиться он не умел, и, посмотрев на их мученические лица, всё-таки скомандовал привал, от чего Лукерья радостно вскрикнула, позабыв о духовном сане, и даже строгая мать настоятельница посмотрела на Кобылу полным благодарности взглядом.
Вскоре лагерь уже спал. Святые сёстры, едва перекусив, заснули как мёртвые, прижавшись друг к другу под укрывшей их с головой накидкой. Костя сначала вызвался караулить, но через несколько минут Кобыла уже слышал его храп, который совсем не вязался с тем детским выражением, что его лицо приобрело во сне, - стёршим всё напускное «взрослое», и оставившим лишь его настоящую сущность.
Самому же Кобыле не спалось. В гудящей от усталости голове роились всякие мысли, что, - как он знал, не дадут ему уснуть. Поэтому он благоразумно решил посидеть в дозоре, пока накопившаяся усталость не даст о себе знать. Выбрав хорошо укрытое место (что происходило уже неосознанно), он положил голову на приклад, и стал внимательно всматриваться в степь. Причем, занятие это нисколько не утомляло его, оставляя взор цепким, независимо от замедлившегося времени. Пристроившийся неподалёку Вездеход сначала хотел заговорить с ним, но затем решил не рисковать, распознав в мимике лица своего командира желание уединения. Помигав зелёными огоньками, он запустил программу тестирования и, не тратя времени даром, открыл присланные ему процессором файлы возможных вариантов развития событий, погрузившись в их сравнительный анализ.
Ночь была тихая, тёплая и звёздная. В такие ночи Кобыле всегда вспоминалось детство: шуршащий, пропитанный влагой, камыш; скрип досок покосившегося настила, с которого всегда так весело было нырять в прохладную реку, а потом, отфыркиваясь, плыть против течения, загребая блестящую, освещённую луной рябь. Кобыла никогда не тосковал о детстве, - он просто всегда носил его с собой, выкладывая и любуясь его картинами всякий раз, когда родная природа дарила ему подобные минуты. Вот и теперь, он с удовольствием вдыхал дурманящий запах степи, улыбаясь своим, затаённым мыслям, посвящать в которые он не стал бы никого и никогда.
Из этого состояния его вывел какой-то подозрительный шорох. Повернувшись, он увидал молоденькую послушницу. Крадучись, она миновала всех спящих и села возле Кобылы.
- Что, дочка, не спится?
Она не ответила, молча вглядываясь в его лицо, и Кобыла впервые заметил на её лице веснушки.
- Ну, хочешь – сиди… - сказал он, пожав плечами, и в этот момент девица весьма решительно положила ему на колено свою горячую, как огонь ладонь.
- Ты чего? – только и смог сказать он от неожиданности.
- Того… - ответила послушница, - не понимаешь?
- А как же обет?
Словно ища поддержки, Кобыла посмотрел на Вездеход, но тот, по всей видимости, умышленно игнорировал изменившуюся ситуацию, отстранённо помигивая фиолетовыми огнями.
- Какой там обет! В нашем посёлке в этом году с десяток умерло, а родилось всего двое… Скоро никого не останется!
- А, так ты из идейных соображений! – не зло пошутил Кобыла, залюбовавшись тем, как загорелись глаза у его неожиданной любовницы.
- Каких там идейных! Скажете, тоже…
- Ладно, не обижайся! Ты просто больно уж молода для меня. Шла бы вон к Косте…
- Да, ну его! Я в него всю дорогу глазами стреляла, а он – хоть бы что! Смотрел на меня, да глаза таращил…
Кобыла засмеялся. Тихо, почти беззвучно, как он научился за долгие годы войны.
- А ты пойди, ещё раз попробуй. А мне… если уж так… твоя мать-наставница больше понравилась.
- Что? – в глазах Лукерьи появился настоящий ужас, - да вы понимаете, что вы говорите! Она же ни одного мужчину близко не подпускает. Считает их искусителями и исчадиями ада, как вот этих машин! – она ткнула пальцем в Вездеход, вызвав у него несколько красных огней.
- Что ж ты так разволновалась, милая! Ну и ладно, пусть себе монашествует. Главное, что ты умней её будешь. Ну, иди, иди к нему! А то меня что-то в сон клонит, а вы тут заодно и покараулите…
Лукерья надулась. Просидев так некоторое время, она сверлила глазами Кобылу, словно пыталась поджечь его, полинявший, видавший виды маскхалат. Но это бессмысленное занятие вскоре наскучило ей, и она ушла, причём, Кобыла с удовлетворением увидел, что она решила-таки последовать его совету. Усмехнувшись по себя, он окликнул Вездеход, сообщив, что хочет немного поспать, что было совершенно лишним, ибо тот ни на секунду не прерывал слежения. Но Кобыла считал его своим боевым другом, а друзьям всегда приятно, когда с ними обходятся как с равными. Положив руки под голову, он мгновенно уснул, как делал это всегда, в последние десять лет.

8
Весь следующий день они двигались без происшествий. Солнце заметно припекало и все испытывали жажду, но Кобыла запретил спускаться к реке, и они продолжали идти, деля оставшуюся воду буквально на глотки. Кобыла пил меньше других, да и вообще казался каким-то отстранённым, будто бы это не он вёл вверенную ему группу, а она сама вела его неведомой тропой, - то ли к цели, то ли прямиком к смерти.
Молоденькая послушница многозначительно переглядывалась с Костей, а тот вскоре взвалил на себя и её вещи, и вещи суровой настоятельницы. Пот катился с него градом, но он терпел, ибо любовная страсть, - как было известно Кобыле, - хороший стимул для проявления физических способностей мужчины. Он не завидовал Косте, но степная истома расшевелила и его чувства, и он всё чаще поглядывал на красиво очерченные бёдра матери-настоятельницы, неосмотрительно проглядывавшие через её тянувшийся до земли балахон.
«Невозможно утаить красоту и глупость», - вспомнилась Кобыле народная мудрость, и он, чтобы отвлечься, затеял длинный, никому не нужный спор с Вездеходом на тему женской эмансипации. Причём каждый аргумент повидавшего на своём веку Кобылы легко сводился на нет статистическими данными и умозаключениями видных учёных, загруженных в противостоящий ему искусственный интеллект дрона. Наконец, Кобыле надоело это занятие, и он грубо оборвал разговор, оставшись при своём мнении, что женская эмансипация весьма скверно отражается на всех сторонах жизни общества. И дальше, до самого ночлега, не проронил ни слова.
А ночью, когда он спал, на удивление крепко, к нему пришла мать настоятельница. Решительно забравшись под его походное одеяло, она без всяких слов одарила его таким страстным поцелуем, что он почувствовал себя мальчишкой-старшеклассником, не ожидавшим, что молоденькая строгая лаборантка может быть такой нежной и требовательно-настойчивой. Как он и предполагал, её тело было прекрасно, а от кожи пахло степным дурманом. Уже потом, когда они лежали под раскинувшимся звёздным небом, - он шептал ей комплименты, больше похожие на непристойности, а она смеялась, откидывая со лба дивные, невесть откуда взявшиеся волосы. А когда он спросил, простятся ли ему его грехи, она ответила, что сделает всё возможное, чтобы этого не произошло, после чего он был с ней еще раз, и она с силой уткнулась в его плечо, сдерживая крики.
К утру их лагерь напоминал номер для новобрачных, и только Вездеход внимательно следил за информацией своих датчиков, в тайне усмехаясь столь незамысловатым забавам тех, кто некогда сотворил его, подобно грозным и всемогущим богам. «Чтобы быть великим, нужно уметь быть простым…» - сделал он, наконец, вывод, и долго ещё размышлял над ним, пока сереющее небо подёргивалось первой утренней зарёй.
Начинался новый день…

9
Кобыла хорошо знал, что такое степь. Сызмальства убегал он от старшего брата, искусно прячась за деревьями, или в небольших оврагах, наблюдая за тем, как тот пытается разглядеть его среди бесконечного как мир зелёного поля. А он, тем временем, видел каждое его движение, даже мог угадать гримасу, когда раздосадованный неудачными поисками брат, со злостью сжимал кулаки, вглядываясь в даль. Но знал Кобыла и другое. Если неугомонному брату удавалось-таки разглядеть его белокурую шевелюру, то ничто уже не могло спасти его от крепких кулаков, потому что состязаться с ним в беге было бесполезным занятием.
Кобыла не мог сказать, как его угораздило проглядеть конный дозор противника. Возможно, годы, - те самые, что отточили его воинские навыки до уровня инстинктов, - всерьёз притупили чувство опасности, превратив её в обыденность. Но за час до полудня их отряд буквально наткнулся на вооружённых всадников, выскочивших на них из оврага подобно каре небесной.
Всё случилось так неожиданно, что несколько мгновений ничего не происходило. Эти долгие секунды нависли над отрядом как тяжёлый кнут, пугая своей неподвижностью каждую клеточку замершего в ожидании тела.
Но зафиксировавший параметры тревоги Вездеход вспыхнул красной полоской, выставив из своего шлюза автоматное дуло, и в этот момент Кобыла дал очередь.
- Ложись! – крикнул он, глядя, как сползает вниз один из всадников, словно упившийся на радостях извозчик.
- Ах ты, господи! – прошептал он, подбегая к убитому и разоружая его. Он ещё мог попытаться попасть в другого, скакавшего прочь, но не стал этого делать. Не из милосердия. Просто Кобыла с самого начала войны боялся стрелять в спину, чтобы не потерять воинской удачи, которая, - как он был уверен, выводила его из самых тяжёлых сражений.
- Ах ты, господи! – повторил он, думая о том, как они станут держать оборону здесь, в степи, не имея возможности отступить или укрыться.
- Что делать будем? – спросил Костя, когда он вернулся.
- Что, что… отстреливаться!
- А если они на конях? – зашептал он, косясь на спрятавшихся за кустами женщин.
- Не знаю… посмотрим.
Кобыла насупился, давая понять парню, что не хочет разговаривать.
- Иди, успокой женщин… Вездеход, прикрывай тыл!
- Будет сделано, командор! – ответил тот, снабдив свой голос ироническими нотками, как это бывало всегда в моменты опасности.
- Проклятая машина… - прошептал Кобыла, выстрелив в сторону реки, где, за кустами показалось какое-то движение.
Костя тоже выстрелил несколько раз и довольно метко, потому что Кобыла услыхал хорошо знакомый звук сдавленного крика, прорвавшегося теперь сквозь чьи-то сцепленные челюсти.
Кобыла был старым воином, и он знал, что исход таких вот, случайных стычек в основном зависел от количества боеприпасов, что теперь, спустя столько лет после всеобщего разрушения, сделались дороже золота и интересовавших когда-то человечество бриллиантов. Могли, конечно, быть и особые обстоятельства: захват рабов или наложниц, а то и просто желание отыграться за постигшую в каком-нибудь отважном селе неудачу. Всё это было известно Кобыле, но пока в его магазине были патроны, борьба могла продолжаться. А уж патронами Кандыбин снабдил его щедро: почти полный рожок был вставлен в его автомат, да ещё один – уже совсем полный, приятно оттягивал пояс, оберегаемый Кобылой также свято как воспоминания юности.
Перестрелка продолжалась ещё некоторое время, и Кобыле было ясно, что другая сторона не имела желания идти напролом и вскоре, когда выстрелы противника прекратились, он приказал Вездеходу сходить на разведку.
- Неужели, всё кончилось? – послышался голосок Лукерьи, - а я совсем не испугалась!
- Всем лежать! – приказал Кобыла и, низко пригибаясь, побежал вслед за своим железным другом.
Когда Кобыла пробрался в те самые кусты, из которых недавно по ним вели стрельбу, он увидал Вездеход. С этого места открывался вид на реку и примостившуюся на другом её берегу деревню. Увидал он и скакавших прочь бандитов, оставивших, по всей видимости, свои претензии на их счёт.
Но было что-то ещё; какое-то неуловимо печальное чувство, охватившее его в тот момент, когда он увидал своего железного друга.
- Что случилось?
- Ничего…
- Не ври! Ты всё равно не умеешь этого делать. Что ты там увидал, а?
Кобыла присмотрелся. В стоявшей на том берегу деревне не было ничего подозрительного. И, хотя напавшая на них банда наверняка разместилась там, этот факт вряд ли имел теперь какое-то значение.
- Пойдём, они не вернутся…
Кобыла подошёл к Вездеходу и, совсем по-человечески тронул его за корпус.
- Там дети… - вдруг произнес дрон.
- Что?
- Там, в одном из домов, дети. Много детей. Их, наверное, везут вниз по реке на невольничьи рынки.
- Ты уверен?
Этот вопрос был излишним, поскольку оптика Вездехода позволяла ему видеть на многие километры, различая даже небольшие предметы.
…- Я зря тебе это сказал, да?
На панели Вездехода зажглись тревожные красные огни.
- Ты всё сделал правильно: ты сообщил, а принимать решение буду я…
- Ты уверен?
- В чём?
- В том, что ты, действительно, будешь принимать решение?
Кобыла усмехнулся. Этот компьютер на колёсах, эта плата с всаженными в неё микросхемами, знала о нём всё, и могла видеть даже то, чего не должны уметь дроны – человеческую природу.
- Знаешь, - Кобыла опять тронул Вездеход, словно это был его боевой товарищ, - я часто думаю, была ли недавняя война такой уж трагедией. В конце концов, мы ведь стали лучше, поскольку научились различать настоящие несчастья от надуманных; беречь людей и не обращать внимания на вещи; дорожить дружбой и не бояться смерти. Но глядя на тебя, мне иногда бывает жаль тех высот, что достигло человечество, пока его надежды не оборвала война.
- Я что, такой умный?
- Нет, просто, в отличие от многих людей, ты умеешь быть человеком…

10
Когда Кобыла объявил о своём решении перебираться на тот берег, ответом ему было недоумённое молчание. Голос его был таким спокойным, будто бы он собирался в гости к старому другу. Именно это спокойствие и сказало всем о твёрдости его решения и невозможности от него отговорить.
- Но вас же убьют? – только и сказала послушница. Она взяла за рукав мать наставницу, но та ничего не ответила, лишь взяла её руку в свою.
- Ты не переживай, Костя! Здесь уже недалеко, - километров двадцать осталось. Если поторопитесь, то к вечеру будете на месте. А я тебе Вездеход оставлю… будет тебя веселить и просвещать!
Кобыла засмеялся, но никто его не поддержал и он замолчал.
- Ты меня понял? Остаешься, - сказал он, пригрозив дрону.
- Слушаюсь, командор, - ответил тот, погасив свою панель, что должно было означать у него повиновение против воли.
- Ну, вот и славно! Тогда идите, не теряйте времени. А я немного вздремну, а как стемнеет – пойду…
После того как первая семья Кобылы погибла при бомбёжке, он долгое время был один. И вот однажды он остановился у молодой вдовы и за несколько проведённых там дней успел полюбить и её саму, и её дочку – улыбчивую девочку подростка с каштановыми волосами. Он чинил им забор и рубил дрова, а она приносила ему холодной колодезной воды и говорила «пей» не по-детски серьёзным голосом.
А потом, когда он вернулся с карательной операции, мечтая о сне и мягкой постели, ему сказали, что село было захвачено бандитами, а всё молодое население – увезено по реке на невесть откуда взявшейся барже. Гражданская самооборона тогда лишь набирала силу, и подобные случаи были нередки, но этот оставил в душе Кобылы незаживающую рану и чувство вины, не прошедшее и по сей день.
Тогда-то, чтобы хоть как-то развеселить своего друга, молодой командир Кандыбин и дал ему в напарники дрона, чудом уцелевшего от уничтоженного бомбовыми ударами секретного завода. Ставший необщительным и раздражительным Кобыла, хорошо принял нового друга, что, в отличие от людей, никогда не лез с вопросами и умолкал при первом требовании, не тая обиду. Вскоре они сдружились, и после одного из сражений Кобыла рассказал ему о своём прошлом, прихлёбывая крепкий самогон. Сказал он и о том, что до сих пор видит во сне ту девочку, которая теперь уже, наверное, умерла от голода или болезней, работая в поле или занимаясь ещё более худшими вещами, и о том, что чувствует себя в долгу перед ней и такими как она…
И вот теперь он перебирался вплавь, аккуратно сложив свои вещи и оружие на небольшой самодельный плот, что научил его изготавливать из веток сушняка один старый, видавший виды солдат.
Он вышел из воды так тихо, что заметить его смогли бы лишь в том случае, если бы дозорный сидел здесь же. Но Кобыла переправился в километре от села, а дозорная служба у бандитов всегда была не на высоте. Одевшись и взяв оружие, он некоторое время стоял неподвижно, готовясь, как опытный хирург, к ответственной операции. Кобыла не любил убивать. То омерзение, что он испытывал при этом действе, не смогли заглушить даже долгие годы пребывания на войне. Но жизнь всегда добивалась от него того, что хотела, выковывая лишь те из его талантов, что интересовали её, но никак не его самого.
Приготовившись к бою, Кобыла собрался идти, но тут до уха его донёсся едва уловимый шум. Конечно, он мог быть вызван порывом ветра или соскочившей с дерева птицей, и всё-таки Кобыла упал землю и прислушался. Через некоторое время что-то зашуршало снова, и это уже никак не могло быть случайностью. Вытащив нож, он уже приготовился к бою, как вдруг, в нескольких шагах от себя заметил знакомые изгибы огнеупорного корпуса Вездехода.
- Ты что здесь делаешь?
- Пришёл тебе помочь.
- Да как ты… - Кобыла не мог подобрать слов – ослушание дрона не лезло ни в какие границы, - да как ты мог оставить женщин лишь с одним мальчишкой!
- Я не могу отпустить тебя на верную смерть, Кобыла. Если вернёмся – отдашь меня на разборку, но я думаю, что мне это не грозит, потому что тебе вряд ли удастся эта затея. А что касается Кости, то ты был ничуть не старше его, когда началась война, - и что с того!
- Молчи!
Кобыла выругался. Впервые он поставил под удар порученное ему задание, и если с женщинами что-то случится… впрочем, Вездеход был прав, и ему вряд ли удастся предстать перед грозными очами Кандыбина…
- У тебя ещё остались патроны?
- Почти нет… придётся действовать холодным оружием.
- Ну, тогда, с богом! – сказал Кобыла, давая команду к началу атаки.

11
- Сёстры, мы собрались здесь для принятия важного решения, от которого, может быть, будет зависеть будущее нашего несчастного, лишенного истинной веры народа!
Мать настоятельница сурово посмотрела на сидевших перед ней сестёр, при этом взгляд её на миг остановился на молоденькой Лукерье, что тут же отвела его в сторону, как настоящая богобоязненная послушница.
- Все вы знаете, в каком отчаянном положении находится теперь наш народ; насколько иссяк источник его веры, уступив место самым страшным сатанинским проявлениям, - да ниспошлёт им за это господь вечные и нестерпимые муки!
Сказав это, настоятельница воздела руки, устремив взор к небу, и все присутствующие поспешили сделать то же, ибо всем было известно, что кто-то, а мать Анисия знает, когда именно взывать к Его милости.
- Но несмотря на это, среди окружающих нас, заблудших душой людей, находятся те, кто, не зная слова божьего, самой своей жизнью указует верный путь остальным. Я говорю о солдате Кобыле, том самом, что сопровождал нас с сестрой Лукерией от стен города и не только пренебрегал всяческими опасностями, но и отдал жизнь во благо людей…
- И вот теперь, когда нам стало известно о его смерти, мы должны сделать всё, чтобы и она послужила во благо живущим!
- Что вы имеете в виду, мать Лукерья? – послышался низкий голос матери Фёклы – одной из старейших сестер Общины, ставшей в открытую оппозицию к Анисье после её письма к Собору о необходимости дозволения молодым послушницам соития ради воспроизведения потомства. Она, конечно же, знала, к чему вела её соперница, и эта реплика предназначалась скорее для остальных, чтобы указать им действительную расстановку сил. Фёклу побаивались за её отрешённость. Говорили, что сотворённая ею молитва могла поднять с постели умирающего, но могла и наслать порчу. Это обстоятельство не могло не пугать сестёр, поскольку теперь, как и много веков назад, люди могли умереть от обычной простуды.
Лукерья поморщилась. Она посмотрела на бардовую бородавку соперницы, что издалека казалась севшим к ней на щёку огромным оводом, и продолжила.
- Я имею в виду, что этот человек на наших глазах пожертвовал своей жизнью ради детей, притом, незнакомых ему детей, и потому заслуживает того, чтобы быть причисленным к лику святых, коих сейчас так недостаёт нашей молодой вере!
- Принять смерть ради детей, действительно, дело божье… но, каким он был, этот Кобыла? Соблюдал ли он наши заповеди при жизни? Если нет, то наше решение вряд ли можно будет назвать правильным!
Сказав это, Фёкла посмотрела на сидевших подле неё пожилых сестёр, заставших ещё великое Знамение, давшее начало их вере, и Лукерья увидала в их глазах решимость бороться.
…- Каким он был? А каким мог быть такой человек… Мы с сестрой Лукерьей знали его всего лишь несколько дней, но, поверьте, - нам этого вполне хватило, чтобы понять, на какие деяния способен человек, чтящий, пусть и неосознанно, наши заповеди! Всегда скромный и обходительный, он даже и помыслить не мог о том, чтобы посмотреть на нас как на представительниц женского пола, поддавшись постыдному животному чувству! Чуткий, внимательный, отзывчивый…
Мать настоятельница увлеклась. Глаза её увлажнились, но проведенные в Общине годы не прошли даром, и лицо её вновь приняло решительное выражение. Она бросила взгляд на Лукерью, как бы напоминая о произошедшем между ними серьёзном разговоре, и продолжила.
- Повинуясь приказу своего командира, Кобыла был вынужден пуститься в этот опасный путь вместе с ужасным, богомерзким роботом. Но, если бы вы видели, сёстры, с каким омерзением терпел он это порождение дьявола, созданное адептами, так называемой науки! Поверьте, сёстры, нам не найти лучшей кандидатуры на роль святого из обычных мирян. А ведь только такие люди смогут укрепить доверие простых людей к нашей Общине и нашей истинной Церкви!
Мать настоятельница перевела дух. Её дыхание выдавало волнение, в котором она теперь пребывала, но лица сестёр были серьёзны, и повисшая в зале тишина явно говорила в её пользу.
- Как всё это трогательно! – произнесла мать Фёкла, но теперь у неё уже не было сторонников.
- Как правильно вы подметили, мать Фёкла, - всё это, действительно, очень трогательно! – в тон ей ответила Анисья, предчувствуя полную победу. С осознанием этого, она перевела взгляд на Лукерью, давая понять, что та не прогадала, держа язык за зубами и дав ей возможность завоевать эту победу, следующим шагом которой, скорее всего, будет провозглашение её матерью аббатисой.
- Я знала, сёстры, что вы меня поддержите! Думаю, что в учреждённый нами день Святого Кобылы следует ввести строгий пост, ибо сам Кобыла всегда был весьма воздержан во всех мирских проявлениях…
Тут голос матери наставницы задрожал, и она не смогла более продолжать речь, сев на своё место под уважительное молчание других сестёр.

12
Катерина работала у себя на участке, когда до неё донёсся лай собаки. «Кто это? Может, нищие… много их теперь развелось», - подумала она, и, вздохнув, продолжила работу. Но лай не унимался, и она выпрямилась, пытаясь разглядеть пришедшего за редким покосившимся забором.
Там и впрямь кто-то был, и она сощурилась, пытаясь рассмотреть нежданного гостя в лучах заходящего солнца. Но расстояние до дома было слишком большим, так что Катерина смогла лишь определить, что это был мужчина. Этот факт удивил её, и она некоторое время гадала о том, кто бы это мог быть. После долгой войны в их селе остались лишь старики и подростки, а тот, что стоял за изгородью не был ни тем, ни другим. Из бывших у неё троих мужей – двое погибли, а третий давно нашёл себе другую, из города, - высокую и жадную до удовольствий. Был, пусть и недолго, ещё Кобыла, но его тоже забрала война и Катерина уже перестала его ждать. Но кто-то там, всё-таки стоял у забора, так что добросовестный Буян уже охрип, тщетно зовя ко двору свою хозяйку. Каково же было её удивление, когда, подойдя к дому, она увидала его, Кобылу, - такого же спокойного и уверенного, с неизменным автоматом через плечо.
Катерина вскрикнула, схватившись за грудь. Земля покачнулась под ней, но она устояла, и вскоре была уже в объятиях Кобылы, говорившего ей, что всё хорошо, и переживать не из-за чего.
- Но тебя же… тебя же… - причитала она, не смея выговорить те страшные слова, что сказал ей тогда Кандыбин.
- Нет, не убили, как видишь… живой я. Не веришь – потрогай!
Кобыла говорил что-то ещё; шутил, смеялся, но Катерина никак не могла взять в толк, как ему удалось вернуться, если, по словам Кандыбина, жители той злополучной деревни видели, как дом, в котором он держал оборону, забросали гранатами, так что от него не осталось даже стен.
…- Что было, то было! – сказал Кобыла, устроившись за столом и выпив полстакана забористого самогону. Покромсали мы там их немало. Вездеход прям накалился весь от злости… резал их, как электромясорубка! Да… а потом припёрли нас. Заскочили мы в дом – хотели укрыться, да, не тут-то было. Оно и понятно: слишком многих положили, чтоб от нас отстали!
Кобыла взял со стола солёный огурец. Откусил, пожевал без удовольствия. Катерина налила ещё полстакана, и себе – тоже, потому что только теперь начала осознавать происходящее.
…- Ну а потом закидали нас гранатами. И откуда только набралось у них столько этого барахла! Бывает, бой такой идёт, что хоть святых выноси, а гранат – если пару взорвётся, то и дело. Тут же с десяток бросили, наверное! Как первые рванули, - чувствую, словно от земли оторвался и прям на небеса лечу… а потом уж ничего не чувствовал – сознание потерял, наверное…
- И как там – на небесах-то?
- Да, как сказать… - не улыбнувшись, ответил Кобыла. Всё тоже… те же дела, заботы… только мне ещё туда рано!
- Вездеход жалко! – сказал он, аккуратно поставив пустой стакан. Хотя, он тоже, можно сказать, с небес вернулся.
- Это как?
- Сейчас покажу.
С этими словами Кобыла подошёл к своим вещам, и бережно извлёк какой-то увесистый контейнер.
- Нашли потом моего друга, вернее, то, что от него осталось. Ну, Кандыбин, зная мою привязанность, и отыскал толковых ребят, из бывших оборонщиков – а те и сделали… что смогли…
Кобыла пошарил рукой по стенке контейнере, и щёлкнул выключателем. Вспыхнул глазок объектива, адаптируясь к окружающему пространству; под ним замигала дорожка светодиодов, и приятный мужской голос произнёс:
- Здравствуй, Кобыла, рад видеть тебя живым!
- Я тоже рад, Вездеход!
- А кто это рядом с тобой? Поверни меня, я хочу посмотреть…
- Очень приятная молодая женщина. Это твоя жена?
Катерина вопросительно посмотрела на Кобылу.
- Жена, жена… - сказал он, посмотрев на друга. – Расскажи что-нибудь, а то давненько не слышал я твоего голоса!
- С удовольствием! Могу прочитать тебе несколько глав из романа «Братья Карамазовы» голосом Иннокентия Смоктуновского.
- Валяй!
Вездеход читал, Кобыла слушал, подперев голову локтем, а Катерина вышла в сени – её душили слёзы и подкативший к горлу комок давил на грудь глухой, застарелой тоской.