Хранитель - сайд-стори к Сердцу Леопарда

от автора: 10-я глава еще пишется, а пока, немного опережая события - сайд-стори.


Писк аппарата давления оповестил об окончании сегодняшнего осмотра, бережные пальцы убрали с руки манжет и поправили мягкое кашемировое покрывало. Предельно заботливо, осторожно, словно обращались с древней китайской вазой из прозрачного фаянса.

- Ну что ж, хаджи, сегодня вы молодцом: давление в норме, спали крепко, головных болей не было… ведь не было, так?

Труднее всего выражать одним лишь взглядом все эмоции, чувства, слова. Сколько он умолял Аллаха вернуть ему хотя бы способность моргать – только это! – но, увы, пока безрезультатно. Нужно быть благодарным. За то, что Аллах сохранил ему мозг, способность адекватно мыслить, хотя иногда это становится больше проклятием, чем даром. Нужно быть благодарным… Благодарным за то, что все произошло сейчас – в век высоких технологий, и он не просто лежит бревно-бревном, пугая сиделок гнойными пролежнями, а вполне себе комфортно существует в мире самых современных аппаратов. Быть благодарным…

«О, Аллах Всемогущий, благодарю тебя за то, что ты спас мою семью, мой народ, мое государство. Благодарю тебя за то, что взял такую ничтожно малую жертву, всего лишь мое никчемное здоровье…»

Смирению тоже пришлось учиться – после всех внутренних истерик, молчаливых, и от того втройне более страшных, криков в пустоту непроглядной ночи: «За что?!?» После нескольких попыток уйти. Он остался и научился смирению и благодарности, ради своей красавицы-жены, которая теперь проводила у его постели больше времени, чем когда он был здоров, ради двух прекрасных сыновей, которым не стыдно было передать дело его отца и деда – вручить целое государство.

- Сегодня, пожалуй, заменим массаж на водные процедуры, вы не против, хаджи? Я распоряжусь, чтобы подготовили бассейн на внутренней террасе. Через десять минут привезут завтрак, затем вы отдохнете, и можно будет поплавать. Я зайду перед обедом. Хорошего дня, хаджи.

Аппараты, трубки, мониторы – вот теперь его мир. Хотя нет, грех жаловаться, его дважды в день выносят на свежий воздух, к нему по нескольку раз в день наведываются близкие и приближенные, ему читают, рассказывают дворцовые новости, включают телевизор, ставят любимую музыку. Все могло бы быть гораздо печальнее еще каких-то пятьдесят лет назад.

- Доброе утро, хаджи! Я привез завтрак. Как ваши глаза?

Глаза и еда – пожалуй, две самые тяготящие его проблемы, помимо естественных нужд. Каждый час ему закапывают специальные капли, предотвращающие пересыхание роговицы, три раза в день он лежит в особых очках, стимулирующих каким-то там излучением мышцы век. А еда через трубку, вводимую в пищевод, вообще не заслуживает того, чтобы о ней говорить. Хотя, по настоянию Лейлы, ему каждый раз подробно рассказывают, какие именно изысканные и питательные блюда попадают в него в жидком виде – хоть какой-то шанс не потерять «вкус жизни», как считает его прекрасная и преданная супруга.

Все его родные и любимые – рядом, делают все возможное и невозможное, чтобы облегчить ему существование, и, несмотря на то, что врачи отказались от какого бы то ни было лечения еще полгода назад, младший сын переворачивает вверх дном весь научный мир, пытаясь найти решение.

Он давно перестал жалеть себя, причитать о случившемся, испытывать чувство вины перед женой, оставшейся практически вдовой при живом муже, и старшим сыном, которому пришлось разгребать все то, что он не успел. Есть только одно, о чем он никогда не перестанет жалеть.

«Как ты мог оставить меня?! Как ты посмел умереть вместо меня?!»

Вместе с несбыточным желанием вновь научиться моргать, он неустанно неистово молит Аллаха вернуть ему дар слез. После всего, что ему пришлось пережить, с чем пришлось смириться и научиться существовать, осталась лишь одна ужасная несправедливость: невозможность оплакать самого близкого, самого дорого человека, его хранителя, его духовного брата, его Волка…

«Ты клялся всегда быть рядом! Ты клялся кровью своих предков никогда не оставлять меня!..»
«Я не оставил. Я рядом – и ты это знаешь. Теперь я даже более рядом, чем когда-либо, Леопард – разве ты не чувствуешь?»

Он чувствовал. Первое время думал, что сходит с ума, боялся засыпать, боялся оставаться один. Потом понял и принял. Его Волк сдержал слово – теперь он всегда был рядом. Голос в голове, ощущение присутствия, характерный язвительный смешок, пристальный пронзительный взгляд – какая, по большому счету, разница, игра ли это воображения или потусторонние силы, если это хоть немного притупляет боль. А еще – память. Общие воспоминания, которых, слава Аллаху, накопилось предостаточно за полсотни с гаком лет. Полвека рядом, плечом к плечу, даже восемь лет учебы в разных высших заведениях прошли в бурной переписке и встречах при первом удобном случае. Их называли «двумя горбами одного верблюда», к ревнивому неудовольствию третьего неразлучного друга.

Все самое важное в жизни разделили они на двоих. В один день, по решению их отцов,  прошли через обрезание, вместе получили свои первые сабли, вместе слушали занудные уроки истории и географии, сбегали с математики и подкупали Джамиля, чтобы писал им сочинения по литературе. Вместе учились верховой езде, боевым искусствам и танцам. Заболели автомобильным спортом и чуть не разбились на спорткаре, тайком купленном на сэкономленные «карманные деньги». Вместе выбирали первых «невест» на специально для этого устроенном во дворце приеме, а потом напились ночью в гостеприимном поместье Аль Нудар, проклиная весь женский род, у которого семь пятниц на неделе.

«Ты помнишь, как напутствовал меня перед моей свадьбой, Леопард? Помнишь, как смотрел мне прямо в душу, как сжимал мою руку до синяков, как мучительно подбирал слова? Ты ведь вовсе не счастья и долгих лет хотел мне пожелать тогда, а – что?..»
«Все ты выдумываешь, как всегда, Волк. Ничего я не подбирал и не сжимал! Ну, волновался, а как иначе! Лучший друг женится – не каждый же день… Я хотел сказать тебе что-то особенное, что-то не избитое, не банальное… такое, что ты вспоминал бы потом всю жизнь…»
«О, ты сказал! Я на всю жизнь это запомнил, друг, не сомневайся!»
«Эй, ну хватит мне припоминать!..»
«В общем, будь счастлив, Волк, - так ты сказал тогда, - а если она посмеет обидеть тебя или изменить – я сам ее вышвырну из твоего дома, так и знай!»
«Ох, ну опять ты об этом! Ну, сколько уже можно?!»
«Это было лучшее напутствие перед свадьбой, Леопард, я серьезно. И я помнил его… всю свою жизнь…»

Они вели друг друга к алтарю, принимали обязательства перед Аллахом хранить семейные очаги друг друга. Если бы они знали тогда, что это не пустые обещания, что им придется в прямом смысле защищать семьи друг друга. Только у одного из них получилось, а второй не сумел.

«Прости меня. Прости меня, брат, я не могу рассказать им, объяснить, оправдать тебя и твоих близких. Я плохой друг, я подвел тебя, прости меня, мой Волк…»
«Не казни себя. Помнишь, что говорил твой мудрый дед? «Мы живы в детях наших» - помнишь? Я верю, что наши с тобой дети смогут закончить начатое нами. Я верю»

Было так больно «слышать» эти слова – больно от невозможности хоть что-то изменить. Он не знал, во что верить. По осторожным рассказам Лейлы он знал, что весь клан Волков был практически уничтожен, а старший сын не желал больше поднимать эту тему, считая вопрос решенным. Об этом было слишком больно говорить и думать. В его жизни и без того теперь было слишком много боли. А его верный Волк всегда понимал без слов, о чем лучше промолчать.

«А ты помнишь?..» - воспоминания и разговоры с призраком, вот чем теперь заполнена жизнь правящего эмира Беш-Нимры, Адиля Аль Намира. Не так уж плохо, если подумать, куда лучше, чем если бы он остался один на один со своим отчаянием.

«А ты помнишь?..»

Просто удивительно, как много мельчайших подробностей из далекого прошлого можно вспомнить, если больше совершенно нечем себя  занять. Запахи, звуки, яркие картинки из детства и юности, многочисленные путешествия, хитроумные схемы расположения комнат в Намир-Паласе и по-военному простое, без излишеств, поместье Синхар в Сухаре. Жар и холод пустыни, колючий песок, забивающий легкие во время песчаной бури, мягкие воды залива, ласкающие разгоряченные после шуточного сабельного боя тела. Иногда Адилю казалось, что даже при его «растительном» образе жизни ему не хватит лет, чтобы вспомнить все-все, каждый миг его богатой на события жизни. Только один единственный день и час он постарался запрятать так глубоко, как только смог. Не стер – нет, это было невозможно, да и не нужно. Он еще должен будет обличить перед Аллахом предателей и убийц в свой последний судный день. Но и вспоминать его, проживать в памяти, раз за разом умирая вместе со своим другом, тоже было ни к чему. Аллах справедлив – а значит, всем воздастся по их заслугам, рано или поздно.

«Вот увидишь, Леопард, я окажусь прав. То, что мы не успели довести до конца, закончат наши дети – они еще удивят тебя, наши мальчишки, помяни мое слово!»

Дирбас всегда был таким, сколько Адиль его знал – всегда стремился быть правым, добиваться своего, доказывать свою точку зрения. Среди них двоих Адиль был дипломатом, а прямолинейный Дирбас только годам к сорока научился если не молчать, где нужно, то хотя бы не сразу рубить правду-матку в глаза оппоненту, будь то посол Соединенных Штатов или собственный эмир. Сколько горячих споров, даже кратких ссор было между друзьями из-за излишней упертости главного Волка. Одна только Дия Аль Джаун – единственная и в полной мере любимая жена Дирбаса – могла заставить его уступить любой просьбе, всего лишь ласково улыбнувшись и прикоснувшись к руке.

Как же Адиль ревновал, когда только узнал про них двоих. Сейчас-то можно себе признаться в том, что раздирающие грудь обида, отчаяние и злость были самой обыкновенной ревностью. Дирбас первым из них двоих полюбил и решил жениться, и, несмотря на то, что оба друга со всей серьезностью готовились стать мужьями и отцами больших семейств, Адиль чувствовал себя преданным. Друг говорил о своей избраннице с такой теплотой и нежностью, которых Леопард никогда не видел в его глазах, он стал пропадать вечерами, отказываться от совместных затей, все больше молчать, витая в облаках. Адилю казалось, что он теряет своего Волка, это было так больно, словно от него отрезали по живому ногу или руку. Когда Дирбас объявил о свадьбе  и попросил своего Леопарда быть его свидетелем, поручителем, «шафером» - по уже входящим тогда в моду в Беш-Нимре европейским обычаям – Адиль не выдержал и сорвался. Наговорил не просто лишнего, а такого, за что и по сей день стыдно. «Теперь ты с ней будешь проводить все свое время! Теперь она – твой лучший друг! Ты больше не мой личный Волк, как ты можешь просить меня о такой услуге?!» И слава Аллаху, что вопреки природной твердолобости, именно в тот важный для их дружбы момент, Дирбасу хватило ума не обидеться.

Прижатый к стене сильной рукой поперек груди, пытаясь справиться с загнанным от злости дыханием, Адиль хватал ртом воздух и смотрел в почти черные от волнения и гнева глаза друга, на расстоянии чуть больше ширины ладони от своих собственных.

«– Никогда не смей сомневаться в моей преданности, Леопард. А если сомневаешься – лучше убей. Ну же, бери свою чертову саблю и руби, если считаешь, что я отказался от тебя! Я всегда буду твоим Волком! Всегда буду рядом! Всегда буду предан тебе до самого последнего вздоха! Как ты можешь сравнивать нашу дружбу с моей… с моими чувствами к женщине?! Долг превыше всего – долг и дружба! В огонь и в воду с тобой пойду, но что же ты – и постель предлагаешь делить с тобой?»

Даже сейчас, спустя столько лет, Адиль чувствует волнение и рой фантомных мурашек, скатывающихся по безжизненной спине, а тогда слова друга на него подействовали, как ведро ледяной воды за шиворот. На один краткий миг ПРАВДА ослепила и оглушила его – такая очевидная, стоило только задать прямой вопрос… И неважно, что не смог ответить так, как кричало израненное ревностью сердце. Слава Аллаху, что не смог. Что стало бы с их дружбой, если бы он не сумел вовремя прикусить язык? Страшно подумать…

А через три года Адиль и сам попался в сети женских чар. И еще через год с необъяснимым волнением, едва сдерживая слезы, смотрел, как его лучший друг, со всей серьезностью от возложенных на него обязательств «шафера», подводит к нему замотанную с головы до ног в тончайшее кружево самую прекрасную девушку во Вселенной. И больше никогда между ними не возникало сомнений в преданности друг другу. И больше никогда молодой эмир Беш-Нимры не позволял себе пожалеть о том, что не ответил тогда на самый неожиданный вопрос в его жизни.

Только сейчас жестокий призрак позволял иногда помучить своего больного друга, пользуясь тем, что Адиль вряд ли станет обижаться на собственное разгулявшееся воображение.

«И все-таки, Леопард, я частенько думаю о том, что свалял дурака тогда… Когда мы еще были молоды, свободны от обязательств, от чувств к другим…»
«Перестань нести чушь! Ты прекрасно знаешь, что тогда был просто импульс! Вряд ли я на самом деле хотел бы этого… да и никто бы не позволил нам…»
«Ну, ты же позволил своему сыну – своему наследнику!»

Вряд ли даже Дирбас знал, какую бурю чувств вызвало в эмире признание его старшего сына в своих предпочтениях. Хорошо, что он узнал об этом сначала от Лейлы – успел пережить первый шок и не наломать дров, когда бледный от волнения принц торжественно положил к его ногам свою саблю – знак приемника, наследника престола.

«- Прости, отец, я знаю, что подвожу тебя, но ты всегда учил меня оставаться самим собой, что бы ни происходило. Я выбираю свое естество, свою суть, даже если при этом не смогу быть тебе достойным приемником». - Эти слова больно ранили, заставляли до хруста сжимать кулаки, чтобы не сорваться.

Он взял тогда время на принятие решения, хотя уже решил для себя, что чертова ориентация – не повод лишать законного наследника его судьбы. И все же, ему нужна была поддержка, подтверждение, что он поступает правильно – вопреки всем существующим законам их мира, но правильно для себя самого, для его государства мечты, которое он строил вслед за отцом с таким трудом. Лишь один человек был для него настоящей лакмусовой бумажкой – всегда – с детства и до его последнего вздоха.

Во время того разговора Адилю казалось, что он снова стоит в своей комнате, прижатый к стене, пригвожденный к месту пылающим темным взглядом, пытаясь осознать свалившуюся на него правду. Дирбас выслушал друга спокойно и молча, что называется, не моргнув глазом. И задал только один вопрос, сразу отсекая на корню сомнения и терзания молодого эмира.

«- Если бы твой отец решил разлучить нас, запретил нашу дружбу, приказал вышвырнуть меня из дворца, из страны, забыть обо мне, под страхом отлучения от престола – что бы ты выбрал? И не проклинал бы ты его до конца дней независимо от твоего решения?»

«Почему ты всегда знал, что сказать, всегда попадал в самую суть, говорил именно то, что я хотел услышать от тебя? В чем твой секрет, Волк?»
«Потому что я видел твое сердце, Леопард. Я всегда знал, что оно хочет»
«Всегда ли?»
«Всегда, поверь мне…»

Они вместе меняли мир вокруг себя. Они шли наперекор закостенелым обычаям и традициям, всегда рядом, плечом к плечу, не сомневаясь, что победят. Адиля называли самым смелым правителем Востока с древнейших времен, на Дирбаса боялись даже косой взгляд кинуть невзначай, зная, что эмир никого не будет слушать, всегда уверенный в преданности своего Волка.

«Как мы могли допустить это покушение?! Где мы просчитались, Дирбас?»

Он сам знал ответ на этот вопрос: они не просчитались, они просто не успели.  Это была самая настоящая война, и как в любой войне кто-то всегда оказывался на шаг впереди своего противника. Самым страшным оказалось не это, страшнее всего, что война продолжается и без них, и теперь уже затрагивает их близких, их детей.


- Ваше величество, к сожалению, вынужден вам сообщить, что на принца Адамаса было совершено…

У него потемнело в глазах и засвистело в ушах с такой силой, что, казалось, лопнули барабанные перепонки. Мгновенная паника, ослепляющий страх сжали сердце, захлестнули волной самой что ни на есть реальной боли, и мельтешащие белые халаты перед затуманившимся взором подтвердили, что все происходящее с ним – не дурной кошмар.

«Держись, Леопард! Соберись! Слушай меня – он жив! Все в порядке, он невредим, он жив! Ты слышишь? Слышишь?!»

- …Он невредим, ваше величество, принц жив и сейчас находится в Ибри, он свяжется с вами в течение часа – он совершенно невредим! Вы слышите, хаджи?

До конца этого дня Адиль чувствовал, как невидимая рука жестко сжимает его плечо, словно не дает дергаться, вскакивать, бежать – как будто он бы смог. Словно обещая, что не отпустит, не оставит и больше не подведет. Но страх еще долго не отпускал эмира, даже все мысленные разговоры пришлось отложить на несколько дней.
 
С того страшного происшествия Адиля не отпускало чувство, что старый, почти заржавевший, уродливый механизм внутренней войны снова пришел в движение. Кровь волков, которой этот монстр до поры до времени удовлетворял свой аппетит, словно приелась ему, надоела, и теперь он был не прочь полакомиться мясом леопардов. Эмир почти потерял сон и аппетит, все прекрасные воспоминания и шутливые разговоры с призраком отошли на второй план, уступив место попыткам вспомнить все, что им удалось раскопать перед роковым днем покушения, придумать, как передать эти сведения сыновьям. Но события раскручивались дальше, все набирая обороты, не слишком считаясь с опасениями и сожалениями беспомощного больного.

- Ох, милый, если бы только знал, КТО этот чудесный спаситель нашего сына! Прости, я не могу рассказать тебе – это должен сделать Адамас, но я уверена, он не утерпит и совсем скоро все тебе расскажет! Но как же я рада, йуманни, как же я рада, если бы ты знал!

Эти недомолвки бесили эмира, так же как и самодовольный «вид» чертова Волка, который в слишком живом воображении больного улыбался своей фирменной улыбкой: «я все уже знаю, Леопард!»

Посреди этих новых тревог, дворцовых тайн и всеобщего оживления Адиль чувствовал себя еще более больным и никчемным. А тут еще и старший сын преподнес очередной сюрприз:

- Привет, папа. Прости, я совсем замотался тут. Мама, наверное, говорила тебе: тут у нас и немцы, и вообще… А еще, знаешь, кажется, в моей жизни появился особенный... друг. Он становится мне дорог,  как будто мы с ним одной крови или даже... еще сильнее. Я немного... Наверное, ты скажешь, что нельзя так сильно привязываться к людям, что...

Эмир боялся даже выдохнуть, чтобы не спугнуть эту исповедь его такого взрослого сына и не выдать собственных эмоций. Как бы он хотел обнять своего возмужавшего наследника сейчас, сказать ему, что он знает, очень хорошо знает это чувство, и то, как его нужно беречь, как им нужно дорожить.

- Я обязательно познакомлю тебя с ним, как и обещал. Мы только должны закончить кое-что... я все тебе расскажу, правда! Мне нужно бежать. Я люблю тебя, папа...

«И что ты думаешь об этом, Волк?»
«Поживем - увидим, Леопард, поживем - увидим…»

И все же, никакие намеки близких и напряженные попытки самого эмира догадаться, о ком идет речь, не могли подготовить его к встрече с загадочным «новым персонажем». Как и к тому страшному дню, когда начался заключительный акт этой многолетней драмы, той самой войны, в которой Дом Леопардов не имел права проиграть.

Адиль узнал его с первой минуты – не мог не узнать, хоть единственный сын Дирбаса и взял от отца только глаза да упрямый характер, в остальном переняв гены своей красавицы матери. Но от узнавания до принятия сего факта – что перед ним сейчас стоит ЖИВОЙ и невредимый сын его Волка – прошло еще несколько минут. Их как раз хватило, чтобы дослушать древнюю вассальную клятву Синхар:

- Мой государь, клянусь кровью отцов Синхар, что дело мое правое, а сердце принадлежит Дому Леопардов, и прошу вашей помощи…

«Ты знал?!»
«Мой сын, Леопард, мой Волчонок! Прошу, помоги ему!»

Как будто он смог бы не помочь, оттолкнуть, прогнать. «Ох, Дирбас…»

А помочь оказалось не просто, как и справиться с волнением, с нахлынувшими эмоциями при виде их зашифрованной переписки, с отчаянием от собственной беспомощности. И все же он сумел – хотя половина заслуги принадлежала молодому Волку, явно еще больше преуспевшему в сообразительности и упорстве, чем его отец.
И пусть после ухода этих взрослых мальчиков-воинов у эмира чуть не случился сердечный приступ от пережитого волнения и дурных предчувствий, мысль о том, что и он сумел пригодиться, очень грела. А потом к нему пришел Джамиль и просидел с ним неотлучно эти страшные сутки, словно собирался последовать примеру их геройски погибшего друга и закрыть Леопарда своим раздобревшим телом, в случае чего. В действительности он здорово помог, отвлекая и развлекая своего эмира разговорами, рассказами о возродившейся дружбе Адамаса и молодого Волчонка, намекая на их гораздо более тесные отношения и перемежая это все воспоминаниями об их собственных молодых проказах. Но сначала «Сиятельный» Аль Нудар хорошенько пропесочил всю эту «безбашенную» молодежь во главе почему-то с младшим отпрыском эмира, вылив на голову несчастного больного все, что думает о такой опасной самодеятельности неоперившихся юнцов и недоверию к опыту старших. И, если быть откровенным, когда Адилю, наконец, подробно доложили обо всей провернутой его сыновьями и одним бесстрашным Волком операции, он был полностью согласен со своим старым другом.

«А ты, как я погляжу, доволен! Ох, зря ты на сына наговаривал, что «не в коня корм», сейчас, надеюсь, не будешь спорить, что он весь в тебя пошел?»
«Доволен! И зря вы с Джамилем набросились на мальчиков – я бы поступил точно так же!»
«Ну, еще бы! Я ни минуты в этом не сомневаюсь, Волк»


Как трудно поверить, что все, наконец, позади. Что его – их – жертва не была напрасной, и теперь для Беш-Нимры и Дома Леопардов наступило действительно мирное время. И видеть в старшем сыне, осунувшемся и словно повзрослевшем после пережитых испытаний, теперь уже безусловного правителя, гордиться его справедливыми самостоятельными решениями.

- Папа, я хочу представить тебе… Это Томми – Томас Аль Джаун, сын Дирбаса. Отец, этот человек трижды спас мне жизнь и предотвратил захват власти в стране неделю назад. Если ты сочтешь это достаточным, как и я, позволь просить у тебя разрешения вернуть ему родовое имя и восстановить клан Синхар в своих правах.

В звеневшей от волнения тишине каждый вздох отдавался гулким эхом. Адиль ни секунды не раздумывал над своим согласием, но медлил, пытаясь справиться с эмоциями… пока не «увидел» рядом с застывшей фигурой Волчонка еще одну призрачную фигуру, преклонившую перед своим эмиром одно колено. Он даже не сразу понял, отчего картинка вдруг начала расплываться, только почувствовал давно забытое жжение в уголках всегда теперь открытых глаз, а потом услышал взволнованные и радостные возгласы и какую-то беготню и суету. Аллах смилостивился над своим подданным, даровав ему, наконец, право на слезы.

«Только счастливые, слышишь, Леопард? Никаких больше слез отчаяния, только слезы счастья! Обещай мне!»
«Обещаю, чертов ты Волк! Теперь – обещаю!»

Впервые с того страшного дня, полностью изменившего его жизнь, эмир Адиль Аль Намир чувствовал себя невероятно, безоговорочно счастливым. Рядом с ним были все, кого он любил больше своей жизни, и все они также светились от радости, улыбаясь своим близким. Глядя, как старший сын смотрит на своего Волка, и какая преданность и любовь светится в ответном взгляде сына и наследника Дирбаса на своего будущего правителя, эмир не мог удержаться от мысленной торжествующей улыбки.

«Что это у тебя на уме, Леопард? Что ты так на меня смотришь?»
«Ничего, Волк, ничего такого… Только, сдается мне, наши дети оказались смелее нас!»