Долюшка-доля. Гл. 1

У Ивана Шустова умерла жена Анна. В аккурат под Новый год.
В декабре она сильно простудилась, провалившись в полынью, когда вытаскивала соседского парнишку из воды. Ребёнка она вытолкала на лёд, крикнула ему: «Беги скорее домой, не то заболеешь», а сама ещё долго барахталась в проруби, пока с трудом не выползла на лёд. На  деревянных  ногах,  промёрзшая  до  самых  костей, Анна  насилу добралась до дому. Там она стащила с себя обледеневшую на морозе одежду, кое-как переоделась в сухое бельё и забралась на русскую печку. Её трясло и знобило, зуб на зуб у бедной не попадал. Анна  была  немолода,  в  ноябре  ей  исполнилось  пятьдесят  пять лет. С мужем они вырастили пятерых детей, которые все живут своими семьями и уже внуками порадовали.
В  избу  вошёл  муж Иван, шестидесяти  лет  от  роду,  могучий  и
статный мужик.

– Анна, что случилось? Пошто одёжа на полу мокрая, а ты средибела дня на печи лежишь?
– Ох, Иван, в пролубе я выкупалась.
– Да как ты туда заехала?
–  Да  парнишко Маньки Поповой  Васька  покатился  с  угора  на
саночках, да прямо в пролубь, я кинулась его доставать, да сама и
соскользнула в воду. Хорошо, что пролубь-та не на глубине, я на дно ногами встала. Парнишку-то скорёхонько вытолкала, а сама едва выползла. Трясёт теперь всю.
– Давай-ко я тебе подам водки в чаю, нутро согреешь.
Иван  достал из печи  чугунок  с  кипятком –  запас  горячей  воды
на день, чтобы лишний раз самовар не наставлять. Почерпнул пол-
кружки кипятка, добавил чайной заварки из маленького заварочного чайничка и плеснул туда рюмку водки.
– Анна, глызку сахару бросить?
– Не надо, я вприкуску попью.
– На-ко, тогда выпей да закутайся теплее. Тебе пропотеть хоро-
шенько надо. К утру всё и пройдёт. Я со скотиной сам обряжусь и
корову подою. Анна, морщась, выпила чай с водкой и укуталась мужниным тулупом. На лбу у неё выступил пот. Анна задремала.
 
Узнав о случившемся, прибежала старшая дочь Авдотья, заохала,
запричитала около матери. Один за другим подошли и остальные дети.
Они жили неподалёку своими домами. Иван их быстро выпроводил:
– Всё, попроведали, теперь идите по своим домам. Дайте матери
спокою.
Назавтра Анне стало совсем худо. У неё поднялась температура,
появился  кашель. Анна  слегла. Иван  лечил жену,  как мог . Сбивал жар,  парил  в  бане,  привозил  из  соседней  деревни  бабку-знахарку, которая поила Анну травяными отварами, лечила заговорами, но облегчения у больной не наступало. Наконец, позвали фельдшера, который жил вёрст за десять от них и был один на несколько деревень.
Тот послушал и сказал, что у Анны сильнейшее воспаление лёгких,
и что её надо срочно везти в волость в больницу. От больницы Анна наотрез отказалась. Фельдшер дал ей горсть таблеток и велел принимать по одной три раза в день. Но Анна угасала с каждым днём. И вот её не стало. Убитый горем Иван не знал к чему приложить руки после смерти жены. Он очень устал за время её болезни, душу травила горечь потери, но в то же время он ощущал какое-то облегчение от того, что наконец-то закончилась вся эта маята с болящей женой.
 
В хозяйстве теперь не хватало проворных женских рук, и после со-
рокового дня Иван стал задумываться о том, что дому нужна хозяйка.
Хотелось  бы молодую,  крепкую  бабу,  чтобы  ловко  управлялась и  с домом, и со скотиной. Стал он присматриваться к Татьяне Волковой, двадцатисемилетней старой деве. Она была сильная, хваткая на работу, но глуховата на оба уха. Поэтому женихи и обходили её дом стороной. По негласному деревенскому закону считалось большим грехом жениться второй раз до годового дня после смерти жены или мужа.
Годовые  поминки  по жене Иван  справил  честь  честью  и  после
Рождества пошёл свататься к Татьяне.
Татьяна жила вдвоём с матерью Анфисой Петровной в ветхой из-
бёнке, требующей мужского догляда, мужской хозяйской руки. Мать-то и углядела в окно нежданного гостя, сворачивающего к избёнке.

– Охти, Татьяна! – закричала она дочери, – да ни как Иван Шус-
тов свататься идёт. Не вздумай отказать, кому глухая-то надо!
 – Не ори так. Я всё же маленько слышу. Он старый, мама.
– А ты глухая, вечно орать тебе надо.
– У него пятеро детей.
– Дура! Они у него все выращены. Я-то не вековична, останешься
совсем одна в экой избёнке, а у него хоромы.
А Иван уже и в избу вошёл. Прекрестился на иконы в переднем
углу, поздоровался:
– Здорово живёте, все крещёны.
– Здравствуй, Иван Михайлович. Проходи, садись на лавку.
– Здравствуй, дядя Иван, – отозвалась Татьяна.
Иван  сел  на  лавку. Он  в  растерянности мял  в  руках шапку,  не
зная с чего начать разговор. Его поразила как бедность жилья, так
и чистота в избёнке. Печь была чисто выбелена, без дымовых коп-
чёностей на боках, занавески на окнах старенькие, но чистые, под-
вязанные кружевами ручной работы. Татьяна была рукодельницей.
Наконец Иван решился:
– Анфиса Петровна, я не буду ходить вокруг да около. Отдай за
меня Татьяну. В дом хозяйку нужнёхонько надо.
– Да я что? Надо её спросить. Татьяна! – громко окликнула она
дочь. – Иван Михайлович честь нам оказал – замуж тебя зовёт. Дак
пойдёшь или нет?
– Пойду, мама.
– Вот и добро, – отозвался жених. – Тогда большого пированья
устраивать  не  будем.  Завтра  в  сельсовете  запишемся,  а  потом маленько и отпразднуем.

– Повенчаться бы, Иван Михайлович.
– Где венчаться-то? Батюшку прогонили, церковь закрыли. Завтра
с утра я зайду за Татьяной, а дома девки со снохами стол наладят.
– А в сельсовете сразу запишут?
– Сразу, я сейчас зайду и договорюсь.
На том они и порешили.
Назавтра, в девять часов утра, отправился Иван Михайлович к не-
весте. По такому случаю он основательно принарядился. Достал из
сундука тулуп, который он надевал только по праздникам или когда шел  с Анной  в  гости. Отряхнул  его от махорки,  густо пересыпанный от моли покойной ныне женой, под тулуп надел рубаху-косоворотку («кабыть в ней с Анной венчался?»), сверху жилетку – как-то раз купил по случаю, когда в уезд ездил. Из того же сундука достал новёхонькие – о прошлом годе катанные – валенки, ещё ни разу не
надёванные. Валенки были не разношены, и Иван Михайлович, пока шёл до невесты, намял большой палец у правой ноги.

Перед тем, как пойти за Татьяной, он минут десять стоял у про-
стенка, где висела карточка Анны. Анна сидела на стуле, а он стоял
рядом, положив ей руку на плечо. Фотографировал их заезжий фотограф. Вся деревня стояла к нему в очередь. Фотографии лет с пяток может. «Жалко, что без ребят сфотографировались, вдвоём только», – подумал Иван Михайлович. Карточки фотограф потом раздавал и собирал деньги за них, когда приехал в другой раз.

– Не помню теперь, Анна, сколько денег он взял за карточку-то.
Хоть память о тебе осталась. Ты уж не обессудь, голубушка, наду-
мал я жениться. Порато худо одному-то без хозяйки. Не ахти ныне и хозяйство какое – коровёнка да лошадка, да я, видно, староват стал, силы вроде ещё есть, а устаю быстро. Татьяна – девка тихая, не перечливая, только глуховата, да это и ладно, хоть лишний раз разговаривать не будем. Прости, Анна, тебе теперь всё равно, а мне надо с кем-то век доживать.
Он поклонился и вышел.