Твой папа умер

I.

За окном идет  дождь.  Он пробирается мне в горло и щекочется каплями. Я кашляю, пытаясь его прогнать. Поэтому в садик мы не пошли. Зато мама  одела меня в праздничное, подаренное на день рождения платье, и дала мне самую красивую куклу на свете! На ногах у меня - лаковые черные башмачки с бантиками точь-в-точь как у куклы Маши. С мамой за руку я веду куклу в большую  комнату. Она пуста, а  посередине ее, почему-то на полу, лежит мой папа. Папа - это мой Бог. Так бабушка сказала. Бога надо слушаться, - сказала она. Папу надо слушаться, - говорит мама. Поэтому Бог - это мой папа. Он дома. Он спит на полу, совсем-совсем рядышком, а мне, такой нарядной, позволено не спать, а играть с ним в куклы. "Посмотри, Маша", - шепчу кукле, поправляю на ней платьишко и веду ее к Богу. Топ-топ-топ: "Папа спит. Не шуми!" Мама садится за стол в углу комнаты. Мне кажется, что она далеко-далеко... К ней по очереди подходят незнакомые люди, что-то шепчут, а потом идут ко мне и гладят по голове. Тогда и я глажу Машу по голове. И смотрю на папу. Он спит. И мне хорошо. Мама тоже нарядная. На ней черное бархатное платье и кисейная шаль на голове. Когда я  вырасту, у меня тоже такая шаль будет. Красивая. Уголком ее мама вытирает слезы. "Ты плачешь, мама?" - Твой папа умер. "Не плачь, мама! Он спит!"

Я не должна была брать Сашу на похороны. Но куда ее было деть? С кем оставить? Не в садик же вести с ее бронхиальной астмой. А тут и непогода разгулялась... Одно к одному. А она, удивительное дело, не испугалась, уселась сама перед гробом, в куклы играет. Гроб поставили на пол по грузинской традиции. И всю мебель из комнаты пришлось вынести, только стол в углу оставили. А люди идут чередой! Родственников-то у меня в этом городе нет, но сколько, оказывается, у мужа было друзей. Все сами и устроили. Собутыльники. Вместе пили, вместе и хоронят. Даже убийца пришел. Нос горбатый, брови косматые, по-русски еле выговаривает. "Будешь моей кацо", - говорит. "Прости, женщина. Такой несчастный случай. В беде не брошу. Девочка у тебя хороший. Заберу к себе. Собирайся". И к Сашке направился. По голове ее погладил, конфетку сунул. Тут я не знаю, что на меня нашло, какое оцепенение мозгов... Заорала я благим матом: Уведите дочку!

Ко мне подскочил дядька в матросском бушлате, поднял меня высоко-высоко, под самый потолок. "Полетаем?" - спросил самолет. И мы с Машей полетели в другую комнату, где стоял большой стол и пахло едой. А потом меня уложили спать. "Где папа?" - спросила я. - Он умер, дочка. "Нет! Он проснулся и ушел!"

Несносная девчонка. Нервы мне все вымотала. Все дети как дети, а эта ничего понимать не хочет. Ссы  в глаза, а ей - божья роса. Ну ладно, ей четыре было, когда отец умер, мала была, чтоб понять. Но ведь уже почти взрослая  деваха, выше меня вымахала, а твердит как овца "он не умер... он вернется...". Вылитая копия своего папаши. Помотал мне нервы немеряно, теперь дочь его сумасшедшая смену приняла. Я ведь из-за нее и замуж больше так и не вышла, хотя пару раз подходящие мужики попадались. Скажу ей: - Саш, трудно мне одной, давай я тебе папу найду? У нее глазенки сначала захлопают ресничками-то, а потом, как поймет об чем речь, захлюпают. "Не надо мне два папы, - отвечает, - У меня есть." Стыдно кому сказать, она его фотографию под подушкой прячет и по ночам с ней разговоры разговаривает! И что я только ни делала, и в церковь ее, и к бабкам водила, и заговаривали ... А одна знахарка посоветовала мне Сашу на могилку к отцу свозить. Мы ведь уехали из Грузии после его смерти нелепой. Пусть, говорит, на крест посмотрит, надпись прочтет... может, и пройдет блажь у твоей девки.



II.

В июле, после окончания школы мама повезла меня, семнадцатилетнюю, на Родину, в Грузию, которую я помнила островками-урывками.

Смешной, толстый коричневый щенок, подаренный бабушкой. Я несу его как ребенка, четырьмя лапами в воздухе. Он не противится, а бабушка строго говорит, что так нельзя. И я переворачиваю щенка на животик, прижимаю к груди, а он лижет мне щеку...

Дед затопил печку-буржуйку и уселся читать газету, а я, завороженная огнем, подползла и открыла дверцу. "Дура!" - заорал басом дед-молчун и как щенка, за шкирку, откинул меня к стене...

Мне два года, перед сном мама прочла мне сказку "Три медведя". Заснуть я не смогла: медведи по очереди царапали огромными когтями окно, пытаясь рассмотреть меня желтыми страшными глазами. Я ору благим матом под одеялом, тычу в окно. "Миша!"  - только и могу выговорить. Мама шлепает меня по попе. Она устала и хочет спать. Я тоже устала от того, что медведь смотрит на меня сразу же, как только за мамой закрывается дверь, и ору еще пуще "Миша!" заглянувшему в комнату папе. "Где?" - деловито спрашивает он, берет швабру и машет ею перед окном как заправский воин. "Пошел вон! В лес! В лес!" И я тотчас же засыпаю.

...Я смотрю в вагонное окно на мелькающий горный пейзаж, который вижу впервые. Нет в нем ничего из моих воспоминаний. Не помню я ни величественных гор, ни водопадов, ни буйной зелени. Дети не дальнозорки. Они видят то, что хотят видеть. Смутная, тревожная догадка рождается у меня в душе и колет сердце. Мой папа умер?

На кладбище мама быстро нашла могилу отца с поржавевшей оградкой, заросшую травой по пояс, заголосила-завыла в голос, утерла слезы кончиком платка...
И я вспомнила.