Борджиа. часть 2 глава 11

ЕСЛИ НУЖНО УБИТЬ – УБЕЙ




«Не даем мы тебе, о Адам, ни определенного места,
ни собственного образа, ни особой обязанности,
чтобы и место, и лицо, и обязанность ты имел по собственному желанию,
согласно твоей воле и твоему решению. Образ прочих творений
определен в пределах установленных нами законов. Ты же,
не стесненный никакими пределами, определишь свой образ
по своему решению, во власть которого я тебя предоставляю».


«Речь о достоинстве человека»

Джованни Пико делла Мирандола



***

Александр VI  искренне любил своих сыновей и дочь, плоть от плоти, кровь от крови. Цезарю, как только тот родился, он прочил духовную карьеру. Правда, очень скоро убедился, что Цезарь не духовник, это прирожденный воин, и если он и согласится стать иконой, наставником меча и духа, то только для своих солдат. Однако отступать от намеченного плана Александр не собирался. В какой-то степени именно он своим решением подставил своего первенца, Джованни, под кинжал брата, но поймет он это слишком поздно, в тот миг, когда исправить уже ничего будет нельзя.

В те прекрасные времена его малолетние дети, слишком юные, нежные как цветы, отлично знали, что их набожный отец Родриго знаменит и всесилен, что он вице-канцлер его святейшества папы, второй по могуществу и значимости человек в римской католической церкви. А Родриго верил, что появление на свет этих детей – один из пунктов Божьего замысла. Служитель церкви, он не имел права жениться. И, более того,  обет безбрачия предписывал соблюдение целомудрия, нарушение которого рассматривалось как святотатство. Слуга Всевышнего, но слишком сластолюбивый, чтобы отказаться от наслаждений плоти, он чувствовал, что Господь хочет от него нечто большего, чем просто соблюдения догм. И разве не создал Он Еву, чтобы дать ее Адаму? И разве апостолы Петр и Филипп не были женаты? И, как писал Климент Александрийский:* «Или они и с апостолами не посчитаются? У Петра и Филиппа были дети; Филипп выдал и дочерей своих замуж; Павел не стесняется в одном своем Послании приветствовать жену, которую он не брал с собой, чтобы не затруднять свое дело служения».

   
* Климент Александрийский – христианский апологет, проповедник Священного Писания среди эллинистических книжников, основоположник Александрийской богословской школы.
 
Так почему же он, Родриго, из старинного испанского рода, не должен следовать по стопам апостолов на земле, исполненной бед и несчастий? Почему же он должен избегать женщины, великого наслаждения совокупления с нею, если это позволяем ему забыться и отдохнуть от трудов? Не потому ли, что женщина извергнута из преисподней, чтобы совращать человека, и сама есть искушение? Сказать по правде, Родриго так не думал. Он любил женщин, а больше всех – Ваноцци. Она зачала от него этих детей и родила для великого предназначения, они должны помочь ему всю Италию сделать Папской областью и распространить власть римской церкви на весь мир.

У Родриго было еще трое детей со времен, когда он служил епископом. Но не им была уготована судьба стать кровными союзниками будущего папы. Он не видел никакого противоречия в том, что он, слуга святого престола, приходится отцом полудюжины детишек. Да что ж в этом такого? Ведь сын и дочь Папы Иннокентия участвовали во всех церковных церемониях, и папа не скрывал родства, а даже, наоборот, всячески подчеркивал и демонстрировал противопоставление себя идеологии и субъективизму церкви!

Они истинно его дети. И ее, Ваноцци, женщины, которой много лет удавалось снова и снова воспламенять в нем страсть. Эта связь, замешанная на предательстве и крови, скрепленная общей тайной, играла в его жизни важную роль. Только с Ваноццей, умной, тонкой, с извращенной логикой, прекрасной, как языческая богиня, острой и безжалостной, как жало, он мог поговорить по-настоящему, обсудить насущные вопросы мирской и церковной жизни. Она могла дать ему дельный совет так, что ему казалось, будто он сам разрешил сложную задачу, а он рядом с ней мог быть собой, проявляя себя искусным любовником, делая в постели все, что она захочет.

Родриго гордился своими сыновьями, но более всех – Цезарем. Он с детства был настойчив, часто жесток, умел принимать скорые и точные решения. Не допускал мук совести, придерживаясь принципа «что сделано – то сделано». Если постоянно копаться в себе, больших успехов не достигнешь, а у Родриго были грандиозные планы, и Цезарь ему нужен был именно таким, каким он и являлся. Он многое прощал Цезарю, простил и связь с сестрой, потому что запретить ему сделать что-то, можно было, только убив его. Родриго знал, что часто вещи не являются тем, чем кажутся. Но его связь с Лукрецией была именно тем, чем и представлялась.
 
Когда Родриго узнал об этом, его окатило с ног до головы. И ударяло снова и снова. Ничего подобного он до сих пор не испытывал. Это была ревность. Это чувство разъедало его, как ржа разъедает и портит железо, когда отличный боевой клинок становится куском шлака, покрытого коростой. Снова и снова он твердил себе: «Это неправда», но не мог в это поверить, как ни старался.

Не мог поверить и тогда, когда сам сжимал Лукрецию в своих объятиях. Но, время – вода. И Родриго смирился.


***

Цезарь слишком быстро перестал быть ребенком. Да и был ли он им когда-нибудь? Он горел, в нем бушевало внутреннее пламя, и в конце его короткой жизни, пронесшейся, как взгляд, как оглушающий крик, осталось слишком много копоти от этого внутреннего, пожиравшего его пламени. Он чувствовал людей. Безошибочно распознавал их сущность. Умел ценить верных, и умел избавляться от врагов. Он имел дикий испанский темперамент и тяжелый характер. Он мог бы предстать в любом обличье – в бархатном камзоле или во вретище нищего паломника, не узнать его было невозможно. Было нечто, выдававшее его. Глаза. Темно-карие, почти черные. Взгляд пронзительный, тяжелый, иногда отстраненный. Таков был Цезарь.

Богатство отца позволило ему получить аристократическое воспитание. Он сформировал в себе качества независимой, сильной личности, чему способствовало все его окружение. Его манили горизонты, ветра мусульманского мира – сухие, жаркие, пополам с песком, его возбуждала мысль о Крестовых походах. Он имел большой духовный потенциал и мог достичь многого в делах служения римской церкви, но мальчик видел себя полководцем. Для Родриго это не имело никакого значения.

Все было логично и закономерно: продолжателем рода станет его старший сводный брат Пьер Луиджи Борджа, первый герцог Гандиа. Правда, Пьер Луиджи проживет недолго, в 1488 году его не станет. Однако следующим по старшинству был Джованни, первенец Родриго и Ваноцци. Своим первородством Джованни вызывал зависть Цезаря. Он всегда ломал барьеры, и так случилось, что старший брат встал на его пути.

Однако, что бы там ни желал Цезарь, Родриго делал то, что должен был. Для начала следовало устранить препятствия, связанные с происхождением мальчика. Бастард, сын вдовы и кардинала – похвастаться, прямо скажем, было нечем. Препятствия были исключены Сикстом IV. Согласно папской булле, маленький Чезаре был признан родным племянником кардинала Родриго Борджа. Его преосвященство времени терять не стал, и в 1482 году семилетний Чезаре был назначен протонотарием. Затем папа Иннокентий VIII дал ему епископство Памплону, а Александр VI в 1492 году – щедрую Валенсию, приносившую 16 тысяч дукатов дохода, и в то время, когда старший брат, Папский знаменосец и генерал капитан Церкви, появлялся в Риме в доспехах, бряцающий оружием, Цезарь был вынужден носить ненавистную сутану.
 
Невозможно выразить, как Цезарь, мечтавший о политической карьере и славе полководца, тяготился своим духовным званием – просто не хватит слов. Быть может, Цезарь так и оставался бы Князем Церкви. Если бы был менее решителен. Если бы не смерть брата.

Эта смерть отрезвила членов аморального семейства, которых развратили богатство, неограниченная власть и вседозволенность. Вот что пишет об убийстве Джованни папский церемониймейстер и доверенное лицо Иоганн Бурхард:

«В среду, 14 июня, высокочтимый синьор кардинал Валенсийский и сиятельный синьор Хуан Борджиа Арагонский, возлюбленные сыновья святейшего папы нашего, ужинали в доме синьоры Ваноццы, своей матери.

После ужина, ввиду наступления ночи и вследствие настойчивого желания высокочтимого синьора кардинала Валенсииского возвратиться в апостолический дворец, оба сели на лошадей или мулов с немногими из своих слуг, которых имели очень мало, и поехали почти до палаццо высокочтимого синьора Асканио, вице-канцлера, в котором жил святейший папа наш, будучи вице-канцлером, и который сам построил. Там герцог, сославшись, что намерен пойти куда-то в другое место для развлечения, прежде чем вернуться во дворец, получил такое позволение от кардинала-брата и повернул назад, отпустив своих немногих слуг, за исключением вестового; затем он задержался с каким-то человеком, у которого лицо было закрыто; человек этот подходил к нему во время ужина и в течение месяца или дольше посещал его также и в апостолическом дворце почти каждый день.

На своем муле герцог доехал в обратную сторону до площади Иудеев, где отпустил упомянутого вестового и послал его по направлению ко дворцу, приказав, чтобы он ожидал его на площади Иудеев около 23 часа, а если к тому времени он не вернется туда, то пусть сам идет прямо во дворец.
 
Сказав это, герцог удалился от вестового, сидя на муле, вместе с тем, у которого было закрыто лицо. Он поехал в неведомое место, где был умерщвлен и брошен в реку возле странноприимного дома св. Иеронима, обычно называемого рабским, по дороге, которая идет с моста св. Ангела прямо к церкви, возле дома, расположенного близ источника, идущего из земли, по каковой дороге обычно свозят к самой реке навоз. Сказанный же вестовой, отпущенный на площади Иудеев, был тяжело ранен и почти до смерти изрезан. В каком-то (не знаю чьем) доме он был сердобольно и заботливо принят. Так пострадавши, он не мог ничего дать знать о поручении и поведении своего господина. С наступлением утра 15 июня, когда герцог во дворец все-таки не вернулся, наиболее близкие слуги заволновались, и один рассказал папе о позднем отбытии герцога и кардинала Валенсийского и об ожидаемом возвращении первого. Папа от этого тоже разволновался; но убежденный, что герцог куда-нибудь направился с женщиной и что ввиду этого самому герцогу нельзя среди дня выйти из этого дома, папа надеялся, что герцог вернется в этот же день попозже.

Вследствие его отсутствия папа опечалился и, сильно взволнованный, начал всеми средствами доискиваться причины и спрашивал у всех через своих подходящих людей о герцоге. Среди допрошенных был некий Георгий Склав, у которого был возле указанного источника склад дров, разгруженных из судна на берегу Тибра; этот человек, карауля дрова, спокойно находился недалеко от своих дров в плавающем на Тибре суденышке; на расспросы, не видел ли он, чтобы в эту ночь что-нибудь бросали в реку, он, как говорят, ответил, что в эту ночь, когда он охранял дрова и находился в суденышке, пришли два пеших по левому переулку, смежному с сказанным странноприимным домом рабов, около пяти часов; стали они выше открытой дороги возле реки и внимательно смотрели здесь и там, не идет ли кто-нибудь; никого не видя, они возвратились назад тем же переулком.

После небольшого промежутка времени из того же переулка вышли другие двое и делали то же, что первые два, и, никого не заметив, дали знак сотоварищам; тогда появился всадник на белом коне; он имел сзади себя труп мертвого человека, голова которого на плече свисала с одной стороны и ноги с другой; возле этого трупа шли два пеших, поддерживая труп, чтобы он не упал с лошади. Они ехали по тому месту, с которого сбрасывается в реку навоз, выше уже описанному; потом возле конца этого места они повернули остановившегося коня хвостом к реке, и оба упомянутые наблюдателя — один за руку и плечо, другой за ступню ноги — стащили труп с коня и, раскачав, сбросили в реку со всего размаха.

Сидевший на коне приблизился и спросил, пошел ли труп ко дну; они ему ответили: «Да, синьор». Тогда сидящий на коне посмотрел на реку, увидел плавающую в реке мантилью трупа и спросил пеших, что это черное, плавающее на реке. Они ответили: «Мантилья». Один из них бросил камни, чтобы мантилья погрузилась в глубину. После погружения мантильи все пятеро удалились, — два других пеших, которые вышли из второй улички, высматривая, не проходил ли кто, присоединились к всаднику и к двум другим и пошли по другому переулку, который дает подход к странноприимному дому св. Якова, — и больше они не появлялись.

Слуги папы спрашивали, почему он, дровяник Склав, не открыл этого правителю города. Он ответил, что за свою жизнь видел, как раз сто бросали в реку в сказанном месте в разные ночи убитых, и никогда за это не было никакого ответа, поэтому и данному случаю он не придал значения.

На основании этих сведений были призваны рыбаки и корабельщики города: им было поручено выловить этого человека из воды, и обещана была лучшая плата за труды. Триста рыбаков и корабельщиков, как я узнал, согласились; все они своими снастями, погруженными в нечистоты реки, ловили утопленника. Около того времени, когда служится вечерня,— скорее немного раньше, — они нашли герцога в полном его костюме: в сапогах со шпорами, в диплоиде, в вестителло и мантелло, под поясом его перчатки с 30 дукатами; на нем было девять ран, из коих одна в шею через горло, остальные восемь в голову, туловище и ноги. Найденный герцог был положен в суденышко и доставлен в замок св. Ангела, где был раздет. Труп его был вымыт и одет в военные доспехи исключительно по распоряжению моего сотоварища, чиновника церемоний Бернардино Гуттиери.

Поздно вечером в тот же день, около 24 часа, труп отнесен был его близкими, насколько мне помнится, из сказанного замка в церковь блаженной Марии дель Пополо, в предшествии 120 светильников и в сопровождении всех придворных: прелатов, спальничих и оруженосцев папы с большим плачем и беспорядочными выкриками. Тело несли открыто на почетных носилках, и казалось оно не мертвым, а спящим.

Когда папа узнал, что герцог убит и брошен в реку, как дрянь, и опознан, он от печали и сердечной горечи заперся в комнате и горько плакал. Высокочтимый синьор кардинал Сегобрийский с другими верными слугами его святейшества подходили к дверям его комнаты и увещаниями, просьбами, мольбами и убеждениями после целых восьми часов, наконец, побудили его святейшество, чтобы он, открыв двери, впустил их. Папа не ел и не пил от позднего вечера 14-го до первой следующей субботы и с утра четверга до следующего воскресенья не спал ни одной минутки: однако, поддавшись постоянному и всяческому убеждению вышеназванных людей, он несколько успокоился, учитывая большой ущерб и опасность, которые отсюда могут произойти для его личности». *

* Иоганн Бурхард, «Дневник о римских городских делах».


***

Смерть командующего армии его святейшества от руки брата казалась всем очевидной. Поэтому и подозрение в первую очередь пало на 21-летнего Чезаре. К тому же, тот факт, что кардинал Валенсийский спешно покинул Рим, не свидетельствовал в его пользу. Но, справедливости ради, все-таки следует сказать, что обстоятельства этой смерти до сих пор остаются загадкой.
 
В Риме знали, как много у Джованни личных врагов. И это не считая врагов семьи! Например, могущественный княжеский род Орсини, имевший обширные владения в Церковной области. Миновало всего лишь 12 лет с тех пор, как папа Сикст IV пытался разорить их в пользу своего непота Риарио, и с которым они дрались как тигры. И вот в 1496 году – новая война, на этот раз с папой Александром, которому не дают покоя их громадные поместья. Джованни Борджа привел на их земли войска, возбудив в сердцах гордых аристократов жгучую ненависть. На генерал капитала святой римской церкви были обижены и кондотьеры, вроде Гвидо Кордобы. Герцог Гандийский приписал заслуги ряда военных кампаний себе лично, с чем оскорбленные вояки согласиться никак не могли. Красивый, яркий, прямолинейный, вспыльчивый – юный Джованни был так же сластолюбив, как и все Борджиа. Поэтому совсем не удивительно, что он ходил в должниках у многих мужей и разозленных отцов.

Незадолго до его смерти, Рим облетели слухи о любовной связи, короткой и пагубной для 14-летней дочери одного из представителей древнего римского рода. Отец девушки, Антонио Пико делла Мирандола, поклялся отомстить. Джованни лишь поиздевался над отцом девушки, которую обесчестил.
 
Поэтому, кто на самом деле убил старшего сына его святейшества, мы доподлинно не узнаем никогда. И эта летняя ночь, и мост, и голая луна давно занесены песком времени. У Борджиа был редкий дар – наживать себе смертельных врагов.

В конце концов, несмотря на запрет Кодекса канонического права, в 1498 году Цезарь снял с себя сан кардинала, а с головы – кардинальскую шляпу. На этот раз Александр VI согласился с решением сына, и, согласно распоряжению его святейшества, свое согласие дала и кардинальская коллегия. После смерти Джованни, церковь, как никогда, нуждалась в том, чтобы сильный и решительный человек стал во главе ее войск. Таким лидером стал Цезарь, сделавшись гонфалоньером* церкви. Наконец, Цезарь был свободен.

* Гонфалоньер – главнокомандующий войсками римского папы.