Блудный сын. Часть вторая. Глава 14

                14

      Посмотрев большой, просторный, миловидный, приглянувшийся им дом на «улице художников» - Бристраат, Рембрандт и Саския заключили, что это, возможно, как раз то, что им нужно и договорились встретиться с хозяевами. Кристофел Тейс владел продаваемым домом совместно с братом своей жены. Обсуждая условия вероятного приобретения, Рембрандт узнал о владельцах факты, которые взволновали и взбудоражили его. Семья господина Тейса переехала когда-то в Амстердам из католического Антверпена, где тоже занималась торговлей домами и в своё время  продала огромный дом в Антверпене не кому-нибудь, а Питеру Паулю Рубенсу. Дядюшка Тейса учился у Рубенса живописи, хотя художником он так и не стал. Их семья до сих пор владеет картиной, которую подарил Рубенс . Рубенс, рассказывал Кристофел Тейс, часто дарил свои картины, прекрасно зная, что такой подарок будет оценён по достоинству.

     Дом стоил невероятно дорого, но владельцы никак не желали сбавлять. Саския ахнула, когда муж назвал ей цену и, хотя она уже представляла себя хозяйкой этих светлых комнат, предложила посмотреть ещё несколько вариантов, дом можно купить значительно дешевле. Рембрандт и сам прекрасно это понимал. Он разузнал, что дом на этой улице, купленный Николасом Элиасом Пикеноем, стоил вдвое меньше, поэтому не возражал, согласившись на просмотры, но в глубине души он уже знал – никакие просмотры не помогут, он купит именно этот дом сколько бы тот не стоил.

     Быстро составили договор, хлопнули по рукам и художник с женой переехали – оба счастливые в конце концов приобретённым домом. Рембрандт с энтузиазмом возобновил работу для принца Фредерика Хендрика, отписав Константину Хейгенсу вежливо-извинительное письмо о скором завершении полотна. Подумал и о мейденцах: после окончания картины стоит появиться в забытом им Мейдене, несмотря на недовольство секретаря статхаудера, и сходить с Саскией на очередную постановку в театр. Однажды, быстро расправившись с сеансами, Рембрандт достал из небытия давно заброшенные коньки и красноречиво потряс ими перед запрыгавшей от радости Саскией – зима вот-вот закончиться, а они ещё не вставали на коньки. Денёк выдался мягкоморозный – уже приближалась весна – и ближайший каток выглядел похожим на муравейник. Рембрандт и Саския, оба прекрасно катавшиеся на коньках, наслаждались скоростью, мягким морозцем и компанией друг друга. Они вернулись только вечером.

    Он набрал едва ли не больше заказов, чем мог сделать, но своему правилу – всю картину или портрет писать самому сколько бы времени на это не потребовалось, только иногда поручая ассистентам фон – не изменял, хотя тот же Фердинанд Бол мог качественно выполнить всю рабрту. Нет, если он пишет своё имя на работе, то она должна быть выполнена именно им. Иногда происходили неприятные казусы. Один из портретируемых, Андреас де Грэф, отказался платить, заявив, что ему не нужен портрет кисти Рембрандта. Влиятельная семья была в курсе, что Рембрандта, несмотря на амстердамские лавры и ношение на руках, уже не жалует секретарь статхаудера – Константину Хейгенсу претило отношение художника к заказу принца Фредерика Хендрика. Рембрандт не стал спорить, а усмехнулся и обратился в суд. Гильдия Святого Луки подтвердила: картина выполнена достойно и согласно самым высоким стандартам гильдии, суд обязал де Грэфа  заплятить все деньги, согласно договорённости.

     Одну из самых вместительных комнат своего нового дома Рембрандт отвёл под коллекцию, которую он неустанно пополнял: картины, редкие и дорогие эстампы, гравюрные пластины, древние бюсты и оружие, чучела экзотических птиц и животных, диковинные раковины, гербарии необычных растений, театральные костюмы. Саския то поддавалась его ажиотажу, то с беспокойством упрекала его в том, что он тратит больше чем зарабатывает. Рембрандт, получивший хорошее вознаграждение от Фредерика Хендрика за наконец-то завершённую работу, деньги за несколько портретов и продавший участок земли, купленный им ещё в Лейдене, только смеялся, обнимал Саскию, успокаивая, и снова тратил.

     На аукцион, распродававший картины из значительной коллекции торговца ван Уффелена, Саския продумала свой наряд за день до события: аукцион – не бал или вечеринка, слишком яркий и легкомысленный костюм был бы не к месту; но она и не в церковь собиралась, поэтому традиционного черного костюма она одевать не стала, а остановила выбор на платье из бархатного лилового верха, оживленного только кружевом, на этот раз французским, и такого же цвета атласной юбке, надела жемчужные украшения и кольца с сапфирами. Предполагались люди из общества, коллекционеры и столпотворение художников. Вершиной известной коллекции была работа Рафаэля, которая, все уже знали, ожидалась на аукционе. Художники, приценивавшиеся к картинам, пришли, главным образом, взглянуть на коллекцию и прежде всего – на Рафаэля, или, вернее, в конце концов, так как портрет придворного вельможи прошлого Балтасара Кастильона кисти Рафаэля был оставлен напоследок. Иоахим фон Зандрарт, в отличие от своих собратьев, практически не к чему не приценивался, из чего можно было заключить, что его амбиции устремлены на портрет Балтасара Кастильона. Рембрандт издали раскланялся с вездесущим Йостом ван ден Вонделом, беседующим с Говертом Флинком, но этим оба и ограничились, не подошли друг к другу.
- Он завтра поэму об этом аукционе напишет, - хихикнула Саския.
- Или уже написал,- поддакнул в тон ей Рембрандт.

     Они напрввились к гудящей компании художников, обсуждавшей возможные цены на картины и на портрет Рафаэля.
 - Серьёзно нацеливаетесь на Рафаэля? – спросила Юдит Лейстер Рембрандта и Саскию.
 - Если повезёт – ответил художник.
 - Господин фон Зандрарт тоже решительно настроен, – оценила ситуацию Саския.
      К компании подошёл Говерт Флинк, закончивший беседу с Вонделом. Отлично зарекомендовав себя, Флинк был теперь частым и желанным гостем в Мейдене и его нередко видели с Вонделом, обсуждающим поэзию или живопись. Включившись сначала в разговор, Флинк перешёл на обмен новостями с Саскией, Рембрандт же продолжал разговор с Юдит. Говоря с Флинким, Саския наблюдала  за мужем. Ведя непринуждённую беседу о предстоящем аукционе, Рембрандт и Юдит бросали друг на друга заинтересованные взгляды, тем более, что Ян Моленар стоял чуть поодать с Питером Коддом. Говерт перехватил взгляд Саскии и, пристально посмотрев ей в глаза, которые она тут же опустила, окликнул Рембрандта и спросил его первый пришедший на язык вопрос об аукционе.

     Тем временем заканчивались последние приготовления к торгам. Неожиданно Рембрандт увидел Альфонсо Лопэза, который, конечно же появился во время его обмена любезностями с Юдит, иначе он заметил бы Лопэза – пропустить этого вальяжного господина, всегда одетого по последнему крику французской моды, было невозможно. «Вот кто купит Рафаэля, как покупателю мне теперь здесь делать нечего», -  заключил Рембрандт. Как не был он богат, но с Альфонсо Лопэзом, ведущим неправдоподобно прибыльную торговлю драгоценными камнями, восточными тканями и произведениями искусства, ему не потягаться. Иоахим фон Зандрарт, увидев Лопэза, заметно занервничал, сравнивая свои и Лопэза финансовые возможности.

     Борьба за картину развернулась между фон Зандрартом и Лопэзом. Как и предполагал Рембрандт, Рафаэль достался Альфонсо Лопэзу. Пока шли торги Рембрандт, сумевший занять позицию недалеко от продающегося портрета, успел набросать быструю карандашную копию. Счастливый Лопэз, с довольным видом принимавший поздравления, увидев набросок в руке Рембрандта, тотчас пригласил художника взглянуть на Рафаэля и другие картины его коллекции, посетив его дом, и, если угодно, сделать более подробную, серьёзную копию, потратив на неё столько времени, сколько пожелает господин ван Рейн.

     Рембрандт не стал откладывать визит, появившись в особняке Лопэза, настолько роскошном, что его называли «золотым домом», на следюущий же день – Лопэз мог неожиданно уехать в любой день и Рембрандт мог не застать его. Альфонсо Лопэз, происходивший из Португалии, базирующийся в Париже, а в настоящее время проживающий в Амстердаме, ездил по делам по всей Европе, пополняя предметами искусства коллекции Ришелье и французского двора. Его отъезды и приезды нередко были внезапными, что было прекрасно известно Рембрандту – поэтому он и поторопился. Лопэз приветливо встретил художника и, проводив в галерею, где располагалась коллекция, тот же час умчался, обмолвившись, что назавтра неожиданно отбывает в Париж на несколько дней, а сегодня должен закончить некоторые срочные дела. Господина ван Рейна никто не потревожит, он может находиться здесь сколько угодно, а дверь за ним закроет прислуга. Рембрандт похвалил себя за расторопность.

     Он провел долгие часы в галерее Лопэза, не замечая течения времени, сосредоточившись на карандашно-угольной копии с Рафаэлевского портрета, исполненной смелыми, стремительными, чуть небрежными линиями, как он обычно рисовал карандашные наброски. Взглянув на готовую копию, Рембрандт усмехнулся: за бородой Балтасара Кастильона распознавались его собственные черты. «Не потому ли копия выглядит простовато-мужицкой в сравнении с аристократическим исполнением Рафаэля?» - спросил себя Рембрандт и рассмеялся, щёлкнув изображение на копии по носу. Его внимание привлёк затем известный портрет кисти Тициана, изображающий придворного поэта Людовико Ариосто.* Горделивая осанка, взгляд, выражающий достоинство и , вместе с тем, какую-то мягкость, искусно выписанный рукав платья произвели неотразимое впечатление. Рембрандт сделал быстрый карандашный набросок и с этого портрета, фиксируя, главным образом, позу поэта. Когда он уже засобирался домой, появился Лопэз и пригласил художника разделить с ним быстрый незамысловатый ужин, не особенно, впрочем настаивая, а просто потому что так принято. Рембрандт вежливо отклонил предложение, поблагодарил торговца за возможность посещения его галереи и отправился домой.

     Дома он рассматривал копии, переводя взгляд с одной на другую, затем
рассматривал себя в зеркале , принимая позы то Кастильона, то Ариосто, затем примерил один из своих причудливых беретов, принесённый горничной, – часть костюма Балтасара Кастильона – и снова рассматривал себя в большом венецианском зеркале, меняя позы и выражения лица. «Может быть тебе нужно было стать актёром, а не художником?» - шутливо спросил он своё отражение. В этот вечер гостей к ужину не предвиделось: он с женой, те из учеников, что жили у него, да сестра Саскии Тиция, которая находилась у них с месяц, приехав посмотреть их новый дом и придя от него в полный восторг.
     Оставшись несколько лет назад вдовой, Тиция не стала подыскивать подходящую партию для нового замужества, тем более, что в последнее время стала прихварывать, а предпочла почаще навещать младшую сестрицу, помогая ей вести неугомонное, хлопотное хозяйство амстердамского Апеллеса. Саския попыталась скрыть от сестры настоящую цену их дома, значительно приуменьшив её, семья считает, что они с Рембрандтом слишком расточительны, пускают на ветер отцовское наследство, покупая роскошные вещи, дорогие произведения искусства, и пренебрегают традиционной голландской простотой и скромностью в быту. Но для Тиции не составило большого труда узнать правду. Она, превозновившая дом за простор и удобство, пришла сначала в замешательство, затем в негодование и в конце-концов, высказала всё Саскии. Саския, в душе понимавшая сестру и считавшая, что та по своему права, но привыкшая во всём потакать и соглашаться с любимым мужем, ринулась защищать Рембрандта, да и себя тоже. Она произнесла перед Тицией защитную речь, которую заранее приготовила, предвидя, что сестра узнает правду, а, значит, этого разговора не миновать. В её адвокатской речи не было, впрочем, ничего нового, она повторила всё то, что говорил Рембрандт, успокаивая её, когда она начинала беспокоиться его неуёмными тратами: они достаточно богаты, чтобы позволить себе такой дом, кроме её денег есть ешё и заработки Рембрандта, соответствующие его положению одного из первых художников Голландии и самого модного художника Амстердама; что касается предметов искусства – сейчас все их коллекционируют, аукционы и художественные лавки полны людей. Тиция только сокрушённо вздыхала.

     Саму повзрослевшую и помудревшую Саскию ван Эйленбюрх более волновало иное обстоятельство: будучи в состоянии сразу выложить за дом половину суммы, если не больше, Рембрандт, тем не менее, предпочёл, не ограничивая себя ни в чём, внести лишь малую часть его стоимости, благо, договор был составлен довольно мягко. Его беззаботность, безалаберность в финансовых и бытовых делах поражала Саскию, неприятно поражала. Защищая мужа перед своей семьёй, она глубоко в душе полагала, что они не так уж и не правы, упрекая Рембрандта в том, что он не может или не хочет себя ограничивать.В конечном счёте, они оберегали её интересы и интересы их будущих детей. С другой стороны, Саския, как и Рембрандт, любила роскошные наряды, красивые, дорогие вещи, даже если они не являлись хорошим вложением средств, увлекалась беготнёй по лавкам и аукционам в поисках чего-то волнующе-интерестного, обожала вечеринки, городские празднества, светские приёмы и балы, поэтому, заступаясь за мужа, она защищала и себя. А иногда поднимавшуюся в ней рассудительность заглушал сильный характер Рембрандта, его мощное эго. Кроме всего прочего, она любила его и знала, что он её любит, не так, конечно, как свои краски, кисти и карандаши, но как может.

     Следующий раз Тиция приехала в ноябре, не желая пропустить празднование любимого ею дня Святого Мартина. Саския, опять ожидавшая ребёнка, обрадовалась приезду сестры, сразу бросившейся обустраивать празнество, что доставляло ей огромное удовольствие. Тиция сама ходила на рынок и выбирала гусей, традиционно запекавшихся в этот день, покупала сладости для детей, которые, после шествия по городу с бумажными фонариками, обойдут с песнями все дома улицы в надежде на сладкое вознаграждение, приобретала конфеты и мелкие подарки, набивавшиеся в лёгкие бумажные мешочки, которые поджигали или протыкали, чтобы их содержимое вывалилось на гостей. В день Святого Мартина в гости ожидались офицеры и стрелки из городской охраны на Нюве Дулен, могли заглянуть на огонёк доктора Тульп и Бонус с супругами и профессор Каспар Барлеус, если он не находился в очередном состоянии меланхолии, мог зайти теперь уже по соседски Николас Элиас Пикеной.
     Вечеринка прошла шумно и весело, к радости Саскии и долго готовившей праздник Тиции. Подошёл Барлеус, находившийся в добром расположении духа, заглянул ненадолго Пикеной, а вот доктора не пришли, вероятно, оставшись дома. Гуси удались на славу, вино, пиво и морсы лились рекой, гости и хозяева хохотали под дождём конфет, пряников и мелких безделушек, высыпавшихся на них из подожжённых бумажных мешочков.


* Людовико Ариосто (1474 – 1533)  - поэт и драматург итальянского Возрождения, автор поэмы «Неистовый Роланд». В 17 веке считали, что портрет молодого чаловека кисти Тициана изображает Людовико Ариосто. Современные исследователи опровергают это мнение. Портрет находится в Лондонской Национальной Галерее.