Поминки. Часть 2-я. Продолжение банкета

=================Продолжение «банкета»===============
Отдав дань покойному и его семье, отцова родня разошлась (в прямом и в переносном смыслах одновременно). Как уже было сказано, все приехали из  разных городов (Владимир, Суздаль, Нижний Новгород, Рязань,  Орёл, Коломна…), давно не виделись – и теперь гомонили радостно и хлопали друг друга по плечам, и от души радовались встрече.

В Сашиной комнате густым киселём стоял табачный дым – её превратили в курительную, не спрашивая разрешения у хозяйки…  На кухне придушенно хохотали, вспоминая что-то забавное и смешное…

Все радуются, всем весело, - горько усмехнулась Саша. – Запамятовали, что на поминки приехали! Забыли о её отце. Забыли о Саше с мамой, которая с утра сосала валидол и за столом сидела с серым как пепел лицом. О них забыли давно, с папиной свадьбы, против которой ополчились все и на которую никто из них не приехал. С Сашиного рождения, которому никто из них не радовался – «не наша кровь, на мать свою похожа». О них забыли много лет назад и не вспоминали – до папиных похорон.

Ничего, она вытерпит. Уедут же они когда-нибудь! – мрачно думала Саша. А за столом держал речь Антон, Тоша, младший брат отца, который женился двенадцать лет назад и все  двенадцать лет не общался с братом и его семьёй. Тоша словно перепутал поминки со свадьбой: вёл себя как заправский тамада, не умолкая ни на минуту и не забывая таскать с балкона водку, которую щедро выставлял на стол – бутылку за бутылкой… К вечеру гости нагрузились так, что Саша сомневалась, смогут ли они встать из-за стола и всерьёз боялась, что они останутся ночевать.

К счастью, её опасения оказались напрасными. Вдосталь навспоминавшись и наговорившись (всё же давненько не виделись, соскучились друг по дружке, отчего же не пообщаться?), родня облобызала Сашины мокрые от слёз щеки, вежливо попрощалась с Сашиной мамой (Гликерия не позволила себя целовать, не разомкнула губ, холодно кивнула в ответ) и отбыла восвояси – к Сашиной бабушке, которая так наревелась по сыну, что на кладбище её единодушно решили не брать и оставили дома. На поминки к Саше с мамой она тоже не поехала – зачем? Сына она помянет у себя дома.

- Неужели она нам даже не позвонит? Не спросит, мы-то с мамой – как? – с волнением думала Саша. – Неужели  не позвонит?..

Бабушка позвонила через полтора часа после отъезда «родни» (по всей вероятности, они уже приехали), голос у неё был приторно-слезливый. Саша ей не верила, знала, что бабушка притворяется, но то, что она услышала, повергло её в ужас.

- Сашенька, как вы? Ты уж извини, что не приехала, плохо мне, боюсь, не доеду я к вам… Что же вы наделали, Юрочку моего не уберегли? Эх, Сашка, Сашка… Как без отца жить будешь? Отца-то беречь надо было…

Неужели она только за этим – позвонила? Упрекнуть, сделать ещё больнее…  Задохнувшись от возмущения, Саша с трудом заставила себя молчать и слушать. Бабушка всхлипнула в трубку, потом трубно высморкалась и сказала неожиданно ласково:
- Сашенька, ты посмотри в холодильнике – там окорок должен быть,  в бумажном пакете. Наши оставили, взять забыли. И колбасы два батона. И конфеты забыли… Тошенька говорит, в вазочке они лежат, в хрустальной («Забыли! Да разве можно – с поминального стола?!»). А гостей-то много у меня… Послезавтра нас не ждите, не поедем, здесь помянем – Юрочку моего, сыночка моего любимого…

Бабушка всхлипнула, и сразу же заговорила строго и  требовательно:
- Сашка, что ты всё молчишь? Ты как мать твоя…Такая же!  Ты хоть слушаешь, что тебе говорят-то? Собери там всё, да привези. И водку, если осталась, привези. Тоша говорит, на балконе должна быть. А то нам послезавтра поминать будет нечем, покупать придётся… А вам она ни к чему. Гликерия за вечер ни к чему не прикоснулась, Тоша говорит. И водку не пила, видать, побрезговала… Да и ты одну рюмочку выпила, Тоша говорит. Так что вам она, выходит, ни к чему. Всё-то у вас не как у людей… Ты уж не сочти за труд, привези. Прямо сейчас привези! – строго повторила бабушка и повесила трубку.

Саша молча собирала сумку. Сырокопченой колбасы в холодильнике она не нашла – значит, всю съели. Остался только сыр, две банки шпрот и несколько ломтей толсто нарезанного окорока. Саша завернула продукты в бумагу, сложила в пакет. Высыпала туда из вазы все оставшиеся конфеты – не разбирая, свои и привезенные «роднёй». Подумав, принесла с балкона батон сырокопченой колбасы, которую купила сама.

Водки, которая была куплена на их с мамой деньги (денег после похорон у них не осталось совсем, и чем они помянут отца послезавтра, и на что будут жить, Саша не знала), - водки на балконе не осталось, «хлебосольный» Тоша всю её перетаскал на стол, и гости «уговорили»  двенадцать бутылок, хотя на поминках напиваться не принято… Да они и пили-то за встречу, - вспомнила Саша. Ладно, отвезёт то, что есть…

Ехать было не близко: полтора часа на двух автобусах и метро. И столько же – обратно. Но что поделаешь – надо, - сказала себе Саша. Родни у бабушки много: восемь братьев и сестер, и у всех – жёны, мужья, дети… И все живы. И бабушка жива. Только папы больше нет.

В бабушкину квартиру Саша не зашла – молча протянула сумку через порог, молча выслушала упрёки (она к ним уже привыкла и не обижалась), что – плохая примета, через порог не по-людски, порог перешагнуть бы надо (Саша не перешагнула, осталась стоять), что – где же обещанная водка (Саша ничего не обещала), «неужто вправду всю выхлестали?» (Антонина Федоровна так и сказала – выхлестали, знала свою родню…).

- Нехорошо как получилось-то, - попеняла Саше бабушка. – Надо было больше брать, на этом не экономят, внученька.

Водки было куплено достаточно (покупал Тоша, которому Саша без слова дала кошелёк и он без слова его взял). Саша подумала, что сколько бы не купили, водки  все равно не осталось бы, но ничего не сказала. Зачем?  Антонина Федоровна в день похорон сына  рассуждала о приметах, о том, что Саша с мамой слишком уж экономные и что Саша такая же, как её мать… Ещё немного, и она привычно начнёт распекать нерадивую внучку и учить её уму-разуму, «раз мать не научила»… Саша не стала ждать, повернулась и ушла, не простившись.

За её спиной бабушка  сказала кому-то: «Девка-то того… мешаная. В дом даже не зашла, видать, мать не велела. Не наша порода. Не наша кровь».

===================Не наша порода=============
О том, что она «не нашей породы», Саша слышала с малых лет. Она привыкла и перестала обижаться, но в сердце занозой засела обида: чем же она им не угодила? чем не по душе Антонине Федоровне её единственная внучка – красивая девочка с нездешним лицом, огромными, в пол-лица глазами, и туго заплетёнными каштановыми косами.

Впрочем, после рождения Тошиных близнецов никто не вспоминал о том, что она, Саша, бабушкина внучка.  А она так старалась – быть хорошей! Школу окончила с серебряной медалью (ждала от бабушки похвалы, но та лишь поцокала языком: «Ах, Сашка, Сашка… На золотую-то медаль не потянула!»)

И в институт поступила сама, без репетиторов (не было у них в семье денег на репетиторов), и окончила с красным дипломом. Правда, по специальности работала недолго – платили до смешного мало, так что пришлось искать другую работу. И снова бабушка Тоня цокала зыком, качала головой, сокрушаясь: «Ах, Сашка, Сашка… Экая ты недотёпа. Всё у тебя не как у людей. Невезучая». А она-то ждала похвалы: и работу хорошую нашла, и деньги приличные!

И когда замуж выходила – Антонина Федоровна, приехавшая на свадьбу, скривила лицо. «Что ж ты жениха-то чёрного выбрала, неужто русского не нашла? Ах, Сашка, Сашка…» - громко шептала она внучке на ухо, нарочно не замечая стоящего рядом жениха. Гиоргос побелел от ярости, но стерпел, в свою очередь прошипев на ухо невесте: «Чтоб я её в нашем доме нэ видэл!». От гнева у него всегда появлялся акцент, хотя он родился и вырос в Москве, как и его родители.

Саша чуть не плакала. А она-то гордилась женихом! Сашин будущий свёкор сказал, что одобряет выбор сына, а будущая свекровь во всеуслышанье назвала их красивой парой и сказала, что они друг друга стоят. Саша ждала от бабушки одобрения… и дождалась...

В подарок от бабушки Саша получила… золотое обручальное кольцо – старое, со странным красноватым отливом. После смерти мужа Антонина Фёдоровна кольцо не носила, потому и подарила внучке.

Гиоргос повертел кольцо в пальцах. - «Золотишко низкой пробы, видишь - в красноту отливает. И к тому же, старое, ношеное, видишь – блеска нет. Ты его не надевай, примета нехорошая: с чужим кольцом чужую судьбу на себя наденешь. Зачем она тебе? У нас с тобой своя будет, счастливая!» - сказал Гиоргос жене. И довольно улыбнулся: на безымянном пальце у Саши красовалось кольцо из белого золота с россыпью мелких бриллиантов – роскошное и баснословно дорогое.

Бабушкино кольцо Саша так никогда и не надела (Гиоргос запретил, и даже примерить не дал, велел убрать с глаз долой). В их с мужем доме Антонина Федоровна так ни разу и не была. Зато потом, после развода, когда Саша вернулась к маме, приезжала на все праздники – без приглашения, уверенная, что ей всегда будут рады. Войдя в квартиру, придирчиво осматривала все углы…

- А тюль-то стирать пора, она уж серая у вас! Не скажи я – она бы год нестиранная висела, - с торжеством заявляла бабушка, тыча пальцем в тюль, которую стирали неделю назад. Саша с мамой  никогда ей не возражали, молчали, терпели...

На бабушкиных похоронах Саша прижимала платок  сухим глазам, чтобы никто не увидел, что они – сухие. Слёз не было совсем,  не было даже сожаления. Словно соседка умерла – жаль, конечно, пусть бы жила… Но – и  только.

==========================Бабушкины гости==========
И свадьба, и развод, и бабушкина нелюбовь – давно стало прошлым, которое, говорят, с годами забывается и помнится – хорошим, добрым и светлым. Но у Саши не забывалось, помнилось – горько, с обидой («Ах, Сашка, Сашка… Всё-то у тебя не как у людей!»).

Бабушкины сестры и браться состарились и один за другим поумирали, осталась только восьмидесятишестилетняя Зина, которая жила в Нижнем Новгороде с дочерью и её детьми (на которых Зина за что-то обиделась и завещала дом племяннице, оставив дочь без крыши над головой). С Сашей они не общались, да и другие папины тётки и племянники не появлялись в их доме со дня похорон Сашиного отца.

Не любила Сашу родня. Да и отца – любили только на словах. Если папа был для них родной, то разве его дочь может быть чужой? -  А она, Саша, им чужая. Она с детства это чувствовала.

Когда маленькую Сашу привозили к «папиной бабушке» (раз в месяц, по требованию Антонины Федоровны), у неё всегда гостил кто-то из родни, и приезд сына с семьёй превращался в спектакль: бабушкины братья украдкой бросали взгляды на Сашину маму («и где он такую нашёл?») и беззастенчиво разглядывали Сашу, выискивая – что в ней «не так».

И найдя, обсуждали радостно, не стесняясь её присутствия: «Худенькая до невозможности, не кормят её, что ли?.. А на мать-то как похожа – просто копия! А от Юрочки – ничего. Совсем ничего от отца… Вылитая Гликерия. Ну-ка, подойди сюда… Да не отворачивайся, дай на тебя посмотреть!»

Но Саша отворачивалась: ей было не по себе от цепких оценивающих взглядов, от пристального внимания. Она боялась подойти к чужим, незнакомым людям – дичилась, по выражению бабушки. Наконец пытка бабушкиными гостями кончалась… И начиналась другая: гостей приглашали к столу...

На Сашин стул бабушка воодружала две подушки-думочки (иначе девочка не доставала до стола) и сама усаживала внучку. Закусок и салатов было столько, что у Саши разбегались глаза. Мама наливала ей в бокал шипучий ледяной нарзан и тихонько спрашивала, что ей положить, но могла бы не спрашивать: Саша всегда выбирала салат оливье. И начиналось…

- Да положи ты ей как следует, что ты ей чайную ложку кладешь, как цыпленку, ей-богу! – возмущалась бабушка. – Она такими глазами смотрит… а ты не даешь! И налей ей лимонаду, что ты её нарзаном поишь! Лимонад вкуснее!
- Лимонад ей нельзя, будет пить нарзан, она его любит. А если её салатом накормить, она потом горячее не будет есть, - спокойно возражала Гликерия.

- Как это не будет? Бабушкину курочку – не будет? Ещё как будет…
- Я буду! И салат хочу, - заявляла Саша. Бабушка радостно вываливала  в Сашину тарелку несколько ложек салата. Саша вопросительно смотрела на мать, Гликерия молча пожимала плечами, и Саша принималась за салат… но не съедала и половины, отодвигала от себя тарелку и мотала головой: «Не хочу, в меня больше не лезет».

- Ну, не лезет, так не ешь. Бабушка тебе курочки даст, с рисом… - ворковала Антонина Федоровна, радуясь, что накормила внучку до отвала. Но курица в Сашиной тарелке оставалась нетронутой, девочка наотрез отказывалась есть и повторяла своё «в меня не лезет». И действительно, ничего больше не ела, пила только нарзан, равнодушно глядя на заставленный снедью стол.

- Маму надо было слушать, а не бабушку, - шептала Гликерия в дочкино ухо. – Нельзя так наедаться, надо уметь сдерживаться. Наелась салата, а остальное даже не попробовала, а всё такое вкусное! Съела бы по крошечке всего, тогда и курочка в тебе поместилась бы, она знаешь какая вкусная! Попробуй, возьми у меня кусочек» - но Саша отказывалась, морщась и мотая головой: «Не могу, не лезет»

Последней каплей был чай с пирожными, который Саша пила без пирожных, к неудовольствию бабушки. «Как это – не хочу? Странная она какая-то у вас… Вы бы её врачу показали. Какой нормальный ребенок от пирожных откажется, я специально для неё покупала, а она… взять боится!»

Гликерия толкала мужа в бок и делала страшные глаза.
– «Мама! Ну что ты говоришь такое, - возмущался Сашин папа. – Она нормальная, просто знает, что ей можно, а что нельзя, потому и не берёт. Я же тебе говорил. Ты бы ей яблочек сушеных дала, она бы не отказалась. А ты варенье выставила! Мы, пожалуй, поедем, мам, ты не обижайся… Нам ехать далеко».

Но Антонина Федоровна всё равно обижалась – на сына, на невестку, на внучку… На прощанье бабушка вручала внучке подарок – пакетик шоколадных «Мишек». Саша прятала руки за спину, и бабушка кривила губы: «Что она у вас такая дикая, у родной бабушки конфеты взять боится?

Конфеты в доме были под запретом: Саша серьёзно занималась гимнастикой. Бабушка об этом знала, и всё равно каждый раз настойчиво её угощала, и каждый раз Саша мотала головой, отказываясь.
- Не любишь сладкое? – всякий раз притворно удивлялась бабушка. - Так не бывает! Все дети любят конфеты, а ты нет. Или тебе мама не разрешает?

Саша вопросительно смотрела на мать. Гликерия молча брала её за плечи и выводила в коридор одеваться. – «Нам пора. Конфеты она не возьмёт, и Вы об этом знаете».

- Мам, не дразни ты её, зачем ты каждый раз её дразнишь? Неужели нельзя игрушку подарить или апельсинки-мандаринки, почему обязательно сладкое? – не выдерживал Сашин папа.  Антонина Федоровна скорбно поджимала губы и качала головой:

- Что ж вы с ребенком делаете, родители! Эх, Юрка, Юрка! Не жалко тебе её? Мать над ней изгаляется, а тебе всё равно…

Всю обратную дорогу отец с матерью о чем-то спорили, Саша не понимала – о чём, и дождавшись паузы, спросила: «Мам, а изгаляться – это когда голышом купаешься? Я бабушке сказала, мы когда на море отдыхаем, я каждый день над тобой изгаляюсь, загораю и плаваю, папа говорит, это полезно. А ты надо мной не изгаляешься, ты в купальнике загораешь». – И не понимала, почему папа с мамой смеются.

=========================Неумеха==============
Через семь лет с гимнастикой пришлось попрощаться: правая рука предательски подвернулась, и Саша услышала, как хрустнула кость…

- Эк тебя угораздило! Что ж ты у меня такая неумеха, – только и сказала бабушка Тоня, увидев Сашины залитые слезами глаза. – Другие-то дети рук не ломают, и всё у них получается, а ты вечно… На-ка вот, пока мать не видит, - и выложила на стол перед Сашей шоколадку.
Шоколадка показалась Саше горькой.

Тем же вечером к ним приехала баб-Маня, мамина мама, и ни слова не говоря, натянула на девочку пальто (один рукав остался пустым – правая  рука была в гипсе). С кряхтеньем нагнулась и надела внучке валенки. Положила в сумку тапочки, пижамку и зубную щётку…

Все два месяца, пока не сняли гипс, Саша жила у бабушки с дедушкой. Рука под гипсом  ныла, как больной зуб, температура с неделю стойко держалась на тридцати восьми градусах. Но бабушка Маня знала столько игр! Они с утра до вечера играли в карты, домино и шашки, баб-Маня учила внучку раскладывать  пасьянсы, а с дедушкой они строили карточные домики – одной рукой Саша, другой рукой – дед. И у них получалось!

Через две недели Саша уже не вспоминала о сломанной руке. – «Чего попусту думать? – сказала баб-Маня. – Не будешь о ней думать – скорее заживёт. Ничего страшного, со всеми случается. Не ты первая, не ты последняя.Всё пройдёт".

И Саша поверила – пройдёт. За два месяца она научилась писать и даже рисовать левой рукой. И всё это – благодаря бабушке Мане.

ПРОДОЛЖЕНИЕ http://www.proza.ru/2016/01/22/2126