Первый святой

     Глухой стук упавшей на мраморные плиты пола крупной капли сконденсировавшейся на холодном граните колонны влаги вывел его из медитативного состояния. Мысленно повторив последние строки  молитвы Нетерпимости и разгладив складки на красном балахоне, надетом поверх его повседневной одежды, юстикарий взглянул на стоявшего по правую руку от него на одном колене помощника. С удовлетворением отметив отсутствие сомнений в обращенном к нему пристальном взгляде темно-зеленых глаз, он сделал отдавшийся гулким эхом в огромном зале с высоким потолком шаг вперед. Он начинал самое важное дело в своей жизни – он будет вершить суд.

     В прохладном воздухе громадной каменной клети, погруженной в полумрак, чувствовался едкий привкус паники. Стоны и проклятья посыпались с новой силой из дальнего конца зала, где размещался отделенный железной решеткой загон, охраняемый выстроившимися в шахматном порядке в два ряда тридцатью воинами одного из Братств. Полусогнутые руки воинов из дальнего ряда держали висящие на шейных ремнях готовые к бою штурмовые винтовки FAMAS, а ближний к решетке ряд направил в сторону загона сопла ранцевых огнеметов. На поясах воинов покачивались макуахтлы, на обсидиановых зубьях которых даже в полутьме ясно различалась толстая корка запекшейся крови. Некоторые подсудимые оказали сопротивление, впрочем, он было, как и ожидалось от них, жалким.

     В загоне, тесно прижавшись друг к другу, сбились в кучу пять сотен мужчин, женщин и детей, имевших неудачу быть пойманными на улицах нескольких мегаполисов воинами Братства. На лицах некоторых из них уже утвердилось выражение скотского безразличия, но руки других все еще судорожно хватали решетку, а их хныканье и истошные вопли отчетливо разносились во всех концах зала. Желудки кое-кого не выдержали колоссального нервного напряжения и страха, и их одежда была покрыта слоем рвоты. На лицах большинства можно было различить в свете от огнеметных запалов блестящие каналы слез.

     Блуждающее внимание юстикара, однако, привлек мужчина в изодранном строгом костюме, стоящий на коленях у самой решетки, и визжащим от паники голосом взывавший к безучастно смотревшему на него воину. В ухе мужчины все еще оставалась казавшаяся комичной от своей неуместности черная гарнитура. «Называет свое имя; род занятий; спрашивает, почему он здесь оказался; предлагает деньги» - машинально отметил про себя читавший по губам юстикар. Фраза «Я богат, у меня бизнес» выдавила у него некоторое подобие улыбки. Повинуясь кивку юстикара, воин сделал три шара вперед, и прочертил в воздухе макуахутлом свистящую восьмерку прямо у самого носа мужчины. Эта тарабарщина наконец-то прекратилась.

    Юстикар хлопнул в ладоши, и замершие в медитации поодаль пятеро дознавателей поднялись и под прикрытием нескольких воинов выволокли через дверцу в решетке молодую женщину. С ее левой ноги свалилась изящная черная замшевая туфля, широкие бедра были прикрыты черной юбкой до колена, белая блуза с расстегнутыми верхней и нижней пуговицей уже покрылась многочисленными пятнами грязи, пальцы были унизаны безвкусными кольцами, а в ушах покачивались крупные серебряные серьги. В глазах ясно читалась паника, непонимание и мольба.

     Дознаватели быстро разрезали одежду, и перед глазами юсткикара предстали полная грудь, округлые ягодицы и несколько вытатуированных иероглифов в районе крестца. Женщину развернули на спину и с раскинутыми руками и ногами разложили на холодном мраморном полу. Четверо дознавателей удерживали ее за запястья и ступни, а пятый встал слева от кафедры готового к допросу юстикара.

    «Что ты сделала?» - вопрос, заданный громким баритоном, донесся до дальних уголков зала и даже заставил смолкнуть стоны, слышимые из загона. Женщина ответила невнятным блеянием и полным замешательства взглядом. Дознаватель надавил ногой на запястье женщины, и юстикар повторил вопрос.

 - Что ты сделала?

 - Я не понимаю… Меня зовут…

 - Да, ты не понимаешь, и я поставлю вопрос иначе. Для правосудия совершенно неважно, кто ты, и как тебя зовут.

    Четверо дознавателей одновременно надавили ногами на ее запястья и ступни, и зал потонул в диком вопле боли. Пятый открыл стоявшую рядом шкатулку из красного дерева и извлек молоток и ржавые металлические штыри.

 - Ты могла выйти сознанием за пределы тесного мирка своей повседневности и оценить великолепие, богатство мира и масштаб открывающихся перед каждым возможностей. Ты сделала это?

     После пятисекундной паузы юстикар продолжил.

 - Ты могла пойти путем всеразрушения, и целые миры гибли бы под твоим мечом и мечами твоих слуг в безнадежной попытке утолить твой гнев. Но твоя ярость только росла бы с ростом масштабов кровопролития, творимого тобой, а с каждой отнятой жизнью, с каждым жилищем, повергнутым в руины, росли бы и твое величие и твоя духовная мощь. Вселенная содрогалась бы от твоей яростной и величественной поступи, и с восхищением взирала бы на твой отмеченный просекой руин и трупов врагов путь. Но ты пошла по благородному пути кровопролития и ярости?

     Двумя ударами молотка дознаватель вогнал ржавый штырь на половину длины прямо в коленную чашечку девушки. Ее громкие всхлипы слились в оглушительный вой раненого и загнанного животного. Но голос юстикара удивительным образом продолжал отчетливо слышаться на его фоне.

 - Ты могла посвятить жизнь погоне за чувственными наслаждениями, и все-все вокруг тебя использовать для удовлетворения все растущих алчности, чревоугодия, тщеславия и жажды власти, похоти и перекраивать реальность вокруг себя в соответствии со своей ужасающей, но прекрасной и благородной эстетикой. С каждым материальным приобретением, с каждой душой, отдающейся тебе в пароксизмах страсти и собачей преданности, с каждым актом насилия и кровосмешения твои желания только возрастали бы, и ты все больше сил отправляла бы на поиски все более и более извращенных способов ощутить наслаждение своей скучающей от пресыщения душой. Вселенная ласкала бы тебе и одновременно съеживалась бы под твоим презрительным взглядом, ибо, в конечном счете, ничто уже не могло бы обеспечить тебе достаточно сильное чувственное переживание. Скажи, ты пошла благородным путем наслаждения?

     Вой измученной женщины достиг своей наивысшей точки, когда ржавый штырь вошел в ее правое колено.

 - Ты могла посвятить жизнь поиску знаний, и с каждым днем твое понимания явлений этого мира росло бы, а вместе с ним росло бы и твое могущество. Ты ни перед чем не останавливалась бы в своем желании всезнания, с каждым шагом усиливая мощь своего разума, работавшего как идеально отлаженный тонкий механизм, свободный от сора предрассудков и моральных ограничений.  И наконец, ты стала бы создавать, создавать новое знание, совершенные механизмы и великолепные произведения искусства и перекраивать мир вокруг себя, и Вселенная преклонялась бы перед той, благодаря которой растет ее богатство и приближается ее совершенство. Скажи, ты пошла благородным путем знания?

     Третий штырь пронзил одновременно обе ладони. Вой стих до хриплого обрывистого стона, а глаза женщины утратили всякие признаки осмысленности.

 - Перед тобой были открыты все пути, но что выбрала ты? Вместо благородных путей к величию ты заперла себя в узком затхлом мирке своей повседневности, не пытаясь шагнуть за его пределы и поставить целей, ведущих к истинной духовной мощи. Ты ограничила свои запросы удовлетворением скотских бытовых потребностей, а свои мысли ограничила до уровня, не нарушающего твое скотское благоденствие. Я вижу правду! Не говори мне о морали и законах – я вижу животный страх! Не говори мне о спокойном счастье – это счастье накормленного паразитирующего животного, напившейся пиявки, отвалившейся с округлым животиком от тела Вселенной. Не говори мне о детях – твой род не имеет права на самовоспроизводство, ибо кроме твоего загона, миски и выгребной ямы тебе нечего дать твоим детям. У тебя нет ни одной мысли и ни одного поступка! Не говори мне о любви и братстве – твой образ жизни исключает возможность узнать их истинный смысл!

     Из противоположного загону конца зала дознаватель принес острое ржавое двухметровое металлическое копье на устойчивом треножнике. Трое других дознавателей подняли женщину и усадили ее на бритвенно-острый наконечник, пронзивший органы, прошедший сквозь ее тело и вышедший через рот. На самом конце копья покачивался оторванный наконечником язык.

      Спустя восемнадцать часов стены зала были сплошь уставлены копьями с покоящимися на них мертвыми телами. Последним встретил правосудие мужчина с черной гарнитурой. В то время, как некоторые люди погружались в состояние болезненного оцепенения и теряли чувствительность, он оказался не способен к этому. Он до самого конца видел и осознавал все. Когда дознаватели добрались до него, его руки были искусаны так, что на них практически отсутствовала кожа.

     Воины Братства выстроились в две шеренги, пятнадцать из них подняли вверх стволы винтовок и выстрелили один раз. Дознаватели принесли в центр зала два последних копья, и юстикар тепло взглянул на своего помощника. Тот произнес короткую молитву и пошел в направлении копья. Юстикар и двое воинов, положившие на землю свои огнеметы, медленно шагали за ним, дабы оказать ему помощь, если в самом конце его вера изменит ему. Но помощник самостоятельно взобрался по подставленной дознавателем лесенке к наконечнику копья, и его тело билось в агонии несколько десятков секунд, которые дознаватели и воины провели в почтительном поклоне.

    Когда тело помощника обмякло, воины запели. Их пение продолжалось, пока юстикар шел к своему копью, пока он с помощью дознавателя взбирался по лесенке, пока наконечник копья прорезал внутренние органы и тело содрогалось в конвульсиях. Затем они подняли вверх оружие и выпустили одной очередью оставшиеся двадцать девять зарядов. Эхо от их пения и выстрелов еще долго звучало в зале.

     Они пели: «Ave justicar Kiodrus, et primo de sanctis! Да здравствует юстикар Киодрус, первый святой!»