Рассказ На Всё воля Божья

Посвящается Ольге Филипповне и Николаю Павловичу










На пороге появилась ночь.  Чуть слышно пробираясь сквозь деревья и кусты, стелясь по росистой траве, она обняла своими черными ручищами все окрестные дома, в рядок стоящие вдоль тракта, ведущего из Санкт-Петербурга в Архангельск.
  Лишь один неприметный домишко в ветхом деревянном кафтане, единственное окно которого выходило на дорогу, неловко отгородившись от остальных,  еще не спал.
  Войдем же. Легкая деревянная дверь, без скрипа и визга, открывает просторные сени. Тут и там тучи склянок, горшочков и мешочков, в каждом углу развешаны пучки безмятежно дремлющих лекарственных трав; почувствуйте это чудо природы – мелодию аромата!
 Двери, которая ведет в саму избу, нет. Проем занавешен плотным, истрепанным куском материи, когда-то зеленого цвета. Откинем импровизированную дверь: нашему взору предстает огромное помещение, разделенное пополам тонкой перегородкой. Подобие комнаты с левой стороны занавешено той же выцветшей зеленой материей. Это маленькая лаборатория.
  Населена она разноцветными  бутыльками, ароматными травными букетами, не-большим столом и печкой, на плите которой в чугунных котелках кипят разнообразные зелья.
 Остальное помещение – неуютная комната, которая одновременно служит столовой, спальней, кабинетом и приемной для больных.
Как уже, наверно, догадался читатель,  необычный дом принадлежит никому иному, как сельскому лекарю. Знакомство состоялось.
Вдоль перегородки стоит большая железная кровать без матраса, с настилом из досок, застеленная шерстяным одеялом. Рядом с кроватью ютится дубовый письменный стол времен Петра Первого, а у окна стоит огромная деревянная кадка с высоким заморским растением, раскидистая верхушка которого усыпана изумительными голубыми цветами. Около пышного растения, в самом углу, под тяжестью лет сгибается ольховое графское кресло, обитое красным бархатом, со стертой  вышивкой герба на спинке. Кому принадлежало оно, и как здесь оказалось, как и стол – никто не знал.
 В нем и спал, удобно устроившись, хозяин сего скромного жилища – лекарь Анатас.
Спящий мужчина, 35 лет от роду, обладал восхитительной для этой местности смесью кровей – русской и итальянской, что непременно отразилось на его немного изможденном, но аристократичном и немного смуглом лице. Нос, губы и подбородок носили печать греческого профиля. Мягкие черные волосы, уже тронутые благородной сединой, ниспадали на плечи.
Безупречное атлетическое сложение и величественная осанка могли бы выдать его дворянское происхождение; однако, вся его родословная сводилась к брезгливой каллиграфичности конторского служаки: «сын купца, от беглой крестьянки из Палермо». Его отец - русский купец, приютил у себя беглую крестьянку из Италии, на которой затем и женился.
Молодой человек, а этого мужчину нельзя было назвать иначе, так как, не смотря на возраст и седину, он выглядел на 10 лет моложе, спал в многовековом кресле, забыв потушить огонь.
Его разбудил шум в сенях. Он вскочил с кресла, подошел к двери и сильно рванул занавеску на себя: на пороге стояла женщина.
Она была вся в лохмотьях. Волосы слиплись от пота, лицо искажено мучительной гримасой. Она ступила через порог и тут же рухнула у ног лекаря.
Нашему эскулапу не раз приходилось наблюдать подобную картину, когда нуждающиеся в нем, сами из последних сил находили спасителя.
Ни один мускул не дрогнул на его лице. Он хладнокровно взял женщину на руки и понес к кровати. Осторожно опустив ее на постель, лекарь вернулся к дверям, вернул на место занавесь и скрылся в лаборатории.
Тем временем, женщина начала приходить в себя. Она открыла свои черные как ночь глаза, провела обессилившей рукой по пылающему лбу и глухо застонала.  На стон никто не пришел.
Лишь через четверть часа у кровати появился лекарь с дымящейся склянкой в руках. Одной рукой держа лекарство, другой, приподнимая голову больной, он стал вливать в ее полураскрытый рот каплю за каплей дымящееся спасение. Лекарство подействовало незамедлительно: женщина откинулась на кровать, закрыла глаза и уснула.
Поставив пустую склянку на стол, врач сел на табуретку рядом с кроватью. Одним взглядом желал он определить, что происходит с этой, неизвестной ему женщиной.
По лохмотьям, оставшимся от одежды на ее измученном, исколотом теле, по золотым браслетам на вспухших запястьях и черноте волос и лица, не трудно было догадаться, что перед ним цыганка, лет сорока пяти. Что с ней случилось, и как она оказалась на его пороге, оставалось только догадываться!
Лекарь потушил свет и, удобно устроившись в кресле, заснул чутким сном.
За ночь цыганка ни разу не проснулась. На рассвете, около пяти утра, лекарь был уже на ногах. Он позавтракал чашкой молока и куском белого хлеба.
Теперь его занимал один-единственный вопрос – чем же больна его пациентка?!
Он подошел к женщине и, опасаясь её разбудить, осторожно взял ее запястье и нащупал пульс. Пульс его не удовлетворил, и он принялся за более тщательный осмотр. Спустя четверть часа эскулап пришел к неутешительному выводу: цыганка серьезно больна лжеоспой-скороспелкой, тяжелой формой оспы настоящей. Наш врачеватель много слышал о ней, но ещё никогда не встречался с этой болезнью лицом к лицу!
Анатас, если читатель еще помнит имя нашего героя, смело направился в лабораторию. Он знал, что цыганка проспит еще 3-4 часа. Разведя огонь в уже остывшей железной печке, молодой человек, принялся изготавливать лекарство, которое помогло бы, нет, не вылечить, а хотя бы облегчить страдания женщины. Он припомнил все, что когда-либо слышал и читал об этой страшной болезни.
Спустя  час серные запахи смешивались с приятным травным ароматом, уксусом и мятой, и котлы на печке дымились дантовским огнем. Через  2 часа все было готово. Ни разу не присев, лекарь ходил туда-сюда по лаборатории, бормоча себе под нос ингредиенты для нового отвара. Наконец, пришло время поставить дымящиеся котелки в прохладное укромное место, и доктор  вернулся к пациентке.
За время его колдовства над лекарством, с женщиной не произошло никаких изменений. Внешне болезнь, казалось, утихла, и женщина спала, по-прежнему, безмятежным сном, совсем не подозревая, что скоро смерть склонится над ее, еще не старым телом.
Как Анатас и ожидал, цыганка вскоре проснулась. Было такое впечатление, что она не понимала, где она, что с ней; однако чувствовала себя больная бодрее и совсем не желающей покидать этот свет. Она слегка потянулась, и её скользкие черные глаза впились в сидящего напротив человека.
Ставни одного единственного окна были прикрыты, поэтому в комнате царил полумрак. Долго бы продолжалось молчание, если бы цыганка с некоторой долей нахальства в голосе (которым она пыталась скрыть волнение), не прервала его.
- Дорогой доктор! Что случилось со мной?! Когда я буду вольной птицей и смогу погадать вам?!
Но сразу же, словно испугавшись собственного голоса, она умолкла; так неесте-ственно звучал её голос в этих стенах. Взгляд её померк, и глаза медленно закры-лись.
Анатас продолжал молчать. Он находился под впечатлением её голоса, который показался ему знакомым.
Не открывая глаз, женщина заговорила приглушенно и быстро, словно в бреду, мечась по кровати:
- Это Господь меня наказал! Я прогневила Его! Я верую, верую в Тебя, господи!... я была слепа, и ты жестоко наказал меня!
Вдруг она резко села на кровати и затараторила:
- Эти красные пятна – 9 дней назад, сначала появились на руках, шеи и лице… спустя 3 дня я стала вся такая… О, лихорадка! Мне казалось, что так веселятся черти в аду!
Цыганка откинулась на кровать, словно собираясь с силами,  и снова заметалась в бреду:
- Я проклятая, пошла просить помощи у людей, но люди – это звери! Они не приняли меня, выгнали! Я должна умереть, бросьте меня на съедение волкам!, - она забилась в истерике,- ноги, они вспухли! о-о-о! этот страшный лес: я ползла целых три дня, словно три тысячи лет, - неожиданно женщина смолкла, замерла.
И потом, бросившись на пол, с неистовой силой затряслась в судорогах, задыхаясь, кричала:
- Жи-ить! – лекарь попытался поднять её, но она по-прежнему кричала, -  Я хочу жить…помилуй Господи…только жи-и-ить! – это был её последний вздох; руки её, всё это время колотившие саму себя и лекаря, безжизненно повисли, голова запрокинулась, ноги остались сведены судорогой – по всем признакам наступила страшная, но самая обыкновенная смерть.
Молодой лекарь отер пот со лба, уложил бездыханное тело цыганки на кровать и накрыл покрывалом.
Войдя в лабораторию, встав перед небольшим зеркалом, висевшим над чаном с холодной водой, он взглянул на свое измученное лицо и в ужасе отшатнулся: все его лицо было изъедено алыми, как кровь пятнами оспы.
                **********************************
Молодой человек не ожидал, что  такое возможно: не подумав о себе, поставил под угрозу жизни людей всего села. Ведь всё село приходит к нему за помощью…
Долго лекарь приходил в себя. Наконец, очнувшись, и придя к неутешительному заключению, что через неделю придет и его черед расстаться с жизнью, молодой человек  призвал на помощь все свое хладнокровие и  вышел из лаборатории. На дворе стоял полдень. Сквозь закрытые ставни веселый и радостный день заглядывал в мрачное жилище смерти. Но не для него это солнце, эта жизнь…
Наш эскулап прошелся по комнате и тяжело опустился в графское кресло. Печальные мысли завладели его затуманенным  разумом, и через мгновение уже предавался им в полусне, шепча про себя: «Мы скоро встретимся…»
Снова спускался вечер, который не сулил ничего хорошего. К  девяти часам  Анатас поднял тяжелые ото сна веки, и его взгляд остановился на кровати.
«Боже! – подумал он, - как я мог забыть о теле этой несчастной женщины – это непростительно для врачевателя души и тела!?»
Он легко встал, подошел к кровати и приподнял простыню: на миг ему почудилось, что из груди остывающего тела вырвался едва уловимый вздох. Однако, прислушавшись, понял, что ошибся. Убедившись в невозвратимости жизни, он накрыл цыганку и решил дождаться полуночи, чтобы достойно похоронить её в своем саду.
Затем Анатас заглянул в лабораторию и взял остатки остывшего лекарства. Пройдя в сени, он достал железную кружку, влил туда снадобье и, разбавив его остатками молока, выпил залпом. Подпитав свои силы таким образом, лекарь вышел в сад.
  Смеркалось. Тропинка от его домика вела в маленький сельский огородик, а затем, делая крутой поворот налево, в чудесный ухоженный, скрытый от чужих глаз, сад.
Круг, образованный  раскидистыми кронами фруктовых деревьев, удивительно прижившихся в этих северных краях, прятал великолепную резную беседку. К ней и направился наш лекарь, захватив небольшую лопату.  Он засучил рукава своей выцветшей коричневой куртки и принялся копать в двадцати метрах  от беседки. Работа длилась около двух часов.
Ни на минуту не останавливаясь, Анатас выкопал яму в  полтора метра глубиной и в длину среднего человеческого роста.
На село опустился густой, непроницаемый  мрак. Но это нисколько не огорчило лекаря, наоборот, ночь позволяла скрыть страшную тайну от любопытного человеческого глаза. Он вернулся в дом. Хорошо двигаясь в темноте, не зажигая огня, он медленно подошел к кровати и, будто в забытье, склонился над телом цыганки. Собравшись с силами, он взял её на руки и, прижав к своей горячей груди, осторожно вынес из дома, словно драгоценную ношу.
Смерть никогда не пугала его, наоборот, он преклонялся перед ней, как перед не-оспоримой волей Господа.
Дойдя до могилы, Анатас  осторожно опустил женщину на землю, и снова вернулся в дом. Взяв покрывало, которым накрывал тело усопшей, он вышел. Дорога от дома до беседки заняла вдвое больше времени: лекарь словно боялся потревожить вечный сон цыганки, шел тихо и неторопливо, отгоняя пелену горьких воспоминаний.
Наконец, оказавшись у ямы, эскулап накрыл женщину покрывалом и опустился перед ней на колени:
- Господи! – заговорил он мягким торжественным шепотом, молитвенно сложив руки, - Всемогущий и всесильный Отец наш, молит Тебя раб твой, ничтожный  из ничтожнейших людей! Прими душу этой несчастной женщины! Прости ей грехи её, очисти душу её и прими в свое отеческое лоно! Да будет земля ей пухом! Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь.
Перекрестившись, молодой человек поднялся на ноги, взял покрывало, и половину его аккуратно расстелил в яме. Затем подхватил цыганку на руки и со всеми предосторожностями уложил в яму, накрыв, точно саваном второй половиной.
Снова ему показалось, что робкий вздох рвется из мраморного трупа. Анатас провел рукой по лбу, пытаясь отогнать от себя навязчивые мысли, взял лопату и начал закапывать могилу.
Впервые в жизни, пациент умер у него на руках, потому что он не успел его вылечить. Он не сожалел, что приютил  цыганку, что по роковой случайности…он сам оказался зараженным страшной болезнью…он глубоко страдал от осознания своей никчемности и беспомощности!
«А ведь я мог ее спасти!» - стучало у него в висках.
Вдруг он остановился и, бросив лопату, упал на землю ничком и тихо зарыдал. Вгрызаясь пальцами во влажную почву, и втягивая ноздрями страшный запах вечности, Анатас зарыдал: второй раз в жизни он хоронил человека!
Очнувшись, он не сразу сообразил, что он делает здесь в саду; он лежал на сырой земле, рядом была могила. Он вспомнил это, не открывая глаз, так как почувствовал холод, исходивший из пасти смерти. Он ни за что не хотел подниматься, но, подчинившись рассудку, все же встал. Отряхнув землю с одежды, он заглянул в яму. На этот раз он отчетливо различил в ночной тишине очень легкое, но вполне явное человеческое дыхание. Эскулап вздрогнул. Он бросил быстрый взгляд вокруг и, не обнаружив никого кроме себя, уставился на труп.
- Только бы это было правдой, - прошептал он и спрыгнул в могилу.
Там не церемонясь, он сдернул покрывало и прильнул ухом к ледяной груди цыганки.
О чудо! Она дышала!


                ****************************
Всю ночь не отходил Анатас от воскресшей. Он применял все свои зелья и снадобья, припарки и растирания, чтобы привести ее в чувство.  Цыганка спала летаргическим сном.
Эскулап находился в недоумении: что делать дальше?! Лучшим он счел оставить в покое измученное тело женщины. Погасив огонь, он рухнул в кресло.
Приближалось утро. Голодная бессонная ночь взяла свое, и сломила его. Анатас совершенно забыл о своей собственной болезни.
Так молодой человек проспал до полудня. Сон снял усталость, и Анатас чувствовал себя вполне бодрым и здоровым. После легкого завтрака, лекарь составил распорядок дня для своей больной.
С этого дня началась жестокая борьба медика со смертью.
Каждые два часа он вливал в рот спящей ложку очередного отвара, накладывал примочки и мази на опухшие руки и ноги.
При этом не забывая о себе: ведь что сможет сделать врач, который сам едва дер-жится на ногах, и того и гляди расстанется с жизнью.
На следующие сутки женщина начала издавать глухие стоны. Следующие два дня прошли без изменений.
Трудно представить, как этот человек, засыпая на 2-3 часа днем или ночью, проводя беспощадное количество времени в лаборатории, у постоянно раскаленной печи, обходясь скудной пищей, мог быть бодрым и хладнокровным. Каждое питье, каждый отвар Анатас испытывал на себе.
На седьмой  день, ближе к полудню, когда молодой врач готовил очередной отвар, в тишине раздался громкий протяжный стон. Оставив котелок, Анатас вышел из лаборатории.
Цыганка по-прежнему лежала, вытянувшись во весь рост. Руки поверх одеяла были сжаты в кулаках, глаза открыты. Казалось, она спит, только с открытыми глазами.
Лекарь склонился над ней. Она перевела взгляд с потолка на его похудевшее лицо.
- Вы меня слышите? – спросил с надеждой Анатас.
- Да! – ответила глазами больная.
- Вы можете двигаться?
- Нет, - цыганка отвела глаза сначала вправо, потом влево, что означало отрицание.
- Вы хотите пить?
Последовал утвердительный ответ.
Через четверть часа лекарь вернулся с кувшином молока. Присев на табурет ря-дом с цыганкой, он начал поить её  из ложки. Испив полчашки, цыганка с облегчением закрыла глаза. Женщина уснула.
На следующее утро Анатас разбудил пациентку на рассвете, покормил её и объяснил, как обстоит дело.
Теперь все стало намного проще: женщина покорно исполняла все, что от неё требовалось. Через 2 дня она смогла сказать «спасибо», а через полторы недели смогла разговаривать.
Болезнь отступала. Следуя интуиции и опыту, сельский лекарь, знаниям которого позавидовали бы лучшие выпускники европейских медицинский академий, сделал всё возможное и невозможное, чтобы излечить больную от тяжелого недуга.
 Эскулап излечил не только бедную женщину, но и себя. Крепкое молодое тело и сильный дух выдержали осаду смертельной болезни!
 Прошла неделя. Как-то вечером, после совместного ужина, цыганка долго не от-пускала от себя Анатаса. Она упрашивала его посидеть с ней и не гасить лампу.
- Выслушайте меня, мой любезный лекарь! Вот уже 12 лет, как я ношу в себе эту страшную тайну. Она тяготит меня…
- Я вас прошу воздержаться от волнующих воспоминаний, - сказал лекарь, нахмурив брови. Он сидел в кресле, закинув ногу на ногу, и слегка прикрыв глаза.
- Нет, нет! Вы – мой спаситель, вы можете снять с моей души эту тяжесть с моей души. Я – цыганка, не могу пойти в церковь…а ведь я знаю «Отче наш»… - прерывисто заговорила женщина.
- Хорошо, - ответил задумчиво Анатас, - я выслушаю вас. Но только после этого вы сразу заснете?!
- Да, конечно! – цыганка удобно устроилась на кровати так, чтобы лучше видеть лицо лекаря.
Лекарь откинулся на спинку кресла, плотно закрыл глаза и весь превратился в слух.
Свет лампы озарял худое и бледное лицо цыганки с ввалившимися черными глазами. Собравшись с духом, она начала:
- Я поведаю вам историю своей жизни, которую поклялась вырвать из своей памяти и своего сердца. Я родилась по дороге в Архангельск. Моя мать была поварихой у одного московского князя, которого сослали на север за какие-то денежные махинации.
А началось все с того, что в Москве моя мать, русская, встретилась с красавцем цыганом Дерко. Они полюбили друг друга, и по его настоянию её приняли в табор. Она оставила княжеский дом. Но князь был очень добр, сказал, что мать моя может вернуться в любой момент в его дом, так как он не одобряет этот брак и все равно его нельзя считать законным.
Но не прошло и полугода, как царскими приказами стали гнать цыган с русской земли. И мать моя поехала за отцом, с табором на юг…
Но через 2 недели, по дороге в Молдавию,  табор столкнулся с другим табором, и была страшная резня…Отца убили…о нем долго не горевали, а мать мою выгнали.
Тогда мать, оставшись одна, она решилась на отчаянный  поступок – повеситься, но не смогла…
3 недели она добиралась до Москвы. Кинулась в ноги князю, тот принял её при условии, что ребенок, рожденный ею, никогда не появится на барском дворе.
Всё было хорошо, - цыганка тяжело вздохнула, перевела дух, и снова продолжала, - да случилось несчастье: князя ссылают в Архангельск, в глухую деревню. Дорога дальняя…родилась я в дороге, а мать моя не снесла мучений и представилась…Князь отдал приказ подбросить меня цыганам…
Я пошла вся в отца – бешенные черные глаза, безумная смоль волос и гордый нрав – настоящая цыганка! И никто не верил, что моя мать  - русская.
К двадцати пяти годам нашелся мне в таборе жених – высокий красавец Мануш. Ох, отчаянный: в любую драку из-за меня… - женщина смахнула набежавшую слезу, - но мне, как и моей матери, уготовано было стать вдовой.  Через год после свадьбы, в одной из драк, он был убит. Тогда я дала обет, что никогда не выйду замуж. Крепко я любила его…так я состарилась вдовой…
Мы много кочевали, и наконец, осели в Молдавии. А там как на грех, разразилась эпидемия чумы! Много наших полегло. Осталось нас Трое – я и еще две старухи. Да и те через несколько месяцев умерли от старости. Я осталась одна, как когда-то моя мать. Долго я скиталась, и судьба привела меня в Архангельск. Было мне тогда уже 35 лет. Еще не старая, но уже и не молода. Мне тогда нужен был кров и кусок хлеба, все равно было кем работать, - у рассказчицы перехватило дыхание, и она потянулась к кружке с водой, всегда стоящей для неё на стуле возле кровати.
Молодой человек, внимательно слушавший цыганку, даже не заметил этого. Им целиком и полностью завладела фантазия, которая живо рисовала ему несчастливую судьбу этой женщины, случайно оказавшейся у него на пороге.
Залпом осушив кружку, цыганка продолжала:
- Мне посчастливилось, в первом же барском доме меня взяли прачкой…дом того самого князя, у которого работала моя мать, как выяснилось позже.  Князь был уже очень стар, но прислугу набирал сам. Вышел у нас с ним уговор: он берет меня в свой дом, но я становлюсь для него глазами и ушами – должна являться в его кабинет каждый вечер и докладывать обо всем. А мне главное кров и хлеб… - стала я шпионить для князя. У князя конечно уже не было той московской роскоши и титул был отнят. Но князь всегда держался горделиво, как будто ничего не изменилось.
У князя была дочь: красавица, двадцати лет от роду, давно замуж пора. Только вот  в глуши живет, где ей приличного жениха сыскать? Отец  давно решил её в монастырь упрятать: матери нет, сам стар, достойной партии нет – да и где там дочь ссыльного князя. А бедняжка совсем ничего и не знала о мечтах отца. Князь очень любил дочь, понимал, что пора расставаться, но никак не мог отпустить её от себя.
Случилась хворь с ней: бедняжка сильно заболела. Князь даже доктора из Петербурга вызывал. Но он не помог! Отчаялись тогда мы – бедняжка уже 3 месяца лежала при смерти. Думали, что вот –вот представится!
Но Господь не оставил её! Проезжал мимо, то ли колдун, то ли шаман – кто его знает, только молодой уж больно! Его не просили, а он сам пришел и говорит: «Знаю, человек у вас болен. Проводите меня к нему!». Сказал он так и все ему подчинились. Князь поначалу противился, но потом и он сдался. Незнакомец осмотрел девушку и объявил, что болезнь знает и берется её вылечить, - цыганка провела рукой по лбу, на котором выступили капли пота, и остановила свой взгляд на лекаре.
Лампа уже догорела, и в комнате было темно. Через приоткрытое окно в дом попадали серебристые лучи лунного света, и у окна в углу можно было отчетливо различить фигуру молодого человека. Он по-прежнему полулежал в кресле, но на этот раз широко раскрыв глаза, от чего его фигура казалась зловещей статуей демона.
Цыганка поежилась от нахлынувшего страха. Слишком внимательно слушал её рассказ Анатас. Ловя каждое слово. Отогнав от себя страх, она плотнее закуталась в одеяло и заговорила:
- Свершилось чудо! Через месяц девушка была полностью здорова! А колдун оказался обычным сельских лекарем. Однако он не покинул наших мест. Остался в хозяйской деревне. Поселился на окраине. Для нас это не было странным: вся деревня теперь ходила только к нему. А вот у князя закрались странные мысли…ведь молодой человек был очень красив, ему на вид можно было дать чуть больше двадцати лет.
Девушка часто бывала у лекаря. Стала интересоваться травами. Князь не ошибся: девушку пленил молодой лекарь.  «Травник», как прозвали лекаря у нас, и княжеская дочь стали тайно встречаться.  Я поначалу думала обойдется: повстречаются, поговорят о травах, да и разойдутся. Но нет. Бегала я ночью по деревне, за кустами пряталась, да под деревьями, чтобы знать, о чем они сговариваются.
И вот однажды, зимой уже, в начале января, ух, такая метель была…Была у них очередная встреча: сидели они на крыльце его дома, а я под забором, как собака, в сугробе. И слышу,  сговариваются они обвенчаться, тайно…
- Уже поздно, - раздался ледяной голос Анатаса. Он встал, подошел к окну, чтобы закрыть окно.
- Нет, нет!   - запротестовала женщина, - умоляю вас, дослушайте, - и она зарыдала, уткнувшись головой в колени.
Наступило тягостное молчание.  Казалось, что от ответа Анатаса зависит её жизнь. И он, собравшись с духом, опуская похолодевшую руку, тихо произнес решающее «Да»!
- Я, - начала женщина, еще немного всхлипывая, Анатас тем временем вернулся в кресло, - я услышала, что травник и княжеская дочь собираются идти в церковь и просить отца Тихона обвенчать их. Князя спрашивать никто не собирался. Мне ничего не оставалось,  как доложить об этом графу. Выбора у меня не было, хотя…
Когда старый князь узнал всё. Он был вне себя от ярости! Приказал мне никуда не выпускать дочь из дома. Уж как она убивалась: от еды, от всего отказалась. Даже покончить с собой хотела.
Травник явился к графу, просил позволения обвенчаться. А тот с криком его про-гнал. Так прошло недели две.  Сердце моё разрываться стало: девушка стала таять на глазах. Князь собрался отвезти её в монастырь. И тут я поняла, что натворила. Вспомнила, как сама любила, как оплакивала своего любимого Мануша.
Я тайно от князя явилась к девушке и предложила свои услуги: что помогать ей во всем стану. Коли она захочет, из дому сбежать или венчаться. Она  обрадовалась. Сговорились мы со священником, и через 2 недели травник и княжеская дочь стали мужем и женой, - рассказчица глубоко и с сожалением вздохнула.
- А тот самый травник знал, кому он обязан своим счастьем? – вкрадчиво спро-сил Анатас, воспользовавшись паузой.
- Нет, - коротко ответила женщина, - я умоляла девушку не открывать никому тайны, что мне она обязана своим счастьем. И молю Бога, чтобы он никогда не узнал о моей роли в его судьбе.
- Вы боитесь возмездия? – холодно спросил молодой человек.
Цыганка вздрогнула. Ей показался зловещим этот вопрос.
- Да, я боюсь встретить того человека, - сдавленно прошептала она.
- Может, мы закончим на этом, - с мольбой в голосе спросил лекарь.
- Нет, нет!
Анатас сверкнул своими глазами-изумрудами и глубже уселся в кресло.
- Весной старый князь в сопровождении верного слуги решил осмотреть свои владения. Он был уверен, что его дочь под моей надежной охраной. И проезжая мимо дома лекаря, увидел свою дочь. Скандал был ужасный. И дочь, не в состоянии вынести оскорбления, которыми осыпал её отец, призналась ему во всем. Старика хватил удар.
Две недели этот злополучный лекарь не отходил от него. Придя в себя и увидев перед собой ненавистного зятя, князь проклял его вместе с дочерью и выгнал обоих. Я кое-как выпуталась из этой истории, и князь оставил меня при себе.
Всем казалось, что старик смирился с потерей дочери, но это было не так. Днем и ночью, насколько позволяло ему его здоровье, он стоял на коленях перед распятьем и молил Бога о помощи. Он так жалел, что не отдал её в монастырь раньше, чем она узнала лекаря.
Девушка очень переживала разлуку с отцом, - женщина замолчала.
По напряжению лица и рук, освещенных скудным светом луны, можно было подумать, что она собирается с силами, словно пантера перед прыжком.
- Я помню всё…как будто это было вчера, - заговорила она снова, врезая каждое слово в дерево стен, - это случилось в июле, в самом начале месяца. Стояла страшная жара.
Травник с княжеской дочкой жили, душа в душу. Она стала его наперсницей, во всем ему помогала. Лекарь научил её разбираться в травах и лекарствах.
Так вот, - цыганка нервно сглотнула, - я подгадала так, чтобы не застать травника дома. Маленькую женушку, как прозвали её после свадьбы, я нашла в хорошем настроении: она составляла сборы.  Я сказала ей, что мне нужен яд, крыс потравить. Она тут же мне принесла его.  Осторожно расспросила меня о князе, и я ушла.
Я не оправдываю себя, но так хотел сам князь. Он заклинал меня, умолял, потом начал угрожать расправой.  Я должна была отравить травника…ради… - тут цыганку перекосило.
Во время рассказа её нервный взгляд петлял  от одного угла до другого, и вот он встретился с глазами молодого человека – его ноздри раздувались, лицо обезобразила кривая усмешка, а глаза горели недобрым огнем.
- Почему вы остановились? – уничтожающим тоном спросил он.
- я…я, - содрогнулась женщина, - я должна была выманить княжескую дочь, чтобы отравить травника, и тогда бы он прямиком отправился на тот…свет, - голос её дрогнул. На глазах снова навернулись слезы. И все её тело начали сотрясать рыдания, которые могли бы разжалобить самого Сатану. Анатас остался не проницаемым.
- Я вернулась к маленькой женушке через несколько часов, сказала, что граф немедля желает её видеть.  Она не раздумывая. Отправилась к нему. Я выждала немного и стала искать, во что подмешать яд. Мне ничего другого не пришло в голову, кроме как отравить воду для питья. Я бросила туда яд… Но судьба распорядилась иначе… - рыдания съедали слова, - Князю  стало плохо, послали слугу сообщить дочери. По дороге к князю маленькая женушка встретила старого слугу с печальной вестью. Она тут же вернулась домой за необходимым. Новость о том, что князь при смерти разлетелась сразу. Лекарь был неподалеку, и, узнав об этом, сразу кинулся в дом князя, а не домой… - рассказ был прерван, обессиленное тело соскользнуло с кровати. Анатас едва успел поддержать его.
Женщина пришла в себя почти сразу. Ощутив себя в крепких руках лекаря, она продолжила говорить дальше, захлебываясь в собственных рыданиях.
- Я видела, как она зашла в дом. Я бросилась к окну в кухню. Я видела, как она взяла какие-то травы и настои, и уже собиралась уходить.  Но тут её руки потянулись к кружке. Она зачерпнула ей отравленную воду…и выпила! - почти прокричала цыганка, - Моё сердце замерло….я не смогла её остановить, - дальше несчастная не смогла говорить, её поглотили ужасные воспоминания. Она забилась в истерике в железных объятиях лекаря. А он,  сверкая глазами, продолжал молча взирать на её страдания.
Вдруг женщина вырвалась из его рук и встала перед ним на колени и, сложив молитвенно руки, закричала, что было сил:
- Я не хотела её смерти! Это судьба….Боже, как её трясло….она звала Стефана, своего лекаря…Господи прости меня….прости меня! – голос её потух.
Цыганка села на пол и обхватила колени руками, опустив на них голову.
- Она умерла у меня на глазах, - еле слышно отозвалась она, - а бедный  Стефан…Стефан пытался спасти умирающего князя, когда его Александра призывала к себе. Старому мерзавцу стало лучше, и лекарь отправился домой. Что было дальше не знаю! – цыганка почти шептала, - Помню, как звонили страшно колокола, когда хоронили князя и его дочь. Он умер сразу, узнав о смерти дочери, не забыв проклясть ненавистного зятя. А несчастный Стефан сам закапывал могилу своей Александры… А после похорон жители обвинили лекаря в смерти княжеской семьи и с позором изгнали его. Я же бежала оттуда, как сумасшедшая, без оглядки.
Наступила  гнетущая тишина.  Молодой человек, склонив обессиленную голову на грудь, сидел на полу возле кровати, с затуманенным слезами взглядом.
Полчаса спустя общее оцепенение сменилось молитвой. Каждый молился по-своему, своему Богу и о своей боли.
По окончании душевного обряда наступило звенящее молчание.
Неожиданно молодой человек поднял голову, и потухшие глаза его обратились к женщине, которая уже несколько минут неотрывно смотрела на него.
- Александра простила тебя! И Стефан тебя прощает! – сказал Анатас со странным спокойствием в голосе.
- Боже! – прошептала она, - ты –Стефан?! – и потеряла сознание.
Когда женщина открыла глаза, она уже уютно лежала в кровати, укрытая теплым одеялом. Рядом сидел лекарь.
Она хотела что-то сказать, но он жестом остановил её.
- Все эти годы я жил как в аду…я проклял себя за то, что не уберег мою Александру от  себя же…я ломал голову, как яд мог попасть с воду…я винил в этом только себя… - его голос звучал глухо.
- Стефан, ты… - начала цыганка.
- Анатас, так меня теперь зовут – грубо прервал  её лекарь.
-Анатас? О, Боже – сатана! – и женщина вжалась в кровать.
                **************************
На следующее утро молодой человек принялся за обязанности лекаря, словно ночью ничего не произошло. Пациентка была вполне здорова. И обычно в таком случае бывший больной мог преспокойно вернуться домой. Но, зная бедственное положение цыганки, он решил оставить её пока у себя.
Проснувшись и увидев спокойное лицо Анатаса, женщина испугалась. Может быть, за этим скрывается ужасная усмешка мести. Но, еще раз взглянув на него, успокоилась. День прошел в полном молчании.
На рассвете туманного утра, когда молодой человек уютно спал в кресле. Цыганка собралась в дорогу. На ней было не новое крестьянское платье, подаренное лекарем во время болезни, а её старая заштопанная цыганская одежда.
Испив родниковой воды, заплетя неловкую смольную косу, она опустилась перед спящим лекарем , тем самым Стефаном.
Долго, снизу вверх она смотрела на спящего: на его лице всегда останется печать горя и боли. Она утерла тыльной стороной руки слезы.
Чувствуя приближение утра, Анатас зашевелился в кресле и открыл глаза. Увидев перед собой цыганку на коленях, он вопросительно посмотрел на неё.
- Я ухожу мой спаситель! Я благодарю тебя, благородный Стефан! Ты дважды вернул меня к жизни. Но если я жива, значит Бог желает этого! – торжественно произнесла она, беря руки лекаря и покрывая их почтенными поцелуями.
- Стефан умер вместе со своей Александрой! – заговорил лекарь тихо, - я похоронил себя вместе с ней, я закопал себя там. Они простили тебя! А я – простой сельских лекарь Анатас, являюсь лишь орудием их божественного благородства.
И подняв цыганку с колен, он подал ей серебряный крестик.
Расстались они в полном молчании, чтобы больше никогда не встретиться на этой грешной земле.


                Июль 2003 г                село Юксовичи