Вчера

   
Два ярких огня появились в темноте и поплыли ко мне издалека, набирая скорость. Повиснув на секунду двумя  безумными шарами совсем рядом, будто заглянув в глаза, вдруг съежились и убежали - мимо промчался грузовик. Мой фонарик гордо крикнул ему вдогонку  – «Эй ты, старая колымага! Я, я иду по этой дороге"!
Желтая «луна», не торопясь, тянула за собой гирлянду пустых сияющих вагонов, пересчитывая одинокие сосны: последний пригородный поезд уронил свет на стальной километр блеснувший справа.
Впереди, за поворотом - в лесном поселке, на безымянной улице стоит наш дом.
Улица молчала вместе с концом ноября.
Им помогали мокрые электрические столбы и гнилое дерево оград.
Снова ко мне идет, или  едет, или низко летит огонек. Я вытягиваю вперед свой фонарик, как шпагу – огни встречаются. Мелькнула седая борода и вязаная шапка - навстречу шел отец.
 - Я думал тебя встретить, - сказал он виновато, - последний давно прошел, стал переживать…
 - А я, знаешь, пешком…

Сегодня мы одни сидели на кухне и молчали. Пили чай. Старик с грустью смотрел на грязную занавеску. Сахара не было, но был мед. Его седые растрепанные волосы давно превратились в пух. Я, вдруг, спросил:
- А ты, с каких лет себя помнишь?
Отец бережно извлек из чашки чайный пакетик, нервно помял его ложкой и бросил в ведро:
- Я лежу на кровати в бараке недалеко от железнодорожной станции покрытый гнойниками. Самый большой из них, размером с куриное яйцо, болит. Ночь. За окном на ветру качается фонарь. Где-то рядом жалобно свистят маневровые паровозы, и вот эта боль… эта невероятная тоска… пять лет мне было…
   
Брат мне сказал: «Мать злая, убежим к бабушке».
Ну, что я – маленький, ничего не понимаю. Босиком, в одной рубашке, голодный. Октябрь уже был - холодно. «Далеко ведь», - говорю. Все равно пошли. По черной дороге. От станции двадцать пять километров - по грязи и без еды. Брат дал мне рубашку: на нем было две. Наверно, часа через два вошли в чужую деревню.
В деревне нас избили.
Наткнулись на местных… «Откуда?» - спрашивают.
Брат что-то промямлил. Меня ударили сначала в живот, а потом в нос – нос сразу распух. Кровь конечно… хлынула. Брата сбили с ног, потом набросились. Спас нас какой-то дядя. Появился, вдруг, и прогнал – этих. Потом шли еще долго, от страха и возбуждения стало теплее, но все равно под конец посинел весь. Бабушка сильно ругалась. Заболел я… сильно. Обратно в поселок увезли на телеге.
 
Большая пустота пробежала между всех сосен и елей. Она просочилась в старые пни и все вчерашние, уже не  живые листья и иголки.
На нашей улице замерзли все следы. Последний тепловоз увез свои цистерны на юг, а по лесной тропе прошел бездомный человек.