Я ждал тебя... Глава 37

Антон вдруг распахнул свой единственный глаз и поискал потолок над собой, - но потолка, естественно, не было. Белые стены храма взмывали вверх, туда, где сгущался сумрак, и было непонятно, то ли они всё-таки изгибаются, образуя свод, то ли вовсе там нет ничего, кроме холодного январского неба, которое вот-вот засыпет Антона колкими снежинками. Сон не шёл, тело не могло расслабиться, то и дело срываясь на дрожь, - пожалуй, это была самая трудная зима в его жизни. Антон погладил себя по заросшим щетиной щекам и сел на подстилке. Что делал он здесь? Ради чего покинул Таисию, свое вечное лето, свое неизбывное тепло?! Что держало его здесь? Может быть, именно чувство ответственности перед Таисией, ведь она верила в него! Временами он впадал в отчаяние от ее молчания, его душа сгорала от удушающих сомнений, но потом, словно феникс, восставала из пепла, - и в ней возрождалась надежда.  Антон чувствовал, что молчит Таисия неспроста, но не потому, что забыла его, - нет, тут что-то другое. Он ощущал ее веру в него и поддержку на расстоянии.

Забавно, насколько всецело отдал он ей свое сердце! Время, расстояние только обострили его чувства и желание видеть Таисию, прижать ее к себе, провести ладонями по струящемуся каштановому водопаду... Антон достал из нагрудного кармана иконку, которую подарила ему Таисия, - и начал в который раз рассматривать ее. Он делал это часто, мучаемый бессонницей и холодом, доведенный до морального истощения. На иконе был изображен стоящий в полный рост Христос и держал свои ладони так, как будто к нему можно было подойти за благословением. На обороте иконки были написаны слова, над которыми Антон часто задумывался: "Придите ко мне, все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас". Странно, но Антону действительно становилось спокойно и тепло, когда он перечитывал эту надпись. Какое счастье, что есть кто-то, кто всегда примет в свои ладони твою усталую голову! Какое счастье, что этот кто-то никогда тебя не отвергнет, как это сделали самые близкие люди Антона, его семья, мать... Он всегда об этом помнил, не мог забыть, хотя давно уже простил ее...

Убрав иконку обратно в карман, Антон улегся на подстилку и почувствовал, как засыпает. Прежде, чем провалиться в сон, он вспомнил, уже в который раз, разговор с Владимиром Константиновичем, состоявшийся еще в середине октября, когда Антон решил всё бросить и поехать к Таисии, молчание которой странно затягивалось и тревожило Антона. Он готов был сорваться, как дикий волк - с цепи. Он искренне объяснил Владимиру Константиновичу причину своего желания уехать, поделился с ним своими тревогами, хотя изначально не собирался этого делать. Несмотря на странность сложившихся между ними отношений, Антон ни на секунду не забывал, что перед ним - учитель, и чувствовал какой-то необъяснимый трепет перед ним. Антон и сам не знал, почему открывает Владимиру Константиновичу свою душу, - как будто у того хранился невидимый ключик от святая святых каждого собеседника. Юлить перед ним и лгать ему не осмеливались даже те, кто относился к Владимиру Константиновичу с доброй долей сарказма.

Учитель вдруг не на шутку рассердился и сказал сгоряча: "Не беспокойся ты о своей Таисии, - все в порядке с ней! Приедет она к тебе, помяни мое слово, приедет в середине февраля. Но, если ты уедешь сейчас, назад можешь не возвращаться, понятно? Так что сосредочься лучше на учебе!"

Антон открыл было рот, желая сказать: "Так на чём же мне сосредотачиваться, если и учёбы никакой толком-то и нет!?" - но вовремя одумался и больше ни о чём не спрашивал, опасаясь еще больше разозлить учителя. Слова Владимира Константиновича вселили в Антона надежду, которой он прожил еще три месяца, так и не перестав писать Таисии.

Здесь, вблизи столицы, было намного больше соблазнов, чем в Рязани. Хотя Рязань тоже была немаленьким городом, Антон не видел ничего дальше ограды детского дома. Здесь же концентрация этих самых соблазнов на квадратный метр превышала любые уездные показатели во много раз. Вопросы жизни и смерти здесь решали деньги, а это - явный показатель увядания народа. В самом воздухе здесь витал тяжелый запах тлена. Антон то и дело воскрешал в памяти прошлое лето, - и мечтал оказаться на просторе, на лоне природы, где царили простота и целомудрие.

Местные девушки были очень красивые, длинноногие, - жаль только, что они особо не обременяли себя ни одеждой, ни почтительным отношением к мужчинам.  Их нагота, не считающаяся со временами года, почему-то навевала на Антона мысли, что его здесь попросту не уважают. Он вспоминал о своей Таисии, и та чистота, которая была ее неизменной спутницей, рождала в Антоне отвращение к размалеванным модницам.

Однажды Антон стал свидетелем такой картины: к Владимиру Константиновичу подошла матушка Параскева, которая, несмотря на простоватый внешний вид, ведала многими вещами и была по значимости чуть ли не первым человеком после архитектора: она собирала деньги на строительство и отделку храма, давала указания, где что лучше разместить или изобразить, она же оценивала проделанные работы, причем делала это не хуже, чем заправский инженер. Она была удивительным явлением для рабочих: знала всё про проводку, электричество, про пожарную безопасность, стяжку, закладывание арматуры и прочее, - и могла очень компетентно об этом беседовать, а иногда даже и поспорить. Антон смотрел на эту худощавую женщину, лицо которой было очень простым, неинтеллектуальным, - с чувством какого-то удушающего восторга. Интересно, говорил он сам в себе, - смогу ли я когда-нибудь, хоть на старости лет, - если доведется, конечно, дожить, - подняться до такого уровня учености? Никто не знал, какое было образование у матушки, да и про ее личность в миру никто ничего не знал, - все это надежно скрывалось под черным апостольником, в аналоях ее собственной памяти. Но, бывало, что своими доводами и размышлениями она вгоняла в краску даже опытных строителей.

- Что, матушка, как здоровье? - спросил Владимир Константинович, весело прищурившись. Матушка Параскева была единственным человеком, с которым учитель Антона общался по-доброму.
 
- Хорошо, слава Богу!

- Пойдете опять милостыню просить? Зачем так себя истязать, ведь это приносит сущие копейки!?

- У Бога, батюшка, каждая копеечка на счету. Деньги эти нам с вами, может, как мёртвому припарка, - а как важны они для тех, кто подаёт! Так что кому-то необходимо и на эту ниву выходить...

- Так холодно же, матушка! Простудитесь окончательно! Давайте ученика моего пошлём, Антона, - слишком ленивый он стал в последнее время, знаете ли!

Эти несправедливые замечания больно ударили по самолюбию Антона, и он еле смолчал. А Владимир Константинович, казалось, наслаждался своей желчностью, по-прежнему смотря ангелом, - и продолжал.

- Он на эту роль как нельзя лучше подходит. У него вон и глаз, и рука, - к нему люди отнесутся более жалостливо, чем к нам, монахам. Монахи сегодня не в особом почете.
 
- Ну, вот уж о внешности не стоит, батюшка, - мы с вами тоже далеко не красавцы! - ответила матушка строгим тоном. Владимир Константинович сразу замолчал и отвернулся, скрывая улыбку, - казалось, ему было приятно, что матушка защищает Антона.

А тот готов был расплакаться, да-да, расплакаться, как ребенок, которого обидели зло и незаслуженно. Разве он виноват в том, что по воле других людей был обезображен?! И тот, кто по сути должен был первым защищать его, учитель, был первым, кто бичевал его.

- А кто, если не учитель?! - вдруг воскликнул Владимир Константинович, словно бы прочёл мысли Антона, - и громко, наигранно рассмеялся. - Кто, если не учитель научит уму-разуму, правда, матушка?

Давясь слезами, Антон отправился просить милостыню. Он ни разу этого не делал и не знал, что именно от него требуется, - неужели просто так встать и стоять с протянутой рукой? И за это люди будут давать ему деньги? Он не привык прозябать без дела, - в детском доме постоянно находилась для него какая-нибудь работа, при этом он не получал за свой труд никаких денег…

- Сколько соберешь - столько и ладно! – сказала матушка, проводив его до нужного места возле какого-то действующего храма. - Если замерзнешь, зайди в храм погреться.

- А сколько так нужно стоять? - спросил Антон.

- Час продержишься? - спросила матушка, с недоверием глядя на совсем легкую одежду Антона.

- Час-то продержусь...

Других просящих милостыню, кроме Антона, не было, - время было дневное, службы не шло, да и мороз распугал все живые души. Прохожих совсем не было, и Антон понял, что ему ничего не светит, кроме как обморозиться. Это было даже не испытание, а какая-то пытка, непонятно для чего выдуманная его учителем. Антон с тяжелым сердцем заступил на свой пост.

Посмотреть время было негде, но, казалось, не прошло и пяти минут, как Антон почувствовал, что у него околевают кончики пальцев. У Антона была консервная банка для мелочи, и он уже не смог держать ее в руках, опустил на покрытый снегом тротуар. Ту физическую боль, которую способен причинять холод, можно сравнить только с самыми сильными муками. У Антона было такое впечатление, что он умирает заживо, что его тело сантиметр за сантиметром отмирает, а он ничего не может с этим поделать. Он начал усиленно шевелить пальцами в своих всесезонных ботинках, но, видимо, было уже слишком поздно. Все его телодвижения ни на градус не согрели его. Антон пытался дышать на свои ладони, но дыхание замерзало еще у него во рту, - день выдался на редкость холодным.

Никто не появлялся ни с той, ни с другой стороны. В такую погоду люди сидели по теплым квартирам и нос не высовывали наружу. Ну вот, усмехнулся Антон, околею здесь задаром. Он сомневался еще минут пять, а потом взял свою банку и вошел в храм; пальцев на ногах он уже не чувствовал, их будто отрубили по живому.

С порога Антона окутало живительное тепло. Конечности неимоверно саднило, и Антон еле дошагал до скамейки у задней стены храма, сел и начал растирать руки и лицо. Вскоре боль рассыпалась мириадами колючих звездочек и начала превращаться в блаженство, как будто вместо крови потекло в венах теплое молоко с медом. Захотелось спать, и Антон действительно на несколько минут отключился от реальности.

Когда он снова пришел в себя, первое, что ворвалось в его сознание, был Христос, человеческого роста, настолько реальный, осязаемый, что Антон первое мгновение не поверил своим глазам. Свет в храме был потушен за ненадобностью, догорало лишь несколько свечек, и фигура Христа, закутанная в белый хитон, светлым пятном выступала из мрака навстречу тому человеку, который пришел к Нему. Его руки были спокойно опущены, но кисти с изящными пальцами изогнуты так, что, казалось, подойди к нему, - и Он положит руку на твою голову... Антон вдруг понял, что перед ним - большая копия той иконки, которую подарила ему Таисия.

Через окна, расположенные наверху, где-то под самым куполом, пробивался неяркий, серебристый свет, и перед взором Антона развернулся тихий танец пылинок, в молчаливое царство которых он неуверенно шагнул. Антон медленно приближался к иконе, испытывая в душе что-то невыразимое: радость, перемешанную с отчаянием. Он чувствовал, что устал, устал жить в одиночестве и без любви, лишенный Таисии, лишенный крова, не знающий, что делает он в том недостроенном храме, терпя издевательства горе-наставника. Как ему жить дальше? Как избавиться от призраков прошлого? У него в голове были только вопросы, - и ни одного ответа. Антон так хотел, чтобы кто-нибудь пожалел его сейчас, но в храме, к сожалению, никого не было, даже послушница из свечного ящика куда-то отлучилась.

Антон почувствовал, как что-то стекает по его левой щеке; его правый глаз давно утратил способность плакать. Антон резким досадливым движением утер слезу и испытующе всмотрелся в лицо Христа, в самые Его глаза. Лицо оставалось таким же спокойным и умиротворенным, глаза выражали доброту и всепонимание... Казалось, эти глаза говорили Антону: "Наконец-то ты пришел ко Мне... Я так... ждал тебя..."

- Помоги! Я больше так не могу! - взмолился Антон и рухнул на колени...

Антон вышел из храма, снова подставил перед собой пустую консервную банку. Нет, он не ждал никакого чуда и не понимал, почему до сих пор остается здесь. Наверное, ему всё-таки хотелось заработать что-нибудь для матушки, она - добрая, она всегда, когда была на стройке, приносила горячие пирожки для рабочих, - и Антона угощала от чистого сердца, хотя от него было мало пользы. Оно всегда чувствуется, когда от чистого сердца.

Люди стали понемногу появляться на улице, стекаться в храм, - видимо, скоро должна была начаться служба. Вдалеке, с другой стороны от входа, возник какой-то старик, по внешнему виду - бродяга, который, видимо, знал, к какому времени лучше приходить, чтобы не мерзнуть понапрасну. Антон почувствовал, что этот старик, изъеденный мучительной болезнью, неизвестно, какой, но наличие ее угадывалось по заплывшим глазам, гнойного цвета коже и дряхлости всего тела, - настроен недружелюбно. Взгляд у него был злой, осуждающий, и он беспрестанно шамкал челюстью, словно бы беззвучно произнося проклятия.

Похоже, старик приходил сюда на заработки, - здесь можно было немного поживиться человеку, который лишен возможности зарабатывать иначе. Как я, улыбнулся про себя Антон. Но старику, возможно, вообще было ни до веры, ни до храма, ни до Бога, - похоже, он вообще ни во что это не верил. Он подобострастно крестился всякий раз, когда кто-то подавал ему монету, но в глубине души презирал подающих ему, - и их веру. Того не осознавая, что он кормится только благодаря вере других людей. И что может находиться здесь и просить вместе с другими только потому, что Господь не гонит его...

Старик явно был недоволен, начиная замерзать. Люди только что отгуляли праздники, израсходовав свои сбережения, да еще этот вечный кризис, - подавали редко и мало, сущие копейки. Антон опустил голову, ему не хотелось больше смотреть на старика, который всем своим существом выражал одно только недовольство и презрение ко всему миру. Антон думал о том, что совсем рядом в храме висит такая чудесная икона Христа, - и ему почему-то становилось стыдно за старика.

Прохожие обращали на Антона внимание: кто-то испытывал жалость к его увечьям, кем-то овладевало праздное любопытство. Подбежали мальчишки, остановились перед самым Антоном, бессовестно рассматривая его, потом куда-то исчезли, - и вдруг в спину Антону прилетел снежный ком. Всё бы ничего, только ком был слеплен добротно, крепко, с ледовой корочкой, - а такие бьют больно! И всё равно они прогадали, если желали разозлить его: со своими сиротками из детского дома Антон прошел такую школу жизни, что теперь снежный ком не только не обидел, но даже обрадовал Антона, навеял воспоминания. Как они там теперь, дорогие сердцу воспитанники, чем живут? Как поживает счастливчик Виталька?

Какая-то женщина в роскошной шубе приблизилась к Антону, скользнула по его лицу грустным взглядом, - и опустила в консервную банку зелено-голубую бумажку.

- Ого! - не удержался Антон. - А вы новый год не справляли что ли?

Женщина не могла не улыбнуться, и грусть, возможно, где-то наигранная, мгновенно испарилась из ее прекрасных голубых глаз.

- А ты молодец, что не теряешь чувства юмора! - сказала она и отошла.

Тогда Антон взял деньги и отнес их недовольному старику, решив, что матушка Параскева его за это не осудит. Возможно, когда-нибудь этот старик поймет, кто был истинным благодетелем и хранителем его жизни, кто не давал ему умереть с голода и кто всегда ждал его. Старик воззрился на Антона, как на сумасшедшего, но тут же схватил деньги и, довольный, помчался вприпрыжку восвояси, зная по опыту, что больше ему все равно здесь не заработать.

За этой картиной издали наблюдал еще один человек. Он не обращал внимания на холод, который, как бешеная собака, накидывался и кусал со всех сторон. Этот человек устроился на своем наблюдательном пункте, в укрытии, как раз в тот момент, когда матушка привела на место Антона. Он тоже порядком замерз: кончик его носа побелел, но закрасневшиеся от ветра глаза неотрывно следили за Антоном, рассматривая, анализируя, оценивая. И, то, что он видел, по всей вероятности, нравилось ему, потому что на губах его играла довольная улыбка. Он приблизился к Антону и сказал:

- Ну что, замёрз?
 
- Есть немного, - подтвердил Антон, улыбаясь. - Вы, я вижу, тоже...

- Пойдем домой! - сказал Владимир Константинович, - и не шутил, потому что уже через полчаса Антон, отогретый горячим чаем с булочками, сидел в теплой бытовке своего учителя, и тот принимал его, как дорогого гостя.

А со следующего дня началось, наконец, настоящее обучение, и Владимир Константинович научил Антона всему, что знал сам, - и это было не то банальное, светское знание, которое получаешь в университете. Это было драгоценное, прикладное знание, очищенное от всякой шелухи, - которое стало настоящим вознаграждением Антону за все его мытарства…

Продолжить чтение http://www.proza.ru/2016/01/19/2064