Нестрашный суд

Антон Евгеньевич Березовский
 
НЕСТРАШНЫЙ СУД
СОЦИАЛЬНО-ПСИХОЛОГИЧЕСКАЯ ДРАМА В ПЯТИ ДЕЙСТВИЯХ

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
 
Дятлов, банкир
Рябинина, домохозяйка
Александров, чиновник
Капелька, торговка
Синичкина, студентка
Грушевский, ректор консерватории
Пристав
Прокурор
Управдом
Судья
Свидетель



Действие первое

Раннее утро. Река. Берега реки в тумане. По реке идёт теплоход. Мерный звук двигателя. 
Александров ходит по палубе.

Александров. Вот надо вспомнить, а не могу… Ну что ты будешь делать, а? Эх, Юрий Дмитриевич, Юрий Дмитриевич … Дожил. Ну не помню, не помню и всё тут…
(Проходит по палубе дальше)
Вот черти, а? Где команда? Ну куда все подевались? Нигде порядка нет, нигде…

Александров входит в ресторан теплохода. Там за столиками сидят пять человек: Дятлов, Рябинина, Грушевский, Капелька, Синичкина.

Александров (подсаживается к Дятлову). Доброе утро! Извините, можно у Вас попросить сделать один звонок по телефону? Мой что-то не ловит здесь…
Дятлов. Доброе! Мой тоже не ловит. Наверное, вне зоны покрытия плывём. Но что-то долго. Обычно везде ловит, а тут…
Александров. Да, вот напасть то. Прошёл весь теплоход и ни души. Всё закрыто, никто не открывает. Ходил, стучал, и на капитанский мостик, и в машинное отделение – как будто все померли… 
Дятлов. Да, странное здесь отношение к клиентам. Но хоть бар открыли и на том спасибо.
Александров. Да уж…Открыли то, открыли, но - ни бармена, ни официанта …чудеса…                (протягивая руку) Александров Юрий Дмитриевич, будем знакомы.
Дятлов. Дятлов Виталий Павлович, очень приятно. А я Вас знаю. Вы – заместитель мэра города. Вы путешествуете, или по делу?
Александров. Да, чёрт его знает… Может сигаретой угостите?
Дятлов. Я не курю. Да, тут всё есть.

Дятлов идёт к бару и приносит пачку сигарет

Дятлов. Вот. Курите такие?
Александров. Да всё сойдёт. Спасибо. Пройдусь. Компанию не составите? А то тут совсем волком завоешь. 

Александров и Дятлов вышли на палубу.

Александров. Обошёл весь теплоход. В каждую дверь постучал - ни души.
Все стены рассмотрел. Ни лицензии, ни маршрута следования, ни ответственного за противопожарную безопасность! Ничего! Как работают, ума не приложу! Как будто в другом мире живут! Только плакатик повесили. Видели?  «Счастливого Пути!»…
Но хуже всего, то, что я, убей, не помню, как здесь оказался. Ну не помню и всё. Нет, вы не думайте… Я вчера не перебрал. И телефон. Вот надо же было выйти из зоны действия! Я думал, что у нас и зон то уже таких не осталось.
Дятлов. Значит остались… Нет, ну бывает ещё в глухомани какой, но здесь на реке должны же быть населённые пункты. Из-за тумана и не видать ничего.

На палубу из ресторана вышла молодая девушка и перегнувшись через перила стала смотреть на волны расходящиеся от теплохода.

Александров. Эй, девочка, поаккуратнее там! А то бултыхнешься вниз, а спасать некому!

Девушка испуганно посмотрела и быстро вернулась в помещение.
 
Александров (Дятлову). Слушайте, а расскажите, как Вы сюда попали! Ну кто Вас сюда пустил, кто билеты проверял. Ведь должны же были проверять.
Дятлов. Признаться, я как-то тоже плохо припоминаю. Вроде бы куда –то ехал… Но не на теплоход. И реки никакой не было. А тут раз и сижу себе в ресторане теплохода, коньяк потягиваю … И спросить не у кого. Да и как-то смешно спрашивать «где я?»
Александров. Да, друг мой, смешнее ситуации не придумаешь. Ну да ладно, будем считать, что судьба нас немного разыграла, да? Не впервой.

Александров и Дятлов возвращаются в помещение и присоединяются к остальным пассажирам.

Александров: Ну делать нечего, раз попали в эту чертовщину, то давайте хоть по рюмочке что ли… Как говориться клин клином…, да?

Грушевский (Капельке). Женщина, да хватит уже всех стращать, ну просто смешно Вас слушать.
Капелька. А что тут смешного? Вы вот небось атеист, а я верующая. И верю что загробная жизнь есть.
Рябинина. Ну какая загробная жизнь, женщина? Ну какая? Вот такая, с коньяком и сигаретами…? Верите в бог знает что!
Капелька. А может и с коньяком. В Писании не написано.
Грушевский. Ну перестаньте.
Рябинина. Нет, ну какой коньяк на том свете? Откуда ему там взяться то, а? И если человек умирает, то как он его там пить будет?
Капелька. А может душа и пьёт иногда. Много Вы знаете…
Грушевский. Ну всё нашему человеку не то! Всё не то… Вот - тишина, покой, воздух свежий, бар открыт, ешь, пей, наслаждайся - нет, всё равно не то, всё равно подвох какой-то разыщет.
Рябинина. Так вся жизнь – сплошные подвохи. Вот и не веришь ничему. Особенно когда всё хорошо.
Грушевский. Вот! Нашему человеку в хорошем неуютно, ему страдания подавай. Ему страдания чувство жизни дают. Всю жизнь бегаем, страдаем, а зачем, так и вспомнить не можем.
Александров (сидящим). Господа, господа! А подскажите, какая следующая станция?
Рябинина. Неизвестно. Вроде что-то объявляли вначале.
Александров (Дятлову). Вот и они не знают… Ну да ладно. Давай ещё по маленькой, а там глядишь и само всё устаканится.

Раздаётся звук громкоговорителя. Уважаемые пассажиры! Наш теплоход прибывает на конечную станцию. Экипаж прощается с Вами! В добрый путь!

Александров. Во, слышали? А я что говорил?

Теплоход замедлил ход и стал приближаться к причалу. От причала идёт дорожка, в тумане заметен большой дворцовый комплекс.

Александров (Дятлову) указывая на недопитую бутылку коньяка: Бери с собой, а то мне эти их сюрпризы уже — вот где… Я ещё разберусь с этой конторой. Тоже мне шутники. С кем в прядки играете, а!?

Все поспешили к выходу.

Александров (Дятлову). Ну вот и сказочке конец, а кто выпил — молодец.
Дятлов (Александрову). Юрий Дмитриевич, Юрий Дмитриевич, Юрий Дмитриевич, чуть не забыл – вот моя визитная карточка. Я уже давно планировал попасть к Вам на аудиенцию, да всё как-то …
Александров. Ты приходи, приходи. Потолкуем. Перетрём. Вспомним, как мы с тобой здесь как дураки сидели и глазами вращали. А пароходству этому я ещё припомню. Ой припомню.




Действие второе

Группа из шести человек сходит на берег. Александров оглядывается, пытаясь увидеть кого-нибудь из экипажа.
Кругом туман. Вне дорожки – размякшая земля и слякоть.
Все поднимаются по дорожке вверх и входят в распахнутую дверь ближайшего здания. Из глубины здания доносятся звуки музыки. Все входят в здание и идут по коридору.

Александров. А почему нас никто не встречает, а? Где оркестр, где хлеб соль? Нет, ну такого вопиющего безобразия я ещё не видел.
Дятлов. Что-то в тумане это место не узнаю … Я все стройки знаю. Это что, Семёныч такое отгрохал что ли?
Александров. Ну Семёныч погоди! Если это его шутки, то я ему устрою. Я ему такое устрою… Ау, есть кто живой?
Капелька. Ну вот и всё, ну вот и всё.
Грушевский. Тьфу ты!
Рябинина. Нас тут, кажется, не ждут.

Группа идёт по коридору и входит в зал. В зале – стоит простой стол, стул и шкаф. Человек похожий то ли на старшину, то ли на управдома, завидев вошедших поднимается со стула.

Капелька.  Я же вам говорила, говорила, что на том свете мы! Ага, вот и судья, ах батюшки боже мой!
Управдом. Ну здрасьте, жулики, блудники, проходимцы и прочие моральные уроды! Уж заждались вас…
Рябинина. Что за хамство!? 
Александров. А Вы кем будите? Вы кто такой?
Управдом. Не твоего собачьего ума дело.
Александров. О… Понятно. Так, где у вас тут можно позвонить? Мне срочно нужен телефон.
Управдом. А куда тебе звонить, ворьё? Ты своё уже отзвонился. Теперь уже не звонить, а отвечать надо.
Александров. Во даёт, а…
Дятлов. Прошу прощения. Прежде чем нас тут оскорблять, да, господа (поворачиваясь к остальным), Вы бы, сперва, объяснили, где мы находимся, что здесь происходит, и что всё это значит.
Управдом. А значит это, что ты, Дятлов, больше не банкир, и не элита, а самый обычный грешник. И ждёт тебя, как и всю эту аморальную братию, Высший Суд.
Дятлов. Откуда Вы меня знаете? Какой ещё суд? Прекратите паясничать!
Рябинина. Напился, будь человеком! Эй, тут есть ещё кто-нибудь!?
Капелька. Я же говорила, я же вам говорила…
Грушевский. Да вы что тут все, сговорились что ли? Это что, новый розыгрыш такой?! Я не заказывал!
Александров. Да, товарищ, представьтесь и прекращайте это шапито. У Вас отлично получилось нас разыграть, я впечатлён, но пора заканчивать. Между прочим, перед Вами заместитель мэра!
Капелька. Вот мы и на том свете…
Грушевский. Где мы находимся? Ну не на том же свете, в конце концов?
Дятлов. Кто Вас нанял?
Управдом (Грушевскому). Именно!

 Все замерли, челюсти отвисли, глядят испуганно по сторонам, на Управдома, и на самих себя.

Ко всем приходит осознание что всё стало каким-то другим. По неким признакам они осознают, что это место уже не тот мир, к которому они так привыкли.

Управдом. Да, грешнички, да, вы все благополучно сдохли и находитесь в том самом месте, где вершится Высшее Правосудие.
Грушевский (испуганно). Быть не может! Это всё мракобесие! Не морочьте нам голову!
Управдом. Заткнись, кот шелудивый! Я Вам не ректор консерватории, что бы голову морочить.

Все оглядываются, смотрят в окна, пытаются рассмотреть вещи в зале. Ужасная реальность отрезвила и накрыла своей неотвратимостью.

Дятлов. Как же так вышло?
Рябинина. Что ж с нами будет?
Александров. Слушайте, давайте всё как-то отыграем назад, а?
Грушевский. Что Вы с нами сделаете?
Капелька. Так нас Вы будите судить? Послушайте сюда, я в Бога верую, у меня - иконка под прилавком, я – крещённая, я в церковь ходила. Пусть я грешная, но на ад я не заработала. Не заработала я.
Рябинина. А я тоже в церковь ходила. И тоже верю. И не меньше Вашего. Ишь ты, на ад она не заработала. А мы что, заработали?
Александров. И я верю. И я ходил. И машину святил. И, вообще, я человек набожный. И жертвовал, между прочим. И не мало. Так что не надо тут…
Управдом. Вы, моральные уроды, зубы мне не заговаривайте! Машину он святил… А бюджет кто пилил, а?  А то у него по бумагам - сотни километров новых дорог построено, а на деле - старые колдобины, да ямы!
Капелька. Ей Богу верую.
Управдом. В чём твоя вера, дура?  В том, чтобы клянчить у Него как последняя шлюха у фраера? Так ведь Он не фраер…  Короче, сейчас будем разбираться по каждому делу отдельно. Говорить буду я. Вы – молчать и слушать. Если где неточность какая или ошибка – можете прервать. Остальные – заткнулись и ждут своей очереди. После оглашения каждого дела, можете высказать своё мнение – чего достоин данный индивид: ада или рая. Не подсуживать! Не топить! Кто будет объективен, тому скостим срок. Чистосердечное признание приветствуется. Ясно?

Управдом берёт из шкафа несколько папок.

Управдом. Итак, с кого начнём?

Молчание.

Управдом. Желающие есть? Нету. Так и знал.  Ну что ж, приступим (открывая папку). Дятлов! Начнём с тебя. Кандидат экономических наук. Экс депутат заксобрания. Учредитель и совладелец банка РОББанк, что значит «Развитие Отдельных Банковских услуг», да?
Дятлов. Да.
Рябинина. В нём мой покойный муж, Васенька, кредит брал. Ой, жульё ещё то.
Управдом (листая папку). Да, услуг вы на оказывали будь здоров. Кредиты по заоблачным процентам пихали всем подряд, даже многодетным и инвалидам.
Дятлов. Так ведь…
Управдом. Так ведь так заведено, да? Бизнес такой.
Дятлов. Мы кредитуем. Мы обеспечиваем спрос, а спрос стимулирует производство. Мы никого не заставляем. Просто оказываем финансовую услугу.
Управдом. Да, услуга ещё та… Только вот для многих она оказалась «медвежьей». За 15 лет ваших, как ты выразился, услуг, до нищеты были доведены 582 семьи, 32 человека получили инфаркт, 55 бросили семьи, 28 спилось, 16 закончили жизнь самоубийством. Вот такие вот услуги наоказывали.
Дятлов. Так ведь мы же не заставляли брать…
Рябинина. Да, да. И моего Васеньку тоже они довели. Он ведь у них кредит брал, квартиру начал строить, бизнес открыл, вот и взял. Бедный Васенька.
Управдом. Ну Васеньку, скажем, не банк довёл…
Дятлов. Мы не заставляли брать.
Управдом. Итак, господа грешники, достоин ли данный индивид попасть в рай?
Рябинина. Какой ему рай, жулик?! Сколько семей обобрал!
Капелька. Да он, поди, и не крещён.
Грушевский. Не хорошо как-то получается у вас, Дятлов.
Дятлов. Так я же не заставлял. Они сами приходили.
Управдом. Хватит ныть, Дятлов. Признаёшь свою вину?
Дятлов. Я же не заставлял… (после паузы) Признаю.
Управдом. Ну вот, так бы и сразу, без стенаний. Веселей надо признаваться в грехах, господа, веселей. Если так же быстро дело пойдёт, то к обеду и управимся. 
(Берёт следующую папку). Следующий! Рябинина!
Рябинина. Ну, я. А что такое? Я никому зла не делала. Мне и Нэля экстрасенс говорила – Лиля, никому зла не желай, а то вернётся. Всем подругам помогала. Деньги одалживала. Без процентов.
Управдом. Что же ты, дрянь, Нэлю то не послушала?
Госпожа Рябинина с юных лет была редкостной стервой. В восьмом классе она заработала «три» за четверть по математике. А уже в десятом влюбила в себя того самого преподавателя, влепившего ей тройбан. Получив от него несколько любовных записок, она отнесла часть из них в милицию, а часть – его жене. Бедолага потерял работу, а затем и семью. Зато юная мстительница обрела признание и авторитет среди подружек – таких же начинающих стерв.
Рябинина. Ой, да то были просто школьные забавы. У нас так многие девчонки делали. То же мне грех нашёлся...
Управдом. В 23 года Рябинина вышла замуж за талантливого художника. Мечтала на его шее в «высший свет» въехать. Да вот только талант не приносил ему больших денег. И поскольку у него никак не выходило обеспечить Рябинину тем, что она заслуживала, а заслуживала она, по её мнению, самого лучшего, то жизнь его превратилась в сущий ад. В конце концов, бедный художник был вынужден бросить живопись и пойти в машинисты асфальтоукладчика, где, впрочем, он быстро спился от тоски и безысходности.
Но к тому времени Рябинина уже крутила роман с начинающим бизнесменом Васей. Сменив машиниста на бизнесмена, она уговорила Васю взять кредит на квартиру записав саму квартиру на своё имя. А когда Вася поднадоел, Рябинина вышвырнула его из квартиры, что, впрочем, не освободило его от выплаты кредита.
Дятлов. Вам бы у нас работать. Далеко бы пошли…
Управдом. Это мы ещё не касались всех измен госпожи Рябининой, а поверьте на слово, там есть чего коснуться.
Рябинина. Давайте, давайте, всё вываливайте! Чего стесняться раз уж начали…?
Управдом. Думаю, у окружающих и без того уже сложилось мнение о твоей персоне. А всеми подробностями ещё поделишься… с чертями в аду.
Рябинина. В каком ещё аду? Вы меня не запугивайте! Ещё ничего не решено!
Управдом. А ты что, стерва, неужто на рай рассчитывала? Ну что, грешники, молчите, а? Заслужила она рай?
Дятлов. Такая и в аду неплохо устроится.
Грушевский. Как вы могли так поступить со своим учителем?! А с художником? Они же – тонкие натуры!
Рябинина. Да, вы все в своём уме? Ну изменяла. Ну использовала. Так я – слабая женщина! Крутилась как могла. А что было делать? А мужики то - ещё те были… Проходимцы. Меня тоже все использовали. Поглядите там в своей папке! Это же - борьба. Тут уж – кто кого. У меня все подруги так живут. Да все так живут. Весь мир так живёт. Разве нет? Так что теперь, всех в ад, что ли?
Управдом. Ты за себя ответь сначала! С остальными разберёмся ещё. Если ты – никчемное ничтожество, окружившее себя никчемными ничтожествами, то какие претензии к миру?
Управдом. Ну что, кто там у нас дальше? Ну раз уж затронули тему похоти и блуда, надо бы её и развить. Да, Грушевский?
Грушевский. Я так понимаю, вы намекаете на мои внеучебные взаимоотношения с некоторыми студентками нашего ВУЗа?
Управдом. И не только со студентками, но и с абитуриентками тоже. Он, будучи ректором консерватории, выбирал смазливых абитуриенток и предлагал им гарантированное поступление в ВУЗ. Естественно, не на безвозмездной основе. Но что могла предложить девушка в 17 лет кроме собственной натуры? Вот так они и поступали к нему в ВУЗ. Так, затем, и сессии сдавали... 
Грушевский. А что тут такого? Всё по согласию. Рано или поздно всё равно бы отдалась какому-нибудь прыщавому пацану. Причём, без всякой пользы.
Управдом. Грушевский, ты, вообще, хоть раз прослеживал судьбы использованных тобою студенток, а?
Грушевский. Судьбы, судьбы… Как у всех судьбы. Выучились, да работать пошли. Что мне до их судеб? Это была честная сделка. Что, со мной не нормально!? А с прыщавыми пацанами в подъезде так нормально, да!?
Рябинина. Фу, старый ловелас.
Грушевский. Помолчите! Так я спрашиваю, я что -  хуже тех пацанов, что ли!?
Управдом. В том то и дело что ты, Грушевский - не ровня тем пацанам. Тебе общество доверило обучать этих пацанов и девчонок искусству музыки, доверило пробуждать в них чистое, светлое, возвышенное. Доверило менять мир к лучшему. А ты как этим воспользовался, а?
Ну и что ты теперь заслуживаешь, блудник преподаватель? Рай?
Александров (со смехом). Да, он уже и так в Раю побывал…
Управдом. Да, Грушевский, в том- то и беда ваша, человеческая, что вам никому нет дела до судеб друг друга. Вот на судьбу Синичкиной всё плевали, плевали, а потом на неё плюнула и она сама. Выходи Синичкина! Будем тебя обсуждать.
Управдом. Бедная, бедная Синичкина. Она не поступила в институт, и её бросил мальчик. После такого она уже не видела смысла жить дальше.
Капелька. Господи, боже мой.
Александров. Какая молодёжь изнеженная пошла.
Грушевский. Эх, не туда ты поступала, девочка… Неужели и это бедное милое создание Вы отправите в ад?
Управдом. Милое? Ты сказал, милое? Милое создание - это её мама. Она 6 лет не могла зачать ребёнка. И вот божией милостью зачала и родила. Вообще-то, её мать собиралась стать актрисой, но рождение Анечки смешало все планы. Она бросила искусство и посвятила себя дочери. Ночи напролёт дежурила у её кровати. Нашла работу уборщицы - главное, что б поближе к дому. Что бы Анечки было хорошо. Потом её мама стала вести дневник. Вот зачитаю: «Сегодня мы гуляли в парке и на голову Анечки села птичка. Она испугалась, и птичка улетела. Всю дорогу домой Анечка донимала меня вопросом, зачем птичка села. А ей сказала, что птичка села потому что она – милая девочка».
И вот эта милая девочка выросла, не поступила в институт, и её бросил прыщавый мальчик.
Синичкина. Не прыщавый!
Управдом. А ну это, конечно, меняет дело. И наше милое создание решило, что это и есть веский повод одним махом перечеркнуть всё, и спустить в унитаз годы жизни своей матери и отца. Годы, которые могли были быть потрачены на себя, на собственное развитие, на искусство, да просто на собственное удовольствие. Но нет, они посвятили их ей! Что бы она, Аня Синичкина, жила, росла и строила собственную жизнь! Строила, Синичкина, именно строила, а не разрушала! Кто вернёт им годы жизни потраченные впустую на тебя неблагодарная дрянь?!

Синичкина вздрогнула и заплакала.

Синичкина. Я их не просила.
Управдом. А кто ты такая что бы просить о собственном рождении? Кто ты такая что бы распоряжаться жизнью, если ты даже не знаешь зачем она тебе была дана? Ты хоть раз об этом думала?! Хотя бы что-то для себя выяснила о её смысле что бы ею кидаться?! Решила, что раз жизнь – моя и принадлежит мне, то, что захочу с ней, то и сделаю? Ага. Открою тебе тайну, Синичкина – тебе, вообще, ничего не принадлежит! Ничего. И жизнь эта – не твоя. Просто дали попользоваться… на время…
Капелька. Может простите её? Она больше не будет.
Управдом: Простить? А кто вернёт её маме и папе потраченные время и силы, ты?

Повисла пауза

Александров. Да, не ценим мы родителей, не ценим. Всё принимаем как должное, а потом уже и поздно.
Управдом. Ладно, Капелька, сама нарвалась. Теперь твоя очередь на обсуждение.
Капелька. А что меня обсуждать? Я – баба простая и верующая. Я в …
Управдом. Да, слышали мы уже. Вот заладила. А ведь помимо того, что ты - как бы верующая, ты ещё и отпетая мошенница и вредительница.
Капелька. Я?
Управдом. Свою торгашескую карьеру Капелька начала ещё в ранней юности. Её бабка держала 5 коров. Молоко сдавала. Правда сдавала она не просто молоко, а молоко с мочой.
Александров. Как это?
Управдом. Подливала в молочко, что бы то не кисло. Так частенько делается. Не слышали, нет? 
Рябинина. Да Вы что?! А мы с Васенькой любили молочко деревенское. Может и туда тоже…?
Грушевский. Гадость какая!
Капелька. Вот не сказали бы, никто бы и не узнал. А куда нам было деваться? Молоко скисает быстро. А нам сдавать, и утреннее, и вечернее. Выливать что ли?
Управдом. Повзрослев, Капелька, переехала в город и пошла работать на базар. Тут-то она и дала волю всем своим талантам. В её умелых руках заплесневелый сервелат обретал новую жизнь, весы – новую меру, а математика – новые формулы.
Капелька. Но я каялась.
Управдом. Ага. Наливала в сметану кефир и каялась, наливала и каялась. Но на доморощенном обмане и обвесе Капелька не останавливалась. Стала брать и сбывать мясо забитого больного скота. Ну не выбрасывать же его, да Капелька? А скольким ты здоровье подорвала, ты знаешь?
Капелька. Это -  базар. Все так работают. Я одна что ли? Но я каялась и деньги жертвовала. Я – верующая.
Дятлов. А я – неверующий. Ну и что? Чем вы лучше?
Управдом. Ну что, народ? Куда определим Капельку?
Дятлов. Да её только за одно молоко в ад сажать надо и надолго.
Капелька. Так я не со зла. Просто чтоб не кисло. Приходилось обманывать. А кто тут честный? А я что? Я - как все.
Управдом. Вот именно, как все. Вы все за свою жизнь только и делаете, что подливаете друг другу мочу в молоко, грабите друг друга на кредитах, строите друг другу несносное жильё, воруете, предаёте, шантажируете, портите друг другу жизнь, сами страдаете и считаете, что так и надо. 
При этом никто из вас не был счастлив и каждый то и дело проклинал судьбу. А ведь…

Входит судебный пристав.

Пристав. Вы закончили дознание?
Управдом. Практически.
Пристав. Тогда я забираю дела.
Пристав (ново призванным). Идёмте.
Александров. А как же я? А про меня забыли!
Управдом. А что тебя обсуждать, Александров? Ты – чиновник. С тобой и так всё ясно…

Действие третье

Новопризванные и Пристав идут по коридору

Капелька (Приставу). А Вы кто? А куда Вы нас ведёте? В ад, да?
Пристав. Я - судебный пристав. Вас ещё суд ждёт…
Капелька. А это что было, тогда?
Дятлов. А с кем мы сейчас разговаривали?
Пристав. Это? Это – наш следователь.
Грушевский. Так что, сейчас опять в суд? Да сколько уже можно нас третировать?! Уже бы отправили в ад, да и делу конец!
Рябинина. Типун вам!
Пристав. Сейчас идём к адвокату. Он с каждым побеседует и предложит индивидуальную линию защиты. На суде его не будет. Защищать себя будите сами. Так что, советую, быть предельно внимательными и запоминать всё что он скажет. Вам всё понятно?

Действие  четвёртое

Зал суда.

Пристав. Всем встать, суд идёт!

Все встают. Входит судья.

Пристав. Рассматривается дело грешника Александрова.
Судья. Александров, Вам понятна суть обвинений в Ваш адрес? Можете ли сказать что-либо в свою защиту?
Александров. Ваша честь, суть обвинений мне ясна. Что тут скажешь? Я был нормальным человеком. Не очень хорошим, но и не очень плохим. Так сказать, среднестатистическим. Как и все, ходил в школу, окончил ВУЗ. Затем пошёл по линии комсомола, поднимался по служебной лестнице. Прожил жизнь обычного чиновника. Занимал назначенное мне государством место. Играл свою роль по правилам, как заведено. Оказавшись в среде чиновников, я принял правила игры, установленные системой для нашего круга, и ничем особо не выделялся. Да, брал, как и все брали. Где больше, где меньше. Неужели кто-то думает, что это было лично моё решение?
Помню, в первый день моего назначения меня вызвал начальник и прямо без обиняков разъяснил, как и сколько брать, как делиться, какова норма отката.
Это словно конвейер. У одного берёшь, другому часть передаёшь, он в свою очередь передаёт дальше. И ты не можешь отойти от конвейера, не можешь не брать и не передавать. Это - механизм. И ты, или действуешь в нём как винтик, или тебя выбрасывает. Там даже о совести-то и вспомнить некогда. Ей там нет места. Она не тревожит, потому что брать, это -  как часть твоей работы. Ты просто работаешь. Работаешь - по правилам. Берёшь - по правилам. Отдаёшь - по правилам. И если правил не нарушаешь, то чувствуешь себя вполне честным человеком. А что было делать? Увольняться? Терять должность? Терять привилегию? Терять благосостояние? Во имя чего? Во имя общества? Так общество само только и занято тем, что добивается всеми правдами и неправдами должностей, привилегий, благосостояния. Само добивается и само же меня осуждает. За что осуждает? За то, что я оказался способнее большинства?
Судья. Александров, Вы осознавали, что своими действиями вредите окружающим? Что, воруя, делаете остальных беднее, а их жизни тяжелее?
Александров. Ваша честь, не то что бы не осознавал, я даже не думал об этом. Я жил по заведенным не мною правилам и никогда не обращал внимание на, как вы выразились, остальных. Я полагал, что у каждого - своя судьба, дарованная ему Богом. И если бы на моём месте оказались эти остальные, то они действовали бы точно так же, как и я, а мне, в свою очередь, пришлось бы испытывать нужду.  Лев ведь не виноват, что Бог создал его львом, а не ягнёнком.
Судья. Ваша жизнь суду понятна, Александров. Садитесь.
Пристав. Рассматривается дело грешницы Рябининой. Встаньте Рябинина!
Судья. Рябинина, Вам понятна суть обвинений?
Рябинина: Мне всё давным-давно понятно. Меня обвиняют в том, что я была стервой и пользовала мужиков. Обвиняют в том, в чём можно обвинить половину, если не всех, женщин Земли. И не шумите там...! Я знаю о чём говорю. Все хотят удачно выйти замуж. За состоятельных и щедрых. Что бы за ними - как за стеной. А состоятельных и щедрых не так много. На всех не хватает. Приходится слабой женщине выкручиваться. Они – добытчики, так испокон веков было. Должны обеспечивать. А они, или лентяи, или жадные. Сами жадные, а сами так и норовят в постель затащить – поиспользовать да бросить. И что несчастной женщине делать? Быть для них хорошенькой? Пользуйтесь, мол, мною на здоровье, мне ничего не надо, я сама справлюсь. А мне надо! Да, мне надо! Жизнь – раз даётся. Время уходит – не воротишь. А в жизни, ты или проигравший, или победитель. Я в детстве насмотрелась и на жизнь матери, и на жизнь тёток. Не дай Бог. Так и прожили в нищете, света белого не видели. Работа да дом. Мужья - или алкаши, или придурки. Никакой радости за всю жизнь. Только и отдушина была -  дети, и то пока маленькие. 
А я вот решила, что я так не хочу, не хочу, как они. Хочу – что б как в кино, хочу, чтобы радость была, что б деньги не считать.
Судья. Вы признаёте, что на пути к собственному счастью, Вы делали других несчастными?
Рябинина: Несчастными? Неправда! Это они сами себя несчастными делали! Я никому ничего не должна и не обязана! Нужно было больше зарабатывать и всё было бы хорошо. Поймите, жизнь — это борьба, мы жили в джунглях, а в джунглях выживает сильнейший. И не важно какой ценой - сильнейший получает всё: успех, признание, счастье. Слабый – ничего. Всю жизнь страдает и подыхает. Я так не хотела. Я хотела счастья. Так что теперь, я виновата в том, что хотела быть счастливой?
Судья. Ваша жизнь суду понятна, Рябинина. Садитесь.
Пристав. Рассматривается дело грешницы Синичкиной. Встаньте Синичкина!
Судья. Синичкина, Вам понятны обвинения и есть что сказать в своё оправдание?
Синичкина. Мне трудно говорить о том, что случилось. Следователь рассказывал о моём детстве, о том, как меня любили. Возможно, это так и было. Я уже не помню. Но помню, что я – всё время одна, что у родителей всегда какие-то свои дела. Да, они заботились обо мне. Теперь я понимаю, что заботились. Но тогда это как-то не чувствовалось.  Всё было, в общем-то, как у всех, ходила в школу. В школе ни с кем особо не дружила. Но вот как-то раз на дискотеки ко мне подошёл один мальчик. Дала ему телефон, потом только и думала – лишь бы позвонил. Я даже молилась, что бы позвонил. И он позвонил. Никогда такого счастья не испытывала. Потом позвал в кино…
Он как-то быстро стал моим лучшим другом. С ним я вообще обо всём забыла. Перестала переживать об издёвках в классе, об одиночестве, о непонимании родителей. У меня был друг, и этого было достаточно. Я стала, как и мои подружки, весёлой, счастливой, ведь у меня был парень. Я стала как все.
Потом было окончание школы. Подготовка к экзаменам и всё такое. Мы стали встречаться чуть реже. А потом мы как-то встретились и вдруг он сказал, что нам надо расстаться потому что он уезжает поступать в другой город, и вообще, у него есть другая девушка которую он любит и с которой он хочет быть вместе. А я мол, хорошая девчонка и найду себе тоже кого-то…
Я потеряла всё. Потеряла друга, потеряла веру в любовь, в счастье, в будущее.
Эта трагедия полностью выбила меня из колеи накануне поступления. Мне уже и поступать не хотелось и вообще ничего не хотелось. Мои родители узнали обо всём, пытались со мною поговорить. Убедили меня, что надо сосредоточится на поступлении, говорили, что вот поступишь -  появятся новые друзья, заживёшь новой жизнью. Я стала готовиться. Мысли об Андрее постоянно лезли в голову, и моя подготовка шла трудно. Потом случился скандал с отцом. В сущности, из-за ерунды - я поздно пришла домой. А я просто гуляла по улицам, по тем местам, где мы ходили с Андреем вместе, вспоминала, плакала. Отец не хотел меня понимать, стал кричать...
Потом был экзамен. Мне показалось что не смотря на то что я мало готовилась, я не плохо всё сдала и была рада что смогу доказать отцу что я чего-то стою.
Но вот пришло время зачисления. Список вывешен, а меня в нём нет. Что-то внутри надломилось…
Я побрела домой. Мать накричала на меня, сказала, что это потому что я не готовилась, что забила себе голову ерундой, что отец если узнает, убьёт.
Я вышла из дома. Я уже не хотела, не могла возвращаться назад.  Я брела по городу униженная и никому не нужная. Но это никого вокруг нисколько не волновало. Город продолжал жить свой жизнью. Мимо проходили весёлые студенты, какие-то парочки, пробегали дети. Этот мир продолжал жить, как ни в чем ни бывало, и был вполне счастлив и без меня. Ему я тоже была не нужна…
Я не видела куда мне идти дальше. Мне захотелось подняться наверх, чтобы взглянуть на город с высоты и посмотреть куда бы ещё стоило пойти. Я поднялась на крышу одного здания и посмотрела на город. Но в нём не было места для меня. Идти было некуда. Вспомнился кричащий отец и негодующая мать. Они, близкие мне люди, предали меня. Они предали меня! Отвернулись от меня, когда были нужны больше всего. Предали меня в самый трудный момент. Мне захотелось им отомстить. Но что я могла им сделать? Как их наказать что бы поняли, что бы знали, что бы страдали, как теперь страдаю я? Захотелось вырваться из всего этого...
Оставался только один выход. Тем более отец всё равно убьёт…
Судья. Ваш случай суду понятен. Садитесь, Синичкина.
Пристав. Рассматривается дело грешницы Капельки. Встаньте Капелька!
Судья. Капелька, Вам понятны обвинения?
Капелька: Ваша честь! Мне всё, всё понятно. Но и Вы поймите - я не со зла это делала, а по необходимости. То, что я грешная, я признаю, но прошу помилования. (Обращаясь к присутствующим). Люди добрые, простите меня грешную! Каюсь, каюсь за всё. Простите меня и Вам простится. (Падает на колени)
Судья: Капелька, немедленно встаньте! Защищайте себя в суде по существу! Расскажите о своей жизни вкратце и приведите доводы в свою защиту.
Капелька (вставая). Вкратце о своей жизни? А что говорить? Родилась я и выросла на селе. С юных лет приучена к труду. С утра до вечера, то за коровами, то за гусями, то за курами, то на покос… Труд тяжкий, а заработок малый. Жили мы бедно. Бабка молоко сдавала, и государству, и частнику. Как-то перебивались. Государство нам за молоко копейки платило. А если вовремя не приедут, то скиснет и того не получишь. Меня тут ругали что мочу подливала. А куда денешься?
Это меня бабка подучила. Я, сперва, противилась, не хотела. А бабка говорит: «Ничего страшного, ты мол, сама выпей - ничего во вкусе не меняется, только не киснет, вот и всё». Я попробовала, и правда – молоко как молоко.
Выросла. В город приехала. Пошла продавцом на базар работать. Я поначалу не умела как надо - по-честному работала. Взрослые продавщицы надо мной смеются - дура, мол, жизни не знаешь, будешь горбатиться за гроши. А я к труду привычна, быстро всё успевала… и товар поднести, и разложить, и не обсчитаться. Не хуже, чем те, кто со стажем. Меня даже начальство хвалило. Вот только когда пришло время получки, стали считать, у взрослых продавщиц у кого по 80 рублей, у кого по 100, а у меня полтинник. В следующий месяц, у кого 100, а у кого даже и 150, а у меня полтинник. Женщины с получки, кто платье купит, кто брошку, а я пирожное…
Как-то подходит ко мне одна пожилая продавщица и говорит, мол, зачем себя мучаешь, девочка, эти городские все хорошо по устраивались, по учреждениям за столами сидят, деньги хорошие имеют, в рестораны по выходным ходят, вот пусть и платят нам за наш тяжкий труд, мы - тоже люди, мы тоже хотим и купить чего и в ресторан сходить.
Стала я, понемногу, учится у старших как правильно торговать. Смотрю через месяц уже не полтинник, а семьдесят. Потом, уже и как у всех, по сотне и больше. Пальтишко себе к зиме справила, сапоги купила. А потом, завертело… Даже какой-то азарт охватил. Уже испорченный товар практически и не выбрасывали. Всё - в дело. Где помоешь, где подчистишь, где – на фарш. Весы подкрутишь, сухое смочишь, сдачи не додашь. Так и жила потиху.
Бывало чувствовала, что как-то не по-божески это, что грешу… Но бабка ещё в детстве учила меня, что надо каяться за грехи и тогда простится. Я и каялась, и в церковь на праздники ходила. Вот я и прошу простить меня и не направлять в ад, я же всё как сказано делала, как научили.
Судья: Суду Ваши аргументы защиты ясны. Сядьте, Капелька. Объявляется перерыв.
Пристав: Встать, суд идёт.

Суд удаляется. Подсудимые остаются в зале Суда.

Александров (Дятлову). Боязно как-то. Похоже, вышак нам светит Дятлов. Вот вроде было всё схвачено, всё просчитано, а тут – как пацан какой-то, стою оправдываюсь. Да и сказать нечего. Жил как все… Тьфу ты. Надо было лучше подготовиться, да гады времени не дали. А Вы что скажете?
Дятлов. Да всё она.
Александров. Кто она?
Дятлов. Да всё она, жена моя, будь ты не ладна…
Александров. А причём тут жена?
Дятлов. А притом. Притом. Сейчас небось живёт себе, жизнью наслаждается, может и завела уже кого, а мне тут отдувайся за неё. У…сука ненасытная…
Александров. Да, сладку ягоду рвали вместе… Бывает.
Дятлов. Не оправдаться мне уже. Не оправдаться. Чует сердце, пойдём мы с Вами Юрий Дмитриевич по этапу.
Александров: Да, тут, похоже, никому не оправдаться…
Грушевский: А я и оправдываться не собираюсь. То же мне, умники, нашлись. Судить решили. А кто виноват, что мы так устроены? Что так созданы, сделаны, слеплены? Я сам, что ли себя, так слепил? Кто нас такими сделал? Кто? Вот пускай и отвечает. А то как создавать - так я, а как отвечать, так – «сами виноваты».
Александров. Так Вы не считаете себя виновным?
Грушевский. А какая моя вина, если я желал то, что мужчине положено желать? Запрограммирован он так. Ну не станете же Вы винить компьютер, за то, что в нём стоит не та программа?

Судья возвращается.

Пристав. Перерыв закончен. Встать, суд идёт! Рассматривается дело грешника Грушевского. Встаньте Грушевский!
Судья. Грушевский, мы ждём от Вас аргументов в свою защиту.
Грушевский. Ваша честь! Оправдываться я ни перед кем не собираюсь, и не буду, поскольку совершенно не считаю себя в чём-то виноватым. Но раз уж так всё вышло и все хотят услышать и мою историю, то мне скрывать нечего…
Вырос я в семье музыкантов. С ранних лет меня определили в музыкальную школу на специальность скрипка. Занимался с утра до ночи. Родители хотели что бы из меня получился известный музыкант. Сами они не достигли славы и признания, и видели во мне реализацию собственных несбывшихся амбиций. Поэтому сделали так, что мне кроме как на музыку и на учёбу ни на что и времени не оставалось. Рос, как сейчас говорят, ботаником. Интересы окружающих детей мне казались глупыми, а я им казался скучным, и мы особо не общались. Хотя, в любом случаи, родители старались огородить меня от всего, что не было связано с учёбой, то есть с реализацией их плана на меня. Окончил на отлично школу, поступил в консерваторию. Так же, как и в школе, продолжал отдавать всего себя учёбе. Но однажды на перемене обратил внимание на одну девушку. Она училась на фортепиано в параллельной группе. Настенька. Это я потом выяснил что её звали Настя. Сначала я просто, можно сказать, преследовал её. Ждал когда она выйдет с занятий на перемену, шёл за ней по улице до остановки, наблюдал за ней в буфете. Но подойти к ней не решался. Это даже отвлекло меня от учёбы. Новое чувство поразило меня своей остротой и яркостью, и в тоже время обнажило мою внутреннюю слабость. Я, тот, кто привык быть отличником, победителем конкурсов исполнителей, вдруг ощутил полную неуверенность в себе, какую-то собственную ущербность. Я не знал, как подойти к ней, как и о чём заговорить, как подружиться, а, тем не менее, безумно этого хотелось.
Но вот однажды, после занятий, видимо она заметила моё пристальное внимание к себе, она сама подошла ко мне. Спросила как зовут, в какой группе учусь, чем занимаюсь. Я взахлёб стал рассказывать о скрипке, пытаясь в потоке слов скрыть собственную робость и страх. 
Она слушала и улыбалась. Не думаю что ей было интересно слушать про скрипку, скорее, ей было просто забавно наблюдать за мной. Это было как раз перед каникулами.
После этого разговора я уже не находил себе места. Все каникулы не мог ни есть, ни спать. В моём воображении уже рисовались какие-то истории, где мы - вместе с Настенькой, где мы влюблены…
Мне показалось что раз она мне улыбалась, то я ей понравился, и она ждёт встречи со мной. «Ах, почему я не взял у неё телефон и адрес? — думал я. — Наверное, она сейчас так же как и я страдает, ждёт»
Но вот каникулы закончились. Я летел в консерваторию. Летел к Настеньке. Её нигде не было. Но вот после занятий я увидел её. Подбежал к ней. Она улыбнулась и спросила как дела. Всё было как-то обыденно, как будто между нами и не было ничего. Я было хотел сразу узнать её телефон, чтобы не забыть, но тут подошли какие-то её подружки, она отвернулась к ним, они стали весело болтать и пошли... Я остался стоять один. А на следующий день я ждал её после занятий, что бы всё сказать. Рядом стоял какой-то парень с цветами, я ещё пожалел, что забыл купить букет. И вот вышла она. Я стал подбирать подходящие слова, чтобы начать разговор. Вдруг парень с букетом рванул к моей Насте, они обнялись, она его поцеловала, и они ушли. Она даже не посмотрела в мою сторону…
Судья. Грушевский, давайте немного короче и по сути обвинений в Ваш адрес.
Грушевский. Ах да, по сути обвинений. Настя потом бросила консерваторию, вышла замуж и уехала в другой город. Я старался забыть о ней, хотя её образ долго преследовал меня.
Я ещё больше погрузился в музыку. Стал выступать. Добился определённого успеха. Оброс нужными связями. Были, конечно, какие-то женщины, но той любви, того трепета я больше не испытывал. 
Так вот мы и приближаемся к самому главному, в чём, собственно, меня и обвиняют.
Прошли годы. Я занял должность ректора консерватории. Возглавлял приёмную комиссию. Подходили родители абитуриентов, что-то там предлагали, обещали. Ну вы понимаете. Но я никогда не испытывал тяги к деньгам и отвечал отказом.
Но как-то ко мне в кабинет зашла девочка абитуриентка. Она повернулась ко мне лицом и у меня - мурашки по коже. Да это же Настенька! Нет, конечно же это была не моя Настя, но вылитая она. И фигурой, и лицом, даже голос похож. Я остолбенел.
Она начала что-то лепетать о том, что всю жизнь мечтает стать музыкантом, о том, что очень хочет учиться в консерватории, но по конкурсу не прошла… Наконец, она замолчала и нужно было что-то решать. А что решать? Ну конечно, надо как-то помочь девочке. «Как тебя зовут? Лена?». Вот Лена не прошла, но хочет учиться. «Может на следующий год попробуешь?». «Нет, я бы хотела в этом». Лена, Леночка, Лена... Сколько таких не поступивших Лен? Она знала, что просто так за одну просьбу её никто не примет. Но судя по тому, что она не тыкала в меня конвертом, денег у неё не было. Она подошла ближе и посмотрела мне в глаза. В глазах читалась просьба и одновременно предложение... Поняв, что я всё прочитал в её глазах, она смутилась и как нашкодившая школьница опустила глаза…
«Ну ладно, посмотрим, ступай, приходи завтра». Я решил всё обдумать.
В сущности, я ничего не терял. Внести её в списки зачисленных мне не составляло труда. Ах Леночка, Лена… Милая девочка похожая на мою первую и единственную любовь. На ту, о которой я грезил. А что если вернуться в те дни, а? Может у меня бы всё сложилось иначе. Была бы любовь, радость близости. Не вернёшься. Ах Леночка, Лена. Может ты мне вернёшь те дни, тот порыв, ту надежду?
На следующий день она пришла снова, и мы без лишних разговоров пошли в ресторан, потом ко мне…
Я получил то, что хотел и Лена стала студенткой консерватории. Все были довольны. Я ни о чём не жалел. Я как бы вернулся на 20 лет назад и решил нерешённое уравнение. Наверстал упущенное. Взял своё.
После, меня как бы отпустило, образы Насти больше не преследовали меня. Мы ещё несколько раз встречались с Леной. Обычно перед или после сессий. Я был нежен с ней, хотя иной раз, я как бы мстил Насте через неё.
Потом были другие абитуриентки, студентки. Я ощутил себя господином тех, кто отворачивался от меня в юности. Теперь не я, а они искали встречи со мной, не я унижался перед ними, а они. Конечно, это была не любовь, но с моих плеч упал какой-то тяготивший меня груз. Я воздал им, и наконец, почувствовал себя самцом, победителем.
Судья. Вы отдавали себе отчёт в том, что принимая кого-то по блату, вы лишали места более одарённых?
Грушевский. Да, кто-то лишался места. Конечно, это было несколько несправедливо по отношении к ним. Но я устраивал отнюдь не десятки абитуриенток. Так, по нескольку штук за год. Это, в сущности, ничего не меняло.
Судья. У суда вопросов нет. Садитесь.
Пристав: Рассматривается дело грешника Дятлова. Встаньте Дятлов!
Судья. Дятлов, Вам обвинения понятны?
Дятлов. Ваша честь, обвинения мне понятны. Я не отказываюсь от своих показаний, но хочу прояснить суду некоторые важные детали моей биографии, которые могут быть учтены при вынесении приговора.
Я вырос в нормальной семье, учился хорошо, с отличием окончил школу, поступил в престижный экономический ВУЗ. Был лучшим в группе. Некоторые даже пророчили мне научную карьеру. Но мои математические способности оказались совершенно невостребованные, и по окончании ВУЗа я пошёл работать простым клерком в банк. Я, наверное, так бы и проработал до конца своих дней клерком, если бы не моя будущая жена. Не знаю почему, но она остановила на мне свой выбор. Её отец помог мне «забраться в седло». Вскоре я уже был финансовым директором одной крупной компании. В общем, жизнь удалась.
Моя жена была довольна моими успехами, хотя всякий раз, при малейшей ссоре, напоминала мне, кому я ими обязан. То есть, ей. Данный факт позволял ей манипулировать и решать все вопросы в её пользу. Я всё понимал, но старался не лезть на рожон что бы ни нарываться на скандал. У нас родилась дочь. Мать воспитала её на свой манер - что самое главное в жизни это социальный статус. А статус определяется уровнем потребления. Поэтому весь смысл жизни в том, чтобы повышать свой статус, потребляя всё больше. Вот такая у неё была философия. Что я мог с этим поделать? Лично мне и так всего хватало. Я и деньги то воспринимал не в плане платёжного средства, а в плане ресурса, материала из которого можно что-то построить, что-то слепить. Мы инвестировали, давали кредиты, превращали, в сущности, резаную бумагу, в мосты, дороги, фабрики. У моей жены и дочери всё было иначе -  они воспринимали деньги, исключительно, как возможность потреблять ещё больше и этим повышать свой статус. Причём главное было не то, что бы эта вещь была лучше, главное - что бы дороже. Потребности росли, причём, в геометрической прогрессии. Со временем моих довольно высоких доходов стало не хватать. Но как им объяснишь? «Закрой рот и открой кошелёк» - вот и весь ответ. Пришлось выжимать из банка всё что можно. Продумывать как добиться роста прибыли. Прибыль, прибыль, прибыль - любой ценой. Больше ни о чем и думать было… Мои менеджеры разработали схему по кредитованию населения. Говорят, мол, народ - жаден до халявы, грех этим не воспользоваться. Раз уж новой религией стало потребление, то почему бы не стать её успешными жрецами? Надо просто использовать мечту обывателя о красивой, состоятельной жизни. Надо дать населению то, что жаждет оно, а затем взять у него то, что жаждем мы, то есть, проценты. Проценты мы вначале брали не такие уж и большие, и кредиты давали не всем. Но аппетит приходит во время еды…
Судья. Дятлов, Вы понимаете, что потакая слабостям Вашей жены и дочери Вы не сделали их жизни лучше и, кроме того, сделали жизни окружающих гораздо хуже?
Дятлов. А как я мог не потакать? Мне что нужно было развестись? Потерять жену, дочь? Возможно, и нужно было. Но я не был к этому готов и мне приходилось идти на поводу…
Судья. Понятно, Дятлов. Садитесь. Выступления в свою защиту окончены. Прокурор, Вам есть что сказать?
Прокурор. Ваша честь, в ходе слушаний все подсудимые пытались переложить свою вину на общество или близких им людей. Выставить себя в роли потерпевших. А между тем, каждый из подсудимых имел возможность прожить иную жизнь и получал для этого соответствующую помощь.
Александров. Помощь?
Рябинина. Какую ещё помощь? Лично я ничего не получала!
Судья. Тишина в зале! Прокурор, у вас есть какие-то факты?
Прокурор. Я прошу допросить свидетеля.
Судья. Введите свидетеля!

Входит Свидетель

Судья. Свидетель, поясните суду какая помощь и в каком виде была Вами оказана подсудимым.
Свидетель. Ваша честь, я свидетельствую что данным подсудимым оказывалась помощь в виде внушённых им мыслей в тот или иной период их жизни. 
Судья. Какого содержания были эти мысли?
Свидетель. Эти мысли были о том, что жизнь дана лишь раз и её надо потратить на что-нибудь стоящее.
Судья. Это всё? Вам известны какие-то ещё мысли внушаемые подсудимым.
Свидетель. Да, Ваша честь. Им так же внушалась мысль о том, что стоит сделать что-то важное и хорошее для окружающего мира перед тем как покинуть его.
Судья. Подсудимые у вас есть вопросы к Свидетелю?
Дятлов. Я делал хорошее. Я делал важное и хорошее для семьи. Или это не в счёт?
Прокурор. Протестую. Хорошее для собственной семьи приравнивается к хорошему для себя и не может считаться доводом в защиту.
Судья. Протест принят.
Капелька. А если я милостыню давала и жертвовала, это хорошее?
Судья. Отвечайте, Свидетель.
Свидетель. Каждый раз, когда Вы жертвовали, Вы рассчитывали получить что-то взамен от Небес. Корыстное действие не может классифицироваться как хорошее.
Александров. Свидетель, вы говорите, что посылали нам какие-то там мысли, но на самом деле скрыли самую важную информацию, скрыли всё то, что здесь происходит, то благодаря чему мы могли бы прожить совсем другую жизнь, с другими целями. И это называется преступное сокрытие.
Но за него вынуждены расплачиваться, почему-то, не Вы, Свидетель, а мы. Почему Вы скрыли от нас важные факты способные изменить нашу судьбу, а, Свидетель?
Прокурор. Протестую. Это - давление на Свидетеля. 
Судья. Протест отклонён. Отвечайте, Свидетель!
Свидетель. Я скрыл от Вас важные факты, для того чтобы Вы могли попасть в Рай.
Александров. Ваша честь, я протестую. Свидетель издевается.
Судья. Протест отклонён. Объяснитесь Свидетель, что Вы имеете в виду.
Свидетель: Я скрыл все факты, потому что знай, подсудимые о них, они, конечно бы, пожелали достичь Рая, пожелали корыстно, ради собственной пользы. А значит, не достигли бы Рая никогда.
Александров. Ради собственной пользы… А какой ещё? Вашей, что ли?
Судья. Подсудимые, есть ли у Вас ещё вопросы к Свидетелю?
Рябинина. А инопланетяне есть?
Судья. Вопрос отклонён. Ещё есть вопросы по существу?
Синичкина. Почему все говорят о любви, а её нет?
Свидетель. Потому что любовь невозможно получить, её можно только дать.
Судья. У суда больше вопросов к Свидетелю нет. Вы свободны Свидетель.
Судья. Суд удаляется для вынесения приговора.

Действие пятое

Пристав. Всем встать, суд идёт!
Судья. Именем Небесной канцелярии, подсудимые Александров, Грушевский, Дятлов, Капелька, Рябинина, Синичкина приговариваются к исправительным работам на Земле сроком на одну жизнь.
Грушевский и Александров - в условиях общего режима. Дятлов, Капелька, Рябинина – в условиях усиленного режима. Синичкина – в условиях строгого режима. Приговор вступает в силу с момента оглашения и обжалованью не подлежит.
Пристав. Всем встать! Суд идёт!
Все выходят из зала и идут по коридору. Александров заметил Управдома и устремился к нему

Александров. Послушайте. Я тут кроме Вас никого и не знаю. Вы не могли бы подсказать? Ну, то есть, порекомендовать? Ну, то есть, посоветовать?
В общем, я хотел бы узнать, как бы всё это дело не забыть, а потом вспомнить и прожить так что бы уже не возвращаться, а прямиком в Рай, а? Может есть какой-то принцип, метод? В чём фокус?
Управдом (удаляясь). Забыть о себе.
Александров. О ком забыть? Как забыть? Забыть или вспомнить? Что вспомнить? Что мы должны вспомнить? Мы должны что-то вспомнить…


ЗАНАВЕС