***

  «Все меняется чрезвычайно быстро», — подумал он, усмехнувшись в пустоту. На душе было паршиво, так, словно он всю свою жизнь упускал из виду нечто действительно важное, но сейчас неожиданно опомнился и почувствовал себя оторванным от всего происходящего вокруг. Было странно. И немного страшно. Потому что, кажется, даже скорее всего, он делал все совершенно неправильно. Неправильно жил, завтракал, чистил зубы и завязывал неправильный галстук, чтобы отправиться в неправильный офис. И однажды от этой набившей оскомину неправильности начало тошнить, перестало хватать воздуха, перестало хватать самой жизни.

      Он, честное слово, старался. Старался как-то выпутаться, но руки почему-то оказались будто бы завязшими в жвачке, прилепленной к его жизни каким-то школьником. Иногда ему казалось, что выход из непонятного круговорота – вот, перед носом, но каждый раз он ошибался. Выход оказывался дымчатым миражом, все дальше заманивающим его в беспощадную воронку повседневности.

      И странно было размышлять, закинув ногу на ногу, куда же делся он, этот пресловутый смысл? Потому что — он проверял собственноручно — спроси кого-нибудь, зачем он живет — никто не ответит. По крайней мере, сразу. А ему хотелось сейчас, сразу, как можно скорее понять. Он чувствовал, что еще совсем немного, лишь пара неверных шагов, и выбраться будет невозможно.

***


      Телефон зазвонил неожиданно. Он всегда звонит так, когда звонка не ждешь ни от кого, может быть потому, что не от кого ждать. И он, сонно зевнув и посмотрев за окно, где небо провалилось в звездную темноту, небрежно ответил, толком не глядя на номер.
— Здравствуй? — вопрос? утверждение? дружелюбно? неприветливо? Он не понял интонации, аккуратно прокашлявшись и лаконично ответив тем же.
— Мы как-то виделись, знаешь, давно, — в странном голосе у другого аппарата сквозили тянуще-печальные нотки. И они ему не нравились. Прошлое — оно должно остаться в прошлом, и никак иначе. Так он считал, и вряд ли что-то могло бы переубедить его.
— Кто это? — наконец, вздохнув и пригладив для чего-то волосы, спросил он. На секунду ему подумалось, что, на самом деле, ему абсолютно неинтересен ответ, каким бы он ни оказался.
— Я, — ответил голос, будто бы рассмеявшись.

      Ты. Ну, ты так ты, подумалось ему. Какая ведь разница?

      Он улыбнулся, потому что этот диалог, глупый и случайный, показался ему так похожим на его собственную жизнь, всю насквозь прошитую глупыми случайностями. И есть ли у этого разговора какая-либо определенная цель?
А есть ли она у него самого?
— А это я, — легко заявил он в трубку, устраиваясь поудобнее на кресле, которому бог знает сколько лет. Пора бы выкинуть этот хлам, но немного жаль. Избавиться бы от всей той кучи ненужных событий, имен и мыслей, но почему-то рука не поднимается.
— Я знаю, — ответили тихо. Приятный голос, мягкий, хотелось бы сказать — родной, но он понятия не имел, чей, поэтому — чужой, — Как ты там?

      Как он? Если бы он знал это сам! Пожалуй, многое бы разрешилось в этом случае. Он посмотрел на свою ладонь, крепко-крепко сжал кулак, так, что побелели костяшки пальцев.

— Живой.
— Это хорошо, — удовлетворенно ответил голос, — Без тебя было бы хуже.
— Разве так? — он пытливо наклонил голову, вновь устремляя взгляд куда-то в окно. Наверное потому, что там, за окном, неизвестно где, но точно где-то сидит за маленьким кухонным столиком, так же закинув ногу на ногу? стоит на автобусной остановке? лежит в полусне? этот самый голос, — Я не с тобой.
— Но этого и не надо, — голос улыбнулся, — Главное, ты где-то есть.

      Только вот зачем?

— Странный разговор ведем.
— Кто сейчас не странный?
      Резонно. Все слишком переменчиво, чтобы определиться с тем, кто ты есть и зачем. Чтобы выстроить из разбросанных кубиков архитектурный шедевр, с точностью вымеренный и завершенный. А из него никакой архитектор. Вот и получается что-то вроде своей собственной покосившейся Пизанской башни.
— О чем думаешь? — вдруг спрашивает он без какого-либо подтекста. Нет, просто… просто ведь это важно — человеческие мысли. Это очень важно.
— Ты спрашивал уже, — голос замолкает на полминуты и, кажется, постукивает по столу кончиком карандаша. А возможно, и нет, но ему хочется представлять так. Ему хочется представлять голос светловолосым и с задумчивой неопределенной улыбкой на губах. Ему почему-то хочется представлять, как голос поправляет темно-синюю юбку и выходит на балкон, чтобы посмотреть на тонущее в звездах небо. Такое красивое и постоянное, в отличие от жизни.
— Я думаю… — продолжает было голос, но останавливается на полуслове, — Звезды такие яркие сегодня. Видишь их? Ты видишь? Подойди к окну, обязательно подойди и взгляни вверх. Это очень важно.

      Он кивает, как-то ненароком забывая, что через телефонную трубку жесты не видны. Пауза чуть затягивается, но это не угнетает ни его, ни голос, находящийся непонятно где, но вместе с тем- смотрящий с ним сейчас, может быть, на одну и ту же звезду.
— Да. Они прекрасны, — все же отвечает он, но ему не отвечают.

      Ни через минуту, ни через пять, ни через сорок.

      Звонок не сброшен, но на том конце сплошная глухая тишина.

      И он пожимает плечами самому себе, откладывая телефон в сторону, но на всякий случай не нажимая на кнопку сброса. Подходит к окну совсем близко. Оттуда несет пробуждающей от полусонного состояния прохладой.

      А может быть, этот самый разговор был именно тем, что нужно? Может быть, думается ему, странноватая беседа смогла-таки прервать его медленное утопление в пучине собственных мыслей, опасений и рутины? Может быть, вот он — смысл. Стоять сейчас около окна и думать, что такому крохотному существу, как человек, нужно нечто огромное, туманное, и запредельно-идеальное?

      Звезды ведь достаточно далеки, чтобы считаться настоящим смыслом?