Поверх крестов. Часть вторая

Глава 1. Ответственность.
   Иврисе попросила socrus in nurum оставить ее в палате наедине с детьми; недавно очнувшись от комы, ей уже было что им рассказать.
   Роно вовсе предпочел стоять в стороне, а сестры, хоть и слушали, молча сводили рассказ матери о приходе отца на сон комы. Иврисе не замечала недоверчивых взглядов детей, она с восхищением рассказывала, перебирая белую простыню пальцами и болтая ступнями свисающих ног, разглядывая в потолке образ Илуа.  Ее религиозные чувства были в эти минуты особенно сильны. Только когда в палату зашел доктор, Иврисе остановила свое повествование, поднялась на подушке, на ее лице выступило то выражение, какое бывает на лицах влюбленных, чей осторожный поцелуй оказался потревожен – они продолжают целоваться глазами. Доктор объявил об окончании приемного времени. Вслед за доктором в палату вошла socrus in nurum, чтобы забрать детей, дав им возможность поцелуя с мамой, и сама попрощалась с Иврисе.
   По рекомендации врачей Иврисе должна была еще остаться на дополнительное обследование, и чтобы просто восстановиться после комы. После вечерней трапезы вдова, которая таковой себя не считала, во время телефонного разговора с детьми вспомнила самое главное, что забыть было никак нельзя:
 - Папа обещал ещё прийти. Нам надо только верить и помнить его, и он придет. Когда меня окончательно выпишут, устроим обед по случаю прихода папы.
   Дети слушали маму, ссылаясь на то, что она могла не помнить, или вовсе не знать о смерти папы. Иврисе знала о смерти мужа только последнюю минуту перед комой. Она говорила о его приходе с таким воодушевлением, будто друзьям рассказывала о приезде любовника, и закончила она соответственно:
 - Только бабушке ничего не говорите.
   Эда- старшая дочь Илуа и Иврисе- серьезно мучила себя сложившийся ситуацией. Она не знала, видела ли мама смерть папы, но даже если она до самой комы была не в себе, ее тон все же звучал ненормально. «Мама явно не в порядке,- думала Эда,- и хорошо бы, раз уж она все равно в больнице, оставить ее под распоряжение психиатра.» Эде было тяжело думать так, она скучала по маме и не справлялась с грузом ответственности, давившим ее все больше. «Но мы так долго были без нее… - говорила Эда сама с собой,- Мика еще не оправилась от смерти папы, нельзя лишать ее матери на еще неопределенный срок.» Старшая сестра смотрела на лицо младшей, пока та, с радостными уголками рта, рисовала подарок для мамы, разукрашивая на белом листе всю их семью, с папой вместе. От взгляда на рисунок глаза Эды смочились солью, и она поспешила их скрыть – спустилась в гостиную. Тихая и грустная, как прощальный полет лебедя, музыка обливала гостиную. Роно медленно перебирал пальцами струны, плавно скользя пальцами другой руки по грифу, получавшаяся мелодия усилила поток слез так, что Эда не могла больше их сдерживать и убежала в туалет, где закрылась одна, наедине с мыслями о маме, папе, братьях, сестре, бабушке с дедушкой, который был в санатории, и о себе. Пальцы заслонили глаза. «Каково нам всем будет?»
   Музыка из гостиной утихла. Эда смыла слезы холодной водой, в зеркале отразилось красное опухшее лицо с облитыми кровью глазами. С глубоким вдохом, виновато отпуская отражение, она села на край ванны. «Что уж, я свыклась со всей ответственностью,- в полголоса говорила она, опустив глаза,- смогу и за мамой присматривать… Всем станет лучше, если она вернется.»
   Эда вышла из ванной, стерев остатки горькой соли с щек, с твердым намерением убедить бабушку, чтобы та настояла врачам выписать маму домой как можно скорее. Бабушка хлопотала на кухне, из-за дыма которой трудно было дышать, а недорезанные ошметки от овощей и потрохов пачкали весь ее пол; девочка крепко обняла бабушку с плеча, заглядывая ей в лицо, и, убедившись, что та в хорошем настроении, сказала ей слова о радости хорошему состоянию мамы, и о том, что она с братьями и сестрой очень по маме соскучились. «Это с благой целью»,- думала Эда, уткнув мокрое от непослушных слез лицо в бабушкин сарафан.
    Во все последующие дни до выписывания Иврисе мать Каперо навещала ее. Растроганная словами Эды, она вспомнила о сиротстве Иврисе, и потому, без лишних рассуждений, уговаривала врачей скорее выписывать Иврисе Каперо домой. В связи с убийством, совершенным Иврисе, врачи не спешили с выводами о благоразумности ее выписывания. Было решено провести серию психологических тестов, для обозначения психического состояния пациентки. Вдова шла на тесты эти со скрываемой улыбкой юного заговорщика. Она, как истинная женщина, знала, что и когда надо говорить, в каких вопросах лучше промолчать, какие глазки состроить и совершенно не волновалась в своей силе перед молодым психологом. На последний тест Иврисе шла, заранее зная о победе. Женщину ничто не остановит на пути к любимому мужчине, она все стерпит, только не расставание с ним. Тесты показали удовлетворительное состояние Иврисе, и чуть больше чем через месяц она была выписана из больницы, но каждый будний день ее будет навещать ее лечащий врач, и покидать дом без его согласия нельзя. Домой Иврисе вернулась такой счастливой, что Эда сама поверила в хорошее состояние матери, но она боялась, как бы маму снова не забрали в больницу, поэтому попросила ее не рассказывать никому об ожидаемом приходе папы.

Глава 2. Лишняя душа.
   Илуа несколько смен светлой и темной небесной радуги жил в лагере Баки. Проводник больше не высасывал из него чувств, и он продолжал ощущать тепло при вспоминании жены, а вспоминал он ее всегда, ее теплый нежный образ, закутанный в белые простыни – единственное, что видел перед собой Илуа. Нынче его особо сильно обдало жаром этого чувства, и что-то сильно трепетало внутри, Илуа понял, что не может более, желает видеться с женой. Он попросил Арвина проводить его до конторы, на что Арвин усмехнулся, но по-доброму, и всю дорогу смотрел на Илуа с пониманием.

                ***
   Все утро Иврисе думала об Илуа, всем сердцем молилась об его приходе, открытой и чистой душой звала его к себе. Бабушка уехала к мужу в санаторий, оставив Иврисе за приготовлением обеда.
   «Дорогие мои, скорее за стол!» - суетливо встретила Иврисе детей после школы. Дом изнутри кричал запахами горячих блюд и горящих свеч. Доктор уже посетил ее и ушел довольный после вкусного супа. Иврисе после, ухода доктора, встретила священника, усадив его за стол, но, видимо, не предупредив о дальнейших намерениях. Священник сидел с довольной улыбкой, готовой в любой момент широко раскрыться перед кушанствами, и бегающими, подозрительными глазами, следящими за хозяйкой дома. Дети были более осведомлены- им мама говорила, что, когда бабушка уедет к дедушке в санаторий, она соберет обед к приходу Илуа. Наличие постороннего лица насторожило Эду, и она тут же поспешила передать свою настороженность Роно и Мике. Младшая сестра, привыкшая во всем вторить Эде, старательно пыталась воссоздать напряжение и подозрение на своем лице, но у нее это плохо получалось- стоило Эде отвернуть, как мысли о приходе папы брали свое и рисовали на детском личике радость. Роно подобной привычкой вторить сестре вовсе не обладал и в приход отца с того света не верил, потому открыто демонстрировал свое пренебрежение всему происходящему, и Эде в том числе. Видя, что ее не понимают, старшая, под предлогом переодеть к обеду Вьюни, увела братьев и сестру в комнаты.
   Эда боялась, что, «хоть это и священник, он, все же, вряд ли поверит словам мамы, а если она действительно начнет разговаривать с воображаемым папой, то это может закончиться крайне плохо».
 - Так давайте ей подыграем, - с прежним пренебрежением предложил Роно. Интонация его слов зажгла в старшей сестре гнев, она почти закричала, но ее злобу перебила младшая :
 - Давайте,- звонко, по-детски, сказала Мика, будто нашла во фразе брата намечающуюся игру.
   Огонь гнева на брата был облит сияющим голоском младшей сестры. Эда на мгновение отделилась от происходящего, извне увидев себя и своих братьев, и сестру. Она взглянула в глаза Роно, отчаяние после смерти отца все еще билось в нем. Эда подумала, как плохо она заботилась о брате, когда родителей не было рядом, что смогла не заметить отчаяние Роно, и какая она дурная сестра, что никогда так ясно не смотрела в глаза брата. Лицо ее смягчилось, взгляд невольно упал на пол. Быстро подумав и не найдя иного решения, она ответила тихим голосом:
 - Давайте.
   «Ну наконец-то»,- радостно чуть не крикнула Иврисе, когда дети спустились к столу. Облегченно выдохнул и явно проголодавшийся Аорл. Дети расселись за стол. Иврисе заметила прежнее безразличие лица Роно, напряженное спокойствие со старательной улыбкой у Эды, бьющую через край, но по-детски, когда тети хотят казаться взрослыми, скрываемою веселость Мики и ничего не поняла. Каждое лицо ее старших детей что-то скрывало, она это видела, но побоялась думать об этом и заключила на том, что явление отца вызовет у всех счастье. Она не сомневалась, что приход Илуа должен осчастливить даже священника, «ведь то послужит,- думала она,- доказательством силы божьей, рая». Разобравшись в возникшем внутри нее вопросе, Иврисе посмотрела на искренне смеющегося над кривлянием Мики, беззаботного Вьюни, улыбнувшись ему, села за стол.
   Все начали пробовать угощения Иврисе. Священник молча жевал очередной кусок и продолжал с подозрением наблюдать за детьми и их матерью, не притрагиваясь к новому блюду, пока его не попробуют хозяева. Дети сохраняли прежнее состояние, каждый по-своему готовясь подыгрывать маме; только Эда стала переживать, как не хорошо может выйти оттого, что они не договорились как именно будут подыгрывать, «а, может, это и вовсе плохая идея». Иврисе ела только суп и думала, что ей говорил тогда, в больнице, Илуа, дух которого стоял чуть позади ее, думая о священнике: «Что же ты наделала, дорогая? зачем ты позвала… конечно… Что же ты наделал, Илуа?»
   Все яснее стала вспоминаться Илуа его прошла жизнь, жизнь до смерти. До сего Иврисе с детьми представлялись ему только как некий проход в непонятный, абстрактный, как ему иногда казалось, мир живых. Теперь же он все ярче понимал действительность земной жизни. Он в полной мере налился любовью, любовью-он обозначил это греющее чувство, к своей семье, к Иврисе, как когда-то… до смерти он любил их. Ему вдруг захотелось обнять Иврисе и детей. Но он не мог, и недолгий прилив счастья сменился досадой. Про которую он, впрочем, скоро забыл, когда по-новому, с новым ясным чувством, посмотрел в глаза жены. Иврисе сидела, развернувшись к призраку Илуа, а он не заметил испуга в воскриках детей, на которых он также смотрел новым, по-настоящему любящим, взглядом. После, Илуа снова вспомнил об Аорле, в ужасе непонимания пытающегося проследить взгляды Иврисе и детей, явно не видя Илуа. Только Вьюни, схоже с мамой, не требовал объяснений, он радостно тянул ручки и звал папу.
 - Здравствуй, Илуа,- нежно произнесла Иврисе.
  Аорл помнил, что Илуа – муж Иврисе, и он помнил, что он умер еще до ее комы, и даже знал подробности о том, что по одной из версий, гулявших по городу, умер он от рук Иврисе. Но видел священник Илуа только один раз - при похоронах, в гробу, потому, увиденный им дух Илуа предстал ему бледным мертвецом с дырками от вилки в шее. Видение духа для Аорла прекратилось после резкого испуганного крика. Дети и Иврисе не обратили внимания на крик священника, каждый из них видел дух Илуа по-своему – каким каждый его помнил при жизни. Не видя больше призрака, но понимая, что остальные его видят, Аорл сделал вывод о присутствии в доме Каперо и в каждом из его жильцов бесов, которые чуть было не замутили и его разум.
   Илуа заметил испуг священника, в его призрачных глазах заметалась тревога, но ее затмевало теплое чувство. Аорл с закрытыми ужасом мыслями поднялся со стула; он видел стол, еду, детей и их мать окруженными красными, скачущими и дико смеющимися бесами, которые норовят и его забрать под дьявольское влияние; в разных углах гостиной ему мерещилась мертвая фигура Илуа. «Бесы… Бесы!..»,- уже кричал Аорл, убегая к выходу. Илуа следил за выходом священника, и, когда тот хлопнул входной дверью, обратился к родным:
 - Как … поживаете?
   Аорл был священником с ограниченным образованием. Все городские знали, что он получил его от своего отца, который, в свое время тоже был священником этого города и образование получил в христианской школе во времена, когда на месте городка было еще скудное село. Отец Аорла отказался отдавать своего сына в новую общеобразовательную городскую школу после прочтения учебника математики и нахождения там задачки со словосочетанием «земной шар». Такому решению была не довольна мать Аорла, она заявила, что по телевизору соседки (у них не было своего) сказали о принятии Ватиканом шарообразности нашей планеты. Отец Аорла тогда отказался слушать о вредных телевизорах и отправился изгонять из жены и соседки бесов, лишив женщин жизни. Так Аорл довольно рано познакомился с ролью религии в истории в целом и обрядом экзорцизма в частности, помогая отцу.
   Уходя, убегая от Каперо, Аорл вспомнил тот урок экзорцизма от отца. Он бежал к церкви. Несколько раз обронив ключи из дрожащих рук, он наконец повернул их в замках и забежал внутрь. В Церкви он у одних ликов попросил помощи в изгнании дьявольской силы, а у других, по привычке, попросил прощения за свои грехи и за грехи людские.
   После ухода Илуа Иврисе в смущении опустила глаза, как юная влюбленная, и с улыбкой обратилась к детям: «Теперь вы мне верите?» Она сжала плечи от удовольствия, вовсе не думая о смерти и, тем более, об убийстве ее возлюбленного, для нее Илуа жив. Может, в ней сказывается болезнь, а может, от натуры своей она всегда была больна. Дети восприняли явление призрака отца по-разному. Роно, осознав появление духа папы, скорее поспешил удалить с лица удивление и изменил его на по-мужски серьезное, приветственное своему отцу выражение, решив, что пусть то и будет галлюцинацией, он все же должен выглядеть перед отцом достойно. Илуа отвечал ему тем же достоинством, но пару раз оба все же растекались в любящих улыбках в глаза друг другу. Вьюни, никогда еще в этой жизни не знавший ни о каких смертях или галлюцинациях, встретил отца как всегда встречал его при хорошем настроении - радость, смех и периодичное желание на ручки. Мика, ранее подражавшая старшей сестре в недоверии к словам матери, с явлением духа отца отбросила сомнения, бесконечно умиленно наслаждалась любовными взглядами между папой и мамой и желала рассказать папе как можно больше всего того, что с ней случилось, но решила, для начала, показать, какая она стала взрослая, поэтому сдерживалась от говорения, понимая, что сейчас не время. Только Эда не поверила в произошедшее, после ухода призрака Илуа, как и во время его присутствия, она только перебирала разумные объяснения. «Массовая галлюцинация, все сконцентрировались на приходе папы, и мозг сыграл с нами такую шутку», - говорила Эда шепотом, в руку, так, чтобы ее не могла услышать мама, но услышали Роно и Мика,- «Это также объясняет, почему папу не видел священник. Я думаю, он его не видел, а испугался от того, что мама начала со своей галлюцинацией говорить.»
 - Почему же Аорл так бестактно убежал,- возмутилась Иврисе, не слыша Эду.

Глава 3. Сеанс поиска. Сеанс вызволения.
   Так как новичка не хотели впускать в контору, объясняя, что нельзя отправляться в жизнь только по своей прихоти, Илуа пришлось пообещать выяснить что-нибудь полезное. В качестве этого полезного он решил предоставить реакцию священника:
 - Он по-настоящему испугался,- рассказывал Илуа, когда с него сняли маску, -он такой человек, который, как мне вспомнилось, учит людей верит в существование этого вот загробного мира, а сам испугался.
   Слушающие и сам Илуа не сразу поняли всего значения этих слов, но Илуа был прощен за старания, и каждый потом придавал этим словам какое-нибудь свое объяснение. Илуа понял, что его так просто больше не впустят в контору, проводника у него больше нет, а значит он потерял контакт со своей, живой еще, семьей.
   В лагере умершие, в основном, проводили танцы у костра, сопровождая это действо распитием вечно варящейся на костре жижи. Иногда проводились собрания, на которых решалось, кто пойдет в город сеять ему разруху, и кто пойдет на поля встречать новоумерших. Илуа не тянуло в пляс, больше он просто сидел на холме, наблюдая за игрой гор-актеров. На одном из собраний, от мертвой скуки Илуа вызвался встречать новоумерших. Вместе с ним вызвался знакомый ему умерший, которого он купил на площади, язык у него теперь был на месте, и он пропел свое имя- Гу-ури-и. За Гури руку подняла девушка, представившаяся Сольей. Все трое находились в городском розыске, потому к полю явления новоумерших они пошли в обход города. Путь составлял Гури.
                ***
   Утром нового дня бабушка никак не могла понять бурных различных настроений ее внуков и Иврисе. Но детям пора было идти в школу и садик, и ей самой надо ехать к дедушке, чтобы передать некоторые вещи, так что она осталась без ответов. Иврисе осталась дома одна, решила заняться домашними делами, пока не приедет доктор.
   Но доктор должен был прийти только к обеденному времени, а Аорл уже стоял за входной дверью. Священник опустился на колени и читал молитву на крыльце дома Каперо. Бейва, соседка Каперо, поливая клумбы, обратила внимание на Аорла:
 - Аорл, а что Вы делаете? –визгливо кричала Бейва переходя на участок Каперо.
   Аорл закончил молитву и отозвался на крик Бейвы:
 - О, Бейва. Здравствуй.
   Священник поднялся с колен и подождал, когда Бейва подойдет ближе, чтобы продолжить:
 - Бейва,- заговорил он ровным, серьезным голосом, - я сильно обеспокоен Иврисе… Кажется, она одержима бесами.
   То ли Аорл был столь прямолинеен, потому что дело было серьезное, то ли потому что не был способен высказываться иначе, но он явно не думал, в какой шок эти слова могут привести Бейву. Кажется, что глаза Бейвы покинут свои глазницы, а кожа лба обтянет весь череп, она потеряла контроль над нижней челюстью и над своим сознанием. Аорл не успел поймать падающее тело Бейвы, а когда спохватился, женщина уже поднималась. Аорл решил продолжать:
 - Вчера я был у нее на обеде, когда они призвали дух своего умершего мужа.
   Бейва стояла, вызывая на лице страх, чувствуя, что здесь есть чего бояться. Но ее способность чувствовать закончилась после падения.
 - Мне не помешает помощник,- сказа Аорл тем же серьезным безинтонационным голосом.
   Бейва всегда была готова делать что-нибудь новое для себя. Будь то прогулка по новой аллее или проведение обряда экзорцизма, она будет согласна.
 - Я готова.
 Я не сомневался в тебе, дочь моя,- ответил Аорл, как истинный богослужитель, - ты будешь следить, чтобы одержимая не накинулась на нас, а ещё будешь читать вместе со мной молитвы. По правилам, надо весь обряд записать на магнитофон, но у нас его нет, так что обойдемся (Бейва не стала возражать). Давай, я постучу.
   Иврисе отвлеклась от приготовления обеда, вытерла руки об фартук и побежала открывать дверь, думая, что это доктор.
 - Будь серьезна и спокойна,- еще шепотом сказал Аорл Бейве, и дальше обрался к Иврисе, выглянувшей из-за двери,- Иврисе, ради бога, послушай меня, у меня плачевные вести…
   Аорл опустил голову, Бейва последовала его примеру, они оба выдержали пазу. За эту паузу Иврисе представила себе самое страшное, что только могло случиться с ее детьми, родителями Каперо или с самим Илуа.
 - Дочь моя,- тяжело начал Аорл,- ты одержима.
   О таком Иврисе и не мыслила. Ее дыхание стало прерывистым, она подалась назад и схватилась за шею, задыхаясь. Бейва быстро вбежала в дом и не дала Иврисе упасть. Священник прошел внутрь следом за Бейвой, достал распятье и подождал, пока Бейва уложит вдову на диван. Потом он попросил максимально очистить гостиную от ненужных предметов, но Бейва только выключила шипящую плиту на кухне. Иврисе корчилась на диване, держась за горло и извергая страшные рычания. Аорл передал Бейве бумажку с молитвой, а сам подошел к Иврисе, выражая спокойствие, как самоуверенный хирург, изучавший теорию и практические занятия, но впервые  идущий на операцию.
 - Верна ли ты богу, Иврисе? – монотонно отчетливо давил словами воздух Аорл, поднося распятье к телу, как к прокаженной, Иврисе. Вдова издала сдавленный рык, сильно сжимая горло. «Начинается» - поучительным шепотом обратился Аорл к Бейве, которая в ужасе закрыла лицо, что-то бормоча из-под рук. Аорл все ближе подносил распятье к хрипящей Иврисе, повторяя прежние слова.
   Гостиная была наполнена монотонным голосом Аорла, обволакивающим весь первый этаж. Иврисе, кажется, скоро задушит себя, из ее рта больше не вырывается звуков, даже хрипа, ее лицо стало бледнеть, и взгляд застыл. Но ничего в гостиной не отвечает стремлению священника избавить ее от бесов, и мучения Иврисе лишние в этом доме. Распятье медленно опускалось ко лбу Иврисе, а часы тикали тем громче, чем тише становился голос Аорла. Иврисе не издавала звуков, и Бейва совсем отвлекалась от происходящего на фотографии, со стены смотрящие куда-то вдаль и улыбаясь, словно ничего жуткого в гостиной и не происходило.
   «Во имя святого духа, уходи бес» - сначала шепотом пробубнил Аорл, вспоминая точную формулировку, а потом, приложив распятье ко лбу вдовы, громом разбил тишину «Во имя святого духа!..» Иврисе слишком сильно сдавила горло и потеряла сознание. На старания Аорла только Бейва взвизгнула: «Господи!».
   Несколько тишины, погруженной в тиканье часов.
   Иврисе лежала неподвижно, дыхание только-только пробивало ее. Аорл, вспоминая экзорцизм отца, решил, что смерть в таких случаях естественна; тогда отец его протыкал распятьем грудь одержимых. «Это все?» - осторожно спросила Бейва, раздвигая пальцы на лице. Аорл не ответил. Он оценил остроту конца распятья, примерился, и, «Во имя святого духа!..», ударил Иврисе в грудь. От одного удара сарафан Иврисе промок пятнышком крови над сердцем, и священник ударил еще пару раз, пока распятье не застряло в груди вдовы. «Теперь все?» - умоляюще визжала Бейва, слезы которой брызгали сквозь пальцы; но она не видела, как Аорл утвердил очищение Иврисе, и теперь не хотела открывать глаза. «Да-а» - на выдохе протянул Аорл, гордо сжимая распятье,- «Идем, дочь моя».

Глава 4. Новая душа-новая лужа крови.
   Колыхание розово-голубых цветков придавало живости полю, куда должны являться мертвецы. Илуа не обращал внимания на разговоры Гури и Сольи, он вспоминал, как сам попал в этот мир, смутно представлялся отдаленный крик из темноты и первые лучи света, первое видение из жизни… Вспомнив первое видение, Илуа только задумался, что же это такое было-при видении с детьми, он точно понимал, что видит от чьего-то лица, в случае первого видения, он как будто залез в чужой сон.
 -Гляди!
   Гури прервал размышления Илуа, радостно указывая на черное пятно, кажущееся совсем рядом, но никак не досягаемо бежавшей троице, как луна, к которой не дотянуться с Земли. Накидки из листьев трепались на бегу, теряя составляющие. Перед полуголыми-с несколькими висящими на веревочках листьями- спасителями душ из черного пятна вышла старушка. За ее спиной пятно начинает гореть, но тепла нет, и быстро исчез, сжавшись в себя. По правилам, выдуманным Браки-надо позволить новоумершему посмотреть первое видение жизни. Какое-то искажение воздуха, чуть примятая зелень перед старушкой, и душа ее падает, словно сдувшись.
   Горы демонстрировали передвижение легко угадываемых живыми танков, прерываясь на вспышки серо-голубых пятен, точно взрывов. Гури с Сольей стянули с себя остатки накидки и весело разговаривали и пели. Гури упомянул имя Илуа, рассказывая о городе, это выдернуло Илуа из его мыслей. Он обратил внимание на движения новоумершей старушки-ее голова медленно поднялась, и вот она уже беседует с проводником, но что-то проводник, похоже, сделал лишнего. Старушка резко вскочила, на ее крик повернулись Гури и Солья, Илуа оставался на месте, пытаясь понять, что не так с этой старушкой-увидев обнаженных Гури и Солью она начала кричать еще громче, ее руки отстранялись от спасителей душ. Илуа решил помочь. «Радуга неба так приятно светила, странно что эта старушка так кричит». Поднявшись и подойдя ближе, он стал различать слова в крике новоумершей:
 - Нет! Я вам не верю! За мной должны прийти люди в накидках! Так завещал мой де-ед!
   Никто из троицы не мог понять, о каких накидках кричит старушка, и почему она вообще кричит.
 - Спаситель мой! – неожиданно, молящим тоном протянула старушка, когда Илуа подбежал ближе. На Илуа еще оставалась веревочка с листьями от накидки. Тогда троица спасителей наконец поняла, о каких накидках кричит новоумершая старушка.
   Как выяснилось, старушке и ее семье еще при жизни рассказывали о загробии те, кто уже умер. От них старушка при жизни узнала и о городе, и о проводниках, и о племени повстанцев; теперь, после смерти, ее семья развесила по квартире некие напоминания и все время, вспоминая об этой старушке, вспоминала еще и слова давно умерших о племени повстанцев, которые в травяных накидках придут на помощь, они также советовали кричать. Одного видения старушке было достаточно, чтобы все понять и действовать как ей завещали.
   От услышанного Илуа тут же подумал о своих любимых. Он, забыв о своей задаче в поле новоумерших, начал просить Гури и Солью пойти обратно в лагерь, чтобы рассказать своим еще живым близким об этом. Ему казалось странным, почему его спутники не прыгают от счастья и не стремятся бежать за ним.
 - Но ведь нам… надо искать… новоумерших,- неуверенно говорили Гури и Солья, почесывая своя обнаженные тела. Илуа не понимал их,- ладно, догоните, а я пойду в контору.
   От любви Илуа не заметил поезд, которые чуть не сбил новичка, когда тот побежал к железнодорожным путям. Поезд мчал с такой скоростью, а любви было так много, что Илуа решил, будто поезд мчит в город, чтобы скорее воссоединить души с их любимыми. Илуа громко смеялся, и когда поезд проехал, он побежал по путям. Поняв намерения Илуа, Гури побежал его останавливать, Солья следом. Почувствовав небывалую легкость, новоумершая старушка тоже сорвалась с насиженной травы. Трава скрипела под ногами бежавших, громкий смех заливал простор, что лошади, кажется, скакали резвее обычного в радужной глади. Илуа было не догнать, разве что поездом, но по этому пути поезд ходит только один-тот, что забирает новоумерших, он проезжает через город и объезжает вокруг леса, так что нам не узнать, что бывает с душами в загробии, когда их переезжает поезд. А еще этот поезд хочет взорвать племя, так что Илуа ничто не помешает добраться до конторы до самого города.
   Впереди послышался громкий хлопок, похожий на резиновый мяч в мире живых, сразу за ним звук оглушающего разрыва чего-то металлического.
   Души толпились возле развороченных остатков поезда, с ними, душами, пытались говорить души в травяных накидках и никому в целом не видимые проводники. Пассажиры уничтоженного поезда не знали, кого слушать и пытались что-то выяснить между собой.
                ***
   Доктор пришел вовремя, как и было договорено, но чуть припоздал, если рассматривать его приход с позиции того, что пациентка всего пару минут назад могла дышать, но жизненно необходимая доля крови вытекла, прервав процесс дыхания. Теперь доктору оставалось только вызвать полицию и обдумывать для себя алиби.
   Прошло всего чуть больше месяца, а детей дом снова приветствует лужей крови и прощанием одного из родителей. А фотографии на стене смеются лицами счастливой семьи…
               
Глава 5. Потеря…
   Главное в любви-не пробежать мимо нее. Иврисе еще пыталась понять свое видение: заплаканную, по всему видимому, девочку успокаивали несколько детей, среди которых был мальчик по старше остальных со стоящими слезами в глазах, называвший девочку Микой; у них умерли мама и папа,- и что-то жало внутри Иврисе, когда она снова вспоминала это. Илуа, проникнутый любовью, пробегал мимо взорванного поезда и не видел ничего, кроме своей возлюбленной, но где-то глубоко в себе, а не рядом с собой, в толпе новоумерших душ, которых запихнули в поезд, и подорвали, совсем не позаботясь об их мнении, и уж тем более об их чувствах.
   Когда Илуа добежал до города, птицы-фонари уже залетали обратно в окна и будили горожан. Новичок рисковал, в городе он мог быть пойман полицией, повешен на площади и куплен какой-нибудь пустой душонкой, забывшей о жизни. Но его это не волновало. Его волновало, что он не знает, куда идти. Гури, Солья и новоумершая старушка давно отстали, еще под темным небом, так что Илуа один на все загробие, а любой незнакомый может привести его к виселице. Но не это было причиной волнений, он не знал, как скорее добраться до своей возлюбленной.
   Город начинался кварталом заводов, большим кварталом заводов. Дым переработок заслонял небесную радугу и заполнял каждый уголок квартала. К заводам подходят души, подползают, медленно, четко следуя своим улочкам к своему заводу. В дыму души кажутся зеленовато-коричневыми. Их глаза еле заметны из-под опущенных век. Некоторые из них разговаривают друг с другом, глядя прозрачным взглядом. Илуа проходит в узких щелях между заводских стен, стараясь не создавать толкучки с рабочими. Откуда-то вопросы: «С какого ты завода?», «Заплутал что ль?», «Новенький?», «Я его мог где-то видеть?». «Я его точно где-то видел, ребят, он мне знаком, и знаком не в хорошем смысле!» - говорил одна из рабочих душ, стараясь поравняться с Илуа, чтоб лучше разглядеть в этом дыму его лицо. «Постой-ка, приятель» - сказал рабочий, ухватив Илуа за локоть. Илуа почувствовал рывок. Рабочий, схвативший Илуа, держал его перед собой, занимая весь проход поперек. Возмущения были прекращены тем же рабочим: «У кого есть список разыскиваемых». Намек был понят, рабочие плотнее встали друг к другу, зажимая Илуа между стен рабочих и завода. Внутри Илуа словно что-то разбилось; он моментально вспомнил все с ним произошедшее, позабыв Иврисе, детей, жизнь, он вспомнил город, вспомнил виселицу, вспомнил племя, а перед ним стоял взгляд рабочего, наполненный предвкушением награды за поимку и подозрением к своей памяти. Илуа все еще был один. Никто не обращал на него внимания. Каждая душа, его окружавшая, думала только о том, как бы не потерять шанс получить награду. И пусть они уже забыли, зачем им эта валюта, они хотели ее получить. Они не знали сколько, как, они просто знали, что видели это лицо, лицо Илуа, где-то рядом со словами «награда». Как дрессированные псы, внимательно смотрящие на мяч и думая о косточке, стояли рабочие, окружив новичка. Но и Илуа не боялся, он был огорчен, что пойман, ведь этим он подвел племя, подвел Иврисе, подвел детей.
   Снова всплывший образ возлюбленной подбадривает Илуа к действиям. Пока кто-то, у кого есть карманы или сумки, ищет в них список разыскиваемых, Илуа обдумывает план побега. Его локоть крепко стиснут рукой рабочего, его спина прижата к стене, а плечи вот-вот упрутся в груди рабочих. «Что же сейчас с Иврисе, как там дети. Сколько прошло времени? Может, они уже мертвы. Ведь здесь нет времени… Здесь только рабочие дни…»
 - А как же рабочий день? Ведь вам не заплатят,- Илуа произнес это так громко и четко, чтоб его могли слышать все в этой толпе, и это сработало. Каждый, как обожженный, подпрыгнул своей душой, засуетился, совсем забыли о вознаграждении. Рабочие стиснувшие Илуа уже проталкивались к своей работе. Тот, кто держал Илуа за локоть, ослабил хватку, единственный не потерявший мысль о награде, он переминался с ноги на ногу, беспокойно мотал головой и поглядывал на небо, в надежде определить, начался ли уже «рабочий день»; определить это можно по радуге-если в зените грань оранжевого и желтого, то именуемый «рабочий день» начался, но небо все однотонно мрачное в заводском квартале. Илуа подождал, когда толпа разойдется, и резко дернулся с места, проскочив между двумя замешкавшимися рабочими душами. Награда потеряна.
   Илуа уже не думал о трудностях, какие мог он создать плетущимся рабочим. Плетущихся не было, все бегали, как в муравейнике, ища свою дырочку, пока не поздно. Дырочка Илуа просвечивалась прямо сквозь мечущуюся толпу и грязный дым, в конце недлинного тоннеля стен. Он бежал, пытался бежать, натыкаясь на рабочих, толкаясь с ними, перепрыгивая через них. Ему казалась, что в том просвете стоит Иврисе, он рвался к ней. Вот еще пару шагов. Дым едва прикрывает внешний свет. Иврисе совсем рядом. Еще шаг… Крепкие пару рук подхватывают Илуа подмышки, чуть приподнимая его над землей от инерции. Еще когда Илуа был зажат между стен, какой-то рабочий не стал долго жать, он удачно оказался возле кнопки сигнализации, которых немало разбросано по городу, и нажав ее, вызвал полицию. Илуа безуспешно выдирался из хватки двух полицейских. Они скрутили ему руки за спину и нацепили на запястья что-то похожее на наручники. Илуа не получил указаний, как следует себя вести в подобных ситуациях, и был слишком занят мыслями о возлюбленной, потому продолжал бунтовать, не попытался выдать себя за другого. Полицейские без выяснения обстоятельств подхватили и понесли Илуа в карету. «Виселица тебя ждет».
                ***
   Отстав от Илуа, Гури, Солья и новоумершая старушка вернулись к взорванному поезду. Толпа душ все стояла, не слушая ни проводников, ни машиниста. Иврисе стояла в отдалении от всех. Также стояли еще несколько душ, фоном слушая никому больше не видимых проводников, задумавшись о недавнем видении. К ним первым и подошли спасители душ. К Иврисе подошла Солья. Ее тонкий, нежный голос осторожно проник в мысли Иврисе, как мелкий дождь проникает в летнюю жару, никому не мешая наслаждаться теплом, но напоминая о себе приятными прохладными капельками. Иврисе постепенно обратила внимание на приятный голос подошедшей к ней девушки. Она не забыла о прежних мыслях, но позволила Солье проникнуть ей во внимание. Солья представилась, милая ее улыбка покойно сияла на ее блестящем лице. Золотистое обнаженное тело отражало радужный цвет, словно он исходил от нее. Иврисе внимательно слушало Солью, которая кратко рассказала новоумершей обо всем, как ее учили в племени. Иврисе улыбалась в ответ и охотно верила девушке.
   Так, постепенно, кто слушал нежную Солью, кто доверился старушке, кто покорился певучему голосу Гури-новоумершие последовали к племени.
                ***
   Потеря младшей сестры убило бы Эду. Роно решил не говорить ей о попытке самоубийства Мики, но он не обладал набором качеств старшей сестры и не мог оказать Мики достаточной поддержки, бабушку бы такая новость унесла бы на тот свет мгновенно. Мики, бледная, как сама только с того света, сидела на коленях Роно, не в силах даже плакать, только губы ее тряслись. Мики отказалась ехать на похороны и Роно остался с ней. Ванная была красная от кровавой воды. «Где она этого навидалась?» - думал Роно, смотря на забинтованную в марлю, уже потемневшую, руку,- «надо бы заменить повязку».
   Роно вышел с сестрой на руках из ванной, уложил ее на диван и стал разбинтовывать марлю. Мики, рассматривала гостиную, как будто впервые в ней оказалась, задаваясь вопросами о каждом предмете: «Зачем диван мягкий?», «Почему телевизор горит красной лампочкой?», «Отчего мама такая веселая на снимке, когда я чуть не умерла?». Роно вышел и вернулся с новой марлей. Когда новая повязка была закреплена, он пошел мыть ванну. Мики лежала, холодная, на диване, тупясь в фотографии. В окно светило солнце. Вопреки всем смертям, вопреки похоронам, вопреки горю и холодному детскому телу, солнце продолжало греть землю.
   Никто еще не знал о попытке самоубийства Мики. Роно не хотел показаться циничным, потому не стал просить Мику не говорить не кому о случившимся, но она все равно была не в состоянии об этом говорить. После похорон ни Эда, ни бабушка не обратили внимания на холодность Мики. Дедушка оставался в неведении в санатории. «Слишком много смертей…И люди в этом городе противные» - сказала только за ужином бабушка.

Глава 6. Что-то теплое.
   В карете Илуа дали какой-то цветок, от нюха которого Илуа больше не брыкался и полицейские не казались такими опасными, Иврисе будто и не важна, а жизнь все так же сводится к смерти. По дороге полицейские ржали пуще лошадей и гнали так, словно осознали свое безжизнение. У Илуа отпало желание думать, он только наблюдал за небесными лошадьми и ему слышалось, точно ржут именно они. Вокруг лошадей сияла радуга, и тем омерзительнее казалось это дурацкое ржание. Илуа был доставлен на площадь, к подъезду с табличкой «Отдел надзора и суда». Его завели внутрь, провели по коридору, украшенному не менее богато, чем внутренности помещения «Отдела управления», завели в какую-то дверь, за которой был большой зал со множеством кресел, клеткой и столом посередине. Убранство было роскошнее того, что было в кабинете управителя, огромные люстры свисали с потолка, украшенного мозаикой, стены увешаны коврами, а пол мраморный, у дальней стены стояла огромная статуя женщины с завязанными глазами, весами и мечом в руках, в которой мы, живущие, узнаем искусно выполненную Фемиду, за которой зачем-то висели красные гардины. Илуа находился в состоянии серьезного не понимания происходящего, действие данного еще в карете цветка уже начинало заканчиваться. Его подвели к клетке и усадили внутрь на табурет.  Полицейские встали с двух сторон у клетки, уперев глаза во что-то несуществующее. Из-за статуи богини в зал вошли трое душ, в черных кожаных костюмах, один упитаннее другого, в очках и с разными прическами на голове: у одного были длинные, закрученные, точно парик, белые волосы, у другого сияла лысина между аккуратным кольцом черных коротких волосин, а третий имел аккуратную прическу, он же был самый тонкий. Они уселись за стол, открыли папки и уставились на Илуа.
 - Назовись,- громко сказал один из вошедших, с лысиной.
 - Я? – недоверчиво спросил Илуа.
 - Ты. Ты,- после паузы.
 - Пусть Илуа.
 - «Пусть» тоже записывать? - шепотом спросил один вошедший, с прической, у другого, с лысиной.
 - Мы судьи высшего суда,-начал третий, ближний к Илуа, он же тот, который со странными закрученными волосами,- Ты осуждаешься за клевету на управителя…
 - Встать надо,- шепотом перебил крайний, сияя лысиной.
 - Да. Кхм-кхм. Ты обвиняешься…да… за сотрудничество с Сатаной, за беспорядки в городе, за нарушение законов города о порядке и за это понесешь наказание, согласно с законом города -продолжил беловолосый, стараясь не подавиться слюной, читая приговор с папки, - есть ли у тебя адвокат? (вопрос прозвучал в никуда, Илуа был не состоянии понять ни слова) хочешь ли что-либо сказать в свое оправдание? – не отрывая очков от папки спросил он Илуа.
   К такому Илуа тоже не был готов. Его ответ уместился в да слова:
 - Меня повесят?
   Решив, что на этом дело завершено, пухлые костюмчики закрыли папки, все поднялись и со словами «исполнить приговор», спрятались обратно за статую. Суд завершен, приговор вынесен и не подлежит обжалованию. Полицейские подхватили Илуа и вынесли его из клетки.
  Повешение – это конец. У Илуа отсутствовали мысли, при словах о повешение ему представились образы повешенных, без языка, с завязанными конечностями, толстый продавец душ,- и этого было достаточно, чтобы дым безразличия и беспомощности залил его глаза. Его вели по площади к виселице. Босые его ноги скользили по грязному камню так, что полицейским приходилось буквально волочить его. Илуа подвели к виселице, чем никак не потревожили двоих на ней уже висящих. Один полицейский остался держать Илуа, а другой побежал к карете за веревкой и ножницами. Большие черные ножницы прислонились к щеке Илуа. «Высунь язык!» - приказал полицейский без ножниц. Илуа решил оставить данный приказ без внимания, увлекшись ощупыванием наручников, и разглядыванием веревки, столь же безразлично свисающей над его головой. Стены заводов больше не жали, но небо было скрыто под серой пленкой, сливаясь с безграничной тошнотворной грязью пространства. Илуа впервые почувствовал асфальт площади своими босыми ступнями. «Какой холодный, не то, что любовь» - просочилось сквозь дым у Илуа. Полицейский без ножниц полез в карман, откуда достал небольшой вытянутый крюк. «Хорошо» - лишь произнес полицейский, раздвигая рот Илуа крюком. Илуа и не сопротивлялся, он не почувствовал, как крюк протыкает ему язык и тянет его наружу, вон изо рта. Большие черные ножницы сомкнулись, откусив язык новичка. Остатки языка скользнули обратно в рот. Отрезанная часть языка Илуа была поднята с асфальта, прислонена ко лбу, и прибита гвоздем с помощью молотка и рук одного из полицейских, пока другой придерживал Илуа затылок. Когда процедура перемещения языка была завершена, полицейский, что был с ножницами, стал крутить узел на веревке. Серое здание, серое небо, серый асфальт, темная форма полицейских, босой Илуа и узел петли складывались в картину приговора над несогласными с городским режимом. Илуа висел чуть выше своего соседа, но мысками был ближе к бетонной плите, чем тот, что висел от него дальше. Наручники с него были сняты, и руки обмотаны веревкой.
   Звуки приговора покинули площадь, оставив ее в должной тишине казни над говорливыми преступниками, недовольными святейшим управителем.
                ***
   В племени Иврисе сразу приняли за свою. Она не успела узнать свое имя, потому ее назвали Рья. Ей пришлась по вкусу вечноварившаяся на костре жижа, она с радостью стала носить травяную накидку, и с удовольствием бросалась в пляс у костра, обычно в паре с Сольей. Все это с райскими пейзажами радужного неба, переливного леса, всезаполняющего и ничего не скрывающего света, не оставлявшего даже отблесков, сильно влияло на Иврисе, что она совсем забыла о видении, и о поезде, и не желала знать более ничего, а ее проводник давно растаял.
   На одном из собраний она, как новенькая, была выбрана отправиться в город, с целью выкупа повешенных членов племени. Ее предупредили о неприятности города, но ничего подобного она была не в состоянии понять и на все соглашалась. Тогда ей рассказали, что делать, выдали одежду и отправили с ней душу, знающую город, чтобы она не заблудилась. Заходить в город надо с безлюдных мест, дабы избежать подозрений. Знающая душа отвела Иврисе до парка, «дальше по прямой, выйдешь на площадь. Вот валюта» - сказала знающая душа и скрылась среди прохожих. Грязь парка не понравилась Иврисе, это поспособствовало плохому мнению обо всем городе. Она прошла прямо, по таким грязным дорожкам, что даже чудесное небо не могло затмить их грязь, и вышла на асфальтовую площадь. По ней прогуливался прежний толстяк-продавец, на этот раз в зеленом пиджаке. Увидев приближающуюся женщину, его лицо, которое он выставил вперед, чтоб было лучше видно, поплыло в мерзкой улыбке с маленькими усиками.
 - Приветствую, миледи,- начал толстяк новую игру с покупателем,- хотите сделать приобретение?
   Иврисе строго последовала наказанному ей в племени плану. Удовлетворившись ответами на вопросы, толстяк-продавец подвел Иврисе к виселице. Смрад площади резал глаза, и беспрестанно метался противный толстяк; она чувствовала, как что-то сжимает ее изнутри, мутит, она уже забыла о смысле ее здесь нахождения, но что-то другое держало ее на площади и давало силы новым шагам.
   Стройная фигура, красивое лицо, большие глаза, подернутый носик, тонкие губы, любовное чувство-это была она, Илуа узнал ее. Он не смел позволить ей уйти без него. Отсутствие во рту языка мешало Илуа выговорить имя своей возлюбленной, то замолкал, мерно качаясь на веревке и любуясь ею, тогда он начинал брыкаться, стараясь избавиться от веревок, и не прекращал смотреть ей в глаза, и крича взглядом о своей любви. Прежнее чувство снова сияло в его душе. Но она не узнала Илуа, да и не могла узнать, однако с радостью принимала его взгляд. Что-то теплое струилось по ней, при взгляде на него. Толстяк все допытывался, какой же выбор сделала Иврисе? Скакал возле повешенных, рекламируя их со всех сторон, но Иврисе не видела его усилий. Илуа больше не брыкался и перестал качаться, он улыбался, вторя улыбке Иврисе, и они оба разливали по площади что-то теплое, что струилось по их душам.


ЭПИЛОГ
   Иврисе и Илуа, конечно, навещали свою семью в мире живых, все семейство Каперо держала это в секрете от остального мира. Но постепенно, дети Каперо стали разъезжаться, так что навещать их было становилось сложно, потому, когда и Вьюни вышел из опеки старшей сестры и обзавелся собственной семьей, Илуа и Иврисе решили, что им пора возвращаться в жизнь.
   Иврисе всегда верила во что-то прекрасное. При жизни Илуа сводил это свойство своей жены на ребячество, вызванное психическим расстройством. Немало потребовалось пережить и… перемереть, чтобы Илуа поверил в чудеса так же, как Иврисе; она была лишь не всегда точна в формулировках, как школьник, который догадался о правильном ответе, но, из-за нехватки знаний, словарного запаса, не может грамотно сформулировать этот ответ. Иврисе, например, верила, что их с Илуа соединили небеса, это не совсем верно, теперь они оба об этом знают.
   Чистота души в загробии сохраняет только истинные незаменимые чувства, если таковые есть в душе. Но Илуа и Иврисе уже не думали, что истина, что незаменимо, они знали только одно…
   Руки их потянулись друг к другу, соприкоснулись пальцы, скользнули и крепко обнялись. Перед ними блестело полупрозрачное пятно врат в жизнь на фоне радужного неба и переливного зеленого поля. Новая жизнь в шаге от душ. Прежняя любовь в их глазах.