Мне нравится такой октябрь

Плевать на конспекты,
если пошло такое вдохновение.
Carpe diem, бабушка, carpe diem!

Утром я выходил из дому в свитере. Но к полудню настолько потеплело, что на моём торсе снова оказалась футболка с надписью «Кино» и тёмно-синий плащ, во внутреннем кармане которого лежат счастливые билеты с трамвая и деньги, которые я всё никак не удосуживаюсь вернуть своему школьному товарищу.

Нас отпустили с последней пары, и такой аттракцион невиданной щедрости никак не мог не повлиять на моё дальнейшее времяпрепровождение. Поэтому я, долго не раздумывая, двинул в центр города, намереваясь просто насладиться маленькой тачкой свободного времени (вагона у меня нет, так что довольствуюсь малым), впустить в себя всю благодать стоящей на дворе погоды и, может быть, даже сделать пару важных дел.

Трамвай живо пронёс меня по облетающему листьями бульвару, чуть притормозил возле вокзала (наверное, для того, чтобы я мог получше рассмотреть замечательные окна на фасаде дома моей подруги) и вскоре доставил меня прямо в родные места. Два квартала по старым пустынным улочкам, и я на месте.

Да, за последний месяц, каждый раз, как я поднимался по этим ступенькам, я всё чётче ощущал запах винограда...  И вот, наконец пришла пора. И я пришёл.

Взяв её в руки, я был приятно удивлён: с каждым годом эта старая деревянная стремянка становилась для меня всё легче и легче, а ведь когда-то мне её и с места сдвинуть было не под силу. Установить её так, чтобы не шаталась, было отнюдь не легко, ведь этому дырявому потрескавшемуся асфальту, сквозь который к солнцу рвётся мелкая зелень и по которому я и бегал, и прыгал, и степенно или задумчиво прохаживался, никто уж и не знает сколько лет.

Прежде чем покорять Эверест, я приостановился и облокотился на перила. Маленькие, узенькие, ржаво-жёлтого цвета, на которых и не прокатишься нормально и не посидишь, они лучше всего подошли мне для созерцания моего пейзажа.

Этот двор, который уже столько лет не даёт загрустить моему вдохновению, каждый раз поражает меня своей неиссякаемой уютностью. Летом тут на подстилках играют дети, а зимними вечерами отсюда я смотрю на звёзды. Размеры двора совсем скромные, а форма никак не может быть определена чётко, ведь с каждой стороны в него врезаются лестницы, крылечки, разные пристройки, халабуды и балконы. Будь я птицей, я бы наверняка смог посмотреть на него с высоты и всё же удостовериться в его прямоугольности, треугольности или неправильнофигурности, но я, как уже давно выяснилось, совсем не птица. А Икар меня не впечатляет.

По всем сторонам над моей головой теснятся двухэтажные домишки, и только по левую руку образуется портал, где неба есть гораздо больше. Вон виднеется та крыша в соседнем дворе, на которую я всё никак не залезу: да, шифер там неважнецкий, но зато какая оттуда видна красотища!, а именно виноградная лоза, почти целиком побагровевшая на осеннем солнце и, видимо, завившая всю стену, которую мне как назло отсюда не видно. Надо обязательно туда попасть, пока мои -дцать вдруг так резко и неожиданно и незаметно не превратились в -десят.

Издалека до меня долетают какие-то стуки, шумы, окрики: видимо, "хто-то где-то шо-то" строит. Но всё это меркнет на фоне симфонии листьев моего старого товарища – тополя. Он резко прерывает зигзаг низеньких крыш и выстреливает в небо своими гордыми прямыми ветвями. Я понятия не имею, кто, когда и при каких обстоятельствах его посадил, но точно помню, что с самого детства я любил наблюдать его объятия с ветром, а уж если до меня долетал его шум…да! вот! это и произошло сейчас, и происходит до сих пор, я слушаю, я ловлю его! Когда эти звуки достигают глубин моих ушей, а затем и души, мозг мой больше не воспринимает ничего. Он лишь поддаёт угля в горнило моей фантазии, которая уносит меня в безмятежный мир, где ютятся все мои мечты, сокровенные мысли и желания, переживания, впечатления и всё-всё прочее, без чего мне и жить-то незачем.

Солнце, воплощающее себя в свете и тепле, бьёт сквозь листья винограда и ваяет умопомрачительно пёстрый узор под моими ногами и на самом мне. В авангарде сушатся два иссиня-синих одеяла, рисунок на которых навевает на меня слишком много детских воспоминаний. Яркие лоскутки матерчатого моря гармонично вписывается в весь этот сонм желтеющей зелени.

Воздух, солнце, виноград, погода, просто вся моя жизнь опьяняет меня и радует так, что душа как будто бы уже оказывается над моей любимой пропастью в моей любимой ржи и вовсю поёт строчки из The Smiths:

Or is life sick and cruel, instead ?
"YES!"
No - no - no - no - no - no
No - no - no - no - no - no

Да, я помечтал вдоволь. Пора бы и честь знать. Но в данном случае я совсем не буду её знать, потому что, даже работая, я буду напевать про себя "no-no-no" и думать о хорошем. Здесь для меня всё хорошо. И в добывании фиолетовых плодов я нахожу потрясающую увлекательность.

Стоишь на стремянке: последняя чуток шатается, листья же постоянно щекочут уши, а ты каждый раз рефлекторно почёсываешь их. Высота совсем небольшая, но чувствуешь ты себя уже совсем иначе. Нет, дело совсем не в том, что я норовлю грохнуться наземь, - наоборот, так я становлюсь ближе к обворожительному голубому небу, чей цвет так и дышит свежестью.

На уровне моей головы спит кошка, возлегая на скобообразной балке. И ты смотри, ведь даже не слышит, что я рядом: не просыпается,  не пугается, не убегает. Лишь улыбается во сне. Вот это погода, как умиротворяет всё вокруг, а! (во мне всё же есть доля гуманности: я не стал будить кошачье отродье и даже стал тише щёлкать секатором.)

Всё это время  воздух во дворе был более-менее спокоен, но вот и сюда изловчилась ворваться струя свежести. Подгоняемые ветром, сухие листья на полу угрожающе зашуршали,  суматошно задвигались и понеслись кто куда. Правда, их полёт был весьма бесславен: ветер стих, и многие из них только и успели что упасть на чью-то лапу или морду, испытывая терпение нежащегося на солнце усатого хозяина. (А терпение у кошачьих, по моим наблюдениям, весьма велико. Бывает, начнёшь дурачиться с ними, а они лишь сидят в бездействии и надменно смотрят на тебя, как на недоумка. Зануды эти кошачьи, я вам говорю.)

Со всех сторон ко мне свесились кисти винограда: я даже и не знаю, какую сорвать первым делом. К слову, у меня тут есть одно весёлое занятьице - тянуться за далёкой спелой гроздью и в смятении-сомнении думать-гадать, упаду ль я или нет. А когда достаёшь её и проводишь по ней рукой, пробуешь на ощупь… ягодки такие плотные и упругие, пальцы просто блаженствуют. Кроме того, хорошо, что я не страдаю гигиенической фобией,  как Никола Тесла, и могу себе позволить вкусить одну немытую виноградинку, которая – ух! – таки оправдывает себя своим насыщенным вкусом. Как здорово, что в нашем организме вкусовые рецепторы связаны с нервной системой!

А как приятно ощущать в руках тяжесть собранного урожая! Наверняка какой-нибудь крепостной крестьянин XVIII века, сломанный пополам непосильной работой в поле, возразил бы мне, но я вряд ли стал бы участвовать в  споре. Ведь я просто сижу себе в тесной кухоньке с жёлтой "висит груша - нельзя скушать" лампочкой над головой и гляжу на стоящие у моих ног увесистые корзинки, из которых несколько фантасмагорично выглядывают гроздья спелых фиолетовых ягод. А сколько ещё гронок осталось купаться в солнечных лучах, чтобы в конце концов дозреть! Тут и на поесть, и на компот, и на вино хватит! (последнее для меня имеет особое значение, ведь я...не пью его! Зато я умею радоваться за других.) Главное не быть жмотом и не срывать всё до последней ягоды, авось зимой птицы поклюют!

А у меня есть чаёк, который я попиваю, сидя на ещё не лишившемся солнечной благодати крыльце. В руке есть чашка, в чашке чай, а в чаю - мята. Мята, растущая прямо на клумбе в шаге от двери. Прежде я подошёл туда, сорвал листочек, затянулся его неземным ароматом, чуть сполоснул под моим домашним водопадом и опустил прямиком в источающую пар чашку. А в потайном месте на одной из полок я обнаружил припрятанную мной пару дней назад печеньку! Печенька! Какой же чай может быть без того, чтоб не закусить его чем-нибудь!

Под рукой я чувствую присутствие кота. О, да это же Серый кот, который носит это имя по простейшей причине, связанной с его окрасом. Нет-нет, он не стал жертвой неразвитой фантазии или узкого мировоззрения хозяев, - к нему попросту пристала эта незатейливая, но с другой стороны звучная и лаконичная характеристика. Раньше, когда был мал, он летал по квартире, как угорелый, попирая все законы физики. Годы прошли, и теперь он лишь рычит и мурчит. Последнее мне нравится куда больше, тем более в данный момент я в очередной раз могу насладиться этим чудом вселенной: мой котейка залез мне под локоть и не спеша трётся о рукав, издавая свои космические звуки.

Вечером, когда я своим шагом снова примял рвущуюся на волю траву перед крыльцом, за моей спиной, во-первых, уже висела гитара, долго гостившая дома у моего старого доброго друга,  а во-вторых, происходила смена караула: солнце отправлялось наполнять своим живительным теплом жизни совсем других людей в совсем других местах. Мне же предстояла встреча с луной, на которой один древний корейский поэт хотел срубить все деревья, чтобы она ярче сияла. Что ж, а мне она и так нравится.

Ветер снова поднялся. Но сейчас он уже нёс в своих руках дух наступающей ночи. Правда, моим ушам не всегда есть дело до его посланий: им лишь бы слушать. Эх ветер-ветер! Что б я без тебя делал! Как он мне душу лечит каждый раз, как проберётся в неё сквозь ушные раковины (да простит он мне переход от прямого обращения к косвенному описанию). Вспоминаются мне прекрасные моменты общения с ним, когда совсем недавно я с подругой дней моих счастливых стоял у моря, созерцая штормящую пучину. Подруга, между тем, совсем меня не отвлекала и вполне понимала мою потребность в бегстве на пару минут в бескрайнее поле или заснеженную пустыню. Она вообще много чего понимает и, наверное, кабы не она, вряд ли эти дни были бы для меня столь солнечными...

Звуки вечерней улицы, шумящей напоследок перед ночным затишьем, переливались через преграду крыш в сосуд моей души, который я пока совсем не собирался закрывать. Впечатления от сегодняшнего дня беспорядочно вертелись в голове и обещали собраться в какое-то единое целое лишь к полуночи. Темнота сгущалась всё сильней и сильней, норовя заполнить собой каждый уголок двора, но не моей души, нет! Туда ей не добраться вовек.