Лишь бы они...

Ледяной ветер с моря дует мне в лицо. Уже несколько дней не унимается метель, за которой едва можно различить дома на противоположной стороне Невского проспекта. Хорошо, что я выучила почти наизусть все улицы, находящиеся в расстоянии около 5 километров от моего дома, будучи еще совсем маленькой девочкой. Ах, Ленинград! Как же ты был прекрасен до этой проклятой войны! Я с младенчества влюбилась в твои дореволюционные дома и парки. Как жаль, что теперь большая часть города сильно повреждена многочисленными бомбежками...
Блокада длится уже около двух лет, а может быть, и больше. Я совсем потеряла счет дням в этой ужасной и монотонной обстановке: обстрелы, звук метронома, голод, трупы. Самыми счастливыми моментами для всего города было время выдачи пайка. Порой кажется, что я не пробовала ничего вкуснее пайкового хлеба. Но по ночам мне все равно часто снились мамины вкуснейшие щи, и после таких сновидений совсем не хотелось возвращаться в реальность с ее ужасами и голодом. Братишка не раз признавался, что тоже очень часто во сне вспоминает родителей. Эх, мамочка, папочка, где же вы сейчас? Живы ли? Или может папу задела шальная пуля, когда он шел в атаку, а в окоп, где мама делала перевязку раненым, попал снаряд? Любимые мои, зачем же война разлучила нас? Зачем она заставила страдать нас всех?
Бабушка говорит, что мы победим, потому что мы православный народ и Бог на нашей стороне, но я в него не верю. Если бы он был на самом деле, то он допустил бы, чтобы началась война, чтобы наступил голод, чтобы люди, верующие в него, страдали? А Максимка верит. Он еще маленький, всего 5 годиков, поэтому и верит. Правильно делает.
У меня в руках всего лишь 900 грамм продуктов на троих: меня, бабулю и Максимку. Надо быстрее все это отнести домой, пока не проснулся братик, чтобы бабуля успела хоть что-то приготовить им покушать. А я не буду есть, нет. Уже который день я отдаю им все до последней крошки. Пусть я буду голодная, но они съедят на кусочек, на ложечку больше. Я сильно похудела за это время и с большим трудом передвигаюсь, но все равно исправно хожу получить наш паек, лишь бы мои родные не остались голодные.
С невероятными усилиями поднявшись до нашей квартиры, я тихо прошла на кухню, чтобы передать все продукты бабушке. Она очень ругает меня за то, что я совсем ничего не ем, даже плачет. Первое время она отказывалась от моей доли, но поняв, что я все равно буду стоять на своем, смирилась, тяжело вздыхая во время еды и роняя крупные слезы к себе в миску или кастрюльку. Бабулечка, любимая моя, не плачь, не надо! Я же для вас стараюсь, я очень хочу, чтобы вы были хоть немного сыты. Не плачь, я не могу видеть слезы на твоем милом лице с паутинками морщинок у голубых глаз. А помнишь, как мы все любили твои пирожки? Папа обожал с капустой, а мы с мамой - с яблоками. Помнишь?
Что с тобой? Почему ты так изменилась в лице? Нет-нет, со мной все хорошо, просто голова немного закружилась. Сейчас я немного посижу и все пройдет. Не надо, не беспокойся. Иди лучше посмотри, проснулся ли Максимка или нет. Все равно я никогда не скажу тебе, что у меня уже неделю безумно болит живот, и прямо сейчас медленно темнеет в глазах. Неужели это все? Пусть даже и так, я спокойна: продукты принесены, и мои родные не будут сегодня голодные. Я чувствую, что медленно теряю сознание и с каждой секундой мне становится в десятки раз хуже. Последняя мысль была: "Лишь бы они остались живы..." На всю квартиру раздается испуганный крик бабушки, но я его не слышу: меня нет.
***
В первую годовщину победы, в этот теплый майский день, на Серафимовском кладбище можно было увидеть двух людей: пожилую женщину лет шестидесяти и мальчика примерно лет восьми. Они медленно проходили между рядами многочисленных могил, вспоминая дорогу к той, которая вызывала у них ком в горле. Когда они пришли на место, то долго стояли молча, без отрыва смотря на фото на деревянном кресте. Первым нарушил тишину мальчик, тихо спросив:
- Ба, а она и правда была такой красивой?
- Да. А разве ты ее совсем не помнишь?
- Я помню только серый платок и длинную черную косу. И руки. Такие нежные и любящие. А сколько ей тут?
- Всего лишь тринадцать. Последняя фотокарточка перед войной...
Больше мальчик не решался расспрашивать бабушку ни о чем: он знал, что сейчас на душе ей очень тяжело. Да и он сам с трудом сдерживал слезы: он прекрасно помнил свою сестру, но именно руки и платок, которым она укрывала его в холодные зимние ночи, он запомнил больше всего. На удивление, для своих восьми лет он запомнил слишком много: как отец ушел на фронт, а мама пошла в медсестры, как сестра отдавала ему и бабушке свою долю, тихо умирая от голода, как в городе появились советские солдаты, наконец прорвавшие блокаду, и как радостно и шумно было в Ленинграде год назад. Как жаль, что она этого всего не могла увидеть…
Вдруг женщина с тяжелым вздохом произнесла: "Пойдем, Максимка. Нас, наверно, уже родители заждались". Мальчик, на прощанье взглянув на фото, тихо прошептал: "Спасибо тебе за жизнь", и взявшись за руки они медленно пошли в сторону выхода.