Как я ходила на Донбасс за тетей

ВАМ ВРЕМЯ ВЫПАЛО ЛИХОЕ

Часть ІІІ


КАК Я ХОДИЛА НА ДОНБАСС ЗА ТЁТЕЙ

Рассказ Пригоды Марии Кирилловны, 1922 года рождения, с. Семикозовка Беловодского района

Родилась я в 1922 году в селе Семикозовка. В семье было шестеро детей, я – самая старшая. В 1939 году, окончив семь классов местной школы, по приглашению тети, решила ехать в город Славянск Донецкой области. Мать и отец отговаривали, боялись, что я, ни разу за свою жизнь не покидавшая село, не смогу туда даже добраться. Но мое решение было твердым. Не знаю, было ли регулярным в те годы сообщение между Беловодском и Старобельском, но помню, что ехала в кузове автомобиля «Шевроле», где в два ряда были устроены деревянные скамейки. Мест на всех не хватало, и некоторые пассажиры размещались на полу; кабина предназначалась для водителя. По прибытии в Старобельск сильно испугалась гудка паровоза, даже рванулась спрыгнуть с машины наземь и бежать, но меня удержали соседи, объяснив, откуда этот звук. На платформе железнодорожной станции нашла табло с графиком движения поездов и стоимостью проезда. Указан там был и Славянск. Денег хватало на билет только в одну сторону. Я поехала.
В Славянске опять испугалась гудка. Теперь он сзывал на работу рабочих содового завода, где трудились мои тетя и дядя. Я попала в поток спешивших к заводской проходной людей и там, случайно, их встретила. Тетя говорит: «Ой, Маша, что же мне c тобой делать? Если я сейчас поведу тебя к себе, то опоздаю на работу; за это меня могут наказать, даже судить. Ты иди одна и там жди». Указав дом, где они проживали, сама поспешила в цех.
Дом был двухэтажный, кирпичный, находился рядом с заводом. Тетя с дядей занимали в нем одну комнатку. Детей у них не было. Вошла в квартиру – пить хочу, кушать хочу, а нигде ничего, даже воды… Один лишь керосиновый примус, на котором они готовили пищу. В коридоре висели ведра, я взяла одно и вышла на улицу в поисках воды. Встретив женщину с ведрами, спросила, где находится колодец. Та ответила, что колодца поблизости нет, а есть колонка и что на ней кран, который надо будет отвернуть. Колонку я нашла, но что такое кран – не знала, и воду включить не смогла. Лишь когда другая женщина показала, как это делается, – наполнила ведро. Воды то я напилась, а голод смогла утолить только после семи часов вечера: до такого времени работали на заводе мои дядя и тетя.
В сентябре того же 1939 года поступила в Славянское ФЗУ на специальность аппаратчика. Пришлось сдавать три экзамена. Поступали мы с моей новой подругой Сень Марией Ивановной. Я очень боялась, экзаменаторы были строгие, но сдала на «хорошо». Неприятности обрушились на мою голову месяца через три – когда пришло распоряжение, которым наше ФЗУ упразднялось, а на его базе организовывалось ремесленное училище. Нас распустили. В ремесленное я не проходила по возрасту, туда на полное государственное обеспечение принимались подростки 1927-1930 годов рождения; им выдавалась форма, они обеспечивались бесплатным питанием и проживанием. На завод меня тоже не брали, потому что не исполнилось восемнадцати лет. Лишь когда дядя поговорил с начальницей цеха Ириной Максимовной, та с большой опаской согласилась принять к себе в качестве фасовщицы. В мои обязанности входило накладывать – строго по весу – в трехлитровые стеклянные банки химические вещества – селитру, сель-мору, кальций, затем их подписывать и закрывать. Я за первую смену столько расфасовала, что начальница не поверила, говорит: «Ты, наверное, как-нибудь насыпала?» Но когда проверила несколько банок – вес сошелся. Стала я там работать. Рядом находился цех, где я раньше училась на аппаратчика. Мне было интересно, и я, выполнив свою работу, бегала смотреть, что делается там. Вскоре начала помогать то одной женщине, то другой. В том цеху в больших чанах при определенных температурах смешивались различные компоненты. На мою заинтересованность обратила внимание Ирина Максимовна. Как-то ей захотелось проверить, чему я научилась. Результатом была удивлена. Тут же перевела меня в тот цех. Сначала я отработала неделю в первую смену, затем неделю во вторую, а когда пришло время заступать в ночную – начальница заволновалась. Производство было опасное, можно было куда-нибудь влезть, обжечься, отравиться ядовитыми парами. К тому же в той маленькой лаборатории человек всю смену находился один. Поэтому в первую ночь она, наверное, совсем не спала, все звонила: «Маня, ты как там, не задремала?.. Смотри, если что-то случится, меня же судить за тебя будут». Но я ее заверяла, что все нормально.
Так я стала полноправным членом коллектива. А на состоявшемся как-то собрании Ирина Максимовна меня даже похвалила, сказала, мол, она самая младшая, а имеет такие высокие показатели.
Мой заработок стал больше. Спустя полгода я уже получала 250 рублей в месяц. Это была ставка высококвалифицированного работника. Прикупила себе кое-что из одежды. А в начале 1941 года тетя посоветовала приобрести хорошее зимнее пальто. В магазинах такие тогда не продавались, надо было заказывать в швейной мастерской. Пальто я заказала, его сшили, но я никак не могла дождаться, когда к ним завезут воротники – случился какой-то перебой с поставками. Мне говорят: забирай так. А что мне без воротника?.. Но тут началась война.
Немного поработали – пришло распоряжение: завод эвакуировать на Урал. Начальница говорит: «Маня, собирайся, поедешь с нами». А я ей: «У меня диплома нет, поэтому не поеду». Так и не поехала.
Мобилизовали меня на окопы под Киев. Хотя там находилась не долго. Немцы принялись сильно бомбить, люди стали разбегаться по домам, и я возвратилась в Славянск. Вскоре обстановка на фронте ухудшилась. Наши отступили, и Донбасс оказался оккупирован. По городу полицией было развешено распоряжение комендатуры о явке коммунистов и евреев «для регистрации». Муж тети, Тарасенко Сергей Иванович, был рабочим, состоял в партии. Как ушел он туда, так домой больше и не вернулся. Тетя сильно переживала, начала его искать, но ей кто-то сказал, что лучше этого не делать, за городом выкопан большой ров и там расстреливают коммунистов и членов их семей; и если она явится в комендатуру, то оттуда может не выйти. Она не рискнула...
Между тем продуктов в городе не стало. Люди начали голодать. Кто мог передвигаться или у кого были родственники в деревне, те уходили. Немощные люди умирали с голоду. Меня тетя «вырядила» в старую «бабскую» одежду и я вместе с несколькими пожилыми женщинами пошла по селам, меняя вещи на продукты. Ночевали мы в сараях, в школах… Женщины прятали нас, девушек, от немцев и полицаев на ночь под лавки. В одном какой-то селе я у хозяйки выменяла пять ведер пшеницы. Попробовала поднять – не могу. И как же, думаю, нести это на расстояние в сто километров? (Так далеко мы тогда забрели от Славянска). Пришлось два ведра там же и оставить. А с тремя я возвратилась в город. На обратном пути среди бесчисленного количества путников, сновавших в те месяцы в разных направлениях по дорогам нашего несчастного Отечества – с сумками, мешками, возками – случайно встретила беловодчан. Один пожилой мужчина мне сообщил, что Беловодск немцы бомбили несколько дней, было много убитых. Я очень разволновалась… По возвращении домой рассказала об этом тете, добавив, что хочу знать, что случилось с моей семьей; предложила ей отправиться на родину вместе. Но тетя была «ни в какую» – и со мной идти не хотела, и одну не отпускала, плакала… Просила: «Маня, не оставляй меня. Если умирать, то давай будем вместе». Это меня не устраивало, и я стала собираться. Тогда она немного успокоилась и даже положила мне в сумку несколько пачек соды – больше ничего подходящего, что я смогла бы где-нибудь по пути обменять на стакан молока или другие продукты, у нас не было. Я вышла из дому. Дорогу узнавала, спрашивая у людей направление на Старобельск. Когда подошла к городу, на душе повеселело – уже почти дома, всего пятьдесят километров… На свою усадьбу заходила со стороны огорода. Еще издали заметила, что во дворе отец с братом переворачивают сено. В саду у нас росла яблонька, кисличка, я, голодная, съела несколько яблок, а затем решила над своими пошутить – три года меня не видели! Насунула на глаза косынку, сгорбилась, приблизилась и у отца спрашиваю: «Дядя, как мне пройти на Семикозовку?» (Мы жили на Очкуровке). Отец принялся объяснять, но брат тут же меня узнал. Радости было!.. Они думали, что меня и в живых уж нет. Потом прибежали сестры отца и принялись расспрашивать о своей Фросе. Сразу же посыпались упреки, что я оставила ее в городе. Я пояснила, как обстояло дело, но им этого оказалось мало. Начали меня уговаривать, чтоб я возвратилась в Славянск и привела их сестру. За меня заступились отец и мать. Отец говорил: «Она же не дойдет. Вы только посмотрите, как она натрудила ноги». Но тети были неугомонные…
…Дней через пять я собралась в путь. Женщины насушили сухарей, испекли картошки, провели за околицу. Добралась я в Славянск. Возле дома встретила знакомых девчат. Те говорят: «А тетя тут тужит, говорит, ушла, пропала моя Маня».
В этот раз мне ее убедить удалось. У тети были припрятаны деньги, мы купили возок за 1500 рублей, с парой шлеек для плеч, тетя погрузила в него, какое поместилось, добро, и мы тронулись... Была она сильно ослабленная от недоедания, поэтому почти сразу же нам пришлось расстаться с частью вещей – поклажа была очень тяжелой, а возок тянула фактически я одна. С полдороги тетя сдала совсем, чуть ли не помирать стала. С горы, а иногда и по ровной местности мне приходилось везти ее на себе. Как я это выдержала – не представляю и сейчас.
Только возвратилась из Славянска, как другое горе: принесли повестку на отправку в Германию. Ехать я не хотела и сбежала в Беловодск. Спряталась там у знакомых. К родителям явились немцы, сказали, раз меня нет, значит, я в партизанах, поэтому отец мой, за укрывательство, будет повешен. Спас его полицай Очкур, однофамилец, возможно, какой-то наш дальний родственник, который сумел объяснить, что мы не партизаны. Отца отпустили. А случаи, когда оккупанты казнили родителей за детей, не пожелавших ехать в Германию, в Беловодске, я знаю, были. 
После освобождение района от захватчиков, с весны 1943 года я была принята на работу в качестве учетчика тракторной бригады колхоза имени Молотова. Бригадиром тогда был местный житель Квач. Он направил меня в Беловодскую МТС, девчата там объяснили, как вести документы, и я освоилась быстро. Но вскоре из военкомата пришла повестка о призыве меня в армию. Не желая отпускать единственного учетчика, председатель сельсовета Кривонос позвонил в МТС и попросил договориться с руководством военкомата, чтоб те меня не трогали. Позже директор МТС сам еще два раза меня отстаивал. Но в июне 1943 года этого уже сделать не смог. Там заявили, мол, людей в районе нет, придется отпускать. Передала я в контору «посменки» и на следующий день с группой призывников отправилась пешком на Краснодон, в женский запасной полк. Прошли мы краткое военное обучение, научились стрелять из винтовок, ползать по-пластунски и пр. Приняли воинскую присягу, и вскоре были распределены по частям. Я попала в 91-ю стрелковую Мелитопольскую дивизию на должность помощника повара. Возила с ездовым на лошадях на передовую солдатам кушать. Как правило, происходило это в ночное время. Иногда обходилось гладко. Но однажды попали в такую переделку, что думала, живыми уж и не выберемся. Случилось это в районе Сиваша. Там боевые порядки наших и немецких войск подходили очень близко друг к другу, и ночью немцы, услышав стук нашей брички, осветили местность ракетами. Подняли стрельбу. Красноармейцы, прикрывая нас, им ответили. Те огонь усилили. И тут, когда ездовой начал разворачивать лошадей, подушка брички заскочила под ее ящик, ось вывернуло, и лошади не могли тронуться с места. Везде все грохочет, а мы стоим. Понадобилось какое-то время, прежде чем устранили поломку и ушли из-под обстрела. Сами мы остались целы, пулями пробило лишь два термоса. Поменяв их, подвезли ужин с другой стороны. Солдаты рассказали, как они волновались, когда увидели, какая нам угрожает опасность.
С той воинской частью я прошла все дороги войны. Победу встретила в Литве, в городе Шяуляй.
Награждена медалями «За боевые заслуги», «За победу над Германией», «За трудовую доблесть». 
После Победы до самой пенсии работала в колхозе.
Мой муж Пригода Федор также был участником войны. В результате полученного ранения ему ампутировали ногу. Прожил он после этого пятнадцать лет. У меня две дочери и сын. Дети ко мне внимательны, грех жаловаться.

Декабрь 2008 г.