Любимые портреты - Палангские встречи

Завтра отбываем на Канары, – как бы между прочим сообщили мне старые милые друзья.
¬Ну что же, всё правильно – соответствует возможностям. В 70-е, например, люди тоже удивлялись и радовались, когда мы отбывали в Палангу, навсегда занятую и расписанную москвичами и ленинградцами. Правда, нас всякий раз поджидала неизвестность.
- Ха! Чтобы я не придумал, как устроиться! Вы меня плохо знаете! – доказывал Эдик, загружая машину всем, что требуется для повседневной жизни.
С литовцами ему удавалось договориться сразу же, на границе. Да и им разобраться с нами не составляло особых трудностей, ведь Эдик не столько говорил, сколько восклицал, пожимал руки, обнимал, жестикулировал, бил ногами по колесам, зыркал глазами, ощупывал перегруженный багажник, и в конце концов, высаживал нас с Машей из машины.
- Вы же видите – у меня жена и ребенок!
После всего нам была указана дорога на кемпинг, где могут быть надежды на устройство.
- Нет, ну умные же всё-таки люди. Понимают, с кем имеют дело. Что значит запад! – радовался Эдик.
Так называемый западный кемпинг больше походил на футбольное поле: без намеков на цивилизацию и с редкими островками растительности. Всё равно это было везение: нашлось место для машины и палатки. Чего ещё хотеть? Да абсолютно нечего! – всем довольны, осталось попробовать холодное Балтийское море. Немедленно побежали за всеми удовольствиями Паланги. Вот здорово!
Но! На следующее же утро погода подвела: почему-то налетел ветер с дождем, и палатки с людьми стали немедленно исчезать. Однако нам и тут повезло: мы смогли перебраться на новое место даже с ёлками. Рядом оказались такие же счастливчики – муж и жена Лёня и Тося из Ленинграда.
Как и мы, они приехали отдыхать и тоже взяли и пошли куда глаза глядят. После полудня распогодилось, в парке и на пляже появились люди, которые немедленно подставили себя солнцу и активно задышали. Мы, как и положено, тоже разместились на скамейке с солнцем. Среди приезжих отыскались московские – такие близкие, такие свои. Случайные знакомые оказались сразу хорошо знакомыми: и живем поблизости, и на одних концертах бываем, и читаем всё те же знаменитые толстые журналы.
- Ой, как же всё-таки хорошо – солнце, деревья, море шумит! Так жить хочется!
Первыми знакомятся дети, затем взрослые: табором бродим вдоль берега, по парку, узким улицам города. У «Хозяйственного» натыкаемся на тосиного мужа с газетой «Правда». Она уже давно прочитана, скручена и зажата под мышкой. Но дело не в газете, а в лёнином взгляде, сосредоточенном на одном – дверях магазина – значит, давно ждет Тосю. Иду за ней, забираю вместе с новой блестящей сковородой.
- Снова посуда. Дома всего полно. Что за страсть! Хоть бы уж картины покупала и книжки. Тьфу!
У Тоси появился повод поговорить про Лёню. Оказывается, что от жадности он не любит тосиных магазинов. А ведь если бы не она, то дом был бы пустой и давно развалился. Тося всё приклеивает, прибивает, переставляет, переносит, а он только и делает вид, что помогает.
Чтобы как-то разрядить момент, рассказываю о своей ерунде. Почти кричу для Лёни: «Одна чугунная на каждый день, вторая чугунная – для пирога, третья – страшно тяжелая, но дешевая – неизвестно для чего. Три маленькие сковородки специально для блинчиков». Лёня прислушался, а я не унималась.
- Да! Ещё одна маленькая для яичницы. Ага! Была ещё одна, которую пришлось выбросить. Вспомнила! Есть эмалированная из хозяйства Эдика!
Однако Тося не успокоилась. Вдруг вспомнила, как прятала новые вещи от лишних разговоров. Но это в начале супружества – тогда она почти не зарабатывала. Что там застройщица в ателье! Сейчас, спустя двадцать лет, она известна всему городу. Мастер по коже. Ни от кого никакой зависимости – сама прилично зарабатывает. Вот отчего Лёне так противно.
Несмотря на то, что Тося казалась болезненной: с лицом бледным и морщинистым, с темными кругами под глазами, что-то в ей было привлекательное. Да! Глаза глядели по-доброму и улыбка особенная – ласковая.
Лёня напоминал бурого медведя. Высокий, сутулый, с покатыми плечами. Он тяжело ступал, немного косолапя, что придавало ему медвежий вид. Голова, словно шар, покрытый копной черных, чуть вьющихся волос. На отдыхе он не стригся – не хотел. Тосю это страшно раздражало. Когда ей нечего было делать, приставала к нему с просьбой пойти и немедленно постричься, обзывала его чудовищем, лентяем и упрямцем. Затем неизвестно отчего возникала какая-нибудь новая лёнина тема. Вот если б не мы и не она, он бы никуда не ходил. Всё ему неинтересно. Дома, после работы способен только поесть и посмотреть телевизор. Как правило, Лёня ловил Тосю на каком-нибудь вранье, перебивал и вспоминал что-нибудь ненужное про неё.
Мы, наконец, добрались до кемпинга. Ужинали вместе. Всё было спокойно – вдруг Тося не выдержала, открыла чемодан и вытащила оттуда огромный мешок с резиновыми игрушками. Оказывается она их собирает. Тося достала из мешка раскрашенных кошек и которв, уток и свиней, петуха, девочек и мальчиков. И ещё много всего. Лёня выпалил только одно:
- Дома и так тесно, она ещё всякую ерунду покупает!
- Я знаю, что тебе всё противно. Зачем только ты на мне женился. Из жалости что ли?
- Ну да! Увидел сироту. Дай, думаю, женюсь! Эх, женщины!
- Может и так. Вы не думайте. Он вообще-то добрый, хоть и пил раньше, но не скандалил.
- Да ты лучше о себе расскажи, а у меня-то ничего интересного нет.
- Про себя... Это ты верно заметил. Я и маму-то свою совсем не знаю. В начале войны мы с братом и бабушкой в деревне жили, потом – детдом. Мать разыскала меня через десять лет. Поплакала, дала немного денег и уехала в свою другую семью.
- Можно сказать бросила, – заволновался Лёня. А ты всё детство в прислугах у какой-то латышки... Она детей как скотину держала. Вставали в четыре. Целый день по дому и на участке. Сирота ты моя. Скотину стерегла.
- Я же не одна так жила. Нас было пятеро. Били нас, правда, сильно. То розгами, то палками. В чулан сажали.
- Ты ещё расскажи, как вы красть по-хитрому научились ихние окорока.
- Да! Отрезали кусок, а метку передвигали. Я как пошла в рост да и в ширь – не узнать. Но так и не поймалась ни разу. А может хозяйка допускала такое – подкармливала.
- Не пойман – не вор.
- Вор... При чем тут вор! Здоровье испортила. Дети от этого не получились. Да и я ей не подарок – пять лет от водки отлучала. Хоть и пилит постоянно, но она для меня всё, Ведь правда, Тось?
- А, я не знаю. Всё вроде бы у нас есть. Детей вот только Бог не дал.
Для перебивки грусти вступил Эдик.
- Машунь! Сделай нам приятное. Сядь и почитай. Сколько ты страниц сегодня прочитала? Умная у меня дочка, в папу. Мама, конечно, тоже ничего, но иногда вдруг что-нибудь такое вытворит.
Э-э-х, я парень сильный – не такое выдерживал.
Наконец, все выговорились и мирно улеглись.
Снова пришел дождливый и пасмурный день. Тося захотела в «Музей янтаря». Ну и мы тоже. Неожиданно и Лёня увлёкся нашими походами. Стал улыбчив, шутлив. Тося всё равно замечала, что он ходит из-за нас, ведь ему неудобно отказаться, а вот если б не мы, он бы ни за что не пошел. А мы в очередной раз удивлялись дождю. Странно. Вроде бы лето, а где же погода? Кроме всего прочего решался вопрос: что надевать? Нам легче – есть куртки, плащи, зонтики, резиновая обувь. А Лёня с Тосей почему-то приехали без всего.
Тося впала в очередное сожаление о том, что они не взяли: сшитые ею плащи-болонья на ватине и без, кожаные пальто, куртки из плащевой ткани с капюшоном, шерстяные тренировочные костюмы и обувь «на дождь»... Выбора не было, и на Лёню оставалось натянуть дождевик подростковый – отчего пустые рукава болтались за спиной, капюшон тянулся вверх, а оставшийся балахон распределялся на животе, - и нужно было его держать. У этому – единственные серые брюки и всё те же шлёпанцы.
- И ведь я же собиралась взять всё тёплое, но Лёня меня так торопил, что забыл даже плащи... Надо же, нет куртки для него, хорошо ещё, что себе прихватила! А ему не взяла.
Как шальные, мы бродили по городу – искали музей. И скоро набрели на него. Он оказался в самом центре Паланги, скрытый могучими елями. Чугунные литые воротца легко поддались, узкие опрятные дорожки провели нас мимо пруда к дому с колоннами. Мы неслышно поднялись по мраморным просторным лестницам в зал. Постояли с какой-то экскурсией, послушали девушку-литовку, мокрую и озябшую от улицы. Она говорила слишком быстро, путала русские слова, но нам всё равно было интересно, понятно и почему-то радостно. Бегали из зала в зал и оказались в главном – выставочном. Тося решила сделать осмотр осмысленным и попросила выбрать лучшее. Всех опередил Лёня. С громким криком «Вот это» он указал пальцем на огромный, величиной с кулак, кулон. Яркий прозрачный янтарь был втиснуть в тонкие золотые переплетения и напоминал то ли бабочку, то ли цветок. Носить это нельзя – но зато какое большое!
Лёня сразу же был награжден. Нет! Не этим кулоном – впервые за всё время Тося ласково взглянула на него, взяла за руку и прижалась.
Вновь шли по парку, дождь не прекращался. Не обращая на него никакого внимания, мы неожиданно очутились на толкучке. Тося не размышляла – выбрала нитку яркого необработанного янтаря – конечно же самую длинную. Лёня и глазом не моргнул, как деньги были уплачены, а янтарь спрятан в сумочку Тоси. Одну фразу он всё же успел проронить: «Дома и так этого янтаря полно, хоть бы она раз его надела. Вот моя мама имеет одну брошку и постоянно её носит. Тогда это имеет смысл. А ведь ты опять положишь и носить не будешь».
Тося ласково взяла его под руку, и он успокоился.
Дождь надоедливо моросил, темнело – деваться некуда, кроме как домой, в кемпинг, а там вечера длинные, темные и таинственные. Шум ветра, шелест деревьев, капли дождя. Тот вечер предвещал что-то особенное. Тося с Лёней молчали, слушали смешные рассказы Маши и Эдика. Я смеялась, потом вдруг перешла на арии из опер. Сначала из «Аиды», затем из «Нормы». Наконец, это всем надоело, и только Лёня сидел как вкопанный.
- Ты хорошо поёшь. Пой, не останавливайся.
А Эдик попросил нас петь на улице, чтобы уж все слышали.
Мы вышли, взялись за руки и молча пошли по лунной дорожке к морю. Лёня неожиданно тоже запел, а я вдруг начала изображать танец под «Болеро». Море словно раздвинулось, небеса накрыли нас. Чтобы не испугаться, перешли на тихое мурлыканье «Путников в ночи». Топтались на песке и шептали.
- Ты хорошо поешь, я такого ещё не слышал.
- И ты хорошо.
Его руки, сильные и ласковые опутали меня неизвестностью.
- Пусть вода омоет мои смуглые ноги!
- Пусть вода омоет мой гибкий стан!
- Пусть вода коснется моих губ!
- Это ты придумала? – спросил Лёня.
- Может быть. Это не важно.
Я смеялась и пела, и снова смеялась.
А Лёня шептал:
- Это твои глаза! Я отдавала ему глаза.
Они – зеленые! Он смотрел в них неистово.
- Это губы – они твои. Он неумело обводил глаза, губы. И мы нашли друг друга.
Возвращались быстро. Лёня всё время повторял.
- Дай мне твои руки, отдай мне твои глаза, верни мне твои губы.
Утром, когда мы ещё спали, постучались Лёня и Тося, сообщили, что уезжают. Тося молчала, Лёня улыбался, а Эдик рассказал историю, как во время какой-то свадьбы, где он был тамадой, всю ночь танцевал «Лебединое озеро» с балериной Людочкой. Все до сих пор вспоминают.
- Тося! Останьтесь ещё на одну ночь, я вам станцую – хотите из «Дон Кихота»?
- При чем тут «Дон Кихот»? Лёня мог простудиться, а может, уже простудился.
Мы все обнялись. Тося расплакалась, а Лёня шептал:
- Ты обязательно радуйся! Знаешь как это всем нужно. Поверь!
Это было в Паланге, и это было в радость.
Поеду ли я на Канары?
Ах! Какое имеет значение, где тебе откроется БОГ!


1983-2003
Паланга-Москва