О силе доброты и уязвимости силы

      В возрасте после 55 лет для женщин и 60 для мужчин, законодательством нашей страны «деликатно» поименованном как «старость», есть немало преимуществ и даже удовольствий, недоступных юности. Для меня, например, нет большего удовольствия, чем перечитывать такие знакомые с детства литературные произведения, поражаясь , насколько иными видятся они с высоты прожитых лет и накопленного духовного багажа.
   Вспоминаю, как в детстве и юности преподносили нам на уроках готовые литературные продукты, аккуратно разделанные и упакованные в идеологическую обертку, очищенные от любых сомнений, снабженные инструкцией, что и как следует понимать. Да они и не исчезли никуда, лежат себе спокойно в закромах интернета, открыл – и потребляй на здоровье, можешь сочинение по ним написать, а, хочешь, просто читай для общего развития.
    Писатели, допущенные в хрестоматию, представлялись идейно выдержанными борцами против царизма доступным им оружием – словом правды. Моральный облик их был безупречен, а заблуждений иметь не полагалось. Николай Алексеевич Некрасов, великий певец страданий народных, образу такому в полной мере соответствовал. Произведения его ярко и наглядно показывали, как невыносимые условия царской России губили могучего телом и душой русского человека, вызывали к нему самое горячее сострадание и будили мысли, что несправедливость такую следует как можно скорее истребить.
   А уж образ Дарьи из поэмы «Мороз, Красный нос» на долгие годы был объявлен идеалом русской женщины. Еще бы, как выгодно было советскому гражданину иметь в социалистическом строительстве подругу сильную и отважную, в работе не уступающую ему самому, да еще и детей успевающую вынашивать и рожать между общим делом.
   Но вот давно мучил меня вопрос, отчего при первом жизненном испытании столь легко погибает такая могучая женщина?
   Чтобы найти ответ, через много лет открываю снова поэму Некрасова.
    Первое, что поражает в ней, это чувство полной безысходности. Посвящение сестре поэта пронизано ожиданием близкой смерти, и не христианской кончины, приближающей человека к Богу, а страхом перед уходом в темноту небытия. С чего бы это? 1863 год, жить писателю осталось 11 лет еще, прошла в государстве реформа по освобождению крестьян, хоть и не оправдавшая всех надежд, но личное рабство, по крайней мере, отменившая.
   Описание похорон Прокла леденит сердце ощущением более тяжким, чем просто жалость к безвременно умершему крестьянину и его осиротевшим домочадцам. Поражает абсолютное одиночество попавшей в беду  семьи. Уж не сгустил ли автор краски, описывая её несчастье? Или же отношения семьи покойного с односельчанами холодны настолько, что посреди трескучей зимы не нашлось в селе ни одного мужика, что помог бы старику выкопать могилу для сына? Ну, не звери ведь жили в Костромской (или Ярославской?) губернии в середине девятнадцатого века! Настолько злопамятны, что  не пришли на помощь женщине, ни разу в жизни не выручившую соседку и не поделившуюся куском с нищим? Или не решились предложить помощь этакой гордячке?
   Из поэмы следует, что Дарья со всею семьей считает себя христианкой, добросовестно посещает по праздникам обедню, красуясь собой и своими здоровыми ребятишками.    Чтобы вылечить Прокла, идет крестьянка в дальний монастырь за чудотворной иконой Пресвятой Богородицы. Заметим, однако, не в начале или разгаре болезни, что было бы естественно для глубоко и искренне верующей женщины, а перепробовав все вредоносные, возможно, и греховные средства лечения. Как бы упреком звучат слова Дарьи, обращенные к Пречистой Деве –что же Ты мне не помогла, а я ведь ночью за десять верст не побоялась прийти к Твоему образу, другим-то ведь помогаешь :
К ней выносили больных и убогих...
Знаю, владычица! знаю: у многих
Ты осушила слезу...
Только ты милости к нам не явила!
 Справедливости ради следует сказать, что в обители при виде погребения умершей схимонахини,  впервые приходит к Дарье чувство осознания своей греховности, христианского смирения. Но, видно, слишком поздно и ненадолго проснулись в ней эти чувства.
  Отчего же не услышал Господь ее молитвы ?
  Обратимся к Евангелию от Матфея и прочитаем ответ суровый и предельно ясный :
   «Тогда скажет Царь тем, которые по правую сторону Его: приидите, благословенные Отца Моего, наследуйте Царство, уготованное вам от создания мира:
ибо алкал Я, и вы дали Мне есть; жаждал, и вы напоили Меня; был странником, и вы приняли Меня;
был наг, и вы одели Меня; был болен, и вы посетили Меня; в темнице был, и вы пришли ко Мне.
Тогда праведники скажут Ему в ответ: Господи! когда мы видели Тебя алчущим, и накормили? или жаждущим, и напоили?
когда мы видели Тебя странником, и приняли? или нагим, и одели?
когда мы видели Тебя больным, или в темнице, и пришли к Тебе?
И Царь скажет им в ответ: истинно говорю вам: так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне.» (От Матфея 25:35)
    Не слышит Господь молитвы той, у которой нет  жалости к  нищим  убогим, а доброта кончается на пороге собственной избы.
    Это поэт, да и мы , грешные, все любуемся красотой и трудолюбием гордой славянки, а для Господа  не так уж они и важны. Он любит не красивых и сильных, а смиренных сердцем, добрых и верных.
    Вот возвращается домой молодая вдова, а в избе и палки дров нет, чтобы печку протопить. Опять ядовитым своим умом отмечаю, что как-то вдруг обнищало крепкое  крестьянское хозяйство, ведь глава семьи захворал зимой, когда убран был хороший урожай, и болел, кажется, недолго.
   Естественно было бы для женщины попросить у соседки вязанку дров до завтрашнего дня. Но не для Дарьи, ни давать, не принимать помощь не привыкшей. И не жалея ни себя, ни намучившегося на похоронах Савраску, отправляется она в лес по дрова. Может, хотелось ей в тяжелой работе забыться хоть немного в своем горе, но поступила она весьма безрассудно. Хоть и описывает поэт сверкающий холодной красотой зимний день, однако, учитывая время на проводы усопшего, отпевание, погребение и возвращение домой, день этот уже должен близиться к закату.
   Изрядно поработав топором, нагружает крестьянка целый воз дров, а дальше происходит нечто, с материалистической точки зрения необъяснимое. Сильная, здоровая женщина, не заблудившись, не сбившись с дороги, не потеряв сознания, тихо замерзает посреди леса.
   А вот для верующего человека ничего непонятного в случившемся нет. Не имевшая живой (то есть действенной, пронизывающей все бытие) веры в Бога , становится женщина легкой добычей нечистой силы. Сладкие грезы о прошлом навевает ей, замерзающей, воевода Мороз, не тот добрый дедушка, что с подарком приходит к детишкам на Новый год и одаривает хороших девушек приданым, а жестокое языческое божество, бес, проще говоря.
      Вот так и гибнет физически сильная, но лишенная доброты и смирения женщина при первом же ударе судьбы. Жалко ее, и не только за раннюю смерть , за незавидную судьбу сирот, но и за то, что блаженство  в вечной жизни для нее весьма проблематично. Впрочем, Господь Бог , неизмеримо добрее нас, и, как мудрый отец, лучше знает, как наказать и пожалеть каждого ребенка.
   А теперь мысленно перенесемся через десятилетия в век двадцатый и обратимся к судьбе другой женщины-крестьянки, по всем своим внешним и внутренним качествам полной противоположности Некрасовской героине.
    Бабушка моя по отцу, Анна Александровна, хоть и была женою не раба, а вполне свободного, работящего и верующего человека, но доля ей выпала нисколько не легче, чем  героине поэмы. Только в отличие от Дарьи, имела она здоровье слабое от рождения, да еще и подорванное многочисленными родами. Родила бабушка человек 12 детей, восемь из которых умерли во младенчестве. Помню, как странно было мне в детстве слышать о том, что умерли младенцами  Оленька, Коленька, Полинька, а рожденные после них дети получали те же имена, чтобы и их Господь прибрал безгрешными.
   Как бы много работы не было в хозяйстве, день в доме начинался с молитвы. Благодаря неустанным трудам и бережливости, был в доме скромный достаток. Привечали всех родственников, как родная, прожила много лет в семье жена дедушкина брата с ребятишками. Муж  променял убогую деревню на блестящий Санкт-Петербург, и верностью своей красавице-жене не отличался.  В избе их всегда находили приют, кусок хлеба многочисленные странники, нищие и блаженные. Для них лишний раз топили баню, стирали и чинили старенькое белье. Так было до революции,  и после, когда верный своим убеждениям дедушка отказался вступить в колхоз, отдал туда лошадей и инвентарь и остался хозяйствовать на клочке никудышной земли.
   Самое трудное испытание досталось бабушке, когда супруга ее  Василия забрали на первую мировую войну. Случилось это, по моим подсчетам, летом 1916 года, когда была бабушка беременна последним своим ребенком - моим отцом. Последние беременности переносила Анна так  тяжело, что едва ходить могла. А тут, пораженная страшной вестью, что остается без кормильца, и вовсе слегла. Но не осталась она одинокой в своей беде. Незамужние сестры, соседки уговаривали её :
   -Брось так убиваться, Аннушка. Ослабеешь, сляжешь совсем, так останутся детишки без отца и матери, ровно сироты. Давай лучше помолимся Казанской Божией Матери, Николаю угоднику да преподобному Серафиму. Глядишь, и не оставит тебя Господь.
    И она, превознемогая слабость, становилась на колени и усердно молилась Богу и святым Его. И услышал Господь ее смиренные молитвы. Благополучно разрешилась Анна от бремени сыном и стала поправляться. Сестры нянчились с дитем и помогали по хозяйству. Старший сын-подросток оставил учебу в гимназии и стал обрабатывать крестьянский надел., старик отец и сильная, здоровая , как Дарья из поэмы, сноха ему помогали.
  А перед революцией вернулся с войны муж, живой и невредимый. Перед отъездом на фронт заезжал он попрощаться к свояченице, послушнице одного из нижегородских монастырей, и та надела ему на грудь образок Божией Матери, что и сохранила его от пуль и снарядов и происков лукавого.
   Вырос новорожденный сын и до конца жизни заботился о матери, а потом и об одинокой сестре.
   Прожила Анна , несмотря на слабое здоровье, жизнь долгую. Много еще тяжких испытаний досталось на ее долю, но все принимала она безропотно и с упованием на милость Божию.
Я училась в первом классе, когда ушла бабушка от нас к Небесному Отцу. Именно так, поскольку в милости Его никогда не сомневалась. Осталась она в моей памяти маленькой и щуплой, почти бесплотной старушкой. И полвека спустя вижу ее  стоящей на коленях перед старинными образами в горящих  от усердных чисток ризах и восковых цветочках. Скудно освещен трепетным огоньком лампады « красный » угол  избы, едва угадывается среди темной зелени фикусов и  розана маленькая низко склоненная фигурка. В тихих словах молитвы нет ни сетований на судьбу, ни печали, а только чистая вера и упование на милость Божию.
   Ей я обязана и тем чувством любви к Богу, что много лет хранилось в глубине души, и, наконец, привело  в храм.
   А нищие и убогие (слово-то употребляется ныне чуть ли не как ругательное, а ведь означает тех, кто у Бога!), и на моей памяти нет-нет, да и появлялись в нашем доме. А мама моя хоть и боялась, что мы, дети, подцепим от них какую-нибудь инфекцию, но никогда свекрови не возражала.
         Ноябрь 2015 года. Нижний Новгород.