Явка с повинной

Обитель Инквизиции располагалась в самом центре города, прямо на Красненькой площади. Высокое здание из белого камня значительно возвышалось над прочими домами. Вид оно имело радостный и торжественный. Большие окна украшали разноцветные витражи, а на стенах искусно выполненные барельефы рассказывали историю спасения Пророка и восхваляли деяние Великих Инквизиторов, трудом своим приближавших приход на землю Царства Небесного.
 Прежде чем войти, Эмма, как положено, перекрестилась и поклонилась, потом поправила тёмно-синюю юбку, жутко неудобную и шуршавшую при ходьбе (она бы с радостью пришла в привычных джинсах, но в них в Обитель не пускали), только после этого поднялась по длинной лестнице в триста шестьдесят ступеней, именно столько месяцев длилась земная жизнь Пророка.
 Слева и справа от массивной двухстворчатой двери стояли, выпятив грудь колесом, гвардейцы в полном парадном облачении: мундиры рубинового цвета, чёрные сапоги до колена, ярко-зелёные плащи, скреплённые фибулами с гербом Церкви и низко надвинутые на лоб меховые шапки квадратные как печные трубы. В руках они держали ружья - приклады упёрты в пол, стволы скрещены, закрывая проход.
 Увидев Эмму, гвардейцы развели оружие. Она вежливо кивнула и прошла к дверям. Рядом с охраной душно пахло потом. Оно и понятно, на улице почти тридцать градусов, словно на дворе не последний месяц весны, а середина лета. Эмма толкнула дверь, створки легко разошлись.
 Внутри было прохладно. Солнечный свет, преломлённый стёклами витражей, танцевал на полу разноцветными зайчиками. На другом конце круглого зала винтовая лестница из стали ввинчивалась в потолок. Эмма замерла, любуясь тонкой ковкой. Её отец, мастер кузнечного дела, всегда мечтал о сыне. Да Бог послал одну лишь дочь. Кузнеца из девки не воспитаешь, но в отместку судьбе отец привил ей любовь к железу. Мама относилась к этому плохо, хотя и не мешала. Спорить с отцом бесполезное дело, двинет своим кулачищем в лоб и весь разговор.
- Что привела тебя сюда дочь Божья?
 Справа от двери, за маленьким столиком сидел толстый монах в коричневой рясе. Чуть одутловатое лицо светилось добротой и радушием. Эмма полезла в свою вязанную сумку, весившую на ремне через плечо. Достала аккуратно сложенный в четверо пригласительный листок. От волнения руки немного дрожали.
 Эмма приказала себе говорить размеренно, с достоинством, вышла же нервная скороговорка:
- Я это, письмо в том месяце написала. И вот, мне приглашение пришло.
- Дай мне его дочь Божья.
 Она протянула листок. Монах развернул бумагу, довольно долго всматривался в непонятные Эмми символы, нанесённые ниже текста приглашения.
- Та-а-а-а-к, - протянул он и позвонил в колокольчик, стоявший на краю стола.
 Из неприметной двери в стене в зал вышли две монахини. Одна - молодая, другая - старая, с лицом жёлтым и сморщенным как помятый газетный лист. 
- Проводите пожалуйста госпожу Эмму в семнадцатую допросную, - попросил монах.
 Старая монахиня кивнула. Женщины подошли к Эмми, встав слева и справа, взяли под руки. Эмма подумала, что сейчас её поведут по чудесной железной лестнице вверх. Ошиблась. Монахини повели её к той незаметной двери из которой вышли сами.
 За дверью была узкая лестница, круто уходившая вниз. Спускаться пришлось тесно прижавшись друг к другу. Пропустив пять площадок, на шестой они свернули в широкий коридор, освещённый дрожащим светом факелов. Стены блестели от влаги, пахло сыростью и смолой. Монахини же источали аромат благовоний, чуждый этому месту. Сердце Эммы сжалось. Она словно попал в прошлое, про которое принято говорить – тёмное. Когда рыжеволосых могли усадить на костёр без суда и следствия.   
 Её завели в квадратную комнатку с двумя стульями и столом, привинченным к полу. Под потолком ярко светил фонарь, спрятанный в железную клетку. Старая монахиня кивком головы показала на стол. Эмма села лицом к двери, обитой железными листами с тёмными оранжевыми пятнами ржавчины. Монахини ушли. Эмма завистливо вздохнула. Будучи маленькой девочкой, она ходила в приходскую школу. Её самой большой мечтой тогда, было посвятить свою жизнь служению Богу. Носить хабит, шоссы и прочие аксессуары скромного монашеского одеяния, совершать благочестивые дела… Подвела вера. Она не выдержала испытание.
 Что же, по снятой голове не плачут. В светской жизни хватало своих прелестей. Эмма про себя повторила заготовленную речь.
 Рэба, соседка, торговавшая рыбой на Сольном рынке что близ порта (злые языки поговаривали будто не только рыбой, но и другим товаром, куда более ходким среди моряков, изголодавшихся по ласки и любви), отговаривала Эмму писать письмо. «Не стоит совать голову в пасть льву, - говорила она. – Вызовут, пойдёшь. А так сиди тихонечко и не жужжи». Эмма сочла совет дурным. Она чтила Писание и относилась к Церкви с благоговением, как подобает любому достойному гражданину. Поэтому письмо написала.
 В комнату зашёл молодой человек с зажатой под мышкой коричневой папкой из кожи, коротко стриженный, чёлка зачёсана налево, одетый во всё черное: рубашку с узким воротом, застёгнутую на все пуговицы; штаны, с тщательно выглаженными стрелками; лакированные туфли. Он занял свободный стул напротив Эммы. Положив на стол папку. Достал из неё стопку бумаги, сшитую синими нитками и золотую ручку.   
- День добрый. Меня зовут Жак. А вы Эмма. Так?
На её вкус незнакомец был чрезмерно худ, но голос понравился, низкий едва вибрировавший на окончаниях слов. Она почувствовала, как румянец заливает щёки, а в комнате вдруг стало невыносимо жарко.
- Да, - Эмма смущённо спрятала глаза в пол, встретив этого Жака на улице, она бы ни за что не поверила, что он один из Инквизиторов.   
- Замечательно. Ну, что-же, расскажите мне свою историю.
- Я, это … - заготовленные слова никак не хотели падать на язык, всё пошло наперекосяк. – Я в письме подробно написала, - вместо рассказа, который не один час репетировала перед зеркалом, выдавила Эмма, продолжая краснеть и смущаться.
- Да, да, да, - Жак хлопнул ладонью по стопке листов. – Есть у меня и дело и письмо. Но знаете, грош цена всему этому. Бумага лжива. Свою историю человек должен рассказывать сам.
- Если так нужно… Меня зовут Эмма. Двадцать три года. Гражданка. Управляю швейным станком на фабрике Локера. Обычно мы делаем комбинезоны для водолазов, а иногда шьём специальные плащи для пограничников, что стерегут барьер. На них идёт особая ткань, военные привозят её в больших бронированных машинах, больше смахивающих на танки. Я знаю, о чём говорю. Видела однажды танк. Квадратная, железная банка. И как только на них воюют…   
- Милая Эмма, специфика вашей работы, безусловно, вызывает у меня интерес, но сейчас давайте упустим её. Может быть потом, в другой обстановки, вы подробно расскажите мне, чем живёт фабрика господина Локера. Сейчас же прошу говорить конкретней.
 Она покраснела ещё больше. Уж не на свидание ли её собираются пригласить? Жак конечно худ, при своём не малом росте на глаз весил не больше ста двадцати пяти – ста тридцати фунтов. Но голос и работа в Обители начисто перекрывали этот досадный минус. Интересно, а им вообще можно встречаться с женщинами? Или только разговоры разговаривать?
- Хорошо, если конкретно. То я рыжая.
- Вижу. Что с того? Это не преступление уже почти как сто лет.
- Я знаю. Только я не просто рыжая. Мне кажется я ведьма!   
- Ведьма? – Жак даже не потрудился скрыть сарказм. – С чего вы взяли?
- Я всё написала! – столь явное пренебрежение обидело Эмму, плотно сжав губы она отвернулась к стене.
- Дорогая моя, мы с вами не на светском рауте! Я задаю вопросы, вы отвечает. Понятно? Если нет, вопросы придётся задавать по-другому.
 Жак переменился в одно мгновение. Из приятного, располагающего к себе молодого человека в жёсткого, раздражённого мужчину. Изменились даже глаза, они стали холодными и колючими как у констебля портового квартала всю свою жизнь имевшего дело с пьяными моряками, бандитами разных мастей и шлюхами. Хотя эта метаморфоза и испугала Эмму, внизу живота приятно потеплело. 
- Да, конечно. Простите меня. Я немного нервничаю. С начала прошлого года стала замечать за собой некоторые странности. Сразу хочу сказать, я послушная дочь Божья, чту Писание и Церковь. Странности меня насторожили. Месяц назад взяла совет у проповедника нашего квартала и написала письмо в Инквизицию, то есть вам.
- Почему не обратились сразу?
- Я не была уверенна в том, что странности истинны, а не игра воображения.
- Однако сейчас, таких сомнений больше нет?
- Да.
- Что же изменилось?
- Понимаете, по началу, я иногда слышала чужие мысли, они звучали голосами в голове. Теперь могу двигать взглядом вещи. И ещё, есть одна мелочь, о которой я не написала, а в стенах Обители говорить как-то неловко.
- Ну?
- Если вы настаиваете. Мужчина может со мной очень много раз… - Эмма замялась, подбирая слова, - быть близким.
- Можете доказать?
- Прямо здесь? Это же грех! – гневливо возразила Эмма, хотя по-честному она ничего против не имела, с радостью бы доказала этому мужчине, вот даже прямо на этом столе.
 Жак остался невозмутим.
- Должен заметить, ваши мысли недостаточно чисты. Мне не интересно сколько раз, и кто может быть с вами близок. Меня интересует ваша способность двигать вещи. Вот, ручка – он передвинул её ближе к ней, - сдвиньте.
- Я могу попробовать, - Эмма чувствовала себя оплёванной. – Выходит не всегда, а лучше всего в пору женских дней.
- Попробуйте, пожалуйста.   
 Эмма сосредоточилась. Она не врала, двигать вещи получалось не всегда. Обычно это выходило спонтанно, реже специально. Никогда не знаешь наверника выйдет или нет. Она упёрла взгляд в ручку. На лбу выступил пот. В голове зашумело, шелестом приливных волн в спокойную погоду накатывающих на галечный берег, так бывает всегда, когда начинают происходить странности. Ручка дёрнулась, раз, другой, завибрировала, с противным воем соскользнула со стола, под пологим углом вверх. Пролетела рядом со щекой Жака, едва не задев кожу, вонзилась в стену рядом с дверью. То, что стена из камня ручку не смутило.
- Однако, - пробормотал побледневший Жак, - не ожидал. Эмма, вам придётся немного подождать.
 Он поднялся, не показывая спины, вышел из комнаты, бросив папку и бумаги на столе. Эмма не смогла сдержать злорадной улыбки – проучила пижона.
 Вскоре пришли двое монахов в бордовых рясах, огромные как цирковые медведи, с надвинутыми капюшонами, скрывавшими лица. На шеях пришедших болтались толстые серебряные цепи с большими деревянными крестами. Жака с ними не было.
- Ты пойдёшь с нами.
 Эмма кивнула. Новые Инквизиторы пугали. Один из монахов подошёл к ней.
- Вытяни руки, - сказал он.
 Ничего другого кроме как повиноваться не осталось. На тонких запястьях защёлкнулись бирюзовые браслеты.
- Зачем? – испуганно ойкнула Эмма.
- Для безопасности. Браслеты не дадут твоей ведьмовской сущности натворить дел, - сказал оставшийся стоять у двери монах. – Пойдём, время дорого.
 Она честно попыталась встать. Ноги, ставшие ватными, тут же подогнулись. Растерянно охнув, Эмма упала обратно на стул. Стоявший рядом монах, схватив её за плечо, рывком поднял на ноги. Руку не убрал, не давая упасть обратно. 
- Соберись. Будь сильной в своей вере, - сказал он.
- Я постараюсь.
 Эмму вывели из комнаты. Встав по бокам, монахи уверенно повели её вглубь коридора, прочь от лестницы, по которой она сюда спустилась. На пути иногда попадались послушники, в серых ученических рясах и монашки. Увидев браслеты на запястьях Эммы, они тут же прижимались к стенам, осеняли себя крестом и шептали молитвы. Эмме это не нравилось.
 Монахи привели к старому лифту. Кабина – клетка, из которой можно было рассматривать бугристые стены шахты, доверия не внушала. Её затолкнули внутрь. Сами монахи встали спиной к ней, загородив выход. Тот, что застёгивал браслеты, дёрнул длинный рычаг. Дрожа, лифт пополз вниз.
 Они спускались долго. Эмма считала убегавшие вверх этажи. Двенадцатый… Тринадцатый… Четырнадцатый… Как же глубоко. Права была Рэба, не стоило писать письмо. Так глубоко ничего хорошего не делается. Эмма тихонько заплакала.
- Не бойся. Это испытание. Если вера сильна, ты справишься,- сказал один из монахов, какой именно она не разобрала.
- А если слаба?
 Монахи не ответили.
 Лифт остановился, оставив над головой шестнадцать этажей. Эмму повели по ещё одному коридору, такому узкому, что идти пришлось цепочкой. Один монах впереди, другой замыкал, она по центру. Пол коридора уходил вниз под крутым наклоном. Идти было легко, но Эмма ели переставляла ноги. Монаху позади приходилось часто толкать её в спину. В стены были вмурованы человеческие черепа. Они заменяли фонари, светясь мягким белым светом. Эмми сильно захотелось писать, что немного отвлекло от сковавшего внутренности страха.
 Коридор вывел в овальный зал, освещённый всё теми же черепами. Вдоль стен, по кругу стояло шесть высеченных из камня тронов с высокими спинками, украшенными драгоценными камнями. Рядом с каждым из тронов узкая дверь, исписанная знаками. Центр зала отмечал каменный помост с антрацитовым столбом.
 Эмму подвели к помосту.
- Не надо, - прошептала она. – Прошу.
- Испытание…
 Перед глазами поплыло. Она почувствовала как оседает на пол. Сознание не потеряла, но мир отдалился и превратился в череду размытых пятен. Сильные руки подхватили Эмму. Её затащили на помост, руки завели за столб, притянули к нему железным тросом. Спину обожгло холодом. Один из монахов поднёс к её носу флакон с отвинченной крышкой. Острый запах вернул миру утраченную резкость. Монахи ушли, оставив Эмму одну.
 Тишина в городе - роскошь. Постоянно что-то шумит: ржут лошади, скрипят колёса повозок, трещат машины, на фабриках стучат станки, соседские дети топают по полу ногами, зазывала из паба напротив истошно голосит, рекламирую исключительный вкус блюд или, прославляя волшебную любовь местных блудниц - всего и не перечислить. Живя в городе, начинаешь ценить тишину, иногда даже больше, чем чистый воздух. Потому что лёгкие быстро привыкают, а вот голове приспособиться сложнее. Эмма знала это и потому страстно любила тишину. До сегодняшнего дня. Сейчас же - возненавидела. Эта грязная сука навалилась безмолвным весом, стократно усиливая страх.
 Скрипнули дверцы, тишина лопнула. В зал вышло шестеро человек завёрнутых в золотые плащи. Их лица скрывали серебряные маски. Они молча заняли троны. Из коридора, которым сюда привели Эмму, появился наголо бритый парнишка-послушник. Он толкал перед собой тележку, накрытую простынёй.
- Кто вы? – сдавленное страхом горло с трудом справилось, если бы не акустика зала, подхватившая и заставившая звучать слова громче, едва ли пришедшие смогли бы расслышать шёпот Эммы. 
- Мы - суд. Мы - Инквизиция. Мы поможем очиститься твоей душе. Хочешь ты того, или нет, - зал подхватил мужской голос и многократно отразил от стен, создав ощущение что разом говорили все шесть Инквизиторов, кто говорил на самом деле не понять. 
- Хочу! Очень хочу! Я сама пришла!
- Это похвально. Теперь молчи. Мастер Алан приготовьте прибор.
 Паренёк поклонился. Стянул с тележки простынь. Достал складной столик, поставил его на помост напротив Эммы. Сверху водрузил прибор, железную коробку с металлическими усиками, торчавшими во все стороны. Рядом положил чёрный камень размером с кулак в форме яйца.
- Готово, светлые господа, - голос у мастера Алана оказался тоненьким, почти что девичьим.
- Очень хорошо, - всё тот же голос. – Эмма, ты хорошо меня слышишь? 
- Да… Да господин, - с трудом оторвав взгляд от странного прибора ответила Эмма. 
- Признаёшь ли ты что ведьма?
- Да.
- Ты совершала дела, называемые в Писании мерзкими?
- Да я грешила с мужчинами, врала, завидовала…
- Хватит, - остановил голос. – Ты творила чёрное колдовство? Вредила людям?
- Нет, Боже, конечно же нет! Я, как только разобралась, сразу к вам пошла.
- Похвально, заблудившаяся дочь. Пройди испытание. Ты же хочешь избавить свою душу и тело от ведьмовского проклятья?
- Да! Я жажду избавления всем сердцем!
- Ты умеешь двигать предметы взглядом. Толкни камень на столе как ручку почтенного Жака.
- Но я не могу, монахи сказали браслеты…
- По этому поводу не переживай. Нас интересует попытка.
- Я попробую.
- Постарайся! От этого зависит мера твоего очищения.
 Эмма сосредоточилась на камне. Несколько долгих секунд ничего не происходило, а потом в голове что-то лопнуло. Она как будто второй раз лишилась девственности. Браслеты на запястьях нагрелись. Камень запрыгал на столе. Усики прибора задёргались. Из нутра коробки потянулась лента бумаги, исписанной ломаными линиями разных цветов. Мастер Алан ловил её. Его глаза быстро увеличивались в размерах, грозясь в скорости вывалиться из орбит.
- Остановись ведьма! – крикнул голос.
 Сила бурлила. Камень на столе уже не дрожал, он прыгал не хуже каучукового мячика. Эмма чувствовала приближение чего-то большого, прекрасного, как самый первый оргазм и сильного, как Бог.
- Именем всего оставшегося в тебе от Бога, прекрати, Эмма. Не дай мерзости сожрать твою душу.
 Инквизиторы нервно заёрзали на тронах. Она собрала волю в кулак. Одним мощным ударом загнала силу обратно внутрь себя.
 Отскочив от столешницы, камень упал на пол. Усики прибора замерли. Эмма повисла на тросе.
- Какие пики! Вы только посмотрите, - лепетал мастер Алан. – Какие пики! Просто немыслимо! Ещё бы чуть-чуть и…
- Успокойся, мастер, - осадил подчинённого голос.
- Уже молчу.
- Эмма… Ты прошла испытание. В тебе очень много мерзости, она засела в твою душу, вытравить её будет нелегко. Ты понимаешь, что это значит?
- Н-н-нет.
- Очищение огнём.
- Очищение огнём? – в ужасе переспросила она.
- Да, дочь Божья. Очищение огнём и болью. Я спрошу тебя один раз. Ты согласна на это ради спасения души?
  Слёзы катились по щекам. Мало кто выживал после очищения огнём. Шанс есть, но очень уж маленький. Если бы она занималась точными науками, то могла бы сказать, что шанс на уровне статистической погрешности. А сам вопрос - формальность, ей всё равно гореть…
- Я согласна.
- Хорошо. Мы выносим вердикт: представшая перед нами женщина – ведьма. В виду исключительности силы выбрана мера – очищение огнём. Подсудимая вину признаёт, с приговором согласна, выразила искреннее желание очистить душу. Приговор будет приведён к исполнению немедленно. Старший Инквизитор Рамон из Абеля. Тысяча триста сорок пятый год от рождения Пророка, месяц май, день пятнадцатый. Кристалл памяти занесу в архив лично. Эмма, желаешь ли что ни будь сказать?
- Да… Я всегда старалась жить по писанию. В детстве хотела стать монахиней… - слёзы оборвали слова.
- Мастер Алан, можешь начинать.
 Послушник достал из телеги шприц, наполненный чем-то бурым. Подошёл к Эмме. Маленькими ножницами разрезал левый рукав её любимой кофты. Нащупав нить вены, вонзил шприц. Эмма закричала. Ей под кожу как будто загоняли горячие прутья.
- Если вера сильна, а желание очиститься искренне, это зелье поможет пережить очищение, - пояснил мастер Алан. – Тебя отправят к лекарям. Через пяток лет на твой кожи не останется ни одного шрама. Вот только зрение вернуть не получится. А ещё зелье не даст тебе отключиться раньше времени от шока. Нельзя пройти очищение, не испытав сполна отмеренной боли. Все положенные пятнадцать минут ты будешь оставаться в сознании.
 Опустошив шприц, послушник убрал его. Снял столик с прибором с постамента. Из телеги достал Большую стеклянную бутыль из непрозрачного стекла и серебристую маску для носа и рта.
- Средство защиты, - натягивая маску на лицо Эммы, рассказывал Алан. – Раньше на кострах умирали быстро. Задыхались дымом или глотали огонь. Дыма у нас не будет. А огонь не даст заглотить эта маска.
 Мастер Алан из бутылки вытряхнул под ноги Эммы чёрное желе. Один из инквизиторов, наверняка, тот самый Рамон из Абеля, покинул свой трон. Подошёл к помосту.
- Да вспыхнет очищающее пламя, - произнёс он, кидая зажжённую спичку.
 По сжатым бёдрам Эммы потекла тёплая моча.
 Пламя занялось быстро. Горячие языки облизнули ступни, чуть задержались на пятках, рванули вверх по юбке, из тёмно-синей превращая её в чёрную. Боль нарастала постепенно, как температура плиты. Эмма попыталась молиться. Но боль быстро заняла голову. Кроме неё не осталось ничего. Это боль стучала в груди. Это боль бежала по венам. Это боль съедала кожу, грызла мышцы, пробовала на зуб кости…
 Маска на лице не давала кричать. Эмма мычала, пока могла. Огонь, быстро взобравшись по юбке, дальше двигался неторопливо, поднимался вверх по телу, как хороший любовник, желая уделить всё своё внимание каждой клеточки, каждому сантиметру. Наконец он добрался до лица. На мгновение перед глазами выросла оранжевая стена, потом их выжгло. Эмма утонула в белизне.
- Время? – голос Инквизитора прозвучал откуда-то из далёкого-далёко.
- Почти…
 Боль стихла. Впереди Эмма увидела силуэт человека, небрежно очерченный в белизне чёрными линиями. Силуэт призывно махал рукой. Эмма сделала шаг навстречу.
- Ты Бог? – спросила она и удивилась тому, что может легко говорить.
 Силуэт пожал плечами, как бы в задумчивости, потом кивнул.
- Если ты Бог, ответь: зачем ты делаешь такое с нами? Зачем ты делаешь такое со мной?
 Силуэт не ответил. Она вдруг поняла, что ему наплевать на людей. Ему всё равно как ты жил. Писание – ложь! Церковь – мошенники! Он породил мир. А теперь просто стоит здесь, приглашая всех присоединиться к той безмятежности не существования, из которой вышел когда-то сам. Для всех уготован один, общий конец. 
 По щекам покатились злые слёзы. Её тело жгли ради спасения души, спасать которую не надо… Бог покачал головой. Вновь позвал к себе - забудь про чувства, прими покой.
 Она пошла. Сделала шаг. Потом ещё и ещё. Бог был уже рядом, но вены вспыхнули огнём, её утащило обратно в мир живых.
- … Она жива? – спросил Рамон из Абеля.   
- Да, - ответил мастер Алан. – Пульс хороший, наверное, сильно верила.
 Эмма слышала, но не видела. Вокруг одна лишь темнота, разукрашенная цветными всполохами. Отныне темнота её постоянная любовница.
- К добру ли, к худу… Её способности точно убиты?
- Огонь и зелье верные средства. За двести лет ни одной осечки, - успокоил мастер Алан 
- Всё когда-то случается в первый раз…
- Глупцы… Богу чихать на нас… - разорвав спёкшиеся губы, прохрипела Эмма.
- Что она сказала?
- Бредит, - уверенно ответил мастер Алан.
- Бог с ней. Тащи её в лазарет. Передай, что бы на реабилитацию отправили на периферию, поближе к барьеру. И… Ты с ней не церемонься. Умрёт по дороге – ничего страшного. А то тревожно мне… Что у нас дальше?
- Луи Франк, фермер. Соседи обвинили в порче скота посредствам чернокнижия, - монотонно забубнил незнакомый голос. – Проверка на колдовство проведена. Способностей у подсудимого не обнаружено.
- Зачем он нам тут? – удивился Рамон из Абеля. – К законникам его, пусть сами разбираются. Взяли моду всё на нас спихивать. Как ни убийство - так жертвоприношение, как ни воровство - так одержимость…
- Травлю скота осуществили алхимическими декоктами из верхнего ряда, - пояснил незнакомый голос.
- Это уже интересно. Пусть ведут. Подсудимый вину признал?
- Частично. Алхимию отрицает. Говорит, травил отваром из мухоморов. Не думал, что скотина издохнет. Желал вызвать колики.
- Тогда ещё мастера дознавателя пригласите. Этого… С брюхом… Жуля! И пускай тащит весь свой скарб в средний зал. Беседа может выйти сложной. Мастер Алан… Ты ещё здесь…
- Мне разом девушку и телегу не утащить.
- Плюнь на телегу, - предложил незнакомый голос.
- Никак нельзя! Я за прибор головой отвечаю.
- Позже мы отвезём и телегу, и прибор куда надо, - сказал Рамон из Абеля.
-  А если…
- Что если? Тебе моего слова мало?
- Ни в коем случае, господин Рамон! Уже ухожу.
 Эмма почувствовала как её поволокли. Изувеченное тело скрутило судорогой боли, отпустившее сознание в ласковые объятия беспамятства.   
Тысяча триста сорок пятый год от рождения Пророка, месяц май, день пятнадцатый. В этот день на свет появилась Слепая Эмма, колдунья, ведьма, проклятая тварь… Она разожгла самый большой костёр очищения, сожравший почти весь мир…