Такова жизнь

Кружится голова, все вокруг плывет. Слишком много вокруг этого всего. Некоторые предметы причиняют боль, стоит их коснуться сознанием. Другие вызывают чувство дискомфорта.
 
Много сплю.Когда не сплю – жалуюсь на несправедливость , оплакивая во всю мощь своихлегких свою потерю.  Больно от ниток пеленки, они грубые и неизменяемые, больно от нечаянного прикосновения к шерстяному одеяльцу.

х х х

Я лежу на диване, а родители суетятся вокруг. Что-то со мной делают необычное. Интересно, с любопытством  прислушиваюсь к своим ощущениям – на меня намотали слишком много всякой материи. Зачем? Вдруг папа приносит два пятна мрака!

Абсолютно черные, они беззвучно угрожают мне даже при ярком свете. Папа приближается и я захожусь в  истошном визге, дергаюсь, неуклюже отмахиваюсь от этих порождений бездны. Мама, милая, любимая мама, надежда моя и спасение, оглядывается, понимает причину моего ужаса и строго говорит отцу:
-Убери!
- И как мы ребенка на улицу без валенок понесем? –озадаченно спрашивает отец, пряча за спину ужасные предметы.
- Сейчас. – мама еще что-то подвязывает и застегивает на мне, потом берет меня на ручки и передает отцу:
- Держи так, чтоб не видела.

Обзор закрывает усатое папино лицо. Он агукает, что-то мне говорит. Я чувствую, что внутри у него много смеха, и радостно улыбаюсь в ответ. Мама тоже рядом, поправляет мне пятки на колготках, одергивает  штанишки и надевает что-то на ноги.

х х х

Прошу у бабушки «крылышки». Крылышки – это концы гусиных крыльев, которыми хозяйки смазывают сковороды вместо кисточек. Получив два крыла большого гуся, тут же пробую взлететь. Не получается.

- С разбегу надо! – подсказывает дедушка. Он мудрый, все знает и очень много мне всего рассказывает.  Слушаюсь мудрого совета и некоторое время ношусь по дому галопом, размахивая крыльями. Чувствую, что не хватает пространства для разбега –только начинаешь набирать скорость, как нужно уходить в поворот, чтоб не впечататься в стену или мебель. Задумываюсь, собираюсь заплакать от подступающего разочарования.  Дедушка снова приходит на помощь:
- Попробуй с дивана! – он хлопает приглашающе рукой по дивану рядом с собой и снова сосредотачивается на телевизоре.

Пробую взлететь, прыгая с дивана. Ни усиленное махание крыльями, ни поджимание ног не помогают. Падать получается, взлететь – нет. Прыгнув в очередной раз, ушибаю коленку и потихоньку начинаю выть. Дедушка, кряхтя, встает с дивана, собирает меня с пола, объясняет:
- Будешь плакать – летать никогда не научишься.

Я вытираю кулаками слезы, отряхиваю крылышки и иду искать откуда повыше спрыгнуть, чтоб уж наверняка взлететь.  Через минуту, привлеченный грохотом потянутого по полу и придвинутого к столу стула в комнату вбегает дедушка и снимает меня с круглого обеденного стола:
- Ты что,расшибешься же!Это высоко!

Я объясняю:
- Так надо свысока прыгать, иначе не получается!
Но дедушка непреклонен. И я вдруг осознаю, что такое родное, хорошо знакомое ощущение полета мне больше  недоступно. И прямо в душе, через самое ее живое существо чувствую как рвется очередная ниточка, связывающая меня с домом, куда я так мечтаю и не могу вернуться.

От нахлынувшей вдруг тоски и этого понимания недоступности я захожусь отчаянным горьким плачем прямо на руках у дедушки. С летней кухни прибегает бабушка, ругает деда, отбирает у меня крылышки и уходит.

х х х

Вечер. Дедушка и бабушка смотрят телевизор в гостиной. Я подхожу к дедушке,облокачиваюсь на его коленку и задаю давно мучающий меня вопрос:
- Деда, а почему здесь все не так?
Дедушка не понимает, переспрашивает:
- Что не так?
Я обвожу рукой вокруг:
- Все не так!
- А как должно быть? –осторожно спрашивает дедушка.

Я открываю рот и вдруг понимаю, что сказать-то мне нечего. Слова не могут описать то место, куда я хочу вернуться. Да и можно ли это назвать местом?

Чувствуя в дедушке родственную душу – у него тоже внутри всегда есть какая-то боль и тоска, я считаю, что он должен меня понять:
- Ну так, как надо! – и в порыве чувств стукаю его по коленке. Тут в разговор включается бабушка:
- Ты что, помнишь как зимой диван стоял там у печки, а сервант тут? – недоверчиво спрашивает она.

Я какое-то время непонимающе смотрю на нее – при чем тут диваны и серванты? Я же говорю вообще обо всем этом мире. Ах, ну да… стоял…  Смутно вспоминается….Потом все же разъясняю:
- Тут вообще все не так! – и уже готовлюсь заплакать.
- Ну, не надо плакать! Ты не волнуйся, а постарайся объяснить – что ж тут не так? – успокаивающим тоном говорит дедушка и сажает меня к себе на коленки. Я вздыхаю, успокаиваюсь и рассказываю:
- Летать тут нельзя, коленки и пальцы только в одну сторону сгибаются, и вообще ничего нельзя.

Бабушка с дедушкой переглядываются изумленно, потом бабушка нарочито сварливым тоном интересуется:
- А чего ж тебе такого хочется, чего нельзя?
- Не знаю. Но очень хочется. – вздыхаю я.
- А ты попробуй вспомнить – подсказывает дедушка.
Я старательно морщу лоб и напрягаю голову. В голове темно и пусто.
- Что, не получается? – понимающе вздыхает дедушка.
- Не получается. – соглашаюсь я.

х х х

Больно от всего.  Потом однажды что-то случилось,  и я оказалась внутри себя. И пришло одиночество.  Одиночество – оно страшно.

Когда ты оказываешься наедине с собой в собственной голове – и только темнота вокруг и собственные мысли или вспоминающиеся образы – это невыносимо скучно.

Да, вокруг много всяких неизвестных и новых твердых предметов. И волей-неволей приходится обращать на них внимание, чтоб не быть в оглушающем одиночестве.

Думаю, это еще один из барьеров, выпихивающих сущность в земной мир. Все, врата закрыты, назад пути нет – и приходится начинать обживаться и приспосабливаться к этому миру.

Да, иногда подходят другие люди – что-то говорят, гладят, прижимают к себе, иногда от них исходит любовь и нежность. Но мало ее, этой любви, ужасающе мало.

Мне нужно раствориться в ней, как раньше – в бездонном океане, который всегда и непреходящ. И там есть другие, такие же как я. И мы все – любовь. 

А капли, сочащиеся из душ человеческих – этого слишком мало. Тем более,что и эти капли – только на мгновение.

А потом – меня снова кладут в кроватку и уходят. И даже если не кладут и не уходят – отвлекаются и тогда все – порыв любви и нежности  иссякает, душа начинает заниматься чем-то еще, а я остаюсь одна. Даже когда держат заботливые руки.


А впереди — целая жизнь...