Отдельной строкой...

Мой город детства такой же, как и был 50 лет назад.
Я не о зданиях, выросших за эти годы. Не о том, что улицы стали носить другие названия. Я о городе, в котором выросла и родилась. Он всегда будет таким же.
Там, глубоко в сердце, у него всегда одно и то же место…Дом.

Всё. Прилетели. Возвратились обратно.
Увиделись. Обнялись, подышали полной грудью, но, конечно, ни черта не надышались. Не отдышались. Хотя и много пили. Чая. Заваренного в толстый коричневый чайник с пузатой крышкой. Разлитый в высокие, с толстым дном стаканы, с ложкой сахара – желтоватого, твёрдого.Налопались до тошноты, до раздутых щёк и живота пирожков – с яблоками, творогом, вишней. Маминых, абсолютно неземных на вкус и до приятного обморока на ощупь.Тех, что берешь в руки «с пылу – жару»  и понимаешь – ты пропал! Навсегда. Навечно. Но мама при этом жалуется, что  вот де тесто сегодня не такое, как вчера, что вчера не такое, как помнишь, когда…
Конечно, ты всё помнишь! Ты веришь маме, киваешь ей головой, потому как твой рот туго набит овальными творениями её рук, от которых ты в который раз слабо отбиваешься и машешь так же вяло, непонятно кому и зачем… На безвозвратно потерянную талию, не налезающие юбки – штаны, морду –тазиком.
Тазики с пирожками, беляшами, лапшой и разными просвирками с дырками и без них, которые может делать только твоя удивительная и единственная мама важней всякой арифметики, даже если она касается и твоих килограммов и твоего облика!
Только у неё, вечно работающей, теперь уже  ставшей такой маленькой, с заметно шаркающими ногами, в больших, не по размеру резиновых калошах, в шерстяных носках, связанных ею в долгие зимние вечера, с высохшими и ставшими как у ребёнка руками можно всё это, как в детстве,  получить. Ощутить, вдохнуть и запихать на несколько месяцев вперед, про запас, на год, на жизнь!
И всё равно будет мало.
Вернулись.Прилетели.Всё закончилось.Штаны- юбки, юбки – штаны…
Какая теперь разница.

- Надо было больше есть, - ехидно замечаешь себе.
- Куда уж больше?! – буркаешь ты в ответ.
Там, у подножия гор, остался дом. Город, в котором живут они. Родные. Роднее не бывает.Люди,которые всегда с тобой.
Сидим. Не думаем. Они там, мы – тут. На всякий случай закрываем все лазейки... Чтобы не выдуло, не разнесло – ни от нахлынувшей тоски, ни от набежавшего сожаления.
Мало, опять мало! Мало были, мало пили, мало говорили - мало! Сидели, стояли, лежали - мало! В который раз из мысленных сокрушений выкрикивалось только одно, ничего не значащее: Ну надо же!
Но мы то знали – и что это значит, и что за выкриком стоит!
- Какого – такого рожна всего были ничего…2 месяца?! Почему в сутках 24 часа?! – крик, не менее истошный

Все годы, возвращаясь оттуда, возвращались с чувством – уехали из дома. (Куда только поехали? Зачем?- даже не озвучивалось. Такое уже осиливать с годами было не под силу).
С собой увозилось всё, кроме ощущения дома в доме. Такое бывает.
Такое случалось и с нами. Всегда. Безраздельно.
Уезжали из дома, ехали домой…
В город, который не меняется, и который стоит так же у подножия гор, в глубокой котловине, из которой, не глядя в подзорную трубу, виден дым…
Отеческий, а ты в плену…
Лирика. Чистой воды...
У нас – проза.

Вернулись. Сели рядышком. Вздохнули. Кажется ничего и не было, просто поездка, просто обратная дорога.
Но в том то и дело - было! Вот только набраться духу и выдать всё это.
Высказать, как упрёк тому, кто держит, привязывает, не даёт уснуть, а потом вот так легко отправляет обратно.Восвояси. Он такой – город детства.И ему по большому счету – по фигу. И ты, и горы, которые так же стоят, и улицы.
Только людям - твоим, родным - это всё иначе.
И кто такой этот «Город детства»?!
Кто такой этот, кто машет оттуда, даже если ты спишь, даже если видишь сто первый сон?! А он и в него вламывается, вваливается,  и машет, и смеётся!
Он – это ты. Ты, который почти, как и он – не меняешься.
И в сто второй раз отправляешься туда. Где ты, они, и он…

Полвека назад всё было таким же. Почти таким же. Посиделки – пошумелки, работы воз и долгие и такие же приятные, как пирожки на ощупь, обеды.
Длинные столы и скамейки  - начищенные и отдраенные на время приезда многочисленных родственников. Крик детей и шум гостей. Всё почти такое же…
За исключением малости… Дети уже выросшие, у них свои – крикуны и бегуны, а гости – родственники  всё больше с больными ногами, кровяным давлением и каждый со своим пузырьком лекарств...
Вернулись. Вспомнили. Город детства или город твоих родных?
Какая разница. Они теперь маленькие, хрупкие, болеющие.
И глядя на натруженные руки своей матери, ты понимаешь – ничего не меняется, кроме одного. Расстояния от того, когда ты ещё и до того, когда ты уже…
Ты ещё – говоришь с ней, сидишь рядом, пьёшь чай, ешь её всё те же «с пылу – с жару» пирожки, и только там, глубоко внутри, не покидает чувство «расстояния». Когда оно каждый день сокращается, уменьшается, когда ты смотришь на свой город детства и понимаешь – ничего не меняется. Ничего. Из того, что ты знал, чувствовал, имел. Из того, что держишь до сих пор – в груди, в сердце, в своей поседевшей уже голове. В которой нет – нет, как молния высверкивается мысль: Прав ли ты? Прав ли ты, покинувший и этот город, и этот дом, и этих, к кому ты едешь и потом вновь возвращаешься.
Не до сидев, не до пив, не до….
И не дождавшись ни одного вразумительного ответа, потому как искать его легче всего там – у подножия гор, ты вновь собираешься в дорогу….
Домой.
Вернулись. Сидим. А на самом деле – никогда не уезжали.