Гениталии Истины, гл. 1-2

ПРЕДИСЛОВИЕ (Александр Кушнир)

ПРЕДЧУВСТВИЕ ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ
 
Как-то прохладным мартовским утром у меня дома на секретном стационарном телефоне раздался кокетливый звонок. Тягостные раздумья о природе вторичного и первичного и их взаимомиграциях прервал мой старый друг Скворцов и на полном серьёзе попросил меня написать некий текст о том, что он, видите ли, не мудак. Эта медицинская справка ему понадобилась в качестве т.н. «литературного вступления» к его очередному фолианту, призванному по замыслу автора поведать миру что-то там новое про гениталии истины.
Не ожидая от Скворцова ничего высокохудожественного, я вдруг вспомнил, как много лет назад судьбинушка занесла меня домой к этому великому русскому писателю на окраину Москвы. Больше всего меня поразил не его стоящий под углом сто градусов к земле 12-этажный дом цвета военного кирпича, а беспризорные чумазые дети во дворе, которые носились по поселку с пневматической винтовкой в руках, поддразнивая дружка с соседней просеки: «Вовка, Вовка, иди к нам! Не бойся! Мы сегодня стрелять не будем!» Больше я в гости к Скворцову не ходил.
Познакомились мы по случаю в кафе «Веталитта» у меня на Волгоградке, где Скворцов предстал передо мной в образе не писателя, но великого музыканта и саундпродюсера. Постепенно оказались у меня дома, где я ставил Максу (так нашего героя зовут) всякую херню, а он рассказывал мне о своём боевом прошлом: недооцененный снобами «Другой оркестр», огнедышащую поездку в Тюмень вместе с «Викой Морозовой и “Кусочками льда”», написание текстов для сестёр Зайцевых и про главный проект всей своей неудавшейся жизни – группу «Новые Праздники». Неудавшейся, потому что Макс никогда не признавал русский рок и «Наше радио», а всегда делал что-то в стиле рецензий Сапрыкина и Семеляка в журнале «Афиша». Они любили его группы, а он любил Тибет и фильм «Москва слезам не верит». Короче, мутный типаж, чё там говорить…
Слава Богу, я тогда не догадывался, что Макс ещё и пишет книги. Поэтому доверчиво забурил к нему в студию в Сокольниках, где Земфира когда-то писала «Вендетту» или что-то в этом роде. Мы со Скворцовым и молодыми артистами вели скромные звукосессии, в результате коих я и понял, что не знаю о жизни вообще ничего. Когда наш сокольнический Брайан Ино впаривал мне телеги о том, что треки женского вокала в компьютере он делает по цвету непременно «голубенькими», я ещё, как говорится, терпел. Я даже терпел воспоминания Скворцова о том, как в юности он обкуренным выступал где-то в роли деда Мороза.
«Наверное, каждый Дед Мороз думает, что он – не Дед Мороз, – вспоминал с серьёзным лицом идеолог «Новых Праздников» и внимательно смотрел на мою реакцию, – но, на самом деле... именно он и есть Дед Мороз!..»
Продолжая издевательство над моим ангельским характером, Макс по дороге к метро периодически дарил мне свои книги. Какие-то были выпущены в самиздате, какие-то в крупнейших книжных издательствах мира. Издательства, по слухам, потом разорялись. Зато солидные литературные журналы типа «Знамени» называли моего приятеля «постмодернистом» и «провокативным постконцептуалистом». Цитирую по памяти, но всё равно, человеку, закончившему мехмат, было понятно, что у подобной дружбы с этим отъявленным литератором опасненький привкус. Потому что у человека есть врожденный дар нравиться критикам; одни названия его романов чего только стоили: «Псевдо», «Душа и навыки», «Космос», «Я-1», «Да, смерть!». Хотя саундпродюсер, аранжировщик и клавишник он, конечно же, милостью божьей.
Потом Скворцов, дописывая очередной самиздатовский бестселлер, доставал меня по телефону: «Слушай, а Марков тебе звонил? Нет? Вот ведь *******!» Это мы готовились отмечать где-то на Октябрьском Поле московское новоселье певицы Тани Зыкиной. Помню, в самый разгар, Таня, только переехавшая в столицу, пристально глядя на Скворцова, толкнула тост: «Чтобы всё это было не зря!» Сказала – как в воду глядела. Аранжировки для ее «нулевого» альбома Макс придумал просто изумительные. Чувствовал, что называется, дыхание времени… 
По инициативе скворцовских друзей в ту ночь мы слушали «Эндрю Систерз», «Лестницу в небо» в исполнении Фрэнка Заппы, а также всякий реггей и даб. Литературный критик Гурьев смотрел телевизор. Сидя спиной к Скворцову он по-достоевски массивно переживал за «Зенит» в валидольном матче Кубка УЕФА с «Вильрреалом», размахивал руками и орал: «Вали его на траву, сука! Вали!» Скворцов мудро улыбался, но когда вышли ночью на улицу, выяснилось, что он забыл на столе у Зыкиной зажигалку, гитарист Паша – пакетик гашиша, я – свежую «Афишу», а Гурьев – остатки подсознания. Так мы весело в лучшие годы проводили время.
Затем я ошибочно начал таскать Скворцова на свои лекции про Курёхина, где включал всякие видео-провокации и выжидающе сканировал реакцию публики. Макс к тому времени забросил все свои рок-группы и начал писать что-то глобальное, про гениталии истины. Мне врезалась в память пара выигрышных фрагментов. Что-то про вечное ожидание войны с ГДР и про несчастного героя, которому все предлагали стать писателем, изводя его фразами типа «хоть какая-то от твоей депрессии будет польза».
Я понял, что Макс замахнулся не на роман, а, бери выше, на монументальное полотно. На автобиографическую повесть. О своём советском детстве, о стране грёз, где ГУМ и Мосторг казались центрами нематериальной Вселенной, а наличие резиновых индейцев в доме означало, что жизнь удалась. Я понимал, что Скворцов развернётся на всю ивановскую и будет вещать о том, что раньше девушки были не так опрометчивы, и когда-то ещё не превращали вечер каждой пятницы в «русское поле экспериментов».
Но цинизм доброго по своей сути Скворцова оказался безмерен. Дети в его бурных фантазиях раздевали 23-х летних «сладких умниц» и доводили их своими крохотными ручонками до полного полового исступления. Умение восхищаться и очаровываться людьми и предметами заставляло Писателя создавать танки без люков, машины без шин, людей без мозгов и государство без границ. Прожив сорок лет без роду и племени, мой юный друг написал оду девственности и шпионским рассказам одновременно – и все это под безупречным маркетинговым бренднеймом «Гениталии Истины».
Получив весной 2014 года этот канонический текст по электрической почте, я понял, чему Скворцов незаметно научился у меня. Признаюсь честно: научился он немногому. А именно – раздевать своих читательниц не взглядом, но словом. Уютно ли вам будет под огнем его «Гениталий Истины» страниц через двадцать-тридцать? Сильно сомневаюсь. Можете проверить. Не пожалеете.
И пока вы морщите лбы над сакраментальным русским вопросом «а что же хотел сказать автор своим произведением?», Голливуд ободрал локти, борясь за экранизацию «Гениталий». Хитрый Скворцов склоняется в сторону Уэса Андерсона, а читатель опять остаётся с сопливым носом. Казалось бы, сегодня нам стало всё понятно в этой жизни, но истина-то совсем в другом. Не хер ставить лайки и фишки, а настала грибная пора собирать Библиотеку произведений великого русского писателя-авангардиста Макса Скворцова. И радуйтесь, если вы в своё время оказались в числе его друзей и поклонников. Потому что только психически нездоровый человек может очутиться в этом сомнительном кругу несостоявшихся революционеров от субкультуры и мнимого искусства. А значит, всё мы делаем
правильно.    

Александр Кушнир
 



1.

В принципе, Мишутка был вполне себе пригожей игрушкой. Но вот кожа – да: кожа серая была. Откуда он взялся такой? Из какого Мосторга?
Впрочем, Мосторг был известен. Ведь нам всем, если как следует покопаться у нас внутри, известно нечто безмерно важное, но неизменно представляющееся полной безделицей остальным. Нет, Ваня, конечно, его и таким любил. (Ваня – это так, на минуточку, мальчик-хозяин.)
Возможно, что даже напротив – плюшевая серая шёрстка, в первую очередь, и обуславливала любовь Вани к Мишутке, то есть, цвет плюша, в плане разжигания детской страсти к объектам собственного воображения, был наиболее выгодным Мишуткиным наследственным признаком. Чувствую, назревает вопрос, и отвечаю немедленно «да»! Да, несмотря на то, что Мишутку, да и не его одного, конечно, всегда с лёгкостью можно было потрогать, а то и  переложить из коробки с игрушками на антресоль или и вовсе уложить с собою в постель, – нет... Всё-таки он был лишь одним из многих атрибутов Ваниного внутреннего мира. Хотя и (примерно раз в две-три недели) атрибутом любимым. То есть, прямо скажем, творя Мишуткину душу (с точки зрения любого уважающего себя дяди Коли – воображаемую), Ваня, естественно не размышляя об этом в подобных терминах, занимался созданием объектов (до некоторой степени независимых) в рамках своего дошкольного сознания. То есть был наш Ваня натурально немного-немало локальный Господь. И ведь правда! Душу Мишутки творил он буквально из ничего. В качестве «ничего» в его случае выступал серый плюш, свёрнутый в причудливой форме, напоминающей медвежонка. Для пущего сходства к тому месту, которое более всего напоминало медвежью голову были пришиты круглые маленькие пластмасски, напоминающие, в свою очередь, глазки и носик. На пластмасске, символизирующей носик, имелось два углубления, по всей вероятности, призванных напоминать ноздри.
Мишутка был славный. Ваня его любил. Особенно ему нравилось раздвигать игрушечные плюшевые ягодицы и всякий раз поражаться, какая же там гладкая и нетронутая временем шёрстка. Ведь за пару лет эксплуатации, что и говорить, рабочие поверхности уже несколько выцвели. Попка же по-прежнему оставалась столь же прекрасной, как и в первый день его жизни.
Животик у Мишутки был жёлтый. Потому что пыльный. То есть, когда остальная шкурка Мишутки была ещё такой же нежно-серой, какой навеки осталась в попке, животик его был белым.
И тем не менее, кроме Вани, Мишутку не любил больше никто. Ни кукла Сима, ни обезьянка Тяпа, ни её сын Андрюша – одним словом, никто. В особенности, именно Сима.
У неё было две серьёзных и принципиально неразрешимых проблемы. Во-первых, у неё не было вагины. А во-вторых, не было грудей. Даже сосков. И что самое ужасное, при всём при том, то есть при полном отсутствии самого главного – она всё-таки была женщиной. То есть, созданием до нельзЯ истеричным, ранимым, тонко чувствующим, склонным  к нервным припадкам и обморокам, время от времени грязно ругающимся, ищущим поводов для ссоры, плаксивым и дьявольски привлекательным.
У неё имелся хахаль. Пластмассовый Майор Парасолька. Он был танкистом, и у него тоже были проблемы. Во-первых, он был лишён не то что возможности – но и всякой надежды на то, чтобы хоть когда-нибудь оказаться внутри своего танка, потому что у танка… не было люка. Майор Парасолька вечно воевал, стоя на башне. Танк же вечно шатало-мотало из стороны в сторону и нет-нет, да подбрасывало на каких-то разноцветных брёвнах, а то и вовсе на оловянных коллегах майора. Всякий раз он удерживался лишь потому, что стоял по щиколотки в какой-то вонючей клейкой массе неопределённого цвета, которая, как он слышал, по науке называется пластилином.
Поскольку у него не было полового члена, влечение, которое он испытывал к Симе, было хотя и сильным, но весьма неопределённого свойства, что и было его второй проблемой. Однако то, что его правая рука всегда крепко сжимала красное знамя, он интуитивно считал своим плюсом и, скорее всего, был в этом прав.
Сима тоже считала себя неравнодушной к Пластмассовому Майору. Ваня иногда разрешал ей бегать встречать его на КПП. Когда ему хотелось сделать Парасольке приятное, он снимал с Симы одежду, чтобы она ждала своего героя обнажённой. Симу это повергало в такое смущение, что у Вани иногда случалась эрекция, что по молодости лет ставило в тупик его самого. В такие моменты он начинал напряжённо думать (конечно, не находя ответа), что заставляет его раздевать эту безмозглую куклу – желание доставить удовольствие Парасольке или же то смущение, которое она испытывает, оставаясь голой.
Об этом он иногда говорил с Мишуткой. Однако, пусть сокровенный смысл их разговоров останется тайной. Тайной Мишутки и Вани.
За эту тайну Мишутку и не любили другие игрушки. Нет, не то, чтобы ненавидели, а просто не испытывали к нему симпатии. Как-то не приходило им в голову, что его тоже можно любить. В принципе, у него действительно не было ни танка, ни знамени.
Зато… у него был Ваня. Ване было не то пять, не то шесть, и он был вполне себе умненький мальчик.


2.

Ровно через год после того, как у Вани поселилась обезьянка Тяпа, у неё родился сын: обезьяныш Андрюша. Животик Андрюши был рыж и вельветов. И ещё, в отличие от Тяпы, у него был хвост, да к тому же коричневый.
От кого Тяпа нажила Андрюшу, было неведомо никому. Однако факт оставался фактом: Андрюша родился, явился в этот мир, занял-таки свою нишу в хрущёвской трёшке и, соответственно, в ваниной голове.
Учитывая тот факт, что Тяпа была преподнесена Ване бабушкой на день рождения в качестве именно что «обнимательной» обезьяны, в этом не было ничего удивительного – мало ли, кого она там «обняла». В конце концов, в её игрушечной жизни было немало минут, когда она была предоставлена сама себе.
«Обнимательной» же прозвали её потому, что когда любой желающий Ваня, или там какой-нибудь Вася, резко прижимал её к себе, её плюшевые передние лапки как-то сами собой обхватывали шею прижавшегося к ней мальчугана. И в этом, право слово, она нисколько не отличалась от любой другой женщины.
Как только Андрюша родился, то есть был преподнесён Ване на очередной его день рождения той же бабушкой, то есть той же Тяпой, которая якобы его родила, Ваня схватил его за коричневый хвосток и прибежал в комнату к своей тёте Наташе с криками: «Ура! Наташа! У Тяпы сын родился! Я теперь уже дедушка!»
Наташа была весьма симпатичной девицей двадцати двух лет отроду, и уже почти год как рассталась с девственностью. Она сразу заметила, что у Андрюши хвост есть, а у Тяпы – нет, и сразу сказала, что это, наверное, в папу. Ваня любил Наташу. Она была стройная и высокая. И иногда даже рассказывала ему сказки. Мастурбировать он тогда ещё не умел и вообще чётко, в деталях, ещё не знал, чем женщины отличаются от мужчин (ведь у куклы Симы не было ни грудей, ни вагины), но иногда перед сном долго представлял себе голую тётю Наташу. Особенно ярко Ваня представлял себе её груди (однажды он их случайно мельком увидел) и ноги (ноги его интересовали особенно). Наташина вульва в его воображении выглядела нерезко, хоть он и знал, что у взрослых там растут волосы. Однако ему и в голову не могло прийти, что у женщин нет члена. В своих неопытных детских грёзах он всё время интуитивно тянул туда, в низ Наташиного живота, свои шаловливые ручки, но зачем – этого он объяснить бы не смог.
Ванин чуть не игрушечный член напрягался и чуть не лопался от невнятного напряжения, но что с этим делать, мальчик тогда и ведать не ведал. Так и не испытав удовлетворения, утомлённый воображаемой голой Наташей, Ваня постепенно, незаметно для себя, засыпал, обняв своего Мишутку.

В тот же день, когда Тяпа разрешилась от бремени, Ване подарили заводные качели. Но покачаться на них ему  было не суждено…
Во-первых, они были очень маленькими, а во-вторых, на них было кому качаться и без него. Единственным существом, каковому сие дозволялось, была средних размеров пластмассовая Алёнка. Одета она была в очень короткое платьице в синюю клеточку, и оное платьице, к неописуемой Ваниной радости, с лёгкостью снималось с неё.
Вагина у Алёнки, конечно, тоже отсутствовала, но вот некоторые выпуклости в области грудной клетки – это да, тут всё было при ней. Да и вообще, фигурка у неё была получше, чем  у Симы, хотя и Сима была девочкой что надо.
Поначалу, когда Алёнка только к ним въехала, Сима забеспокоилась, – а  не разлюбит ли её майор Парасолька! Но волнения эти были до некоторых пор напрасными: главным интересом в жизни Парасольки оставался танк.
Симу это вполне устраивало. У танка тоже не было ни грудей, ни вагины. И что самое главное – он не был женщиной даже в душе. Он был оружием. Игрушечной смертоносной машиной. И душа его оставалась загадкой даже для Парасольки – ведь у танка не было люка…

Продолжение следует...

Официальный сайт автора: http://www.m-a-x.guru/