Как мы с Яшкой воспарили

Приехал вчера с работы усталый и злой.  И очень, очень голодный. Когда уже к дому подходил, был встречен родным котом. Лицо у кота  такое же скробно-хищное, как моё.  Одна из соседских кошек  как раз затеялась блудить, дура.  В  такой мороз, ага. Коту теперь холодно и стыдно. А никуда не денешься – любовь… Даже поесть толком некогда.
Встретившись, мы скупо мурляфкнулись и поскакали домой. Жрать. И наполнился дом сопеньем, и чавканьем, и хрустом костей, и звоном тарелок.
Уф, поели. Ложимся, брат.  Телевизор вот включу, пусть побухтит.
Телевизор мигнул, скрипнул, и в нём забегали и закричали местные народные люди. «Говнюки, гов-ню-ки!» - обзывались они.  А потом показали обзываемых. Они, все  такие в пиджаках, кривили многозначительные рыла и бормотали, что они, дескать, не говнюки вовсе, а другие. Вообще другие, совсем-пресовсем.
Нам надоело на них смотреть, мы их выключили, закрыли глаза и стали слушать окружающий мир.  А там тоже всё непросто оказалось.  На улице какой-то паренёк бухнул, видимо, и  от него убежала память. Мысли убежали, и слова, и даже буквы. Одну только успел он уцепить за задницу букву «е» и теперь громко её поёт.   Некрасиво поёт, зато  искренне. И удаляется при этом куда-то на юго-восток.  Но не прямо идёт, а галсами, как парусник против ветра. И   горькая, хмельная песнь его невысоко вздымается и  раскачивается из стороны в сторону, качается, ка-ча-е-ццаа, каа-чаа…
Нас с Яшкой укачало, и мы частично спим. Спит всё, что было в нас вредного, ехидного, пузатого. Всё тяжёлое. А  лёгкие, легчайшие, летучие мы не спим, а  тихо, светло воспаряем,  утоляя печаль, усмиряя мелкую, глупую сердитость, лихо завернув хвосты немыслимою буквой «е».