Изамат-Бурая

               
    Мы, маленькие дети, любители  игр  и  забав,  днем собирали горлец и дикий  чеснок. С наступлением сумерек вместе с  взрослыми играли в  прятки, в ак-чолмок  и  веселились. ( Ак-чолмок – национальная,  командная  игра  кыргызов.  Играли в ак-чолмок дети  и  взрослые в  лунные  ночи.  Игра, состоящая в  забрасывании и  отыскивании  белой  кости  ягненка  или  белой  палочки.  не  требует  никаких  материальных  затрат. Белая  палочка является непременным  условием  игры, чтобы  ее  можно  было  видеть  в  зеленом  лугу,  на  полянах.  Палочка  должна  уместить  в  себе  пятерню с  ладонью  двух  игроков.  Тот,  кто силен, может  вырвать ее из  руки  соперника и должен  доставить  ее  в  финиш.  До  него  его  могут  догнать,  задержать, чтобы  отнять  ее  с  силой  и  вбросить ее в  финиш! )
Взрослые,  когда  луна затягивалась  облаками,  проворно  находили  какую-либо  впадину  или  кусты  караганника и  там  мгновенно  исчезали. А  мы  их-то  теряли  из  виду и  начинали  искать.  Если  облачная  ночь не  давала  нам  возможности  находить  их,  то  на  некоторое  время  останавливали  игру  и  ждали,  когда  облака  переместятся  в  сторону, и появится  луна.  О  них  ни  слуху  ни  духу.
Из  близкой  ложбины  вырывалось  гулкое  эхо  смехов  и  веселий,  впитываясь  в  величественные  просторы  нагромоздившихся  друг  к  другу  гор  и вокруг, в какое-то  время,  наступала  странная  тишина. Без  взрослых  мы тогда  испытывали в душе какую-то  жуть,  и  об  этом  друг  другу  не  говорили  из  ложного чувства, чтобы  не  слыть трусливым мальчиком.  И  луна тоже, то прячась  от  нас, то  появляясь  нашему  взору,  играла  с  нами  в  прятки. В  разгар игры мы маленькие,  ненароком  приблизимся  к  взрослым,  то  они  пугали  нас  тарантулом  и  заставляли  бежать.  Почему?  Не  знал.  Тогда  мы держались  поодаль  от  них,  на  расстоянии. Мне  было  непонятным то,  что  они  всегда  сами  прятались, а мы их  искали.  То,  оказывается,  был  их  задушевный  разговор  и первая  юношеская  любовь!  Иногда,  когда  игра  подходила  к  середине  или  к  концу,  то  неожиданно    прольет  сильный  дождь. А  мы  бежим  в  юрты.  Ой,  остановитесь!-  кричат  взрослые. – Это  только  проходящий  дождь-то!  Он  пройдет!  Куда  вы  торопитесь?  И  преграждали  нам  путь, умоляя,  просили: -  «Еще  немного  поиграем!» 
Когда  играли  в  ак-чолмок  суть  игры  не  менялась:  взрослые  близко к себе не подпускали,  а  мы  в  надежде  догнать  их яростно бежали  за  ними.  До  поздней  ночи  играли,  чтобы  они  в  следующую  ночь    пустили  в  игру; перед  тем,  как уйти на  ночлег,  просили  у  них  разрешение-допуск.
Сейчас,  когда думаю  о  тех незабываемых  днях  детства,  то  мне  невольно  приходит мысль  о том,  что мы,  представители  старшего  поколения, даже  во  время  летних  каникул  не  даем  нашим детям  и  внукам возможности «побродить» по ущелью, где  местами красуется густой  ельник и березняк.  В  сторону, к  ущелью  Чаар стоит  темно-зеленая  чаша  ельника, и  солнечные  лучи  сквозят  в  ее  острых  верхушках,  придавая  им  пестроту. А вдруг осенит  их,  наших  детей,  смелая  решимость прогуляться  по  тропинке,  ведущей  к  косогору, а  оттуда-то увидят  они   клохтанье тяжелой  каменной  куропатки,  высунувшей  голову и  приготовившейся  к  полету  вниз,  туда,  где  стоит  зазубренная  скала. Когда-нибудь  удастся  ли  им,  нашим  потомкам,  живущим  в  городах,  услышать клекот  орла, взмывшего  под  облака!? В  ущелье  Чичкан,  где  я рос,  к  северу  огромными  утесами и голубой  стеной  вздыбились  горы  около 60  верст,  а  оттуда  из  таласских солнечных  гор  берет  свое  начало  река  Чичкан,  рокочущая  где-то  внизу среди  пойменного  леса и  стремительно  несущая  свои  потоки  вниз,  к  искусственной  плотине. Удастся  ли  нам  когда-либо привить им любовь к тому, что  называется  естеством – растительным и  животным  миром. Смогут  ли  они  увидеть сотни  диких  голубей, размахивающих  серовато—голубыми ,   темно-серыми,     светло-сивыми  крыльями,  перед  великаном-утесом.   И  воркование пары  вяхирей?     Зачем  им  - то  давать   какие-то  наказы,  советы,  прививать  им  любовь к  чему-то, говоря  им вот,  мол,  лоно  природы  и т. д. И  опять я  начал  писать те  казенные  словечки  вроде  «прививать»,  «любовь к»  и т. д.  Когда  я  распрощусь со   всеми  этими  вздорностью и  избитостью  дежурных  фраз?  Природа  родная-колыбель  нашего  детства, она  сама,  лучше  нас  вспоит их в  знойный  день своим студеным родником и заключит в  свои могущественные  объятия!
Когда  ложились  эти  строки, я невольно вспомнил  неказистый  случай из  классики с  пацаном-пастухом,  который  встретился  с  красноармейцем-Метелицей  в  степи, и он,  пастух-то,  выпекал  картофель  в  золе. Мне  думается,  что  чисто  русская  смекалка помогла  ему,  мальчугану  лет  10-11 выживать  в  лихолетье,  когда  шла  страшная  гражданская  война. И  наши  внуки  тоже  должны  видеть и  слышать  запах  дыма  овечьего  помета и  уметь   выпекать в  золе картошку,  молочный  восковый  початок  кукурузы,  мясо и др. съестное.
Им  неведом  разноголосый  гомон  птиц, благоухание тысяч  цветов и трав  в  лугу,  на  склонах,  вдоль берегов  небольших  речушек.  Когда на  коне с  хорошим  ходом  идешь по  бездорожью сквозь  кусты  щиповников,  смородин, диких  малин, совершаешь трудные  переходы  через горы, крутые  спуски  к  ущельям,  красота  природы  сама  без  какого-либо навязывания вкрапляет в  душу  то,  что  мы  называем  естеством!
Городские  дети,  мне  кажется,  лишены своей  основы – воспитания матери-природы. Они  в  бушующем  море,  на  фарватере глобализации  и    потока  неизведанных  доселе волн  испытывают большие  затруднения, и  им  должна  помочь  родная  природа,  которая  краше,  богаче,  глубже, шире,  выше,  чем маленький кусочек той художественной литературы,  прочитанной  ими… Хорошо  было  бы,  если  они  зачитывались ею:  читают  ли  вообще!? А  кто из  подростков хорошо  знает  принадлежности  конских  сбруй? Да они  посещают  в  школе  какие-то  кружки и  то  в  четырех  стенах.    Настоящая  жизнь,  обычаи  отцов  и  дедов, их  нравы, правила  обхождения,  взаимоотношения  между  киргизами, этнография народа, труд и  другие  правила не  стали  для  них  нормой. Только  знание  английского  языка не  даст  им  гарантии,  что  они    в  22  года не  будут  инфантильными.  Мне  хочется,  чтобы  они жили  с  природой,  чтобы  свято  берегли  обычаи  своего  народа  и  достойно  несли  знамя  той  нации,  к  которой  они  относятся!

Это  произошло в моем детстве,  в ущелье  Чаар,  Почему-то я вот  уже  три-четыре  дня не  вижу  отца.  Оказалось,  что наша Изамат-Бурая  на  летней  кочевке  неспроста, а  вследствие  чьих-то злодейских умыслов  пропала,  и  людская  молва,  покружив  по  юртам,  дошла  и  до  меня.  Я  тоже  старался  никому  не  говорить  об  этом  тяжелом  известии и  с  болью  в  сердце тихо  переносил свои  страдания.  За  два  дня  до  известного  случая  Изамат-Бурая  не  вернулась  с  пастбища.  Когда  отец  с  матерью на  отгоне   проверили  количество  стельных  коров,  то  в  их  числе  Бурой  не  было. Мать тоже  держалась  поодаль  от  меня  и о грянувшейся  беде  умалчивала.  Но,  когда началось  душераздирающее  мычание теленка  Бурой,   она-то  призналась мне  о случившемся.  - Отец  в  порыве  гнева, -« бедная  Бурая,  что  с тобою ,  вероятно,  ты  стала  жертвой  какого-то  бедового-злодея»,-  сказал.  А  сам  часа  два  безостановочно  шагал  перед  юртой  взад  и  вперед. Никак  успокоиться  не  может сердечный!   И  говорит:  - «Как бы  то ни  было,  если  найду  его,  то  покажу  этому  злодею  семь  прямых  предков!  Они  (здесь подразумевается  группа  шайки)  Изамата-Бурую  могут погубить,  если  забьют ее   на  мясо. А  если  она  жива,  то  найду  ее  хоть  из-под  земли,-  сказал  отец  твой.  И,  оседлав  Игреного  коня,  отправился  в  неизвестный  путь.  Вот  так  обстоит  наше  дело-то,  сынок,- закончила  мать. Уронила пиалу,  которую  мыла, та разбилась  вдребезги, потом  чего-то  испугавшись, проговорила:  - «К  счастью, сынок.  Бог  видит.  Наказание  будет  неотвратимым. А  потом  про  себя  шепнула:  - «Какое-то  наваждение!»
О-о,  бедняжка  мать сейчас  с  нескрываемой  тревогой  смотрела  на  теленка  Бурой.   А  он  с явным   беспокойством,  оглядываясь  туда  и  сюда,  яростно  мычал. 
- Сынок,  то  ли  он  имеет какие-то  основательные  предположения  и  подозрения  на  каких-то  злоумышленников,  то  ли  не  смог  смирить  свой  гнев,  то  ли  не  хотел  тебя  извести  плохой  вестью, короче,  поспешно  уехал.
- У  него  довольно  грозный  вид,  будто  на  врага  какого  снарядился и…  Дай бог  того,  чего  мы  желаем,  если  преступника  он  поймает,  то он  готов его  живьем  съесть.
В  последнее  время  теленок  не  стал  щипать  траву,  живот  ввалился,  глаза  гноились:  все  время,  высунув  голову,  лежал  под  кустом  таволги  и дремал.    Его  неуемное  жалобное  мычание, тоска  по  матери  всех  изводило  и было  больно  до  костей...
- К  кому  она  ввернула: мне  или  теленку?  Только   едва  слышно  промолвила: - «ни  сегодня,  так  завтра он приедет». Может  мама  сама  себя  ввела в заблуждение или  же  меня  успокаивала, короче, мне  было  непонятно. Только ранним  утром заметил я то, что   камча  отца,  обычно  висевшая  на  верхней  части  кереге ,  сегодня  на  своем  месте не  было. Потом  после  несколько  сумбурных  размышлений и разбросных  впечатлений сон  оставил  меня,  и  я  вышел  наружу. Наполнив  ведра  молоком, направился  к  телятам. Теленок  Бурой  завидев  меня,  то  ли нежилась  ко  мне,  то  ли  выказывал  обиду  на  кого-то, не  знаю, короче,  он  по  своему  обыкновению,  задрав  голову  в  небо,  начала  жалобно  мычать.  Подумал  голоден и поставил  перед  ним  молоко в  надежде, что утолив  голод,  уймется. Немного  отпил.  Однако  все ровно  заворачивая  голову  то  вправо,  то  влево, не  унимаясь,  продолжал  громко  реветь,  надрываться.   И  голос его-то  от  беспрестанного  рева  стал  немного  хриплым.  Изамат-Бурая  своим  телосложением  сильно  отличалась  от  других  коров:  объемистая она в холке  была  выше на  полметра  других, и она, слишком  массивная  животина,  издали  бросалась  в  глаза.   Экстерьер  был  статным,  длинным и крупным,  и такая кормилица могла  принести дому  только  благодать и  кут. (оберег) Ступала  медленно,  а  когда оказывалась рядом со  мной,  то  непременно  останавливалась  около меня и с  шумом  потягивала мордой. А  потом продолжала  свой  размеренно-неторопливый  шаг. Тогда мне  думалось,  что  она  со  мною  здоровается.  Соска  вымени  была  с  указательный  палец. По  словам  матери, ее  один  удой  составлял  ведро  молока. 
- Все  скотники  ей  удивлялись и это послужило  причиной  тому,  что  Бурую  сглазила и  стала  жертвой  воровского притона, - говаривала  мама , не  скрывая  свое  отчаяние. Ее  после  отеля  аксакал - Изамат,  который  пас  стельных  коров,  в  качестве  дойной  коровы  передал  моему  отцу.  Спустя  неделю  Изамат-ата  навестил  наше  кочевье,  и,  обратившись  к  отцу  как  бы  предупреждал:  - Эй, Итике, тебе  доверил  эту  корову.  Я  пришел  к тебе, чтобы  рассказать о  ее  повадках. Ты  береги  ее  от  всяких  там   «зверей» и  особенно  от  тех,  кто по  ночам  рыскает  и  воришек,  у кого  черная  зависть и  привычка  воровать  то,  что  плохо  лежит.  Мол,  его  пророческие  слова  сбылись.  Он  как  старец  много  говорил  и  настаивал,  чтобы  его  требования  наш  отец  крепко -  накрепко  запомнил, -  пригорюнилась  мать,  смотря  на  ту  отлогую  тропинку,  откуда  должен  приехать  отец.
Ранним  утром,  как  обычно,  заслышал  визгливые  крики  и  возню  доярок,  стоящих  в  очереди  за  сепараторной  машиной.  Мама  тоже  вышла  туда  же.  Из-за  криков и  переполоха  баб, а также  гудящего  звука   молочного  сепаратора я,  как  обычно,  просыпался  и  через  некоторое  время   мог  заснуть. В  это  утро  у  меня  сна  не  было.  Наше  летнее  кочевье  в  Кетмен-Тюбинской  котловине  называют  ущельем  «Чаар».  В   далекие от  нас  времена,  судя  по  рассказам  старожилов,  в  этом  ущелье  обитали  тигры. В  эти  слова  можно  и  поверить,  потому  что  низовье  ущелья  покрыто  густым  и  высоким  камышом.  Ущелье  расположено по  правую  руку,  когда  мы  едем  на  юг,  вниз,  по  нижнему  течению  реки  Чичкан.  Там  до  сих  пор  сохранилась  метеостанция  еще  с  Советских  времен.  По  правую  сторону  дороги  высятся  три-четыре  дома,  окруженные  чернеющим  густым  садом. Дорога в  ущелье  Чаар  как  раз  начинается  оттуда, где  стоят  эти  дома. Мы  всегда  после  перекочевки  стояли  в  середине  ущелья  Чаар, на  стойбище  «Абыш».  Это  стойбище,  по-моему.  имеет  свою  топонимическую  ценность,  но  мне как-то не  удалось  углубиться  в  его  предысторию. Но  хорошо  помню  тот  эпизод  жизни:  в то  далекое  теперь  время  заведующим молочной  фермой  работал Чиркей-аке, и его младший  сын  родился  здесь, на  этом  джайлоо  и ему  дали  имя  Абыш.  К сожалению, его  ныне  в  живых  нет. Блаженной  памяти  он  рано  ушел  из  жизни.
Сейчас,  когда  вспоминаю  об  этом  ущелье  середины  50- годов  прошлого  века, и  смотреть на  его  состояние с ракурса  нынешнего  времени, то  теперешнее летнее  кочевье  «Абыш»  ничуть  не  изменилось:  только склоны  ложбины   покрылись какими-то  шиповниками и другими  непригодными  для  скота травянистыми  растениями,  что площадь  полезных  пастбищ  немного  сузилась.   Чем это  объяснить не  знаю, но  горы  стоят,  ничуть  не  изменившись!  А ущелье, когда  нам  удается  вырваться  из городских  сует  и    редко  навещаем  его,  то оно,  увидев  нас,  и  вспоминая  минувшие  годы,  разверзает  свои  объятия  и  будто  говорит:  - « Ой-ой-ой! Какая  оказия!  Живы,  здоровы  ли,  мои  детишки!!»   От радости у Ущелья  «язык» не  ворочается, но несравненно  удивившись  нашему  посещению,  будто  умиленно «говорит:» - «В  самом  деле  приехали,  родные  мои  редкие  гости, а я  остолбенело и  растерялось!? Но  все  ровно!  Вы  же  живые!  Подойдите,  я  вас   крепко  расцелую!  А  у  него внутри  много  тайн веков, историю которых рассказать  не может  и  безмолвно печально,  потому  что его  детишки,  выросшие в его  объятиях, словно бородатые  куропатки,  разлетелись  кто  куда. -  О-о, родное  ущелье,  ты  наша  альма-матер – храм  природы,  ты  наш  вечный  профессор  эстетического  воспитания,  позволь  в  следующем  году  познакомить  тебя  с  одним  живописцем,  а ты  прочтешь ему  и  всем  нам  цикл  уроков  живописи. А  он, в  свою  очередь,  нарисует  тебя,  а  ты  должен  только позировать  ему. Заранее  прошу  прощения,  он  - художник  достойный  и талантливый,  но   скромный  малый,  следовательно,  перед твоим величеством  неприступностью  он  и мы бессильно испытываем смущение, так как и он, и мы являемся приверженцами к «учению»  непротивления богатству, красоте природы и распространения идей  богатства  самой  природы,  чем  все  искусство,  поэтому-то  живописец  смущается  перед  вами, потому что он может изобразить  лишь  какой-то  кусочек  необъятного  Ущелья. Я много думал над вопросом:  какой  кусочек  бы нам  выбрать?  Может,  выберем  знакомый  всем  нам  стойбище  «Абыш». Там  красиво,  уютно,  и  над  джайлоо,  и  в  скалах  часто  можно  услышать  клекот  орла, и сурков  много, а значит в летнее время на  них охотятся  волки.  Есть  надежда  увидеть и  живых  волков!     О-о,  великое  Ущелье!  Мы  не  скрываем  то,  что  перед  вашей  непоколебимостью  испытываем  трепет! Тебя  разве  могут  поколебать  сильные  землетрясения? Ты их-то  не  боишься. Я  знаю твою уязвимость: она заключается в пожарах. Они  истребляют  твои  леса  на  корню.  Они  могут  обезлесить  тебя.  Мы тоже  этой  беды  больше  всего  боимся.
- Правильно,  сынок!  Я сначала  услышал  какой-то  грохот,  а  потом  стояло  долгое  эхо  чего-то  непреклонного и непреложного  и отчетливо  услышал:  - «Это  происходит  из-за  разгильдяйства  людей.  Они  то  и дело  много  разглагольствуют».   Это  говорило  само  Ущелье.
Вот  что. Действительно  неисповедимы  повороты  судьбы.  Я слишком  запоздал  с  посещением. Ваши  очи  видят  нас,  непутевых  и неотзывчивых  сыновей. Не обижайся на нас. Значит  в  следующем  году! Пока!  До  встречи. А,  быть  может, тогда  увидишь  моих  детей  и  внуков. Они  совсем  не знают  вас, и,  если  допустят  какие-то  оплошности  к вам,  то  извини  их,  пожалуйста…
Способность человека зреть, памятовать наталкивают на  воспоминания, и сейчас все началось с Изамата-Бурой: Те отрезки детства, невозможность  возврата  минувших  дней, вереницей  проходят в памяти моей,  словно  кинокадры, и они  наводят меня  на печаль и грусть. Все  ровно  я  с неизъяснимым  волнением иду тебе,  Детство,  и  тебе, Великое  ущелье,  к  твоим  неизмеримым  пространствам, богатому  растительному  и  животному миру. О-о,  детство,  ты  еще  отчетливо  живешь  в  моей  памяти,  твои  очертания еще  не поблекли,  но  обидно  же,  когда я  физически  не  могу ощутить  себя  ребенком,  а  между  тобой и мной  образовалось  такое  далекое  пространство  во  времени.  Время  оно  как  птица. А ты приходишь  ко  мне  во сне  и  все  машешь - машешь  рукой,  чтобы  я  дальше – дальше  уходил  в таинственно-непонятные края, откуда  никто  не возвращается в родной очаг.  Значит  ты,  детство, небрежно  ко  мне  относишься.  Я  же с тобой еще  не  распрощался, как следует! Вот ты даешь мне!  Без  зазрения  совести    до-олго  машет  рукой,  озорник! А  я  бедный  в  школе  боролся  за  твое  достоинство  и  за  то,  чтобы  ты  всегда  был  сыт!  Еще  раз  во  сне  мне  помашешь рукой  или  любым  другим  предметом,  то почувствуешь  себя  неприкаянным!  Это  не  угроза,  но смотреть  надо же в оба!  Ты  же  должен  меня  уважать, а я намного  старше  тебя  более полувека.  Не  имей  такого  пристрастия!
Отец  мой  как  щепка, без  коня, опершись о посох,   еле  спускается с тропинки.  Я прибежал  к нему первым. Он  смотрел  мрачно, на нем  лица  не было:  щеки  бледные и впалые,  губы  потрескались,  небывало  исхудал. Не  было того  румяно-смуглого  человека. Его  впрямь  измученный  вид   по происшествии  нескольких  суток  мной  был  воспринят  крайне  тревожно. Вдохнул  меня в шею.  Кажется, для  того, чтобы поднять меня силенок  не  было и, наклонившись ко  мне,  прижал к груди и  повел в юрту. Женщины  сгрудились и,  не скрывая любопытства смотрели  на  нашу  сторону. Учетчик  фермы Чиркей от  радости  бежал  к отцу. Поздоровался  с отцом, крепко обнявшись, будто он  вернулся с Великой  Отечественной благополучно и невредимо. Чиркей  является  моим  родным  кузеном. Выходец из племени  жедигер. Говорили,  что  они  когда-то  приехали  то ли  из  Майлы-Суу, то  ли  из  Маданията. Долго  не  говорили. Гнетущее  молчание первый  нарушил  Чиркей,  сказав: - что ты  молчишь-то? Есть  приятные  новости? или...
 - Ничего  хорошего нет. Вон  там,  до  Кара-Кунгея,  Беш-Таша  добирался. И всю  Жети-Суу  объездил. Расспрашивал.  Никто  не  знает. Да так - не  видели, не слыхали. Конь  совсем  обессилел и пал  бы  на  дороге,  чтобы он где-нибудь  даром  не  сдохнул, пришлось  забить  его  почти  за бесценок.   Мясо раздал  людям  Мазар-Суу. Напоследок только и сказал: - «Буду  жив,  когда  приеду, отдадите, мол, деньги». И так  вышел  из  Кушчу-Суу  и шел по  коротким  тропинкам, плетусь  от усталости.
-Ты перестань  о  ней-то  горевать. Когда ты  уехал,  мы тут, посоветовавшись,  порешили   вместе,  всей  фермой  оплатить  ее  цену,- сказал  Чиркей.
 - Нет,  не-ет, Чике,  спасибо  за  поддержку! Я  Изамата-Бурую  найду. Воры ее  очень  выгодно продали. А тот, кто ее купил, не может не  оценить ее  обильное  молоко,  изумительную  внешность. Покупатель  кровно  заинтересован  был, чтобы обзавестись в  своем  хозяйстве такой  необыкновенной  коровой,  и  ни у кого не поднимется  рука,  чтобы разделать  ее  на  тушу, - резко сказал  отец.
- Ладно, тогда  с  неделю  отдохни, еще  подумаешь,  есть время на  размышление. Но  все  же  ты должен  заявить  милиции о пропаже.  Это  же  опасно  покуситься  на  чужое  добро.
 - Когда  заеду  в  райцентр,  зайду, но  с ними  -  одна  морока. Но все  же  можно.  Они  потом  скажут, что, мол, никому не сообщал. А потом  начнутся,  не  приведи  господи, допросы, а я, сам знаешь, всяких  допросов  не  переношу…
Несмотря  на что то отец не  одобрял  визит  женщин,  они с каким-то  рвением  приходили и расспрашивали: как?, что?, почему? Иногда охали. Сочувственно шептались. Короче, проявляли  солидарность. А самая опытная баба из  доярок  Бюбюкан-эже пожелала  тому  вору  проклятия,  чтобы  он  подавился  мясом  Бурой!  При  этих  словах Бюбюкан  отец  застонал,  навзничь  упал  на  подушку.
- Батма,  обратилась  Бюбюкан  к  молодухе,  которая  сидела выше  порога, и  велела  принести  ей бузу, чтобы уставший  с  дальней  дороги  человек  расслабился, улучшил свое «кровообращение». Эти  слова  Бюбюкан  пришлись отцу  по  душе, и он  повеселел.
- У тебя,  Итике, -  начала  Бюбюкан-эже  из далека, - всегда нож  был «острым». (На ферме ее боялись). Это  мы знаем.  И не  отнекивайся.  Зачем  ты  зарезал Игреного-то? Не смог  найти  в  Мазар-Суу  доверительного  человека  что ли? Он бы  временно  выхаживал за  ним.  Хороший  мерин  был. Слава  Богу  какое-то  поветрие его не  тронуло.  А то  сразу  пустить нож  в дело.  У  тебя  в  голове, наверное,  гуляла  полная путаница, а мы  ж  не  оставим  вашу  семью в  беде!  Как  маленький ходишь. На  дороге  бы околел   говоришь. А  ты  попробовал  слезть с него-то? Ты  изморил его бедного.  Когда  теперь-то  привыкнешь все время пешочком добираться до отгонных  местностей!!  Эти  слова  Бюбюкан-эже,  конечно,  долбанули  его  по  башке, но  он    уже  был тронут тем, что она  подняла инициативу принести  бузу,  поэтому он  не  стал  с  нею  спорить. Теперь  все  ровно:  ничего  не  поправишь, - думал  отец.
Отец  через  несколько  дней, умоляя и упрашивая Чиркея добился  его  коня, и мать  положила  в  курджун (переметная  сума) всю необходимую снедь: его  одна  половина была  наполнена  вяленым  мясом, кукурузным  толокном и хлебом, а другая – бурдюком, в  котором  содержалось  сюзме,  топленым  маслом. Получив  от  соседей  молитвенное  напутствие, в надежде  найти  Бурую,  отправился  в  путь  за  ее  поиском.
Перед  отправкой в дорогу он мне наказал: - «Сынок, помогай  матери, по  обыкновению  до обеденного  времени  не  спи.  На  этот раз  быстро  приеду. Тем паче конь-то  чужой и надо  быть  с ним  повнимательнее.  Буду  искать  ее  среди скота сел Кара-Жигач,  Сортовая,  Щевченко, Маркс и других. Найдется  хорошо, а если не  найдется,  то…  Бог-то  смотрит  на  нас, кто  прав,  а кто  совершает  разбой…  Он объяснил  мне все   дела  до  тонкостей:  останавливался  на  каких-то загвоздках,  которые  могли  их  подпортить.  – Я  говорить, - наказал  сыну Бюбюкан: он обещался  помочь  тебе,  чтобы  вы  вдвоем  ночью, хоть  иногда  присмотрели  за  стадом. Не  ровен  час: коровы  могут отелиться, а несмышленые телята  могут  оказаться  в  опасности. Ты теперь  уже  не  молод.  Человек  закаляется  в  трудностях.  Наберет ума-разума и опыта. Присмотри за стадом, - повторил  еще  раз и повернув  коня, направился туда,  куда должен был  ехать.  По  своему  обыкновению, не стал щипать за нос,  не  поцеловал в  щеки, не  прощаясь  и  не  поднимая  головы, что-то  буркнул  себе  под  нос и пришпорил  коня.  Если  бы он, подойдя  близко  ко  мне. поцеловал  меня, то он  бы  заплакал. Отец  был  слаб  на слезу и жалостлив  к  чужому горю. Прощаясь  со  мной,  он  мог  прослезиться.
Отец  еще не  дошел  до  брода, а на  его  пути  вырос Кошой , человек  лет  тридцати, который  не  боялся  тяжелого  труда. А  вот шутить, издеваться  над  кем-то, если понадобится, то посмешить  окружающих - он  был  мастер. На  ферме  он   выполнял  все  работы,  кроме пастушеской. Вел учет телят, массы молока и т. д. Был достаточно  справедлив.  Резал  овец  сельчан,  ничем  не  брезгал.  Он в поводу  держал  своего  коня. Смеялся, то и дело смешил  моего отца. Женщины  не  любили  его за  его  похабные  анекдоты и в стойбище  ему дали кличку «радиоприемник»   за  его  информированность. Он  выписывал  журнал «Ала-Тоо». У Кошоя  был  крошечный  карманный  блокнот, куда записывал свои анекдоты, чтобы их не забыть. Для  свежих  отводил  другое  место.  Он  в блокнот  свой  заносил  не  весь  текст, а только подтекст. Для  него  было  важным  то,  чтобы он  быстро  припомнил  тот  или  иной  анекдот  для  конкретной  аудитории  и  ситуации.  Он  их  дифференцировал для  мужчин отдельно. И для  женщин. А  это  для  детей  и  т. д.  Говорили,  чтобы  он один  перегонял  гурт  на  дальнее  кочевье, чтобы  ему  было  не с кем поговорить,  и  чтобы  он  помер от  скуки. А когда он отлучался за какой-либо  надобностью ездить  в  аил,  чтобы  запастись  махоркой  или же водкой,   то  сами  начали  скучать  по  нему,  говоря:  если  бы  тут  сейчас  был   Кошой  бедный, то  он,  Бермет,   давно  бы  дал  положительную  оценку твоей  новой  юбке,  потрогав округлость  твоих  бедер, перепроверив  ее, как  обнова  обтягивает  твою  талию. Женщины  прямо  на  дворе,  около очага, чаевничали. Тогда  ты  давно  бы  вытащила из сундука  припрятанную для шерине водочку. А мы, бабы, как-то не очень приучены оценивать женскую одежду. Потом все смеялись и вынуждали  ее найти  водку,  чтобы  она  до  прихода  мужчин обмыла  обнову (у нее  всегда водилась водка) Бермет зарделась. - Что,  если  Бюбюкан-эже  заметит? Ее  уши-то острее летучей мыши? Тогда как быть? Не  проступок ли это с нашей стороны? Она  подряд  всех  ругает,  если,  кто  нарушает норму поведения в обществе. Тот  раз,  когда в  аиле   пышное  шерине было, она обругала запоздавшего Кошоя  словами: - «ходишь тут как будто с ветром играешь, а у тебя дома даже муки нет.  Жену и детей тебе  не  жалко, оболтус! А муку  привезли  поздно. Это не  заметила  эже,  Кошоя  зря  поругала. Он же ничего  зазорного  не  делал. Еще  эже  наддала  такими  словами:  - «Ходит  тут,  понимаете, оскалив  зубы,  женские  юбки  подглядывает! Той же  давно  кончился» (Кошой был выпившим).
.- Ладно  тебе  прикидываться  неженкой! -  вмешивается  в  дело  Алтынай. За уважала Бюбюкани - эже! Если она обругает тебя и останешься под ее опалой, то муж – завскладом приедет на днях, тебя ночью обласкает, обогреет и будешь всю ночь-то вы вдвоем  пользоваться только одной подушкой и потекут у тебя желтые  жидкости. Говорят, старшие неси! Значит нести! Тут не нужна твоя  словоохотливость. Нашла какие -то преграды. И зачем ты говоришь о  Кошое, подглядывающем женские юбки? Например, я ему не дам  повода, чтобы он засмотрелся моей юбкой. Ну, ясно, конечно, он  сегодня может засмотреться твоей обновой. Кошой, Кошой заладила!  А  он же был выпившим! Ничего постыдного не сделал он? Оборону  держишь  вокруг  Кошоя!  А  Бюбюкан  эже  говорила о твоей,  наверное,  юбке,  если  ты  тоже  там  оставалась!?  Обороняет  его  пусть  его  собственная  жена, не ты! Я помню, ты в прошлом году, на  этом  же  стойбище та-ак взметнула бровями, что Кошой остолбенел, даже перед  тобою опешил. А он, как  вы знаете женщин не боится. Не помнишь,  кроткая? Аты помнишь, что не боялась даже, - кончила Алтынай, не  досказав  чего-то.
- Алтынай, ты зря тараторишь! Погоди, я тебе объясню дело.  А  ты  завелась…

- Ну, хватит! Не ударяйтесь во воспоминания и не очень  распускайте язык! У кого красота, то они всегда вредные! Будет с  вас… Кто-то из баб остановил а вступивших в пререкания женщин. Бермет  быстро поднялась и пошла за водкой.  Она  была  ровесницей  Алтынай.  Ее она уважала, но в то же время ее боялась. Потому что она, Бермет, когда-то преградила ей путь к счастью. Сейчас Алтынай при старших  и  младших могла выболтать все, даже чего не было, и дело обретало  нехороший  оборот  не в  ее  пользу. 
- Когда Бермет ушла, другая  молодая  женщина продолжила  так:  -  ну, Алтынай, у тебя-то язык! Бедная Бермет аж,  побледнела от  твоего  укора. Она к слову только сказала насчет Бюбюкан-эже. Ей-то итак  трудно с этим мужем-то!   Говорят, она -  вторая-то жена в  городе  жила. Но  говорят, что  она его  в город-то  зовет, там  жить.
Другая женщина ее перебила и задает вопрос такого характера: А  вот еще что?  Ты, Алтынай, говоришь, что муж-жена могут спать в  обнимку всю ночь на одной подушке? Или двумя этажами? Тут  необходимо внести ясность, иначе…  Бог сохрани! Всю  ночь…  Ха- Ха,  девушки! Все  хохочут. Он кузнец  или  какой? А что кузнец? Он  просто  сильный человек. Вот, наверное,  ее  муж - завскладом  -  поезд, который  всю ночь сойти с рельсов не может.  Не остановится, пока  утро  не  наступит.  Ха- Хаа!  Хих!  Там  где-то,  наверху,  показалась  Бюбюкан-  эже.  Замолчали.  Их хохот-то  давно  слышала  эже.
-Эй, Эй,  Бермет,  Бюбюкан-эже  наведывается.  Пока  спрячь,  чтобы…  Тихо  там. Ну,  ведьма…
    Иногда Кошой,  когда  шли  затяжные  дожди  с туманом,  хлебал лишнего. А в ущелье Чаар дожди  каждые  три  дня.  К великому  сожалению,  наличие  спиртного не зависело от осадков и туманов,  поэтому ему приходилось умерить свое  желание и аппетит, соотнеся  три вещи: Во-первых, наступление тумана с дождем, во-вторых,  наличие водки, в - третьих, желание. Последний  фактор  для  него  роли  не имел, потому чтот он своим сознанием сам управлял, а вот  проклятый  второй фактор-то  изводил  его. А  Бермет  не  всегда  могла  его выручить. Кошой по своему принципу ждал наступления тумана.   Тогда он кричал:  Э-э-й,  Дюшен,  когда  туман  ложится  в  наш  аил,  волки  будут где-то  на  пойме,  среди  кустарников  и  зарослей,  а  ты  попроси  отца,  чтобы  тот  дал  мне  десять  патронов.  Покажу  тебе  самого  вожака-атамана  стаи!   И  еще привирал так, что осел может победить кобылу в резвости, потому что, по его мнению, кобыла  никогда  на  скачках  не  побеждала. За  спиной  доярок  говорил,  что  женщина – не человек, а  курица-не птица и т. д. Он  минут с  десять  задержал  отца,  а  он  все  время  порывался,  чтобы  продолжить  свой  путь.  В это  время  ветерок  донес  до  моих  ушей  вопрос  Кошоя.  Он  вроде  спросил:  - А что  будешь  делать с  этим  ворюгой-злодеем,  если  тебе  все  таки  удастся  его найти, чтобы  не подводить его под  закон? Ну,  просто  по-киргизски?    На  его вопрос отец  начал  двигать  обеими  руками.  Что-то тяжелое поднимал из земли, привел его  в  вертикальное положение и потом этим самым  предметом  ударил  об  что-то.  Потом  оба  долго  смеялись. Он начал  трясти  руку  отцу и  долго  не выпускал  ее, даже чуть не свалил его на землю. Он продолжал смеяться даже  после  ухода отца и говорил:  -  «Бабы от  меня  еще   хлесткого  анекдота   не слыхали. А  вот  анекдот  Итике - аке,  рожденный  бурей  и  кражей  Бурой, впрямь чистый  перец,  никто  не  устоит перед таким  свежим  со  сковороды  жанром,    и  должен  свалиться  от   хохота. Тогда  думал,  что  Кошой  когда – ни будь  анекдот  отца  расскажет  женщинам, и  они  будут  его  стыдиться.

Я, увлекшись Кошоем, чуть не упустил с обозрения отца,  достигшего  уже  середины  конной  тропинки,  а  рядом  с  ним  шагала  мама. Где она примкнулась к нему, понятия не имею. Они еще не  дошли до конца дороги, за которым неуловимая  фигурка отца исчезнет. Вдруг отец нагнулся к ней: целовал  ее  или  что-то  шептал  на  ее  ухо,  не  знаю.  Но  ясно  было  одно,  что  он  ее  обнимал. Через  мгновение  он  проворно  высвободил мать,  и конь  сходу взял   галоп.  За  перевалом  его  не  стало  видно.  Думал,  что  только  я  слежу за  родителями. Дело  обстояло  иначе:  все  доярки до  одной,  прижавшись  друг  к  другу,  стояли  и  смотрели  на  них.  В  их  глазах  увидел  грусть и  тоску. Солнце  поднялось  и  припекало  щеки.  Молоко  давно  перегнали и не  слышно того  гудящего  звука. Не  слышны  блеяние,  мычание  и  рев  животных. Они пасутся,  где-то  в  верховьях  речки  перед  крутыми  откосами  горных  местностей.  Пастбища  ущелья  ограждены  естественными  ресурсами:  скалами,  утесами  и  вообще – крутыми  горами. Только  рабочий  скот  иногда  нарушает  царящую  в  ущелье  тишину.
На  посеревшем,  измученном  лице  матери отчетливо  проступили чуть   заметные  черноватые  веснушки,  и  мне  показалось,  что  ее лицо стало непривлекательным на  вид. Она войдя в юрту,  сразу   залегла  боком, лицом  к  кухне,  изготовленной  из  циновок, и , закрыв  глаза,  сделала  вид, будто  спит. Понял,  что  она  с  кем бы  то  ни  было говорить  не  собирается. Мне  тоже  не  хотелось  утруждать ее  своими  глупыми  вопросами. Молчал. Снаружи  услышал  шаги и вышел.  Оказалось,  трое  женщин  шли  к нам.   ----Мать  спит,-  сказал я  тихо. Виновато  понурил  голову  и   поворотил  их  с полдороги. Они  тоже с полуслова  поняли  и  все  , не  осмелев зайти, без  слов  повернули  назад. На  их  лицах  тоже  без  труда можно  было  заметить «черную  тучу».  Смотрели  они  на  меня  угрюмо  и  мрачновато, но-  сочувственно. Их  взгляд  без  слов  говорил,  что  мы  горемычные.  Случай  с Бурой  в  их  душах тоже  не  мог не вызвать смятение.
На  мои  плечи  разом легла  ответственность, и я  отнесся  к  ней  подобающим  образом:  держался солидно, как  взрослый  человек,  меньше  говорил,  без  напоминаний  исполнял  то,  что  надлежало  мне  исполнять. Бедная  мать удивленно  смо-отрит  на  меня  и, наверное. думает,  что я не  по -  детски, рано становлюсь  рассудительным и постигаю то,  чего не  может  уразуметь  заурядный  мальчик.  В  этакую  рань вставал с матерью,  помогал  доению коров,  которых  гнал  в  верхние  пастбища,  а  телят  двигал вниз,  к входу ущелья Чаар и начинал  всматриваться  в  ту  тропинку, откуда  приедет  отец,  а  сам  не  терял  телят  из  виду. Подражая  взрослым, возлежу на  траве, подперев  руку  к щеке. Потом из –под  кустов начинал  собирать сухую  таволгу, караганник.  Крепко  завязывал  их в  один  небольшой  сноп, (охапку)чтобы вечером  вскипятить  молоко. Вечером опять помогу  доению  коров,  на  этом  заканчивается  моя  основная  работа.  Вот  перечень  моих  функций  за  день.
Через  четыре  или  пять  дней, после  полудня,  с  конца  отлогой  тропинки  показалась  голова  Изамата-Бурой.  Весь  аил,  завидев  Бурую,  так  всполошился,  та-ак  всколыхнулся;  джигиты, воздев  руки к  небу, кричали «Ураа!,  Ураа!»,  потому  что  мы,  дети  участников  Великой  Войны,  от  мала  до  велика  знали  этот  грозный  клич  не  только  по  жизни,  но  и  - по  кино.  Собаки  ошалело,  поджав  хвосты,  спустились  туда,  где  шум  и крики  людей  оглушались кустарниками  и густым  лесом. И  эти  крики  радости,  нешуточное  ликованье  скотников  за  то,  что  попранная  справедливость   восторжествовала,  и  слезы  моей  матери – все  вместе  вырвались  в  наружу  и  оглушили  ущелье  великим  ором  «Ураа!»,  как  будто  наступил  День  Победы!
В  свою  очередь  Изамат-Бурая не  осталась в  долгу: остановившись,  три  раза  замычала, наполнив  ущелье  торжественностью  и общей  радостью.  Ее  теленок-бедолага  бежал  к  матери  из  низины  вверх  и  то и дело путался  в  густых  травах,  зарослях  кустарников;  иногда, оступившись,  падал.  Вставал  и,  не отрывая глаз  от  матери,  беспомощно  прыгал. Оф, тленная  жизнь!  Изамат-Бурая,   почуяв  неладное   со  своим  теленком, бросилась    к  спуску.   У  недавно  кричавших,  веселивших  бабенок теперь  не  осталось  и  тени  того  задора и  окрыления,  что они  теперь,  затаив  дыхание.  следили за  тем,  что  происходит  с  Бурой.   Все  их  помыслы  сходились к  тому,  что,  если  Бурая  спотыкнется  по  довольно  крутому  спуску,  то  не  миновать  ей  новой  беды, когда  Итике-аке  нашел  ее  после  мучительных,  изнурительных  и  бессонных  дней  и  ночей. 
Теленок  с  умилением мычал, обмахивал  хвостом,  два  раза  обегал  вокруг  матери.  А  потом  прильнул  к  ее  вымени  и  начал  жадно сосать. Бурая, приподняв мордой хвост своего  малыша, лизал его  зад, очищая  его   от  кала  и  всякого  сора. Отец  слез  с  коня,  видимо,  растерялся  и  смотрел  на  них, как  вкопанный.  Долго  не  покидало  моего  отца  остолбенение.     Изамат-Бурая  тоже сильно отощала:  бедренные  кости,  выпячиваясь,  торчали,  ребра  заметно  бугрились.  Те,  кто  видел  ее  жалкий  вид, внутренне  предавали  злоумышленников  проклятию и,  вроде.  отвели  душу. Я видел  счастье  отца,  Бурой  с теленком   и уподоблял  его морю,  по  которому  сейчас   «плавали» человек  и животные – самка  со  своим  теленком.    Счастье  влило  в  их жилы  истому,  чтобы  они  обрели  покой,  и несчастные  отдохнули  от  встрясок  судьбы. Никто не дерзнул преграждать  путь  Изамату-Бурой,  и  все  разумели,  что  пришла  небывалая  удача.  Все,  кто  был  свидетелем  того  благорасположения, тоски и благого  мира,  не  желали  посягнуть  на  их  покой  и  отдых. А  любвеобильная  Изамат-Бурая,  останавливаясь, лизала,  вдыхала  своего  теленка  по  всему  телу:  ноздрям,  крупу, репице, глазу,  челу,  лбу, чтобы  рассеять накопившуюся за  все это время неволи тоску  по  нему.
В те  тревожные  дни,  когда  Изамат-Бурая  пропала  из  стада, Майчы-аке, нагрузив  на Лысого быка, со  звездочкой  на лбу, четыре  фляги  масла, отправился  было  на  маслозавод,  находившийся  в  райцентре, на той  самой  известной горной  тропинке случилась-то  страшная  беда  с Лысым.  Пока  груз  навьючивали  на  него начался  косой  дождь, и он  выпрямился  только тогда,  когда  прошел сильный  ветер.  Ливень  был крутым, обильным  и  продолжительным.  После  него земля  размягчилась, и  дорога совсем размякла.  И  надо  же,  не  дойдя  до  отвесного  перевала,  Лысый  почему-то  накренился  влево,  сделал  усилие,  чтобы  удержаться  на  месте, но зябкая  почва, не  выдержав  груз, уходила  из-под  его  ног, и  бык  рвался  вперед,  делал  лихорадочные  движения,  чтобы продержаться у края  узкой  тропинки.  Но в этот  момент  вся  хлюпающая  масса  обрушилась  вниз,  и Лысый  вместе  с  нею  покатился  под  откос  длиной  в сто метров.
Мужчины,  приехавшие из  ложбины  перевала,  рассказывали о  постигшей  Лысого  беде  по-разному:  одни говорили о том, что бык был  самым  ленивым  и нерадивым,  конечно, кто медлит,  тот  попадет  в  неприятность.  Завфермой  тоже  должен  заботиться о  мясе,  которого скотники  не  видели вон  сколько  месяцев.  Не даром  же его  даст  скотникам.  Ничего, ленивый   мерзавец  упитанный!   Да  мясо  оказалось жирным,  бульон  будет  отличным!  А  вот  Кошоя-то  совсем  не  видно.    Наверное,  свой  «Ала-Тоо»  читает.  Ученый.  Вот  дурак-то.  Вчера,  Кошой,  говорю  дай,  пожалуйста, листочек  бумаги из  журнала,  а  то  мне нечем  завернуть  махорку.  Ни  почем  не  соглашается.  Та-акой  жадина! Не  дай  бог!.  А  Лысого-то  наш  мясник  так  стремглав  разделал, что  осталась  одна  кожа. Другие  жалели  Лысого:  бедолага,  был  настоящий  «богатырь».  Трудолюбив, кроток, без  ропота пахал, не искал  поляны,  богатой  ковылем  и  сочной  травой.   Эххе! Десять    детей  вмешались  на  его огромном крупе и спине.  От  него  бедолаги  остались только  гремящие переломанные  кости.  Жалко  животного.  Он  был  и  прекрасным  производителем.  Самки-то  сами  приходили  к нему. Услышав  о той  трагедии,  которая  постигла   Лысого, защемило в сердце. Я  чего-то  сильно  испугался. Эта невероятная  весть  не на  шутку разволновала  меня,  и  я по  отгону  ходил  сам не  свой. Тогда  нам, детям,  казалось, будто  жизнь остановилась; ходили , опустив  голову, давило  в  груди, молчали, потому  что в этот день  мы  провожали  Лысого в последний путь.
На  Лысом перевозили  не  только  масло.  Кочевники навьючивали  на  него  и домашний  скарб, и  дрова,  все то, что  необходимо  было в кочевьях.  Быком-то он  был, а  выполнял  работу  вола.  Если  кто-то  нуждался  в  нем,  то он лишь развязывал  в его  рогах   поводок и вел  быка  за  деревянное  кольцо,  в которое  привязывалась  веревка.   Когда  не  было  верховых  лошадей,  то 5-6  мальчиков спокойно  умещались  на  его  длинном  крупе.  Он  кроткий  малый,  мне  кажется,  живя  в  этом  превратном мире, не  видел  свободы,  стало  быть, и земного  блага, отпущенного  сверху  самим  богом. Воспользовавшись  его кротостью  и  добродушием,  все, кому  не  лень, изводили  его.  Он  страдал  не  от  их  грузов, не от  их  тяжестей, а - от времени,  когда ему  даже  некогда  было  пощипать хотя  бы  придорожную полынь. 0н, бык, был в возрасте где-то по  одиннадцатому году и от бога не имел  своевольности  и самоуправства.  Очертя голову, не бегал за стадом, не  изнурялся  и не тягался  с  молодыми  самцами. Он  по  нраву  был  однолюб.  Когда  в дневное  время  ему  выпадала  редкая  возможность свободы,  то  он, завидев  Изамат-Бурую,  шел  к  ней,  проявляя ей вечную  привязанность. Не знаю,  может, это  от  возраста  зависит:  они  друг  друга  понимали без  каких-то  ритуальных и усладительных  обхождений, и с их  стороны  не  было ни  суетливости, ни  прилива  ярости,  ни порыва  эмоций,  а  между  ними  была одна нежность,  верность  друг  к  другу. Их справедливо  было бы  сравнить  с  благовоспитанными  людьми, ведущими  в  спокойной  среде задушевную  беседу о  жизни  и  бытии. Помнится и забавный  рассказ  Кошоя-аке про эту  пару:  Изамат-Бурая, когда  у  нее  началась  течка, подходит к Лысому  и долго ластится, чтобы  тот понял  ее  состояние, чтобы его  тоже  обуяла  молодость  и  пробуждение к  жизни.  К  сожалению, Майчы-аке не  внимателен  к  тому,  что  происходит  с  Бурой и  подводит быка к стойлу, привязывает. Лысый, увидев  Бурую,  жалобно  мычит,  мотает головой,  ревет,  а Майчы-аке  будто не понимает сути их сближения. И так  пошел  себе.  Когда он вышел из  юрты произошел  этот  самый  комический  случай:  Завидев  Майчы-аке,  Бурая  подходит к нему и, потягивая  воздухом, дышит  на  него,  прося  у  него  разрешения,  чтобы  он  отпустил  Лысого. А тот, подняв  дубину  из  земли, хочет  ее   отогнать. А  бык,  увидев  ненавистную  ( она с детства причиняла ему  много горя) дубину,  обозлился  и в  ярости ка-ак  пятится,  и  тут   веревка,  которой был  привязан  Лысый, оборвется. Бык  напролом  набрасывается  на  Майчы-аке. Тот  уронив  из  руки  дубину,  бежит  к очагу,  где  был  подвешен казан.  Лысый,  опрокинув всю посуду с котлом, яростно  гонится  за  Майчы-аке.  Весь аил  переполошился. Жизнь Майчы-аке спасла  сама Бурая: человек, обезумев,  теперь  бежит  к  юрте, но  на  его  пути  вдруг  появляется  Бурая,  подставляя ему  бок. Лысый,  почувствовав  дыхание  «супруги», тут  же успокаивается  и нежно  положит  голову  крест на крест  на  холку  Бурой. После этого  Кошой – аке,  говорят,  заносил  инцидент  с Майчы-аке  в  свой  блокнот для  анекдота. И, когда  бедолага  Лысый  со  звездочкой  на  лбу опрокинулся, сначала  Кошой-аке  накинулся  на  него, что  это, мол,  твоих  рук дело.  Еще ты, мол,  после  того  случая не  взлюбил  Лысого!? Тогда  Майчы-аке  заплакал  от  обиды и досады.  Он  оправдывался , причитая: - «черт  меня  дернул  отправиться в такую  погоду!»  А  случай  происходил  еще  тогда,  когда  этого  безымянного  теленка  со  звездочкой  на  лбу еще в  зачатии не  было.  Тогда  Майчы-аке,  зарезав серую  козу,  в  аиле провел  жертвоприношение и дал  отгул  Лысому. А масло  отвозил  на  своем  гнедом. Вот  в  это-то  время  Бурая  зачала  теленка со  звездочкой  на  лбу от Лысого.
Там,  где  полетел Лысый, на подножье  откоса ,  лежит  широкая  ложбинка, где  журчит маленькая  речушка.  Здесь-то скотники  зарезали Лысого , и  после промывки  и  очистки  желудка  вся  его  внутренность лежала около  берега. После  того, как  теленок,  высосав молоко, насытился,  Бурая  направилась  было  к стойбищу, а ее малыш шел  с ней  бок  о  бок.  Бурая,  часто  останавливаясь,  ласкала  его, лизала, продолжала  нюхать в пах, голову. Я тоже  шагал бодро,  чувствовал  небывалый  прилив  силы, а отец  тоже  взял  коня  Чиркея  под  уздцы и  шагал  между  Бурой  и  мной. Мы спускались  с конной  тропинки и приблизились  к  тому  месту,  где  зарезали  Лысого. Здесь-то  произошел тот незадачливый  случай,  который  запомнился  мне  на  всю  жизнь.   Вдруг  Бурая  повернула  голову в ту  сторону  дороги,  где  был  зарезан Лысый. Потом несколько раз  обнюхала землю, передней ногой  начала бить о землю и побежала по  ложбинке. Затем начала такой  великий рев,  эхо  которого отзывалось  не  только  в ложбинке,  но – за  ее  пределами.  Бедняжка,  надрываясь, «оплакивала» смерть Лысого. Ревела долго. Из  ее глаз  лились  слезы.   Когда  Бурая  пропала,  другие  коровы стада так же били  копытами,  рогами  опрокидывали отбросы  дерьма. Как они  это узнали? Кто им подсказал?  Что за это  явление? Уму  непостижимо.  До сих пор этого не пойму. И ныне удивлению  моему предела нет. А теленок – малыш Лысого  беспечно бодая вымя матери, продолжал свое дело.   Бурая  после  затяжного  рева, видимо,  обессилила и, покачиваясь, начала  удаляться от  стойбища  и двинулась в сторону  угорья. Теленок  , не отставая от  матери, проворно шагал за нею . Теперь  Бурая  не  подпускала его к вымени. Не нюхала, не ласкала, не лизала его как давеча. Ошеломленная  смертью Лысого со  звездочкой на лбу она
 была  в невосполнимом  горе и на время  забыла о нем.
Моментально  вселенная пошла верх  тормашками.  Все мы ,жалея и  вспоминая  безвозвратно ушедшего из  жизни  Лысого и, следя за  Бурой с теленком, шедшими к угорью, смотрели на них  безмолвно. В какое-то мгновенье в небе завертелись мохнатые тучи,  сверкнула желто- красная молния и  со злобой  начался ливень. Природа  тоже  приходит в озлобление что ли…
В ущелье всякая весть: добрая она  или  дурная, как  шквальный  ветер  распространяется  вмиг. В аиле бродили толки:  кто  украл Изамата-Бурую? Как  ему-то  удалось  ее  найти? Кто  он  тот  проныра  и плут, который  вероломно, исподтишка,  тайком  украл  ее? Почему  молчат  назвать  подлеца? и т. д.   Эти  и  другие  вопросы  остались  без  ответа. У  киргизов  есть  поговорка: « дурное  дело  и через  сорок  лет обнаружится».  Быть  может, по  истечении  некоторого  времени те,  кому все это было  интересно  и,  кто  испытывал непреодолимый зуд, наверняка  узнали. А  Кошой-аке , наверное,  отца  моего  в  покое  не оставит.  Потому что  он  тот раз задал ему  конкретный  вопрос,  когда  свежий  ветерок  донес до  моих  ушей  его некоторые  слова.  Он-то  бьет  прямой  наводкой… До сих пор без  содрогания  в сердце то происшествие вспомнить не  могу.  Кто-то и тогда знал то,  что  случилось с коровой.  Кто-то не хотел ворошить  неприятное. Короче, закрытая  чашка так и осталась  закрытой.  За  последнее  время  кто- то из  пастухов самоустранялся, оставался в  стороне и его  семья  в аиле   начала  избегать  людей.  Говорят, что  он  ни с того  ни с чего  начал  говорить с  обиняками.   Как  говорится  в  поговорке: «когда  кочуют – сзади, когда  располагаются на стоянке – с краю». В  конце, он, сдав свой  скот,  переехал  в  другой  аил.  Я тоже  должен был  узнать и спросил  отца. – Кто  же  все - таки  был вор?  Отец, почесывая в затылке,-  сказал:    -Сынок, зачем  тебе  знать  все  это?  Ну,  значит задал  ты мне  трудный  вопрос,  придется  ответить  на  главные  из  них.  Кххе.  Вор заплатил виру за  Игреного ( чабдар) ; Бурая  здесь, еще  чего  надо? Но  все  это  привело, конечно, к  несчастью  Игреного  коня. И сам бегал  до  седьмого пота и истощился.  Добро  обязательно  победит  зло говорят.  А тот  злодей среди  людей ходит, детей  своих  кормит,  воспитывает  -  как  таких  земля-то  родная  носит?  Не  пойму!  Вот  что,  сынок.  Нет  нужды,  чтобы  о нем  рассказывать.   В  аиле  все  знают.  Дурная  слава  о  нем  давно  распространилась  по  всей  Кетмен - Тюбинской  долине.  Короче, вор  издалека  не  приедет.  Понял,  сынок? Не  торопи  времени  и ты вырастешь.  Придет  время,  чтобы  осмыслить  то,  что  произошло  такое  дурное  происшествие. Проникнешься  в суть,  углубишься, а  тогда  можно.  Пронырливую игру беса  совесть  чести  не  простит.  Всю  жизнь  будешь  мыкаться,  и  будет   она  налегать своею  тяжестью   на  твою  шею. Такие  дела-то  не  приведи  бог!  Все  остальное  тебе  время  покажет, - закончил  отец. Но   тогда я  в  душе порывался, чтобы  больше  знать  о  произошедшем    и  желал,  чтобы  ему  определили  какое-то  наказание.  Большего я   не хотел.  Ну,  все…

-Завтра  Итике-аке проведет  хорошее  мероприятие- шерине   и  заодно  обмоет  Бурую, -  думалось  Кошою.  Жена с женщинами помогает  матери  Дюшена.  Он  -  мальчик  с  вздернутым  носом и большими черными  глазами смышленый .  Он  ,наверное,  подойдет  ко  мне  после  обеда. Хорошо,  что в сельпо что-то  купили  и  передали через  зоотехника, а то неудобно  перед  Итике-аке.   Он  весь  в  ажуре. С  его  губ  улыбка  не  сходит. Вообще-то  с  этим  вторым  фактором, водкой -  дело  обстоит  весьма  туговато.  К  сатане  иди.  Плачь  перед  нею.  Ничего  не  получится.   Бермет  надо  угостить!  Вот  что.  Бабы не  любят  меня. А кто  в их любви-то нуждается!  Ну, конечно,  Бермет… Она-то – человек другого  склада  ума!  Вот  что! Говорят,  что  она  вот  этого-то  добилась,  который  работает завскладом и имеет  вторую  жену, «заочную».  А  Алтынай  она  завистливая,  не  любит  она  ее из-за  того  самого  завскладом.  Старая  обида  точит  ее  как  червь. Когда  Итике-аке  уехал,  она  негромко  говорит  мне :  иди  к…   оцени  ее  новую  кофту.  Примерь  ее,  обтягивает  ли  бедра?  А  от нее-то водкой  несет. Когда  она-то  успела?   Если бы там народу  не  было,  я  бы ей сказал: -«  - «Иди  ты  к  своему  лопоухому  мужу, который  гонит  стадо!».  Если  Бермет  меня  прекрасно  понимает,  то  все. И этого  достаточно…   Завтра  надеть бы  мне  офицерские  сапоги,  привезенные  когда-то  из  армии.   Щегольнуть  бы  этой  самой  Алтынай, когда  она  будет  сидеть  со  своим  лопоухим  мужем, чтобы  она  смутилась  их  блеска! А  Бермет,  она, жизнерадостная   женщина,  пусть  играет  со  своими  бровями.  Это  мне  нравится! Но она  уже  измучилась. А  ее  мучение  Алтынай  нравится.  Вот  как!. После  обеда  много дел:  зарезать  овцу  или  овец, опаять  или просто  освежевать их? Каждую  кость  необходимо  выделить  со своим мясом, ей принадлежащим, чтобы  все  было аккуратно. А вот  баранью  грудинку бы  снять а? Посолить  кирсень , изготовив  из  таволги  шампур,  приготовить  сочный  шашлык.  Кто  тебе-то  мешает?   И  Дюшену  дам  жирный  кусок,  пусть  учится,  как  его  готовить .
Над  Итике-аке  подшутить  бы!?  Человек-то  в гневе  был. На  мой  вопрос:  как  ты  его,  вора, накажешь  без  вмешательства  суда?   Он  ответил  так:   вон  там  есть  скала,  которая  раскололась  на  две  части,  но  раскол  произошел  именно  только в  середине, не  охватив ее верхнюю  и  нижнюю  части.  Из  этой  ошибки  природы  вышла  смехотворная  картина,  похожая  на  женскую « расселину»  между  ног,  из  которой    мы  все,  слава  богу, на  свет  божий  появились.   А  если  вот  того  вора-плута  найду,  то  того  засуну  в  эту-то « расселину»  родной  матери, как  затычку.   Пусть  немного  задушится  как  при  рождении.  Ну,  умора вы, Итике-аке!  Еще  фронтовик  называется!   Нет,  нельзя,  чтобы об этом  другие говорили  и  из  мухи  слона    делали.  Я  эту  «историю»  в блокнот  не  буду  заносить. Ущелье-то  наше  узкое,  сознание  людей  каково?  Партком колхоза  надрывается. Новых  людей  будем  воспитывать!!  Хрен тебе !    Ты  бы  коммунистическое  воспитание  начал  бы  с  своей  жены!  Аа,  Дюшен,  пришел?  Я  почти  готов.  Пошли!