Поминки. Часть 3-я. Не наша порода

=======================О пользе падений…==============
После смерти отца Саша поняла, что с работы ей придётся уйти: зарплаты в проектном институте едва хватало на питание, а мамина пенсия по инвалидности целиком уходила на лекарства. Работать мама не могла – врачи были категорически против.

Сколько помнила себя Саша, со всеми проблемами и страхами она приходила к отцу и всегда следовала его советам: не получается – делай, пока не получится; учись справляться с усталостью, страхом, болью – иначе они справятся с тобой.

«Папа, что мне делать? Я не боюсь, не устала, и всё у меня получается… Просто  не хочу – уходить. Вдруг на новой работе не получится, и придется снова увольняться, снова устраиваться… Папа, что мне делать? Ты ведь слышишь меня, так скажи! Я сама не знаю, чего  хочу…»

- Хочешь, чтобы мама умерла? Тогда заставь её работать. Не хочешь? Тогда работай за двоих, – прозвучал в голове папин голос. – Это страх, дочка. Обыкновенный страх. Помнишь, как ты на гимнастике плакала и боялась?  А что мы решили с тобой, помнишь?
- Чем больше падаешь, тем скорей научишься – вслух сказала Саша, и ей показалось, что отец ободряюще кивнул с портрета… И Саша написала заявление об увольнении, пребывая в полной уверенности, что - Москва большая, и работу она найдёт.

Но – увы! После целого дня беготни по городу Саша с ужасом поняла, что нигде и никому не нужна. Войдя в дом, она без сил опустилась на стул. Взгляд её упал на телефонный справочник. Саша машинально взяла его в руки, полистала – аптеки… банки…. А-аа, где наша не пропадала! Набрала наугад  первый попавшийся номер – и ей… предложили работу! Сбербанк открывал новые филиалы, был объявлен набор сотрудников, Сашин звонок оказался как нельзя кстати: ей предложили приехать на собеседование…

В сбербанк её зачислили контролёром-стажёром. О том, как они с мамой два месяца жили на зарплату стажёра, Саша старалась не вспоминать… Через два месяца Саша выучила назубок мудрёные инструкции, освоила все банковские операции, сдала квалификационный экзамен и получила должность контролера-кассира. И зарплату – в  два раза больше, чем в проектном институте, где она работала инженером.

Не помня себя от радости, Саша помчалась к Антонине Федоровне. Ей было чем гордиться – сама, без посторонней помощи нашла хорошую работу с хорошей зарплатой, всему научилась, всё у неё получается, да ещё клиенты написали благодарность – за отличное обслуживание. Благодарность читали всем филиалом, а заведующая сняла копию и отправила её в оперчасть: оказывается, за неё Саше полагалась повышенная премия. Саша была счастлива. В детстве «папина бабушка» всегда была недовольна внучкой, никогда  её не хвалила, зато сейчас – похвалит наверняка!

… Саша с восторгом рассказывала бабушке о своей новой работе, Антонина Федоровна слушала и качала головой… Работы в банке хватало, после двенадцатичасовой смены каждый раз приходилось задерживаться, а во время «авралов», которых у них хватало, работали по воскресеньям.  Лишние рабочие часы щедро  оплачивались банковским начальством. Смена, в которой работала Саша, была весёлой и дружной. С первой зарплаты они с мамой купили новую мебель - диван и два кресла.

Саша с торжеством смотрела на бабушку (которой тоже привезла подарок – пушистый платок из ангоры) и ждала похвалы.– И дождалась!
Антонина Фёдоровна всплеснула руками, смахнула со щеки слезу. – «Ох, Сашка, Сашка… До чего ж ты на отца похожа! Он вот тоже – с работы на работу бегал. Искал, где лучше, а попадал-то каждый раз из огня да в полымя! Не чтобы как все – на одном месте сидеть… Всё бегал. Вот и добегался – до инсульта. Нет больше сыночка моего любимого…» - бабушка закрыла руками лицо, затрясла головой: «Ох, Юрка, Юрка… Что жена, что дочь – ни слезинки не проронили…»

Саша сделала вид, что не обиделась, и хотела было бежать на кухню за валидолом или валерьянкой – что найдёт. Но бабушка неожиданно цепко схватила её за руку и строго взглянула на внучку, сверкая стёклами очков.
- Вот и ты такая же, - продолжила бабушка. – Ну, куда тебя леший понёс в банк этот! Для того ли ты институт кончала? Сидела бы где сидела, что тебе там не работалось?
- Да я там одни копейки получала! – вскинулась Саша.
- Сколько заслужила, столько и получала! – оборвала её бабушка. А тётка Вера, бабушкина родная сестра, добавила угодливо:
- Как не повезло-то тебе, милая…
- Да наоборот, повезло! Вы же ничего не поняли! Я работу новую нашла, сама, за один день! Экзамен – знаете какой выдержала? Два месяца инструкции зубрила! И сдала! – кипятилась Саша.
- Да ты в зеркало на себя глянь, сдала она… Похудела-то! Одни глаза остались. А говоришь, всё хорошо… Что ж хорошего, если у вас там сплошные авралы да переработки? Другие-то себе местечки находят, где денег много, а работы мало! А у тебя всё наоборот, внученька, всё не как у людей… Господи, Сашка, когда ж ты поумнеешь!

Больше Саша к бабушке не ездила. Посылала только открытки к праздникам – с обязательными пожеланиями крепкого здоровья и счастья (иначе бы Антонина Фёдоровна обиделась – «Ох, Сашка, Сашка… Родной бабушке здоровья не желаешь!»), украсив заглавные буквы затейливыми виньетками и нарисовав в уголках стилизованные букетики ромашек и ландышей.

===================В последний раз ================
После смерти Антонины Федоровны тётка Вера, её сестра, жившая с ней в одной квартире, раздала многочисленной родне бабушкины вещи: коврик-гобелен с забавными оленями, висевший надо бабушкиной кроватью... Часы с маятником, которые Саша помнила с детства... Расшитые шелковыми цветами подушки-думочки,  которые клали на Сашин стул – потому что до стола она не доставала… Много памятных, дорогих её сердцу вещей исчезли из бабушкиного хлебосольного дома, расхватанные роднёй «на память».

Саше с мамой не досталось ничего. Даже бабушкин портрет, который Сашин папа нарисовал «по клеточкам» с фотографии, тётка Вера не отдала. Сняла и убрала в комод со словами: «Себе оставлю. Всё же сестра она мне, а у вас – неужели фотокарточек нет?»

Саша неверяще смотрела на тётку Веру и молчала. Что же тут скажешь? Гликерия Анастасовна с каменным лицом кивнула, подтверждая, что – да, есть фотокарточки. На том и порешили.

Умерла тётка Вера через девятнадцать лет, дожив до девяноста шести. Саша приезжала к ней, привозила продукты и деньги, которые тётка Вера отдавала дяди-Тошиным близнецам. – «У них детки, им нужно!» - втолковывала она Саше, но Саша не понимала, почему престарелая Вера, жившая на одну пенсию, должна помогать своим взрослым внукам (точнее, внукам Антонины Федоровны), у которых были уже взрослые дети.

После тёти-Вериной смерти близнецы вывезли из квартиры всё: подаренный Сашиным папой ковёр, подаренный Гликерией столовый сервиз на двенадцать персон, дубовый старинный буфет,  холодильник и телевизор, купленные вскладчину Сашиным папой и дядей Тошей, швейную машинку «Зингер» (которую бабушка обещала Саше, но тётка Вера не отдала), оставив только старую мебель.

Саша смотрела на голые стены, на старый продавленный диван и полуразвалившиеся стулья, для которых они вдвоём с тёткой Верой сшили новые мягкие сиденья – и на душе у неё было тоскливо и пусто, как в бабушкиной квартире, – когда-то уютной, тёплой и живой, а сейчас – безжизненной и холодной, словно мертвой...

- Ты если хочешь что-нибудь забрать – бери. Остальное мы во двор вынесем, на мусорку, может, кто возьмёт, – сказали Саше близнецы, папины родные племянники и Сашины двоюродные брат и сестра, с которыми Саша не виделась с бабушкиных похорон.
- Спасибо, мне ничего не надо, - ответила Саша.

На столе, всеми забытая, лежала коробка из-под конфет, перевязанная выцветшей лентой. Лента была - из Сашиного детства. И коробка тоже – старая, с истёртыми углами. Что же в ней лежит? Наверное, ненужные квитанции и старые письма. Саша представила, как коробку выбросят на помойку, крышка откроется, и всё  содержимое развеет ветром по двору, и чужие люди будут наступать сапогами на кусочки картона и бумаги, которых касались бабы-Тонины руки и которые тётка Вера бережно хранила столько лет…

Саша потянула за конец ленточки… В коробке лежали пожелтевшие от времени открытки, разрисованные по уголкам ландышами и ромашками. Открытки, которые она писала бабушке и которые Вера хранила девятнадцать лет – забыла, наверное, об этой коробке, иначе бы давно выбросила. «Дорогая бабушка! Поздравляю тебя с Новым Годом! Желаю крепкого здоровья, бодрости духа и долгой счастливой жизни. Твоя внучка Саша» - прочитала Саша и заплакала.

Близнецы переглянулись: вот же дура, над старыми открытками разнюнилась! Антонины девятнадцать лет на свете нет, а она по ней плачет… Не зря бабушка про неё говорила - чудная она, эта Сашка, – читалось в их глазах. Саша вытерла слёзы и методично, одну за другой, принялась рвать открытки на маленькие квадратики. Сложила кусочки в коробку, аккуратно перевязала розовой ленточкой и, не сказав ни слова «кузенам», аккуратно закрыла за собой дверь. Оглянулась в последний раз на бабушкины окна и пошла к остановке автобуса. Больше она сюда не приедет. Квартира завещана близнецам. Им нужнее, у них дети. А у неё, Саши, никого. Так уж сложилась жизнь.

================== Угрызения совести==================
И теперь, сидя с матерью вдвоём за покрытым «папиной» клеёнкой кухонным столом, Саша не могла не признаться самой себе – она, Саша, вопреки мнению отцовской родни, всё же была – их «породы». Незаботливая. Отец вкалывал на двух работах, а она жила в своё удовольствие, принимая это как должное. И институт окончила – дневной, а могла бы учиться на вечернем отделении и работать, хотя бы на полставки (хотя – кто бы её взял на полставки…). Тогда Сашиным родителям не пришлось бы считать каждую копейку.

Но отец сказал: «Учись, дочка. На вечернем – какая учёба…» Через пять с половиной лет Саша окончила институт,  устроилась на работу – и с деньгами в доме стало легче…

Саша много раз задавала себе вопрос – почему? Ответ был очевиден: отец любил её так, как, вероятно, хотел чтобы любили его самого, отдавая дочери всё своё – полной отцовской любви сердце. А Саша принимала его любовь и заботу как само собой разумеющееся. Ещё и обижалась на отца за то, что он допоздна задерживался на работе.

Отец был заядлым шахматистом и после окончания рабочего дня частенько оставался поиграть. Шахматная секция  была гордостью института, ежемесячные блиц-турниры собирали полный зал непоседливых болельщиков, которые переживали за игру сильнее, чем участники турнира – потому что могли только смотреть, а им хотелось – помочь, подсказать правильный ход (что запрещалось правилами).

По воскресеньям к ним приходил  Василий Сергеевич – тоже завзятый шахматист. Они с отцом подолгу сидели за шахматной доской, и Саша страшно ревновала: «Зачем он к нам ходит? Папа мог бы играть со мной, я же умею, сам научил!»

Отец был для Саши настоящим другом. Они катались на лыжах в ближнем лесу, ездили за грибами, играли в одни и те же игры, любили одни и те же фильмы, читали одни и те же книги… Внешне Саша была похожа на мать, а вот руки – с крупными кистями и длинными пальцами – руки были отцовскими. Как и характер.

Выйдя замуж и переехав в новый дом, Саша невольно сравнивала отца с мужем – не в пользу последнего. Муж оказался незаботливым. Таким же, как она сама.  Потому  они и сошлись, наверное – родственные души.
Легко сошлись и, прожив вместе четыре года, так же легко расстались. Саша любила мужа (и он  её – любил) и не винила ни в чём. И себя виноватой не считала. Это Натэлла Нугзаровна постаралась, мать Гиоргоса.

- Зачем тебе бесплодная жена? – втолковывала она сыну. – Семья без детей - не семья, у тебя должен быть сын – продолжатель рода. А у вас уже три года никого. Сколько можно ждать? Найдём тебе другую…
- Но я люблю её, мама! – возражал Гиоргос. Впрочем, возражал он недолго. Потом – слушал мать молча, не споря, но и не соглашаясь с ней. Потом сдался…

Развод оформили быстро: у Натэллы был знакомый юрист, знакомый судья… У них вся Москва была «знакомой». А  Саша была чужой. Нет, не жаловала её мужнина родня, игнорируя успехи и смакуя промахи в их с Гиоргосом семейной жизни. Сашин муж всегда прислушивался к словам родни, не говоря уже о родителях: их слово было последним… И упорно «не замечал» их неприязни к Саше. И не собирался её защищать. От кого? От родни? Да как же он может – пойти против своих?

Поняв это, Саша без сожаления рассталась с мужем. Делить им было нечего: детей не было, за что её кляла и бесчестила родня. Господи, ну почему, почему ей так не везёт! Врачи не считали её бесплодной, с этим у Саши было всё в порядке. Но вот с Гиоргосом – детей не получилось, не было.
После развода Саша так и не вышла замуж, а «для себя» рожать не хотела. Ну, не хотела – и всё тут!
Она ничего больше – не хотела. Все её бросили – и родня, и муж, и отец. И маму  бросили. Кому они нужны? Если бы папа был сейчас с ними, всё было бы по-другому, всё было бы иначе…

Саша вытерла слёзы и отставила рюмку. На четвертом курсе им читали курс психологии. То, что происходило сейчас с Сашей, называлось «атрибуция». – «Гениальная ошибка природы – вот что такое атрибуция» - говорил преподаватель. – Это нормативная особенность поведения человека. Чем сложнее, страшнее случившееся – тем больше мы виним себя. Это неправильно, ведь мы не виноваты в том на что не можем повлиять».
А разве она, Саша, не могла – повлиять? Конечно, могла! Только вот беда – «влиять» надо было раньше…

- Не мучайся так, ты ни в чём не виновата. Это из-за них он век свой не прожил, маялся всю жизнь по родным и знал: не нужен он ни родне, ни матери с отцом. Это они его сгубили, родня… - зло сказала Гликерия Анастасовна.

Саша  не могла согласиться с матерью. Ну, не любила папу родня, ну и что? У него давно была своя семья, где его любили. Любили – а уберечь не смогли!

============== О пользе вязания ============
В тот вечер отец пришел с работы хмурый, явно чем-то расстроенный. На Сашины расспросы не отвечал, отмалчивался, и она обиделась: разговаривать не хочет. Ушла к себе и не выходила из комнаты до семи, до прихода матери. Гликерия всегда приходила в семь – дежурила на телефоне в районной поликлинике. Не могла  без работы.

За ужином обычно разговорчивый отец помалкивал, зато Саша тарахтела за двоих – ей хотелось его расшевелить: авось отойдёт, разговорится… Но отец упрямо молчал. Потом так же молча сел у телевизора. Потом лёг, сославшись на головную боль.

Саша сделала ему холодный компресс, но компресс не помог, голова болела всё сильнее, отец даже постанывал иногда, но телевизор не выключал: шёл его любимый фильм с Микеле Плачидо. Смеряв мужу давление, встревоженная Гликерия хотела было вызвать скорую, но отец досадливо махнул рукой: «Ты мне таблетку лучше дай, от  давления и от головы. Обойдёмся без скорой, сейчас приедут, кино не дадут посмотреть».

Сашин отец, как мальчишка, всю жизнь панически боялся врачей, а особенно уколов. А скорая непременно сделает ему укол! И им бы с мамой – не слушать его, набрать «ноль-три» и вызвать врача. А они – согласились, послушались.

В одиннадцать вечера отец стал терять сознание, и скорую всё-таки вызывали. Прошел час, потом ещё полчаса… А её всё не было. Отцу на глазах становилось хуже, и Саша снова набрала «ноль-три».

- Свободных машин на линии нет, ваш вызов принят, ждите, машина будет, - меланхолично ответила женщина на том конце провода.
- А когда она будет? – в отчаянии спрашивала Саша и слышала в ответ: «Свободных машин нет, ждите».

Скорая приехала через три с половиной часа, уже ночью. Отца вынесли на носилках – идти он уже не мог. В больницу с ним поехала мама,  Саше велено было не сходить с ума и ложиться спать, но спать она не могла. Сидела на постели в ночной сорочке и, не чувствуя сквозящего из форточки холода, довязывала гетры, которые хотела подарить отцу.
Гетры получались красивые, с затейливым узором из снежинок: они предназначались для лыжных прогулок, чтобы снег не забивался в ботинки. Очень нужная вещь. Особенно если учесть, что отец уже года два не катался на лыжах…
Но они собирались пойти – вдвоём, как раньше… "Вот свяжешь мне гетры, и  поедем кататься, вдвоём, как раньше. непременно!" - обещал Саше отец. А раз пообещал - значит, они поедут. Вот поправится, и поедут. Непременно!

За окнами уже светлело, а Саша всё вязала, механически перебирая спицы и поглядывая на схему узора. Она довяжет гетры и отвезёт папе в больницу. Вот он обрадуется! И скажет: «Выпишусь завтра к чертям и поедем, пока снег не растаял…»

============================Пока не растаял снег=================
С утра Саша с матерью отправились в церковь. Церковь была далеко, на Ярославском шоссе. Можно было доехать на автобусе, но они не сговариваясь пошли пешком…
В церкви никого не было, служба кончилась, и Саша с мамой оказались одни. Долго и бестолково толклись по церкви от одной иконы к другой, не зная, куда поставить свечку.

- За здравие хотите или за упокой? – спросила их церковная служка, которая собирала свечные огарки. Недогоревшие свечи она гасила и складывала в коробку вместе с огарками. Саша в бога не верила, но ей это показалось кощунственным. Кто-то ведь – верил! Кто-то ставил эти свечи, умоляя бога о здоровье своих близких, так зачем же она гасит, пусть бы догорели, - с неприязнью думала Саша.

- За здравие, за здравие! – испуганно повторила Гликерия. – Муж у меня в больнице, ночью увезли… Чтобы поправился – куда надо поставить, подскажите. А то мы не знаем… - мать словно оправдывалась перед этой не понравившейся Саше женщиной.
- Значит, редко в церковь ходите, раз не знаете, - с упрёком сказала женщина. – Если заболел, Спасителю ставьте.
- А он… поможет? Спасёт? – с надеждой спросила Гликерия.
- На всё воля Божья, - равнодушно ответила та. – Он крещёный у вас? – Гликерия замешкалась, не зная, что ответить.
- Крещёный. Мать крестила. И крестик есть, - твёрдо сказала Саша и посмотрела в глаза служке. Женщина отвела взгляд.

Они поставили у иконы Спасителя две свечи – от Саши и от мамы. И долго стояли и смотрели на колеблемое сквозняком желтое пламя. В неверном свете свечей глаза Спасителя словно ожили и смотрели на них строго и вопрошающе.
- Пришли, значит. Прискакали. Вспомнили о Боге, - говорили глаза. – В церковь не ходите, на лыжах бегаете. На лыжах интереснее, конечно. Молитвы не читаете, даже куличи на Пасху не святили – так несвячёные и лопали! А как припёрло, так сразу и нарисовались обе-две… На русских не похожи, веры непонятно какой, а туда же – в  христианский храм… Свечки копеечные поставили и теперь чуда ждёте? – словно слышала Саша. И так же – глазами – ответила:
- Да, мы не ходим в церковь. И молитв не знаем никаких. И куличей не святили, испекли и съели, и соседей угостили. Они нам допроса, как ты,  не устраивали, сказали – вкусные, сказали - спасибо.  Да, мы не святили куличи. Зато и зла никому никогда не желали, никому не сделали дурного. Грехов, за которые прощенья просить надо, у нас нет. А те, что есть – они у всех есть, у кого их нет? У святых разве… И просить не за себя пришли, - за отца. Ты уж прости нас. И папу прости, и помоги ему. Спаси его, Господи! Мы больше не будем тебе докучать, никогда ни о чём не попросим. Честное слово! Только сейчас – помоги!..

Квартира встретила их трезвоном телефона. Гликерия подошла, хотела снять трубку – и вдруг испугалась, отдёрнула руку, посмотрела на Сашу потерянно.
Звонили из больницы.
- Мы вам с самого утра звоним, никак дозвониться не можем, у вас не отвечает никто, - требовательно сказала трубка. – Кто у телефона? Вы родственница?
- Знакомая, - соврала Саша. – Что им передать?
- Передайте, пусть приезжают. С паспортом.
- А зачем? Ему легче? Он в сознании? Что привезти? – заторопилась Саша. Но в трубке помолчали и повторили:
- Вам же сказали – паспорт. И деньги. И костюм пусть привезут.

Саша глупо спросила: «А зачем – костюм? Его… уже выписывают?» - В трубке молчали. Саша вдруг поняла, о чём они молчат. Положив трубку на рычаг, бессильно прислонилась к стене и посмотрела на мать.
- Мама… Не простил нас Спаситель. Не помог. Одни мы с тобой остались.
ПРОДОЛЖЕНИЕ http://www.proza.ru/2016/01/24/2363