Из пункта А

               

         Я устраиваюсь у окна, оглядываю своих немногочисленных попутчиков и, не найдя знакомых лиц, отодвигаю  примитивные сиреневые занавески, стиранные скорее всего в прошлом году на Пасху. Снимаю шапку и начинаю всматриваться в мелькающие строения, типичные для окраины любого российского города. Минута-другая, город закончился и появились убогие постройки, называемые весьма гордо и даже с какой-то любовью – садовые домики. Или шутливо, на чужой манер – фазенды. За разнокалиберными деревянными, покрытыми дешёвым рубероидом, видны незавершённые строения из белого и красного кирпича.

        Уже несколько лет стоят они под дождями и ветрами с недостроенными крышами или, вообще, без крыш, пугая чёрными проёмами окон и дверей. Хозяева этих сооружений, видимо,  вовремя опомнились, пытались продать, но не найдя покупателей на недострой, просто решили всё это оставить, как есть. Этот недострой надо ещё и в собственность оформить, чтобы продать, и, значит, месяцами бегать по различным конторам, собирая нужные и ненужные бумажки, и отдавая за них свои нищенские пенсии. А потому просто забросили и строение, и сам земельный участок.

       Зачем всё это, если сил с каждым годом всё меньше, а труда и средств на обустройство и выращивание разных там морковок, огурчиков и перцев требуется всё больше? Собрать всё, что вырастил – не удастся. Помогут! Ни звать, ни просить никого не надо. Добрых помощников, жаждущих заиметь и унести выращенное – тьма! Тут и молодые балбесы, прозванные тимуровцами, которым наскучило курить, матерясь и сплёвывая под ноги у подъездов, а сумеречная романтика так привлекает, что в поисках приключений они готовы хоть до утра не видеть окон родительских квартир.

       А лучшего места, чем оставленные без присмотра садовые домишки с хилыми запорами, и придумать нельзя. Но самые серьёзные помощники - это небритые дяди, которым спозаранку очень надо выпить, а выпить, почему-то, не на что. Да мало ли ещё кого, кто с лёгкостью положит глаз на чужое.
Всякий раз по весне, когда приходится мне ехать по этой дороге и за стеклом мелькают берёзы и сосны, а низинки, поросшие вербой и залитые талыми водами, перемежаются песчаными бугорками, покрытыми серебристым мхом, в голове закручивается почти всегда один и тот же мысленный разговор. С самим собой.

       Я смотрю на эти красоты, а из сознания выключается шум автобусного двигателя и мелкая дорожная тряска, и в этом, как бы в забытьи, мне начинает казаться, что слышу я щебет и пенье первых весенних птиц. Представляю себя сидящим на тёплом солнечном бугорке и даже чувствую, будто мои пальцы шевелят бронзовую хвою и ощущают под ней влажную прохладу земли, проснувшейся после долгой зимы.

       Ещё две-три недели и понесутся по этой дороге сотни самых различных машин с восторженными пассажирами. Они будут спешить к воде, к солнцу, песчаным берегам и зелени, о чём мечтали и с упоением рассказывали в длинные зимние вечера близким: «А, знаешь, вот в прошлом году…» И в багажниках этих автомобилей, кроме спортивных принадлежностей и теплой  детской одежды, взятой на всякий случай, будут обильные запасы еды, всяческих газировок и минералок, и, естественно, спиртного.

      Мысли неуклюже повернулись другим боком и я стал задавать себе вопросы. Может ли наш соотечественник отправиться «на природу» и «расслабиться» где-нибудь на берегу у костра, на котором готовятся шашлыки или варится уха, без спиртного? Назвать вопрос спорным? Но я не спорю и и ничего никому не хочу доказывать, я просто пытаюсь всё представить так, как это бывает, опираясь на прошлое собственное видение и, что вполне естественно, участие.

      Вот мой соотечественник выходит из машины, глубоким вдохом набирает в свои лёгкие воздух и, разводя в стороны руки, произносит с улыбкой: «Крас-сота!..» Дети бегут к воде, а взрослые у открытого багажника, не теряя зря времени, начинают причащаться, говоря друг другу: «С открытием сезона, вас!…» Собирается хворост, под него засовывают мятую обёрточную бумагу, попавшуюся под руки старую газету, и вот вместе с дымком появляется пламя. Я вижу этот костёр, а рядом детей, сующих в огонь прутики и палки. Вижу, как они машут потом над головами получившимися маленькими факелами, изображая то ли танец дикарей, то ли просто выражая восторг. И никто не одёргивает их, и не делает замечаний - здесь снимаются многие ограничения и запреты, присущие рамкам городской жизни. А неподалёку взрослые, у которых совсем другие интересы и весьма примитивные на этот час заботы.

       И что мне до всего этого? И чего я лезу в чужие дела?
       Автобус продолжает свой путь: мелькают столбы с указанием километров, да изредка встречающиеся съезды с большака, с давно не езженой колеёй, которая быстро теряется за первыми же деревьями. Так и летит дорожное время вместе с километрами, столбами, красивым видом через стекло и мыслями, внезапно прерванными мелькнувшим памятником погибшему или погибшим на этой дороге. Восторженное предыдущее настроение резко меняется, дорожный пейзаж не радует, а в душу заползают, всё больше усиливаясь, рассуждения о нашей непредсказуемой, быстротечной жизни.
 
       Что-то часто в последнее время стали встречаться на дорогах эти знаки скорби. Знаки, обозначающие место прерванной жизни молодых и полных сил людей. Людей, которым бы ещё жить, да жить, воспитывать детей, ухаживать за стариками. Но в мгновенье нарушены все законы, предписанные природой человеческой. Не проводили они родителей в последний путь и не простились с ними, как предопределено той же самой природой, не вырастили достойных сыновей, а ушли из жизни по собственному неразумному поведению.
 
       Или преступному поведению тех, чьи действия были несовместимы с обыкновенным уважением к себе и другим. И не только пьянство и ухарство молодецкое виной тому, а порой и усталость от долгого пути, сама дорога с её непредвиденными сюрпризами, дождями или гололёдом, да мало ли что ещё. Поди, разберись! Но знаков этих с каждым годом всё больше.

       И получается, что выехал человек из пункта «А», но в пункт «Б», где его очень ждут, не приехал. И никогда уже не приедет.
       А с наступлением тёплых дней остановятся у этих знаков красивые легковушки, выйдут люди с серьёзными лицами и  будут аккуратно класть к основанию красные цветы. И стоять они будут молча, и взгляд будет упираться в землю, и на цветы… О чём они будут думать?

       Как-то странно устроен наш мозг, а точнее та его часть, что отвечает за мыслительный процесс. Бывает, смотришь на что-либо и не замечаешь, и не осмысливаешь виденное. В голове совсем другие мысли и появляются они, как непрошеные гости, и не знаешь, радоваться им или нет… И сколько великих имён пытались разгадать, а как же работает он, наш мозг. И чего они для этой разгадки только не делали. И электроды в голову засовывали, и пластинками с проводами череп облепляли, и на приборах разные импульсы фотографировали, на тонкие ломтики мозг резали, в микроскоп по очереди разглядывали, все тысячи и тысячи нейронов поштучно пересчитали, и всё равно в конце концов разводили руками. - «М-да, но интересно, очень интересно…» - Это всё, что могли произнести и до сих пор произносят наши  самые великие эскулапы.
 
        А я всё еду и еду, и мысли мои уползают куда-то назад. Сколько с тех пор прошло времени? Пять лет или шесть? Я опоздал тогда на последний рейс и мне посоветовали уехать на край города, а там ловить попутку. Я так и сделал. Меня взяли молодые люди – муж и жена, и мы поехали. «Повезло мне!» ; подумал я, когда на стёкла начали оседать мелкие капли, скорее даже не капли, а какая-то водяная пыль.

        Дворники делали своё дело, дёргаясь перед глазами то влево, то вправо, но и через очищенное от влаги стекло дорога не просматривалась так далеко, как в обычные дни, когда солнце прячется где-то за облаками. Скорость была небольшой, да и спешить, обгонять, попадая в грязное облако от впереди идущей машины – никакого смысла. «Молодец, что не спешит!» - мысленно похвалил я водителя; времени достаточно – впереди целый вечер.
 
         Его жена сидела слегка наклонив голову к чуть приспущенному стеклу. Верхний козырёк с зеркальцем, служивший ещё и защитой от солнца, был откинут вниз. Молодая женщина изредка оглядывала в зеркальце своё лицо и еле заметными движениями поправляла причёску.

         Внезапно возникшие перед нами красные огни заставили водителя резко затормозить. Я даже не успел вытянуть вперёд руки, как оказался между передними сиденьями, а головой едва не ударился о рычаг переключения скоростей.

         –Что там ещё такое? – произнесли мы почти одновременно, понимая, что просто так из остановившихся машин люди не спешат куда-то вперёд, оставляя дверцы открытыми.

         Зрелище было страшным. Грузовая «Газель», с разбитым передком и выбитыми стёклами, стояла поперёк дороги. Водителя с окровавленным лицом и сгустками крови на одежде уже извлекли из кабины и он лежал на мокром асфальте. Помощь ему была уже не нужна. А в кювете валялась искорёженная легковушка и молодые люди пытались открыть дверцы, надеясь, что пассажиры ещё живы.

         Запах бензина расползался вдоль дороги, а стоящая на обочине женщина громко требовала, чтобы немедленно отсоединили аккумулятор. Рядом была ещё одна женщина, в её руках была автомобильная аптечка и она всё время причитала: «Боже мой, боже мой, как же это…»

         Крепкие молодые люди выворотили монтажкой дверцу и стали извлекать зажатого рулём и сиденьем уже бездыханного водителя. Оттащив за руки окровавленное тело на несколько метров и, оставив его на мокрой траве, они принялись за правую дверцу, которая поддалась сразу и из которой аккуратно, не касаясь земли, на руках вынесли молодую женщину. Её несли втроём, а парень, шедший спиной вперёд и поддерживающий женщину за плечи, хриплым голосом спрашивал оглядывая толпу: «Врача надо, врача! Есть кто-нибудь из медработников?» Но все молчали. Совсем юная, в короткой юбочке, с красивым лицом и распущенными волосами девушка протиснулась через толпу и, наклонясь у края дороги, стала расстилать на мокром асфальте чехол с автомобильного сиденья.

        –Осторожно! Расправьте угол! – Женщину положили, а юная хозяйка чехла присела рядом и стала собирать чистым платком кровь с лица и подбородка, приговаривая: «Потерпите, пожалуйста потерпите, сейчас врач приедет. Ну, прошу вас, потерпите…» Кто-то принёс бутылку минеральной воды и протянул девушке. Смачивая в ладони платок и отжимая его в сторону, она продолжала удалять следы крови с лица пострадавшей.

        Изредка она откидывала спадавшие на лицо влажные волосы и, как бы стыдясь, пыталась подтянуть низ юбки ближе к коленям. Принесли кусок полиэтилена и накрыли им босые ноги и часть тела пострадавшей. Вдруг из её горла стали раздаваться хрипы, которые сначала усиливались, а затем стихли и изо рта стала вытекать струйка крови. Откуда-то появился зонт. Его раскрыли над головой лежащей женщины и склонившейся над её лицом девушки.

        –Едут, едут! – заговорили в толпе, вглядываясь в серую морось, сквозь которую были видны вспышки проблесковых огоньков скорой помощи.
–Пульс очень слабый. – Пожилой мужчина в коротком белом халате бережно опустил руку женщины и, опираясь на собственные колени, медленно стал выпрямляться, потом протяжно вздохнул и загадочно, как бы сам себе, произнёс – вряд ли, вряд ли…

        Вслед за скорой приехала милиция. Оставив пострадавшую врачам, милиционеры спустились к легковушке и, коротко осмотрев, стали делать нужные только им замеры.

        –Там в машине в коробке кошка осталась. – Сказала женщина, просившая отсоединить аккумулятор. Милиционер окинул её серьёзным взглядом, ничего не ответил и продолжил свою работу.

        –Какая кошка, где? – Спросили сразу несколько человек и, не дожидаясь ответа, обходя милиционеров, облепили искорёженную машину. Свою часть зрелища они уже получили, нужны были свежие впечатления. И кошка в этот момент была тем самым объектом, который интересовал  их больше всего на свете. Эх, люди, люди… И почему это я вспомнил столь давнее событие? Странно, и всё так отчётливо…

         На первой остановке в автобус суетливо вваливаются, тут по-другому и не скажешь, человек десять с сумками и рюкзаками. Первые застревают в проходе, пытаясь достать деньги и передать водителю. А сзади их толкают и, сопровождая нелестными словами, стараются пропихнуть в конец салона на свободные места. Обычная в таких случаях картина.

         За моей спиной усаживаются двое мужчин. Я продолжаю смотреть в окно и, сам того не желая, невольно начинаю прислушиваться к их разговору. О чём это они?

         Отдельные слова, матерные глаголы и существительные, употребляемые в обилии для усиления смысловой значимости, начинают вырисовывать суть.
        –Не в бабках дело, пойми, ты! Сразу не усекут, потом всё равно узнают.
        –Да, брось!
        –Чё, брось? Клавкину тачку наполовину склеили, а потом…
        –А чё потом?
        –А выкатили к забору и сказали: «Забирай, куда хочешь и денег никаких не надо!»

        Постепенно до меня стал доходить смысл этого разговора. Получалось, что Клавкин родственник, вернувшись из армии и хорошо отпраздновав встречу с друзьями, решил с ветерком прокатить приглянувшуюся на торжестве подругу. Клавки дома не было и без всякого разрешения, самовольно вскрыв гараж и заведя мотор без каких-либо ключей, посадил наш герой справа от себя слегка захмелевшую подругу и покатил в надвигавшуюся темноту.

         Их обнаружили рано утром, когда начал оседать холодный с ночи туман, и стало просматриваться пространство, поросшее мелким кустарником от обочины до самого леса.

        Не суждено мне было узнать, как запричитала убитая горем мать, как плакали младшие сёстры и как стояли у крыльца соседи, когда привезли из райцентровской больницы после вскрытия их родного человека в обыкновенном сосновом гробу, обитом дешёвой красной материей. Всё это я мог только представить. Многое дорисовывает человеческое воображение, и мало что в таких случаях расходится с жизнью. Это радуются люди по-разному, а горе всегда одинаково.

        Слева от автобуса на огромной скорости проносится кортеж автомашин. Впереди, по середине дороги, мигая всеми нацепленными на крышу огнями и включая время от времени сирену, летит светлая «Волга». Большими синими буквами на капоте «ДПС». За ней чёрная иномарка с затемнёнными стёклами и такой же чёрный джип с охраной. Всё, что идёт и едет, боязливо прижимается к обочинам.

        –Нашего шишку на отдых повезли! Устал, бедненький…
        –Лети, лети, голуба! Чтоб тебе… 
         Последних слов я не слышу, автобус, издавая визжащие звуки, тормозит и останавливается.

         В салон, кряхтя, поднимается старик. На нём поверх ватника синий болониевый плащ, на голове старая солдатская шапка, а на ногах валенки с галошами. Он ставит свой мешок-котомку на верхнюю ступеньку, придерживает его левой рукой, а правой долго чешет где-то под шапкой и за правым ухом. Водитель пристально смотрит на старика и предлагает пройти и сесть. Старик, улыбаясь беззубым ртом, как бы виновато, говорит в сторону водителя: «Мне тута недалёко, постою…» Водитель понимает, что платить дед не собирается, да и тратить время на выписывание билета за столь малые деньги нет никакого резона. «Бог с ним, с этим дедом» - думает водитель, - «и я когда-нибудь таким стану». Со скрежетом включается скорость, автобус трогается.
 
        Вслед за дедом на очередной остановке вышли и сидевшие за мной мужчины, а на их место переместилась со своей огромной сумкой женщина, которой на вид больше пятидесяти дать было нельзя. Изредка, провожая взглядом что-нибудь интересное там за стеклом, я  поворачиваю голову и замечаю, как женщина перебирает какие-то бумаги. Я слышу, как шелестят бумажные листы и, тяжело вздыхая, она негромко произносит: «Ох, ты господи, прости!..» Пересмотрев все до единого листы, она аккуратно собирает их в нужной последовательности и укладывает в картонную коробку. И, только спрятав всё это в сумку, перестаёт вздыхать.

        Так и доехал я до конечного пункта, где должен был заняться своими неспешными делами.
        Прохожу мимо магазина, замедляю шаги и решаю – надо ли мне чего, может зайти? Короткий мысленный анализ содержимого рюкзака говорит – всё необходимое есть, и я выхожу на главную улицу.

        Что это? Вся дорога усыпана зелёными сосновыми ветками. Стою, смотрю. Мимо идёт старушка, здоровается и, как старому доброму знакомому, говорит: «Отмучился наш Кузьма Андрианович, вот с похорон и иду».

        –А кто он, Кузьма Андрианович?
        –Хороший был человек, царствие ему небесное! Наш он, лесничий.
        –А сколько ему было, Кузьме Андриановичу?
        –А при царе Николае ещё мальчишкой бегал…

        Старушка пошла своей дорогой, а я стоял и смотрел на зелёные сосновые ветки, которые были разбросаны по дороге, ведущей в тот пункт, откуда не возвращаются.