Тот и Маат

Ещё один лист папируса. Я бы и рад сказать, что сбился со счёта, но правда в том, что я никогда не сбиваюсь. Это восемьдесят квадриллионов триста девятнадцать триллионов девятьсот восемьдесят миллиардов восемьсот двенадцать миллионов сто девяносто девять тысяч шестьсот двадцать восьмой, и я помню, о чём был каждый из предыдущих.

Я устал.

Я протираю сонные глаза и убираю зеленоватую грязь из их уголков. У меня выступают слёзы, смачивающие напряжённые сосуды, как живительная влага дождя, проникающая в иссушенную жарким летним солнцем почву, и на несколько секунд я с наслаждением отдаюсь этому чувству целиком. На пару мгновений позволяю себе отдохнуть от своей бесконечной и бесконечно важной работы. Я - писарь Истории. Когда-то я был её автором, но придуманные мной герои в придуманном мной мире вдруг стали живыми и вытеснили меня, более не желая подчиняться чужой руке, держащей перо. Теперь люди сами творят историю, а я лишь описываю то, что вижу своими усталыми серыми глазами. Они уже почти свободны, и, хоть ещё и верят в своих богов и почитают их, скоро - всего через пару-тройку тысячелетий - освободятся окончательно. И мы умрём, исчезнем навсегда, забытые сказки прошлого, и все мои труды, все мои записи уже никому не будут нужны. Зачем же я пишу?

Я не знаю.

В какой-то апатии я встаю из-за стола, хотя и знаю, что мне нужно писать. Прямо сейчас происходит семнадцать знаменательных битв, рождается четыре царя и совершается две тысячи четыреста пятнадцать жертвоприношений. Нужно написать об этом и многом другом, а я встаю из-за стола и выхожу из дома, останавливаясь в дверном проёме и устремляя свой взгляд на течение могучего Нила. "На воду можно смотреть бесконечно..." Эта мысль кажется глупой и абсурдной, мне, бессмертному богу, ибо мне ли не знать, что есть бесконечность? Я знаю, что это невозможно хотя бы потому, что всё переменчиво, и даже Нил однажды исчезнет с мировых карт, и там, где он течёт сейчас, останется лишь бесплодная пустыня. И всё же...

Я смотрю.

Ветер поднимает волны, вода разливается, находя на берег и медленно омывает песчаник. Медленно - это, конечно, по людским меркам. Я же вижу, как каждый кажущийся бесполезным бросок жидкости, словно живой зверь пытающейся выбраться из ямы охотника, приближает день, когда берега обрушатся, и Нил станет ещё мощнее и шире, чем сейчас, раздвинув свои границы, как могучее государство, жаждущее новых завоеваний. Я забыл, когда последний раз вот так просто стоял и смотрел на что-то столь прекрасное - перед моими глазами ежесекундно пробегают жизни миллионов людей, и у меня просто не остаётся времени обращать внимание на окружающую красоту.. Любоваться. Я стою на левой ноге, прислонив к ней ступню правой и отогнув колено в сторону подобно ибису - просто мне так удобно. Там, дома, меня ждёт невероятно долгая, невероятно важная.... невероятно скучная и бесполезная работа.

Я не хочу возвращаться.

Я слышу тихие шаги за спиной и встаю обеими ногами на землю, чтобы не потерять равновесие, когда она подойдёт. Она обнимает мою талию из-за спины, и её кладу свои костлявые белоснежные пальцы на её загорелые и слегка желтоватые, такого нежного цвета, какому ещё нет определения в языке. Мне хочется взлететь. Оставить всю эту писанину, все обязательства, распустить свои крылья и вместе с ней улететь в небо... Я крепко сжимаю её пальцы в своих. Она кладёт голову мне на плечо. Я смотрю на пустыню, расстилающуюся за Нилом, но мыслями я далеко отсюда.

Я птица.

Я вольное создание, моя судьба - покорять просторы небес, мчаться навстречу ветру, ощущать каждым своим пёрышком его силу, подниматься выше и выше, а после пикировать вниз... Как давно я последний раз взлетал? Кажется, слишком давно... Значительный срок для существа, которое никогда ни о чём не забывает. Десятки, сотни, тысячи лет... Постоянная писанина, с самого основания первой цивилизации, бесконечная, и, чем больше я пишу, тем больше того, о чём ещё нужно написать. Это никогда не закончится, это будет давить на меня и забирать всё больше времени. Если всё продолжится так же - а всё продолжится, я знаю - то вскоре я уже даже не смогу давать себе небольшие передышки на то, чтобы протереть глаза. Я перестану спать и есть, перестану видеть Её... Из вольного божества, властелина неба, сотворившего этот мир, я медленно обращаюсь в раба созданий собственной истории.

Я слышу.

Люди кричат, умирают, рождаются, убивают и любят... Своими криками они молят, чтобы я записал то, что с ними происходит. Историю их жизни, которую никто никогда не прочитает, ибо она никому не интересна. Особенно им самим. Особенно мне. Так зачем, зачем я продолжаю трудиться назло себе и на пользу никому? Люди оставляют своих богов - и правильно делают. Всё, ради чего мы существуем, всё, что мы делаем - бездарно ограничиваем их, трудимся, казалось бы, ради их блага, но на деле все наши труды бесполезны. Мы не нужны им. Мы не нужны даже самим себе. Мои предложения становятся короче. Я больше не пишу. Почти не мыслю.

Я живу.

Я разворачиваюсь и смотрю Ей в глаза. Она смотрит на меня. Слова не нужны. Мы меняемся. Её красивое лицо, и без того с птичьими чертами, всё сильнее меняется. Прекрасная женщина обращается прекрасной птицей-пустельгой, а я... я обращаюсь ибисом. Несуразное и забавное создание, но мне нравится мой вид. Так я могу летать. Взгляд друг другу в глаза, короче мгновения и длиннее вечности. Мы раскрываем крылья почти синхронно. Первый взмах крыльями...

Я лечу.

Мы летим.

Дом с чернилами и папирусом остаётся навсегда внизу.

Свобода.

Я больше не раб. Не слуга. Не писарь.

Я дышу.

Впервые за тысячу лет дышу по-настоящему. Первобытная страсть и сила, свобода, какой я не ощущал с тех самых пор, как написал первого человека.

Больше нет никаких правил, законов и обязательств.
Только ветер и свобода.

Больше нет никакого письма и историй, которых нужно записывать.
Только я и она, вечно вместе, вечно вдвоём, у нас есть всё, ради чего нужно жить. Я потратил слишком много времени на бессмысленную работу, и больше не потеряю ни секунды, что могу провести с ней.

Больше нет никаких богов.
Я уничтожил своих богов, отказался от них.

Больше нет Тота и нет Маат.
Лишь только две птицы, летящие навстречу свободе и ветру.