Евгеньич. Глава 11

     – А сколько сейчас лет дочери Анны? – спросил я, когда понял, что история на этом закончилась, и продолжения больше не будет.
     – Да почти восемнадцать. Школу вот нынче заканчивает. Достаточно крупная кобылка вымахала уже, – Виталя широко улыбнулся, обнажив свои потрясающе белоснежные зубы.
     – Куда планирует поступать?
     – Не подумай, она не дурочка, как вся эта тупая нынешняя молодежь, – сострил Виталя. – Даже место в вузе ей покупать не придется. Она подает большие надежды в искусстве: пишет картины. Или рисует. Как там правильнее будет сказать? Ты у нас писатель, раскидай! В общем, ты меня понял. С папкиными капиталами она действительно сможет заниматься любимым делом всю свою жизнь. А навязывать Юле какой-то вуз или факультет, по моему мнению считающийся престижным или наиболее актуальным в наше время – не вариант, совсем не вариант. Не имею права навязывать свои нереализованные в молодости мечты и планы. Она сама сделает свой выбор и проживет жизнь так, как считает правильным, а не как когда-то Виталя хотел и в силу многих причин не сумел прожить.
     – И ты хочешь сказать, что она до сих пор не знает о том, кто является ее настоящим папой? – никак не мог поверить я в то, что услышал. – Ни ее настоящий отец, ни бабушка никогда не искали Юлю? Не контактировали с ней? Пороги не обивали хотя бы один раз за все эти годы?
     – Нет, не знает, – по-прежнему улыбался золотой инвестор, отвечая на первый из моих вопросов. – Точнее знает: ее папа – это я. А она сама Юлия Витальевна. Это она знает и гордится, разумеется! А что касается биоматериала и старушки в климаксе – нет, не слышал о таких, – современно пошутил Виталя, продолжая свою мысль. – Не сильно сомневаюсь в том, что и не услышу. Даже если очень сильно захочу.
     – Не поверю только в одно, – честно признался я, выслушав ответ своего собеседника и негласно взяв минутку, чтобы переварить полученную информацию. – Что ты живешь без женщины все эти годы.
     – Поверь, дорогуша, – лицо Витали из улыбчивого и позитивно настроенного неуловимо для моего глаза сделалось каменным. – После смерти Евгеньича у меня правда не было настоящей женщины, да хотя бы просто постоянной, надежной. Были куклы на яхте у Дона, но это не в счет. Были те, кто без приглашения приходил и кто, не прощаясь, уходил. Были те, кто задерживался на пару дней и даже недель, присасываясь к моему кошельку, как ленточная глиста присасывается к желудку животного. Но такой, чтобы в душу запала, чтобы ради нее горы свернуть, на край света пешком идти... Не было и уже точно не будет.
     Юлькину психику я впредь уже не нарушу появлением чужой для нее тетки, достаточно девчонка в своей жизни пережила потрясений, а быть с женщиной только ради прибранного дома, расправленной постели или горячего ужина... Это надо себя не уважать. Ты сейчас этого не понимаешь, наверняка идеализируешь этих баб, сопли с ними жуешь. Поверь, они этого не заслуживают. Отношения – это грамотный расчет, своего рода love-план, такой же, как бизнес-план в любом успешном деле. Чтобы все четко, чтобы все по полочкам. И ни одна женщина надуманной теплотой и лаской не перекроет гарантию сохранности моих денежных средств и мою привычку жить для себя своими горячими пирогами, своим умением наваривать борщи или того хуже – своим горячим телом.
     Я уже далеко не в том возрасте, чтобы обмениваться кариесом с какой-нибудь далекой для меня представительницей женского пола. Близость – это наркотик для молодежи, для самовлюбленных самцов, которые готовы приткнуться к любому отверстию. С возрастом это проходит, и появляются совершенно иные ценности, духовные, высшие, которые недоступны рано повзрослевшим детишкам. А терпеть рядом крутую тетку со своими бабками, дедками, мамками и папками тоже не позволю себе никогда.
     Модельная шкура из разряда "мама красивая, а папа работает" мне не нужна, при этом я сомневаюсь, что женщина постарше рьяно будет стремиться с любовью закатывать банки с разносолами, когда у мужа на счетах такие баснословные миллионы долларов. Сейчас и ценности совершенно другие, не такие, какие были раньше. Рома, милый мой, – он панибратски обратился ко мне. – Ты поймешь обязательно. Придет время понять, и ты вспомнишь Виталю. Одному правда намного лучше. Ты обязательно это поймешь, когда по-настоящему научишься жить своей жизнью для себя, а не проживать чужие жизни в угоду чужим для тебя людям. И я никому ничего доказывать не намерен. Каждый человек волен выбирать свой путь. И я этот путь выбрал, о чем не жалею. Дочка у меня есть, и за эти годы она стала мне по-настоящему родной. Пусть и не по крови, но это теперь не так и важно.
     Конечно, ты можешь мне поставить в упрек, что я не женюсь и не собираюсь этого делать, что не рожаю по целому выводку наследников, как не стесняются делать подобное многие богатые мира сего. А я боюсь, честно тебе признаюсь. Боюсь, что некрасивый ребенок родится. Может же такое быть? Никто от этого не застрахован. Вот возьму этот сверток на крыльце роддома, посмотрю на ребенка и пойму, что не мое. Или потом, лет через десять, я буду видеть, что у меня дочка не фонтан, ну не постарался папка в свое время, или мама у нас с ней просроченная попалась... Как объяснить своему некрасивому ребенку, что он красивее своих сверстников? Как объяснить не самому умному ребенку, что он на самом деле очень умный, просто другие этого не замечают и не хотят признавать? Ты сам задумывался над этими вопросами когда-нибудь? А вот задумайся, это прочищает наивные розовые мозги.
     А все разводы эти, – Виталя разошелся не на шутку, немного приосанился, привстав с дивана, но тут же плюхнулся обратно, от чего кожа обивки мебели вновь приятно захрустела. – Я не хочу ни с кем разводиться, но при этом я и гарантию не дам, что не разведусь. Что угодно может произойти в жизни, как зарекаться? Молодежь вон нынче какая, – он махнул рукой в сторону окна. – День вместе поживут у кого-нибудь на даче, и извольте расписаться. Потом поживут еще два дня с родителями мужа, и теперь извольте развестись. А при этом еще и девчонку с эмбрионом парень бросит. Точнее, уже муж. Который два дня всего был мужем. Вообще давно уже в нашей стране ввести надо не только военную обязанность для парней, но для них же обязанность семейную. Замуж позвал, ребенка заделал – изволь нести ответ. Да не в виде жалких алиментов, а в виде того, что бумажку подписал. Что, мол, замуж взял такую-то гражданку, ребенка ей сделал. Ближайшие 18 лет обязуюсь исполнять свой мужской и отцовский долг, обязуюсь строить полноценную и образцовую ячейку общества, полноценную семью. А несогласных – сажать в колонию на те же самые 18 лет, чтобы по земле не ходили, от радости по другим бабам не шлялись после того, как матери своего ребенка всю оставшуюся жизнь испортили, обрекая на роль одиночки, а от ни в чем не повинного младенца и вовсе открестились по дурости. Красота же, а, как думаешь? – и мой гость, с шумом выдохнув из себя весь остававшийся в легких воздух, но тут же зарядив себя новым, посмотрел на меня, явно довольный тем, что он только что сказал, всеми теми мыслями, которые так долго зрели в его голове, но которыми он в силу разных причин до сих пор не мог ни с кем поделиться.
     – Сколько много в тебе всего накопилось, – немного помолчав, усмехнулся я в ответ. – Ты и сам смог бы справиться со своими мемуарами, а не только с той историей, которую мне доверил.
     – Думаю, у тебя это все-таки получится лучше, – подмигнул мне Виталя. – Пощелкать люблю, хлебом не корми, а писать... Не для меня данная канцелярия, поэтому не подведи старого человека. Я в тебя верю.
     – И вы действительно хотите, чтобы я написал всю правду?
     – Слушай, мы давно уже перешли на неформальное общение, – недовольно напомнил он мне и продолжил, согласно кивая за меня в знак понимания: – Я вижу, к чему ты ведешь, брат. Типа лучшее – это враг хорошего и все такое, да? Но иногда лучше поздно, чем никогда.
     – Ты даешь на все согласие? – осторожно спросил я, дабы развеять все оставшиеся подозрения, которые меня еще терзали.
     – Свистать всех наверх, – хохотнул Виталя. – Все, что ты сейчас от меня услышал, тебе доступно. Самый откровенный свинец моя внутренняя цензура до тебя не допустила. Поэтому пиши все то, о чем я тебе сегодня рассказал. Как думаешь, получится халтурка?
     – Не сомневайся, получится. Еще какая! Вполне себе сойдет для нашей сельской местности и не только для нее, – согласно кивнул я в ответ. – Произведение найдет своего читателя, и Юля, раз уж ты так хочешь, обязательно прочитает. Но за последствия не отвечаю.
     – Да все будет нормалек, дорогой, – заверил меня мужчина и затем поднялся с дивана. – Ну все на этом. Инвестиции посмотрели, алкоголь процедили, интересными историями поделились. Пора и честь знать. Марату с Артемием привет от меня передай пламенный. И так на пальцах покажи, что я ими доволен, но пусть не расслабляются, голубцы, я за ними наблюдаю.
     С этими словами он широким шагом вышел из кабинета. Я едва поспевал за ним. Его охранник зря времени не терял и успешно охмурил нашу секретаршу, которая смотрела на него такими влюбленными глазами, что невольно хотелось улыбнуться и пожелать им счастья и только счастья. На прощание Виталя крепко пожал мою руку.
     – Буду ждать результата, – прищурив один глаз, деловито сказал он. – Держи в курсе событий и не давай своим партнерам расслабляться. Гоняй их в хвост и в гриву. Будут брыкаться, говори, что Витале нажалуешься, – тут мужчина рассмеялся вновь, очень довольный своей шутке и затем обратился уже к охраннику: – Ну что, сэр Александер? Нового аборта не намечается?
     – Не-е-е-е-т, Иваныч, никак нет, – отчеканил тот, как было заметно, далеко не в первый раз. – Я просто с девушкой познакомился и номер телефона взял. Понравилась она мне шибко. Авось чего и срастется.
     – Срастется, срастется, не сомневайся. Шов после родов обязательно срастется, – на этих словах он подмигнул мне и четким шагом покинул офис.
     Секретарша томно смотрела вслед охраннику, а я вышел на крыльцо офиса проводить Виталю. Со всех сторон к нему подбежали охранники, готовые в любое мгновение защитить своего босса. Он посмотрел куда-то вдаль, потом оглянулся и поманил меня пальцем. Я спустился с крыльца офиса и подошел к мужчине.
     – Скажи на милость, ты Сальвадора Дали уважаешь? – задал мне вопрос Виталя, к которому я оказался совершенно не готов.
     – Ну да, разумеется, – не зная, как правильно ответить, согласился я с ним. – Это величайший художник.
     – Смотри во-о-о-н туда, – он указал мне на пешеходную дорожку, по которой на почтительном отдалении молодой человек катил перед собой бежевую коляску с ребенком. – Милая картина, не находишь?
     – Да, – согласно кивнул я. – Выглядит очень мило. Не поспоришь.
     – Сюрреализм нашего времени, – грустно вздохнул он. – Мужчина с коляской. Не в суде, не алименты платит, не на любовнице скачет. А гуляет со своим ребенком. Любит своего ребенка. Живет в полноценной семье, не прощелкал ее. Редко такое нынче увидишь. А все же хотелось бы почаще видеть подобное. Ладно, бывай! Увидимся еще, не раз увидимся.
     Он подмигнул мне и затем деловито плюхнулся в бизнес-класс и захлопнул дверь. Наверняка мужчина еще какое-то время смотрел на меня под покровом тонировки, может быть, даже помахал рукой, но я уже этого не видел. Затем бизнес-класс и машина сопровождения отъехали со стоянки, а я все продолжал стоять на морозе в одной рубашке, вдыхая по-особому пахнущий морозный воздух. Он всегда казался мне каким-то необычайно вкусным, и тот день не стал исключением из негласных и неписаных правил. Отголоски истории, рассказанной Виталием Ивановичем, как, оказывается, звали его по имени и отчеству, блуждали в моей голове и давали богатую пищу для размышлений и для полета бурной фантазии. Эх, все-таки какая раньше была жизнь, подумал я про себя и усмехнулся. И стрелки, и разборки, и даже перестрелки, и миллионы долларов, и даже любовь, о которой применительно к себе в тот момент мне думать не хотелось, но о которой не думать в тот день было совершенно невозможно.